Buch lesen: «Семнадцать лет в советских лагерях»

Andrée Sentaurens

Dix-sept ans dans les camps soviétiques

* * *

© Editions GALLIMARD, Paris, 1963

Печатается с разрешения издательства Editions Gallimard

© Д. Белановский, перевод с французского, послесловие, 2021

Иностранцы в ГУЛАГе
Книга Андре Сенторенс на русском языке

Воспоминания иностранцев, прошедших ГУЛАГ, в большинстве случаев публиковались в России спустя десятилетия после их написания.

Так, книга Густава Герлинг-Грудзиньского «Иной мир» о советском лагерном мире впервые вышла в России в 2011 году, спустя 60 лет после первой публикации на английском языке и более 30 лет после первой публикации на русском языке в лондонском издательстве.

Книга воспоминаний «лагерного врача» Ангелины Рор «Холодные звезды ГУЛАГа» была издана в России в 2006 году – через семнадцать лет после первой публикации в Австрии.

Книга Андре Сенторенс «Семнадцать лет в советских лагерях» также выходит в издательской программе Музея истории ГУЛАГа и Фонда Памяти через 58 лет после публикации в Париже в 1963 году в издательстве Gallimard. Долгие годы она хранилась в спецфондах библиотеки Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и была недоступна для широкого читателя.

На Западе издания такого рода прошли волной в середине 1950-х годов, после смерти Сталина, следующая волна пришлась на конец 1980-х – начало 1990-х годов: вспышка интереса к литературе ГУЛАГа понятна, это годы «перестройки».

Поначалу в числе этих публикаций были воспоминания только иностранных коммунистов – тех, кто прибыл в 1920-е и 1930-е годы в Советский Союз, поддерживая молодое государство, строящее социализм, верящих в коммунистические идеалы и обвиненных по традиции в шпионаже во время Большого террора. Позже стали появляться и воспоминания переживших сталинские лагеря после Великой Отечественной войны.

В числе переведенных на русский язык – изданные уже в 2000-х годах книги Иштвана Эркеня «Народ лагерей» о венгерских военнопленных, Шарля Митчи «Тамбов. Хроника плена. 1944–1945» о судьбе эльзасских французских военнопленных, насильственно призванных в немецкую армию, Юзефа Чапского «Старобельские рассказы. На бесчеловечной земле» о судьбе поляков, попавших в советский плен в 1939 году.

Но, наверное, сегодня самым запоминающимся иностранцем, пережившим ГУЛАГ, можно назвать Жака Росси и его книгу «Справочник по ГУЛАГу» 1991 года издания.

Судьба Андре Сенторенс отличается от судьбы других иностранных авторов, переживших ГУЛАГ. Она не была коммунисткой, была далека от политики, когда в двадцать лет впервые приехала в Россию. Ничего не предвещало того ада, который предстояло пережить: тюремное заключение и два срока в лагерях – Темлаге, Кулойлаге, Ягринлаге и Вятлаге.

Французское издание воспоминаний Андре Сенторенс неспроста попало на полку спецхрана. Острый и критический ум молодой свободолюбивой француженки позволил многое запомнить и подметить: страх, ложь, пропаганда и насилие бытовали не только за колючей проволокой в Советском государстве рабочих и крестьян.

Двадцать первую главу воспоминаний Андре назвала «Я снова свободна», а последнюю – «Конец кошмара». Андре после долгих лет лагерей и ссылок удалось вернуться на родину. А мы возвращаем читателю незаслуженно забытое имя мужественной женщины – Андре Сенторенс.

Российское издание книги воспоминаний Андре Сенторенс отличается от французского: мы дополнили его документами из архивов ЦА ФСБ и УФСБ по Архангельской области, редкими фотографиями из личных коллекций.

Книгу готовили к публикации более двух лет: помимо переводчика над ней работали научные и литературные редакторы, Центр Документации Музея истории ГУЛАГа, дизайнеры. Мы благодарим всех причастных к этому изданию.

Особую благодарность выражаем Василию Рудомино – за существенную поддержку архивных исследований и перевода книги, Дмитрию Белановскому – за самоотверженность в поисках личного архива Андре Сенторенс, дизайнерам – за стойкость и талант в создании книги, Музею современного искусства «Гараж» – за финансовую поддержку проекта и издательству АСТ – за партнерское участие.

