Buch lesen: «Алый чиж (сборник)»
Повести
Хрюхрюпинские конюшни
Дыркин махом влил в себя полстакана виски, высморкался в занавеску и вышел из номера.
– Баста! Завтра домой. Хватит. Три года среди немчуры отмаялся. Пускай немчура народ культурный, но на кой хрен мне их культура. Русского человека им в жисть не понять. Матюгнешься в разговоре, так, для смачности, мол, мать вашу… А он спрашивает удивленно: «Вы знакомы с моей мутер?» Тупицы.
В холле отеля Гаврила Михеич купил пачку сигарет, застегнул ширинку и вышел на улицу. Контора Аэрофлота занимала две комнаты особнячка в самом конце улицы. Молодая женщина за стеклом кассы тяжело вдалбливала на дурном английском языке что-то упитанному господину в шортах. Женщину звали Светой Хохловой. Дыркин пару раз пытался к ней приклеиться, но без пользы. Замужняя Света лирикой не интересовалась. Она копила на квартиру в Ростове и боялась потерять место. Увидев Дыркина, Света с отчаянием в глазах спросила:
– Ну как ему объяснить, что Ленинграда теперь нет, а область есть? Ему надо в областной город. Не верит, что билет надо брать до Петербурга.
– Пошли его на хер и все дела, – посоветовал Дыркин, ковыряя в носу. Света покраснела. Советом Гаврилы Михеича не воспользовалась, но, видно, все же совет помог, поскольку она быстро нашла нужные слова, и гражданин в шортах согласился на билет до Петербурга.
– Все, Светка! Завтра домой. Подыщи мне билетик поближе к моему Хрюхрюпинску. Кончил немецкую каторгу. Скоро дома погуляю. С корешами встречусь. Оттянусь от души. Уж попью нашей водочки.
– Вы родом из Хрюхрюпинска? – с интересом в голосе спросила Света.
– А ты чего, бывала у нас? Хрюхрюпинск не каждый знает, – удивился вопросу Дыркин.
– Хрюхрюпинск теперь весь мир знает, – серьезно сообщила девушка. – С ним из Дюссельдорфа прямая линия открыта.
– Ни хрена себе! – вытаращил глаза Дыркин. – Во дают!
– С Хрюхрюпинском авиалиниями связаны все европейские столицы и один рейс прямо из Америки, а один из Токио.
Покинув контору Аэрофлота с билетом Дюссельдорф-Хрюхрюпинск, Дыркин свободной рукой зажал одну ноздрю, а из другой ловко метнул соплю на вылизанный немецкий асфальт. Затем достал платок, аккуратно вытер руку и вернулся в отель. Известие о прямой линии между Дюссельдорфом и родным городом Гаврилу Михеича сильно озадачило. Состояние воздушного флота Хрюхрюпинска Дыркин знал. В километре от города, возле деревни Жопловка базировались три кукурузника. Один аэросъемочный, другой санитарный, а третий – отравитель. Жопловцы прозвали самолетное место Кочкодромом, потому что поле возникло на месте осушенного болота. Болото осушили, но кочки остались. Из трех кукурузников в воздух мог подняться один – отравитель. Летал он нечасто. О таком событии в Жопловке долго говорили, а в день вылета на поле высыпала вся деревня. Народ желал глядеть, как самолет станет прыгать по кочкам. После взлета не расходились, ожидая посадки. Приземлившись, кукурузник скакал, как кузнечик, пока не замирал, уткнувшись в последнюю кочку. Детвора бежала глядеть, жив ли летчик? Взрослые дожидались поодаль. Наконец, потирая ушибы, летчик медленно вылезал, но от машины не отходил. Ждал угощения. Без стакана самогона и жмени кислой капусты пилота не отпускали. Жопловцы ценили зрелище и умели за него благодарить.
Два других кукурузника не взлетали никогда. Аэросъемочный по причине заводского брака в тягах руля, санитарный ржавел с разобранным двигателем. Кореш Гаврилы Михеича Дыркина, ветеринар по диплому Соменко, служил в должности врача скорой помощи и имел приписанный самолет. За медлительный характер и склонность ко сну дошлый жопловский народ переиначил Соменко в Сома. Его летчик Тимоха несколько лет вел ремонтные работы двигателя. Двигатель валялся рядом на траве. Для его промывки Тимоха выписывал спирт. Сом эти требования охотно подписывал. Полученный спирт пропивали тут же в поле, на свежем воздухе. Самолет за время ремонтных работ обветшал, и ставить на него двигатель смысла не стало. Когда промывочный спирт заканчивался, Сом нехотя принимал вызовы из соседних деревень, где от клеверов часто болели телки.
