Гарвардская площадь

Отец путешествует по местам своей юности в Гарварде вместе с сыном. Тогда стояло жаркое лето 1977 года. Летом институт не такой пафосный, студенты и аспиранты разъезжаются. Герой остаётся почти в одиночестве, проводя все время, зарывшись в книги, чтобы сдать экзамен. Две книги в день - это обязательная программа. Самое любимое место - кафе "Алжир", самый любимый там человек, постоянный завсегдатель Калаж. Тот всегда сидит на месте в центре и любит со всеми спорить, иногда ввязывается в драку и угомонить его непросто. Вырос в Тунисе, но уехал оттуда. Главный герой вырос в Египте, но тоже уехал, чтобы получить достойное образование. Они разные, но сумели найти общий язык.

Бедный преподаватель - еврей открывает для себя новые места с помощью Калажа. Бокал вина за деньги - закуска к нему в неограниченном количестве. Он прожил здесь дольше, но не знал, что так можно. Калаж учился во Франции, и жизнь его была бурной. Женился на одной - предала. Женился на американке и не знает, где она. И все это он бегло на французском, выстреливает словами со скоростью пулемета. Тут он работает водителем такси. Он любит женщин, но его главная цель - получить грин - карту. Ведь без нее его ждёт депортация. И это его гложет, он не хочет отсюда уезжать, как и главный герой, переживающий, что не сдаст квалификационный экзамен и тоже уедет. По сути, они оба в одинаковом положении.

Но постепенно, дружба со стороны героя начала сходить на нет, он стал избегать нелегального иммигранта, а тот, как назло все время попадался на пути. Герой хотел другой жизни, той, где вырвется из плена бедности, построит карьеру, женится на богатой и сбросит с себя Калажа, как балласт. И начинает строить стены, стремясь выдавить из своего пространства бывшего друга. А тот видит все его ухищрения насквозь. Своеобразная история, я почему - то подумала на другое, но эта история о дружбе двух иммигрантов, еврея и араба, оба в черте бедности, оба хотят лучшей жизни. У одного это получилось, о дружбе остались приятные воспоминания. Судьба другого неизвестна, депортация была ожидаема.

Современные последователи Асимана, безусловно, используют более яркие краски, чаще «выныривают» в настоящее, стараясь не оставаться в прошлом (за них это делает политика). Но приемы Асимана они используют те же, в зависимости от национальных традиций – пионерлагерь «Ласточка» под Харьковом вместо грязноватого кафе в «эрзац-Америке», музыку вместо филологии с философией, и т.д.

Что сложно (да и не нужно) заимствовать у первоисточника – это его умение рассуждать обо всём и ни о чём, словно астролог соединяя противоречивые суждения на случай «вдруг понравится». Это особенно заметно на примере его анализа понятия «хрень» (так в переводе). Но его происки в коридорах памяти, любовь к деталям и стилистическая манера уже сделали автора классиком при жизни.

История неожиданной дружбы еврейского студента-иммигранта, приехавшего в Америку из Александрии Египетской, с дерзким и харизматичным таксистом-арабом, тоже ожидающим свою «зелёную карту». Изящная проза Асимана – книга об ассимиляции в американском обществе, самоидентификации и человеческих взаимоотношениях. Это – лучшее, что я читала у Асимана. Здесь ему удалось найти идеальный баланс между сюжетной составляющей, психологизмом и собственным стилем повествования. Он не перегрузил книгу героями. Не ударился в пространные рассуждения, каждое слово взвесил, каждое из них – на своём месте и попадает точно в цель. Не накормил читателя до отвала «стеклом», но виртуозно прописал некоторые трогательные моменты. Рассказал о такой дружбе, какой она бывает в жизни, а не в книгах. Порой ты тяготишься ею, порой стыдишься, иногда устаёшь, но этот человек – друг – уже стал частью твоей жизни. И когда он спросит, нельзя ли у тебя пожить пару дней, ты сразу ответишь: разумеется, можно – и сам не поймёшь, почему.

Я так и не поняла о чем писал автор. Бесконечные пространные рассуждения на тему отношения к приятелю арабу. Написано как-то скучно. Главный герой создаётвпечатление нытика, постоянно пережевывающего одни и те же идеи: разница классов и образов жизни, непонимание своих желаний и жизненных целей, скука.