Надеемся, что книга Андре Сенторенс откроет новую страницу в издательской программе Музея истории ГУЛАГа и Фонда Памяти – направление «Иностранцы в ГУЛАГе». Мы уже начали работать над переводами книг авторов-иностранцев, переживших сталинские лагеря, но еще не известных российскому читателю.

Устные свидетельства иностранцев в ГУЛАГе представлены в проекте «Мой ГУЛАГ»: mygulag.ru. Серия публикаций начинается с интервью немца Дитриха Шопена, выжившего в Озерлаге.

Роман Романов, директор Музея истории ГУЛАГа, руководитель Фонда Памяти

1. Славянский шарм

Я родилась в 1907 году на ферме недалеко от города Мон-де-Марсана. Мои родители были бедны. В нашей семье я была младшей из пятерых детей. Я полностью унаследовала характер своей старшей сестры Мари-Луизы, которая сейчас стоит и наблюдает из-за моего плеча за тем, как я пишу эти строки.

Наш отец умер, когда мне исполнилось пять лет, и матушка вела хозяйство одна. Ее жизнь была суровой, очень суровой, но те редкие минуты, которые ей удавалось выкроить из утомительной работы, она посвящала мне, своей любимице. Несмотря ни на что, у меня было счастливое детство. Сестра Жанна была для меня второй мамой, а нашу очаровательную и улыбчивую сестру Марию (теперь она живет в Нью-Йорке) я иногда выводила из себя. Но больше всех я обожала брата Жана, заменившего мне рано ушедшего отца. Увы, я недолго находилась под его опекой: мне было всего семь, когда брат погиб в первых сражениях войны 1914 года.

В то время в сельской местности еще не существовало таких бытовых удобств, как сегодня. Размеры нашего маленького участка вынуждали нас жить на самообеспечении, и я бывала чрезвычайно горда, когда мне поручали пасти стадо из шести коров или возвращать в загон домашних птиц. По правде сказать, я не особенно страдала от отсутствия друзей-сверстников и хорошо играла сама с собой. Старшие сестры всегда были заняты работой, и мне приходилось самой рассказывать себе разные истории. Эта привычка мне очень пригодилась много лет спустя в карцерах и тесных одиночках тюрем.

Свободолюбивая и своенравная, я с трудом переносила школьную дисциплину. В классе я вела себя так же озорно, как и дома, за что часто бывала наказана. Когда мне исполнилось тринадцать лет, я без сожаления распрощалась со своей учительницей. Я и слушать не желала о том, чтобы продолжать учебу, и тогда матушка сочла благоразумным отправить меня в город Ош, где работала портнихой моя сестра Жанна. Должна признаться, я оказалась неспособной к портняжному ремеслу, и это очень раздражало сестру. Однажды Жанна крепко отругала меня за какую-то оплошность. Мой главный недостаток – на меня нельзя давить. И когда сестра закончила меня распекать, я уже приняла решение: уезжаю. Не слишком задумываясь о своих дальнейших планах, я скопила денег на билет в вагон третьего класса. Зимним утром 1922 года я села в поезд до Парижа. Мне было пятнадцать лет, в моей сумочке лежало четыре франка.

В то время Луиза, одна из моих кузин, работала горничной в зажиточном доме на авеню Оперá. Благодаря ей мне удалось устроиться няней в семью корсиканцев, проживавших на рю Даниэль Лезюэр. Переполненная счастьем, я не могла поверить тому, что наконец-то стала парижанкой. Я служила у своих первых хозяев до июня 1924 года, а когда мне исполнилось семнадцать, я уже возомнила себя настоящей барышней, и мне хотелось заработать побольше денег, чтобы стать более свободной. Я нашла место прислуги на рю Вожирар.

Мне едва исполнилось восемнадцать, когда однажды утром я увидела в витрине булочной объявление о сдаче комнаты на той же улице – рю Вожирар, 148. Собственное жилье сулило мне желанную свободу. Кто мог тогда предположить, что несколько строк этого объявления решат мою судьбу и, вместо того чтобы осуществить свою мечту и стать свободной женщиной, я на долгие годы окажусь в заключении?