Поселяне норовили загнать свою скотину в казенные клевера или овсы. Скотина объедалась, пухла и болела. Сом людей лечил с опаской, скотина была гораздо понятнее. Денег Сом не брал. Расплачивались поселяне с ветеринаром натурально: самогоном и закусью. Поэтому у санитарной бригады в составе летчика Тимохи и врача скорой помощи Соменко происходил вечный праздник.
При наступлении душевной тоскливости Гаврила Михеич Дыркин выкатывал из сарая велик сестры Лидки и за двадцать минут ножной работы прибывал на Кочкодром. В кругу друзей тоскливость быстро изгонялась. А тосковал Дыркин часто. Жизнь как-то не заладилась. Жена за измену выгнала из дома. Измена произошла вовсе не намеренно. Придя домой не совсем трезвым, Дыркин перепутал подругу с женой не заметив разницы. Довод о сходстве женщин не помог. Хотя ради объективности стоит заметить, что все хрюхрюпинские женщины имели удивительное между собой сходство. Но жена затеяла скандал с воплями и битьем стекла. Из дому пришлось бежать. Скитался по родне.
На счастье, в родственниках у Дыркина числилось полгорода. Больше всех жалела брата сестра Лидка. Муж Лидки Санек ходил в корешах Гаврилы Михеича со времен школьной юности и против родственника не возражал. Другой свояк Федя Мымрин вышел в шишки и пристроил Дыркина инструктором в райком партии.
Два года работы в райкоме стали самыми светлыми в жизни Гаврилы Михеича. Дыркин почувствовал себя человеком. Куда ни придешь, везде уважение… Везде стакан поднесут. Но на беду Советы развалились. Уважение прекратилось. Выпить больше никто не предлагал. Один Сом на Кочкодроме без отказа.
Частенько посещая друзей на Кочкодроме, Дыркин имел полное представление о лётной жизни хрюхрюпинских авиаторов. Единственный летающий кукурузник встал на прикол после того случая, когда Славка Пискунов, брызгая отраву, не рассчитал ветер и посыпал химикаты на родильный дом. После небесной потравы роженицы долго ходили с распухшими рожами и отказывались выдавать приплод. Славку затаскали по судам. Чем дело закончилось, Дыркин не знал. Он уехал.
Свояк Мымрин из партийных шишек заделался генеральным директором совместной с германцами фирмы. Мымрин перевел добрую часть городской казны на свой счет, завел в Дюссельдорфе офис и прихватил с собой Гаврилу Михеича в качестве своего человека для разных поручений и собутыльничества. Неделю назад Интерпол арестовал Мымрина за посредничество в продаже ворованных легковушек. Фирма перестала существовать, что дало Гавриле Михеичу возможность покинуть ненавистных германцев и вернуться домой.
Дыркин паковал багаж, пытаясь создать два места, чтобы унести в двух руках. Это ему не удавалось. В саквояж не умещалось ворованное гостиничное полотенце, две упаковки туалетной бумаги, фарфоровая пепельница с вензелем отеля и толстая телефонная книга города Дюссельдорфа. Книгу можно было и не брать, поскольку звонить из Хрюхрюпинска в Дюссельдорф Дыркин не собирался. Но не упереть такую красивую вещь Гаврила Михеич тоже не мог. В номере и так оставалось много хорошего. Взять хотя бы лампу возле кровати. Но прихватить лампу, оставив немцу свое исподнее белье, Дыркин не хотел.