«Они сошлись. Волна и камень, Стихи и проза, лед и пламень Не столь различны меж собой…» (А.С.Пушкин)

А. Асиман пишет не просто хорошо, а очень хорошо. Географической, этнической, психологической атмосферой его книг легко проникаешься, буквально пропитываешься, будь то солнце, море, арабское кафе или университетская аудитория. Все живо, реалистично и подсвечено глубоким проникновением в детали - не просто знанием, а пониманием внутренней, а порой и тайной, стороны того, о чем он пишет.

В «Гарвардской площади» мне не раз чудилось что-то ремарковское - печальное, безнадежное, случайное, преходящее. Пара героев - аспирант Гарварда и таксист, - волею судеб повстречавшиеся в трудный для обоих момент жизни, внезапно сближаются и, как ни странно, оказываются самыми необходимыми друг другу людьми: диковатый таксист Калаж помогает замкнутому аспиранту выйти из кризиса идентичности, а аспирант оказывается для него тем, кто поддерживает в нем иллюзию, что он не одинок и не всеми воспринимается как еще один ненужный Америке люмпен-иммигрант. Их странная дружба длится полгода, проходя закономерную эволюцию, сначала заставляющую их по разным причинам держаться вместе, а потом, достигнув для каждого определенной точки, разойтись.

Проблема в том, что оба они - друзья по несчастью, а не по духу, по внутренней близости и тяготению друг к другу, между ними так мало общего, что их отношения изначально бесперспективны и исчерпываютсся по мере того, как ситуация для каждого становится более определенной (позитивно для аспиранта и негативно для Калажа). По сути, в обычной ситуации они и не были бы нужны друг другу ни в 70-х, когда повстречались, ни позже, даже если бы отношения поддерживались и дальше.

«Я был уклончив, он прямолинеен. Я никогда не повышал голоса, он орал громче всех... Я был скован, опаслив, застенчив; он – бесшабашен и безжалостен… Он все мысли высказывал вслух. Я свои хранил, точно в сейфе. Он всем смотрел в лицо; я дожидался, пока ко мне повернутся спиной. Он ни во что не верил… Я всех терпел и при этом никого не любил. … Расстроившись или заскучав, он… взрывался; я же был сама сдержанность. Он во всем впадал в крайности, а мне имя было компромисс, а прозвище – сдержанность. Если он что-то начал, его уже было не остановить, я же от малейшего дуновения вставал как вкопанный. Он мог бросить любого не задумавшись, я же спешил мириться, а потом дулся про себя. Он умел проявлять жестокость. Я редко проявлял доброту. Ни у него, ни у меня не было денег, но случались дни, когда я был его намного, намного беднее. … Он гордился знакомством со мной, а мне было неприятно, если нас видели вместе за пределами узкого круга посетителей кафе. Он был таксистом, я учился в престижном университете. Он был арабом, я евреем. …Несмотря на… неприкаянную кочевую жизнь, он оставался человеком с этой планеты; я же постоянно сомневался в том, что мне здесь место. Он любил землю, понимал людей. … я же… вечно был… в глубинах себя. … Я ему завидовал. Хотел у него учиться. Он был мужчиной. Я плохо понимал, кто я такой. Он был… человеком, в которого я мог бы вырасти, обернись жизнь по-иному. Он остался дикарем, меня укротили… Но если взять меня и опустить в мощный растворитель, так, чтобы с кожи сошли все привычки, приобретенные в школе, и все уступки, которые я сделал Америке, может, там бы обнаружился не я, а он … В другой стране, другом городе, в иные времена я никогда бы к нему не повернулся, а он мне даже не ответил бы на вопрос, который час…»

Тем не менее, именно для аспиранта эта короткая дружба оказалась спасительной, выведя его из лабиринтов собственных проблем, поэтому вся книга построена на его смутно осознаваемом и не изжитом чувстве вины. Да, конечно, вряд ли он мог решить проблемы Калажа, но он ничего и не хотел делать для него и устранился из отношений, когда они стали ненужными и начали его тяготить, а вот Калаж оставался верен этой случайной дружбе до конца. Поэтому для него предательство того, кого он хотел бы считать другом, и отчуждение от мечты получить гринкард и остаться в Америке стало двойной драмой.

А, может, это все и правильно, и так и должно быть в жизни: сошлись и разошлись, «извини, старик, ничего личного», ты ведь не против, что в мире есть только я, я и еще раз я?