Комнату сдавала некая мадам Кестер, проживавшая в восьмикомнатной квартире вместе со своей дочерью Ольгой. Я не знала, чем зарабатывают на жизнь эти русские женщины, бежавшие из России после революции. Они вели весьма скромный образ жизни. Мадам Кестер прекрасно говорила по-французски, ей было не более сорока, но из-за крупного телосложения она выглядела старше своих лет. Она радушно приняла меня, хотя ее немного позабавила моя застенчивость. Указанная в объявлении комната находилась на восьмом этаже, и, поскольку удобств в ней не было, мадам Кестер предложила мне пользоваться их кухней для готовки и стирки. Войдя в дом, я ощутила знакомую семейную атмосферу, по которой соскучилась после отъезда из Мон-де-Марсана. Кроме того, мне очень понравилась Ольга, почти моя ровесница, с которой нам суждено было подружиться.

Мон-де-Марсан. Здание мэрии. Начало XX в. Из архива А. Ляфуркада

Мон-де-Марсан. 2018. Фото Д. Белановского

Не могу сказать, по какой причине Кестер, будучи эмигранткой, поддерживала тесные отношения с некоторыми сотрудниками советского полпредства. Правда, тогда подобные вопросы меня почти не занимали. Все свободное время я проводила с Ольгой. У нее было французское гражданство, и ее недавно приняли в Оперá танцовщицей, где она выступала под сценическим именем Ольга Кирова. Вероятно, под ее влиянием я отказалась от места домработницы и поступила ученицей в переплетную мастерскую на рю Пантеон. Мне нравилась атмосфера рю Монтань-Сент-Женевьев и бульвара Сен-Мишель. Сейчас я думаю, что это были лучшие годы моей жизни. После работы я спешила в дом к Кестерам, где часто помогала Ольге готовить танцевальные костюмы. Иногда мне случалось сопровождать ее в Оперá и присутствовать на репетициях.

Как-то вечером, выйдя из своей мансарды, чтобы, как обычно, провести вечер с мадам Кестер и ее дочерью, я неожиданно встретила у них посетителей. Боясь показаться нескромной, я хотела было вернуться к себе, но меня удержали, и я с трудом выдержала несколько часов, слушая, как хозяйки болтают по-русски с гостями – двумя пожилыми грузинками, которых сопровождал молодой, но уже склонный к полноте человек с типичной восточной внешностью. Мне объяснили, что юноша изучает в Париже медицину, а эти две дамы приехали из Тифлиса¹ его навестить. Таково было мое первое настоящее знакомство с русскими.

Дом в Париже на рю Вожирар, 148, где Сенторенс снимала комнату у Э. Кестер и О. Кировой. 2018. Фото Д. Белановского

После того вечера посетители из России стали заходить к мадам Кестер все чаще. Хотя с тех пор прошло много времени, я прекрасно помню приятную молодую супружескую пару Крыленко. Мадам Крыленко² работала в советском полпредстве. Это была женщина невысокого роста с невыразительной внешностью, а вот ее муж, статный мужчина, выдававший себя за американца, произвел на меня сильное впечатление. Неосознанно я постепенно вошла в этот славянский мирок, где каждый норовил привлечь к себе внимание. Наибольший интерес ко мне проявлял Фрадкин, молодой инженер, также работавший в советском полпредстве на рю Гренель. Черноглазый и не по годам седой, он выглядел очень милым, но вызывал жалость, поскольку был вынужден ходить с тростью: одна нога у него была немного короче другой. Он пытался за мной ухаживать, но я быстро его отвергла: в моих деревенских генах сохранилось отвращение к уродству и увечьям.

Радикальные перемены в моей жизни произошли в канун Рождества 1925 года. В тот вечер мадам Кестер устроила вечеринку, и в числе тех, кто еще не был завсегдатаем этого дома, мне представили улыбчивого молодого человека с приятной внешностью. Ему было около тридцати, звали его Алексей Трефилов. Он плохо говорил по-французски, и мы с трудом понимали друг друга. В этом блестящем, как мне тогда казалось, обществе меня считали хорошенькой, и я заметила, что Трефилов оказывает мне больше знаков внимания, нежели другим присутствующим на вечеринке дамам, что, разумеется, мне льстило. Останься я на семейной ферме, была бы сейчас вынуждена принимать ухаживания соседских крестьян, – думала я в свои восемнадцать лет и радовалась тому, что считала бесспорным успехом.