И большая плюшевая горилла создавала проблему. Примата Гаврила Михеич приобрел в подарок Серафиме. Игрушка приманила Дыркина весело торчащим розовым членом из пружинистой синтетики. Серафиму Дыркин три года не видел и скопил чувства. Подарком Гаврила Михеич намеревался загладить мизер почтового внимания даме сердца. Писать письма Гаврила Михеич не умел, поэтому передал Серафиме с заезжим хрюхрюпинцем сережки с индийскими голубыми камешками. Хрюхрюпинец Серафиму навестил, сережки передал от своего имени, после чего имел с Серафимой интимную близость. Дыркин до отъезда встречался с Серафимой один раз на пикнике под Жопловкой, где вдрызг упился. Жалостливая Серафима притащила его к себе домой, отмыла и уложила спать. Проснувшись, Дыркин мучительно вспоминал, насколько сблизила его и Серафиму совместно проведенная ночь. Припомнить не смог, а спросить напрямую застеснялся. Эта загадочная неясность долго томила Дыркина в Дюссельдорфе. Томление постепенно переросло в чувство, а чувство в размышления о брачных узах.
– Придется гориллу оставить в пакете. Хрена с два она в чемодан влезет. А влезет, так помнешь или член сломается. А без члена от нее куража нет, – резонно заключил Гаврила Михеич, оставляя плюшевую обезьяну в автономном пакете.
Но самой неудобной поклажей для путешествия оказалась громоздкая тяжелая коробка с чудом современного западного бытового прогресса – посудомоечной машиной «Жизель». Зачем Дыркину, не обладавшему не только кухней, но и собственным жильем, этот агрегат, Гаврила Михеич себе путем объяснить не мог. Как можно словами объяснить мечту? Мечта овладела Дыркиным в универмаге портового города Бреста. Не надо путать наш героический Брест с ихним. Брест, где мечта овладела сердцем Гаврилы Михеича, принадлежал Французской Республике.
Послал Мымрин Дыркина в ихний Брест для того, чтобы повидать там хохла Белоножко. Повидать и передать, что он, Белоножко, козел и денег ему никто не заплатит. Добросовестно исполнив поручение, Дыркин остался весьма доволен собой, поскольку проявил инициативу. Гаврила Михеич логично рассудил, что хохол Белоножко, проделав такое большое путешествие и услышав столь короткое определение своей личности, удовлетворен не будет. Поэтому от себя добавил несколько слов и, начав с козла, дошел до таких высот оскорбительного искусства, что сам поразился. Белоножко двинулся было на Дыркина с кулаками, но тот юркнул в двухэтажный универмаг и был таков. Долго опасаясь потом выходить на улицу, Дыркин топтался по этажам, где и набрел на чудо-машину. Как увидел, так и замер. Зловещая цена еще больше раззадорила. Дыркин представил, как он запустит «Жизель» перед пораженными хрюхрюпинцами, и вытащил бумажник.
За три года заграничной жизни Дыркин давно перестал удивляться иноземным чудесам. Давно не поражала его чистота улиц с отсутствием вонючих, сдобренных коровьей мочой, луж. Не изумляли газоны вместо хрюхрюпинских крапивников и лопухов перед домами. Поначалу Гаврилу Михеича озадачило отсутствие алкашей перед магазинами со спиртным. Но скоро Дыркин понял, что алкаши имеются. Только они на вид благообразнее, тише и не хлещут из горла на скамейках, а культурно балдеют по маленьким кафе и барчикам. Вот только кухонный комбайн для мытья посуды поразил воображение.
Покончив с багажом, Дыркин допил виски, улегся не раздеваясь, в ботинках, на хрустящий крахмал постельного белья, злым взглядом обвел напоследок номер – нельзя ли еще чего спереть – и, заплетающимся языком обругав на ночь постылых германцев, отошел ко сну.
Пунктуально заглянув в пять часов утра в апартамент русского, чтобы разбудить его к раннему авиарейсу, коридорный Ганс с удивлением обнаружил гостя, храпящего в одном башмаке на постели. Другой башмак Дыркин ночью снял и теперь держал на подушке рядом с небритой щекой. После того как его шефа, Федю Мымрина, Интерпол перевел из офиса в камеру, Гаврила Михеич посчитал себя свободным от ритуалов личной гигиены.
В такси Дыркин икал и отхаркивался в приоткрытое окно. Рот и глотку пересушило. Хотелось сказать что-нибудь матерное, но сознание, что водитель такси не поймет его, Дыркина, в этот болезненный для организма утренний час, порыв остановило.
Наконец тягомотина, предшествующая посадке пассажира в самолет, осталась позади, и Дыркин, устроившись в кресле «Боинга», поманил пальцем стюардессу с бутылочной тележкой и залпом проглотил сто граммов халявного виски. Опохмелившись, замер, ожидая реакции. В голове полегчало. Гаврила Михеич расплылся в идиотской улыбке и огляделся. Он искал знакомые хрюхрюпинские лица.
Хрюхрюпинцев Дыркин не углядел. Кого-кого, а земляка он мигом приметит. Гаврила Михеич не слыл философом, но размышлять и делать выводы любил. Своих он делил на категории. Три у мужчин и три у женщин. Первая мужская категория – алкаши. Представители этого самого многочисленного и понятного Дыркину вида узнавались по выражению лица. По трезвости виноватому, при градусе – либо угрюмому, либо бестолково озорному, либо слезно умиленному. Вторая категория хрюхрюпинских мужей объединяла мелких и средних начальников. Их Дыркин узнавал по красной роже, перекошенному ошейнику-удавке – галстуку и темному, дурно сшитому костюму с приспущенными на башмаки портами. Если алкаш подворовывал, чтобы выпить, начальственный хрюхрюпинец воровал, чтоб воровать. К третьей категории относились хозяева. Те сидели по кабинетам и старались сохранить и преумножить наворованное раньше. Обычно хозяева были пришлые и направлялись в город на понижение.
Женский пол Дыркин также поделил на три категории. К первой, прозванной мамашами, относились пожилые хрюхрюпинки. Они щеголяли по городу в опорках и полинявших ситцевых платьях летом. Зимой вместо сапог обрезались валенки, на них сверху напяливались калоши или те же резиновые обрезки сапог. В дополнение к платьям к зиме мамаши утеплялись фуфайками – так хрюхрюпинцы называли телогрейки – и повязывались платками. Мамаши нянчили детей, штопали одежду. Разносили по городу страшные истории, в которых евреи ели детей и пили христианскую кровь. А в остальное время болтались под ногами тех, кто помоложе, изрядно мешая тем исполнять бытовые обязанности.
Следующую категорию Дыркин обозвал несушками. Несушки тянули на себе основную жизненную ношу. С раннего утра они, выставив добротные задницы к небу, полоскали в Падловке белье и платье, отчего и то и другое быстро принимало оттенок детской неожиданности. Поэтому данный колер определял цветовую хрюхрюпинскую гамму. Затем несушки отправлялись на работу, где мостили дороги, шили, бряцали счетами, создавая весь тот государственный порядок, который наблюдался в Хрюхрюпинске. После работы несушки перли из магазинов хлеб и продукты, пололи свои огороды, готовили пищу, состоявшую из щей и картохи. Щами несушки звали любое жидкое блюдо в независимости от содержимого. К ночи лупили своих хмельных мужей, а угомонившись на скрипучих кроватях, терпеливо ожидали, пока эти самые мужья, утомленные пьянством и бессмысленной работой, донесут до заветного места семя новой хрюхрюпинской жизни.
Третья категория получила у Дыркина название молодки. Эти тоже днем ходили в рубище и опорках, а к вечеру напяливали джинсы или ультракороткие юбочки, которые в сидячем положении заманчиво демонстрировали исподний трикотаж, втискивали крупные ступни в туфли на каблуках, мазали тушью по бокам носа два знойных персидских глаза и, лузгая семечки, отправлялись на хрюхрюпинскую дискотеку, по дороге похотливо стреляя глазками на проходящих парней. Молодок хрюхрюпинские парни старались забрюхатить, а затем смыться, чтобы избежать супружеского счастья. Молодки, со своей стороны, шли на все хитрости и уловки, чтобы это счастье парням составить и как можно быстрее перейти в категорию несушек.
Оглядывая пассажиров салона, ни одной из указанных категорий Дыркин не приметил. В креслах сидели подтянутые мужчины, по-деловому кокетливые, ухоженные женщины. Одни чужеземцы – грустно констатировал Гаврила Михеич. Уже без всякой надежды кинул взгляд на пассажира через проход и, увидев холеного господина с газетой, хотел отвернуться, но вдруг остановил глаз на названии. Пассажир читал «Хрюхрюпинский Вестник». Дыркину сделалось не по себе. Он почуял что-то неладное. Такой газеты при Дыркине в городе не водилось. Раньше издавали «Путь Ильича». При демократах «Ильича» сократили. Газета стала выходить с емким названием «Путь».