Ольга Кирова. Фото из газеты L’Ouest-Éclair. 1935

Эмма Кестер. 1921. РГАСПИ

Поднимаясь к себе на рассвете, я представляла свое будущее в розовых тонах и грезила о том, как торжественно вернусь в Мон-де-Марсан с мужем, который вызовет всеобщее восхищение. Очевидно, я слишком высоко воспаряла в своих мечтах, но, как я уже говорила, мне было всего восемнадцать лет. Я знала, что произвела впечатление на Трефилова, и не удивилась, когда 1 января 1926 года он пригласил меня на прием в советское полпредство. С трепетом в сердце я вошла в большой, залитый светом зал, полный людей. Впервые в жизни я ела икру и пила водку. Сейчас не могу сказать, оценила ли я их вкус. Неожиданно наступило всеобщее молчание: на эстраду вышел человек и принялся по-русски декламировать стихи. Это был молодой мужчина с крупными чертами лица, c буйной и вместе с тем аккуратно расчесанной шевелюрой. То, что он читал, звучало настолько эмоционально, что сидевшие рядом дамы то и дело утирали слезы. Я дождалась, пока раздадутся аплодисменты, и спросила Трефилова, как зовут этого господина. Он ответил, что это Маяковский.

Именно в тот вечер, провожая меня из полпредства на рю Вожирар, Алексей признался, что хотел бы познакомиться с моей семьей. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: он готовился просить моей руки. Сидя за туалетным столиком в своей комнате, я так воодушевленно пела, что соседка поинтересовалась, что происходит.

Алексей Трефилов. 1920-е гг. АВПРФ

С 1 января мы с Алексеем уже вели себя как помолвленные. Никогда раньше я не слышала того, что он рассказывал мне во время наших бесконечных прогулок по Парижу. Его слова заставляли меня взглянуть на мир другими глазами. Моя жизнь превратилась в настоящую сказку. Не проходило и вечера, чтобы Алексей не приглашал меня в ресторан, в кино или театр. Я все больше и больше привязывалась к этому человеку и уже считала его своим будущим мужем. Мадам Кестер была в курсе моей идиллии и поощряла меня. Только Ольгу не воодушевляла перспектива моего союза с одним из ее соотечественников. Она не говорила ничего конкретно, лишь отпускала ироничные замечания. Ее предостережения были мне не вполне понятны и лишь выводили меня из себя. Через некоторое время меня спросили, не желаю ли я выйти замуж за русского? Должна признаться, я никогда не задумывалась о национальности Алексея. Для меня он был таким же, как и все остальные, я не видела причин не доверять ему. Алексей никогда не говорил со мной о политике, во-первых, потому что у нас были другие темы для разговоров, а во-вторых, потому что политика меня не интересовала. Я ничего не знала о коммунизме и, честно говоря, даже не думала о том, что мне предстоит жить среди коммунистов. Я помню, как во время прогулки вдоль Сены Трефилов сравнил ее с Москвой-рекой. Это слово – «Москва» – я нашла весьма благозвучным. Когда же мой спутник поинтересовался, не соглашусь ли я, в случае необходимости, поехать в Россию, я воскликнула, что, если потребуется, поеду за ним хоть на край света. Я была искренна. У меня, ездившей лишь по маршруту Мон-де-Марсан – Париж и обратно, идея познакомиться с Россией совершенно не вызывала отторжения, как раз наоборот. Я уже представляла, как однажды вернусь в Ланды³ и очарую родных своими рассказами и подарками.