Первый удар Гаврила Михеич перенес, когда подтвердилась информация о прямой авиалинии. Если «Кочкодром» под Жопловкой за три года превратился в аэропорт международного класса, значит, тут нечисто. А теперь еще «Хрюхрюпинский Вестник». Дыркин не был лишен воображения и без труда мог бы поверить гибели половины населения города по причине отравления самодельным «Кристаллом». Без удивления принял бы новость, что мост через реку Падловку обвалился и утопил пару самосвалов и тракториста, наконец, воспринял бы как должное весть, что одна из беззубых хрюхрюпинских мамаш на седьмом десятке выродила негра. Но международный аэропорт в Жопловке?
Еще раз взглянув на газету, Дыркин заерзал в кресле. Когда, покончив с чтением, сосед принялся сворачивать страницы, Гаврила Михеич набрался духу и попросил:
– Не дашь почитать?
Белозубая улыбка осветила лик холеного господина.
– Будьте любезны, конечно, возьмите! Какие могут быть тут разговоры! Приятно сделать такое пустяковое одолжение земляку.
И сосед протянул Дыркину «Хрюхрюпинский Вестник», галантно приподнявшись с кресла.
«Во, бля, загнул! – подумал Дыркин, принимая листок. – Говорит, земляк. Значит, наш, хрюхрюпинец, а чешет, как на приеме в ООН».
– Давай сюда, чего там трепаться, – промычал Дыркин и уткнулся в газету.
– Не стоит благодарности, – ответил сосед, продолжая скалить пасть и усаживаясь на место. – Я, знаете ли, только неделю на чужбине. А уже устал от этого европейского хамства. Везде норовят облапошить, впихивают дрянь, и фальшивая улыбка в придачу. Соскучился по дому. Что ни говорите, а приятно жить в таком бонтонном городе, как наш Хрюхрюпинск. Все-таки хорошие манеры – это часть комфорта.
– Ммммда, – промычал Дыркин, уткнувшись в газету.
Гаврила Михеич читал и ничего не мог понять. В статье под заглавием «Красота природы в наших руках» печаталось интервью с японским ихтиологом, награжденным орденом «Гость Хрюхрюпинска». Этой чести японец удостоен за разведение золотых рыбок в реке Падловке. Теперь горожане могут, гуляя по набережной, кормить рыбок специальным кормом. Корм выпускает дрожжевая фабрика из своих отходов, и он продается тут же на набережной. Дыркин сколько себя помнил, в Падловке рыбы не водилось. И вообще, назвать зловонную жидкость, текущую в реке, водой мог человек с извращенным воображением. Недаром несушки, полоскавшие свою стирку в Падловке, ходили в одинаковых платьях цвета детской неожиданности и спали на таком же белье.
В интервью японец благодарил хрюхрюпинцев за необычайно высокую экологическую культуру и содействие в его работе. Золотыми рыбками в естественном водоеме, по его словам, съедутся любоваться туристы со всего света.
Дальше Дыркин вычитал о том, что Хрюхрюпинск выдвинут городом следующих летних олимпийских игр.
– Хреновина какая-то! – вслух сказал себе Дыркин.
Холеный сосед, пристально наблюдавший за Дыркиным, наконец не выдержал:
– Вы меня ради Бога извините. Боюсь показаться навязчивым, но не могу не спросить: вы давно путешествуете вне дома?
– Три года по контракту отбыл.
– Три года? Вы уехали до Указа? – участливо спросил сосед.
– До какого Указа? – буркнул Дыркин, продолжая знакомство с удивительной информацией «Хрюхрюпинского Вестника».
– Так вы ничего не знаете? Боюсь, тогда вас ждет много сюрпризов, – задумчиво произнес сосед, отворачиваясь.
Дыркин отложил газету.
– Ты, бля, не темни. Давай по стакану виски вмажем, и расскажи путем. – Дыркин поманил пальцем стюардессу с халявными напитками.
– Что вы?! Я на этой неделе уже себе позволил. Знаете, переговоры… Пришлось сто граммов французского коньяка в знак завершения сделки. Больше не могу.
– Ты что, больной? – удивился Дыркин. – А я если трезвым прилечу, меня ребята не поймут… – Дыркин налил себе добрую часть стакана знакомого виски и залпом выпил, потом закусил орешком и, крякнув, изрек: – Не люблю мешать сивухи. А эта нормальная. Я к вискам за три года попривык. Вдаряет не сразу, но зато помягче… Закуси не требует.
– Я вам не советую больше пить. Запах. В аэропорту могут случиться осложнения, – тихо предупредил сосед.
– Так я не за рулем. Я на такси к сестре. Она в центре живет, от Жопловки двадцать минут великом, а на такси пять минут всех дел… – Дыркин протянул газету. – Хренота одна. Я никак не вникну. Дома сам разберусь…
– Я вас предупредил. Дальше дело ваше. Мне будет очень грустно, если у вас возникнут проблемы. – Сосед взял газету и больше в сторону Дыркина не смотрел.
Посадку «Боинг» совершил мягкую. Дыркин не ощутил толчков от кочек жопловского болота и облегченно вздохнул. Похоже, умудрились полосу проложить. Сел как по маслу. Лайнер подкатил к самому зданию. Крытый трап вел пассажиров прямо в помещение.
Таможенник в зеленоватой униформе с вензелем на кепи из двух витиеватых буквиц «Х» на мечту Дыркина в тяжелой коробке внимания не обратил. Таможенник долго вертел в руках подарочную гориллу с пружинистым синтетическим членом:
– Странная вещь… – раздумчиво произнес таможенник.
– Бабе в подарок везу, – ухмыльнулся Дыркин.
– Пошловатая вещица, – продолжал таможенник, оглядывая игрушку.
– Что, хороша? Хрен как настоящий, – расплылся в улыбке Гаврила Михеич.
– Вы, я вижу, давно в нашем городе не были? – спросил таможенник, листая заграничный паспорт Дыркина.
– Три года в командировке, – продолжал лыбиться Дыркин.
– Вижу, – произнес таможенник, убирая в коробку паспорт вместе с гориллой. – Эти вещи я вам сейчас, Гаврила Михеич, вернуть не могу. Вы зайдете за ними завтра в отдел культуры Хрюхрюпинска. Отдел культуры находится в Хлевном проезде, двенадцать. Это бывшая улица Дзержинского. Теперь мы вернули ей исконное название. Там на втором этаже в тринадцатом кабинете вам все объяснят.
– Как же я к бабе без подарка? – возразил удивленный Дыркин. – Паспорт – хрен с ним. Пока за границу не собираюсь. Но сам посуди, как к бабе и без подарка?
– Ничего. Ваша дама ждала вас три года. Может подождать и еще один день, – говорил таможенник, а сам что-то быстро вписывал в бумажку. – Вот вам листок приезжего. Завтра предъявите его в кабинете. С прибытием вас в Хрюхрюпинск. – Таможенник всучил Дыркину маленький квиток, улыбнулся дежурной улыбкой и перешел к следующему пассажиру.
Озадаченный Гаврила Михеич направился к выходу. В стеклянной вертушке дверей он получил неожиданную заминку. Мужчина никак не хотел выйти первым, все время пытаясь пропустить Дыркина вперед:
– Я вас моложе и выйду только после вас, – твердил он.
На площади Дыркин огляделся. Справа парковались частные машины. Посередине красными тюльпанами пылала клумба. По центру клумбы искрил струями на солнце небольшой фонтан. Глядя на сверкающие брызги, Дыркин понял, что давно пора отлить. Повертев головой, слева от входа в здание аэровокзала обнаружил кабину банкомата. Еще раз огляделся, поставил перед кабиной коробку с кухонным комбайном, вошел, прикрыл за собой дверь и с удовольствием помочился. Затем снова вышел на площадь, взял коробку. После того, как таможенник отобрал у него гориллу, Дыркину для багажа хватало рук. Он побрел по площади в поиске стоянки такси. Обошел площадь два раза и, не обнаружив ничего, решил спросить. Но люди, попадавшиеся на пути, смахивали на иностранцев, и обратиться к ним Гаврила Михеич не решился.