Так прошла зима. Видит Бог, мне не на что было жаловаться, однако в глубине души я помнила давние предупреждения моей матушки относительно ухаживаний молодых людей и уже начинала думать, что Алексей запаздывает с предложением руки и сердца. Однако мои отношения с Трефиловым были вполне целомудренными, и я не слишком беспокоилась на сей счет. Как-то мартовским вечером, возвращаясь с работы, я поднималась по лестнице в свою комнатку, когда у входной двери Кестер с удивлением обнаружила мать Ольги, преградившую мне путь. Она взяла меня за руку и, не говоря ни слова, повела к себе. Это было странно, но за несколько месяцев общения с русскими я успела привыкнуть к тому, что моя матушка назвала бы эксцентричным поведением. Мадам Кестер втолкнула меня в гостиную, где я увидела сидевшую в кресле Ольгу, что-то невнятно пробормотавшую в ответ на мое приветствие. Я решила, что она, должно быть, не в духе или повздорила с матерью, что случалось довольно часто. Тем временем мадам Кестер усадила меня напротив и торжественно объявила, что Алексей Трефилов, в отсутствие моей матери и дабы соблюсти приличия, попросил у нее моей руки. От неожиданности у меня перехватило дыхание, кровь прилила к щекам. Сделав неуместное замечание в адрес столь церемониальной атмосферы, Ольга грубо расхохоталась. Ее мать притворилась, что ничего не слышит, и важно спросила, какой ответ она должна дать Трефилову. Естественно, я ответила, что Алексей мне чрезвычайно симпатичен, я полагаю, что он меня тоже любит и что я не вижу препятствий к тому, чтобы стать его женой. Тут мадам Кестер дала волю своей экспансивной натуре: расцеловав меня, она заявила, что очень рада моему решению и уверена, что я буду счастлива с Трефиловым. Мы смеялись и плакали, как две идиотки, в то время как Ольга вносила разлад в наш дуэт. Она назвала нас сумасшедшими, а потом начала упрекать мать в том, что та вмешивается в чужие дела. Обескураженная, моя хозяйка расплакалась, но это уже были не слезы радости. Я не понимала, что происходит. Тогда Ольга стала умолять меня подумать о том, куда я еду. Она говорила, что я даже не представляю себе, какой будет моя жизнь в СССР, если я отправлюсь туда со своим мужем, и что мне лучше выйти замуж за кого угодно, только не за большевика. Но влюбленной ли девушке прислушиваться к голосу разума! Тогда я наивно предположила, что подруга просто завидует мне, но теперь понимаю, что, будучи более здравомыслящей, чем ее мать, она догадывалась о том, что ожидает меня в случае, если я стану Андре Трефиловой. Как я могла поверить ее предостережениям, если все русские, которых я встречала, были так любезны со мной, так хорошо воспитаны? Когда Ольга наконец поняла, что не сможет меня переубедить, она вышла из комнаты. С ней ушел и мой последний шанс избежать череды грядущих несчастий.

Мне еще не было девятнадцати, поэтому на мой брак требовалось согласие матери, которой я немедленно написала. Не сомневаюсь, моя бедная матушка, не слишком понимая, что означает этот брак, недоумевала, почему бы ее дочери не взять себе в мужья француза, но, уже привыкшая к моим выходкам, не стала возражать против нашего союза. Убедить сестер оказалось труднее, особенно Мари-Луизу: грозная старшая сестра закатила мне скандал, рассудив, что если я выйду замуж за русского, то она меня уже никогда не увидит. Луиза была упрямой, но и я была такой же. Она прекрасно это понимала и в конце концов дала свое согласие. Итак, 10 апреля 1926 года в мэрии XV округа Парижа я стала мадам Алексис Трефиловой. Свидетелем с моей стороны была подруга с работы, со стороны жениха – секретарь советского полпреда Безухов. Алексей и слышать не хотел о венчании. Хотя я не была особенно религиозной, без церковного благословения этот брак, как мне казалось, был недействительным.

Свидетельство о браке Андре Сенторенс и Алексея Трефилова, выданное в Париже 10 апреля 1926 года. Из архива Жерара Посьелло

Свадебный ужин состоялся в советском полпредстве на рю Гренель. Я восхищалась подарками, которые мне преподносили, и впервые оценила приветливость, доброжелательность и радушие русских, не стеснявшихся в выражении своих самых искренних чувств. Со временем, однако, мне предстояло понять, что не все советские чиновники походили на консула. В конце банкета он произнес в мою честь чрезвычайно трогательную речь. Из вежливости гости, говорившие по-французски, продолжали объясняться на моем языке, чтобы я чувствовала себя комфортно. Но я была слишком счастлива, чтобы чего-либо опасаться.

Медовый месяц мы провели в Мон-де-Марсане. Трефилов назвал мой отчий край прекрасным, а семью приятной. Матушка и сестры пришли в восторг от того, что я смогла найти себе такого замечательного мужа. Даже Мари-Луиза вынуждена была изменить свое мнение. В тот момент и речи не было о моем отъезде в Россию, и все единодушно сочли нашу брачную авантюру радостным поворотом судьбы.

Все ошибались.