Отмахав без всякого результата вдоль площади еще два раза, Дыркин поставил коробку на землю и без сил уселся на нее. Тут же к нему подошел милиционер в новенькой парадной форме:
– У гостя нашего города возникли проблемы? – спросил милиционер и оскалил два ряда ослепительных зубов.
– Не могу такси найти, – ответил Дыркин.
– Такси вызывают по таксофону из здания вокзала. Но я с удовольствием вам помогу. – Милиционер извлек из кармана мобильный телефон и сказал несколько слов в трубку. Затем снова улыбнулся Дыркину: – Сейчас машина будет. Приятного знакомства с нашим городом. Добро пожаловать в Хрюхрюпинск.
– Я, бля, в этом Хрюхрюпинске родился и каждого алкаша знаю, – ответил Дыркин, глядя на подъезжающую машину.
Милиционер с ног до головы оглядел Дыркина и, придерживая дверцу прибывшего такси, спросил:
– Вам в службе прилета квиток для отдела культуры выдали?
Дыркин порылся в карманах и извлек квиток:
– По этой бумажке мне гориллу должны там вернуть…
– Очень хорошо, – улыбнулся милиционер. – Дайте я тут вам припишу. – И, положив квиток Дыркина на крышу машины, что-то там быстро вписал. – Теперь доброго пути.
Дыркин пристроил в багажник коробку с комбайном, плюхнулся на сиденье и, вместо адреса, воскликнул:
– Бля, стоило человеку на три года отлучиться, все не так! Родного города не узнаю…
– Вы уроженец Хрюхрюпинска? – поинтересовался седой водитель в форменном кепи и ливрейном костюме.
Дыркин только теперь разглядел шофера и присвистнул:
– Ишь, вырядился! Ты что, свадьбу сегодня возишь?
– Вы интересуетесь моим костюмом? Нет, это обычная рабочая одежда хрюхрюпинского таксиста. Без униформы нас на линию не выпускают.
– Во дают! – разинул рот Дыркин. – Ладно, вези на Кучмаревку. Тут через Жопловку пять минут.
– Должен вам заметить, что деревни с таким названием теперь уже нет. Вам дали квиток в отделе прилета? – спросил таксист, включая зажигание.
– Тебе зачем? – удивился Дыркин.
– Я должен там сделать отметку. Без этого, к сожалению, я с места тронуться не смогу, – вежливо, но строго заявил водитель.
– На, отмечай, – Дыркин протянул квиток шоферу, совершенно сбитый всем происходящим с толку. Черкнув что-то на квитке, таксист тронул машину.
– Название деревни, что вы изволили произнести, отдел культуры счел неблагозвучным. Теперь этот населенный пункт именуется Нижней Спиновкой. Сейчас мы едем по ней.
Дыркин хотел съязвить по поводу нового названия Жопловки, но, выглянув в окно, разинул рот. Вдоль зеркального полотна расчерченной указателями дороги стояли коттеджи красного кирпича. На подстриженных газонах перед коттеджами сверкали разноцветной плиткой небольшие бассейны. В бассейнах резвились дети. Возле бассейнов в соломенных креслах и шезлонгах жопловцы читали газеты, завтракали и играли в домино и шашки.
– Ты мне что лапшу на уши вешаешь! – закричал Дыркин. – Я знаю Жопловку, сто раз проезжал на велике!
– Я уже имел честь, милостивый государь, заметить, что населенный пункт с названием, извините, Жопловка, переименован. Мы проезжаем деревню Нижняя Спиновка. Именно так теперь звучит название данной деревни.
Все эти сведения водитель сообщил Дыркину, натянуто улыбаясь. Машина миновала деревню. Знак на полосатом столбе разрешал скорость сто пятьдесят километров в час. Водитель прибавил газу.
– Во дает! – крякнул Дыркин. Проезжали поля. Пшеница высокая, ровная, такой Дыркин вокруг Хрюхрюпинска никогда не видел. Заметив дорожный знак с изображением лошади, запряженной в хомут с колокольцем, машина притормозила.
– Это еще что за хренотень? – удивился Дыркин. – На тягловую силу перешли? При мне тут и лошадь никто не видел лет двадцать.
– Этот знак обозначает, что мы приближаемся к городским конюшням, – кивнул таксист.
– Коняг развели? – Дыркин бестолково вращал головой, пытаясь обнаружить в дорожном пейзаже хоть одну лошадь. – Не видно лошадок… Их двадцать лет назад татарам на колбасу скормили.
– Лошадей в Хрюхрюпинском районе заведено сто двадцать голов. Они содержатся в центральной усадьбе заповедника «Падловские Истоки». На лошадях горожане в выходные дни устраивают верховые прогулки. Вам тоже предстоит научиться сидеть в седле.
Дыркин матерно выругался, затем приоткрыл окно, сплюнув сквозь зубы в жесткую струю встречного ветра и кинул из пачки в угловую часть пасти сигарету.
– Мне верхом на бабе пора посидеть. В заграницах бабы дорогие и от СПИДа не гарантируют. Мне на них валюту тратить охоты нет. – Замелькали длинные кирпичные здания без окон. Дыркин уставился на них: – Это что за силоносцы? Во дают! Силоносцы из шведского кирпича херачут!
– Это и есть хрюхрюпинские конюшни…
– Что-то не пойму я тебя, шеф? То говоришь, лошадей в заповеднике завели. Кстати, что это за «Падловские Истоки»? Я такого места у нас отродясь не слыхивал!
Конюшни закончились. Водитель прибавил скорость:
– Центральную усадьбу заповедника разбили на месте деревни Сучары.
– Сучары? Во дают! Там городская свалка. Заповедник посреди свалки устроили? – усмехнулся Дыркин. – Заповедник на свалке, это по-нашему…
– Свалку хрюхрюпинцы два с половиной года назад расчистили. На деньги, полученные за металл, собранный на свалке, и построена усадьба. Деревню, как ветхую и антисанитарного вида, снесли. Жители переселены в новый район Хрюхрюпинска. Район назвали Верхнереченским.
– Во дают! – пробурчал Дыркин. – Ладно, ты мне про конюшни поясни. Почему лошадей в Сучарах держат, а конюшни под Жопловкой построили?
– Это долго объяснять. Вот и город.
Гаврила Михеич глянул в окно и снова открыл рот. Обомлел Дыркин по причине увиденного. Раньше город со стороны Жопловки начинался большой зловонной лужей красноватого цвета. Машины, чтобы не закиснуть в вонючей каше, объезжали лужу с разных сторон, образовывая новые колеи. Во время дождей колеи соединялись с лужей, с каждым годом увеличивая ее объем и глубину. В конце концов автомобилисты стали рулить в объезд. Лужа зацвела хилой осокой, развела головастиков и пиявок и превратилась в грязный пруд. Обрадовавшись новому водоему, хрюхрюпинские хозяйки из ближайших домов наловчились сливать туда нечистоты и топить ненужные и отслужившие свой срок вещи. Когда в засушливые летние времена лужа-пруд мелела, глазу открывались дырявые резиновые сапоги и опорки, остовы детских колясок и кроватей, прохудившиеся кастрюли. Кто-то даже умудрился скинуть туда ржавый кузов «запорожца». Когда же вонючая красная вода скрывала дары горожан, хрюхрюпинцы по выходным любили посидеть на берегу, выпить водочки и испечь картохи, а иногда баловались шашлыком. Поэтому бережок нового водоема вскоре покрылся битым бутылочным стеклом, ржавой консервной тарой и газетами чуть поодаль. Газетами пользовались вместо туалетной бумаги, облегчаясь невдалеке от места отдыха.
Сам Дыркин, слезая тут с велосипеда и осторожно обходя лужу по дороге на Кочкодром, часто задерживался, справляя прозаическую людскую нужду, поэтому въезд со стороны Жопловки в город ему был хорошо знаком. Понятно, что теперь Гаврила Михеич поразился. На месте лужи раскинулась площадь, уложенная полированными каменными плитами. Справа стекло и металл мотеля «Привет». Крытые стоянки машин, скорее смахивающие на зимний сад, чем на гараж. В глубине двухэтажный отель с крышей красной черепицы. Везде розы и тюльпаны. Слева десятиэтажный супермаркет. Сквозь витрины Дыркин успел разглядеть лестницы эскалатора.
– Притормози. Я на магазинчик погляжу. Тебе чего принести? Может, бутылку с дороги пригубим?
