Аркадий говорил возвышенным, отчасти даже выспренным слогом, стремясь произвести впечатление своей эрудицией, глубиной суждений. И словно приветствуя его патетику, в этот момент зазвучал торжественный вестминстерский часовой бой. Подлевский умолк, пережидая переливчатый перезвон. Потом продолжил:
– Однако после ухода Медведева, – стократно прав Валерий Витальевич, – было бы нелепо вступать во фронтальное столкновение с консервативными силами, которые могут обосноваться под крылом у Путина. Очень, очень верно сказано о поисках стратегии для решения проблемы, исчерпывающе точно озвученной термином «инфильтрация». Хотя я бы ещё более уточнил эту формулу. Сегодня речь идёт о внедрении в эшелоны власти слоя людей глубокого залегания. У Путина вот-вот начнётся активная кадровая пути́на, – нажал на букву «и», – как изумительно писал Тютчев, «новые садятся гости за уготованный им пир». Волны времени могут смыть примелькавшихся говорунов предыдущего периода, примитивно прославлявших деяния власти. И важно не упустить момент неизбежной селекции политиков, представ в новом качестве. Я позволю себе высказать один из вариантов стратегического плана действий.
Подлевский заговорил ещё более горячо, убеждённо, не только полностью завладев всеобщим вниманием, но и, по своему обыкновению, по опыту дебатов в «Доме свиданий», создав увертюрой некую интригу. В его сознании всплыла старая знаменитая история советского академика Заславской, автора нашумевшей концепции сселения так называемых неперспективных деревень. Но отнюдь не судьба русской деревни, гибнувшей под напором той концепции, взятой на вооружение властью, волновала в данный момент Аркадия. Вспомнился «академический» в кавычках метод, который раскрылся в годы перестройки, когда Заславская стала одним из её забойщиков. Тогда-то и выяснилось, что с 60-х годов это научное светило последовательно, одну за другой выдвигало целый ряд крайне спорных социально-политических идей, позволивших их автору возвыситься. При этом, как только проявлялись симптомы провала, неприятия жизнью одной идеи, академик немедленно провозглашала новую, ещё более громкую, опять завладевая вниманием властей предержащих. Об этом ловком «фокусе» не раз судачили в тех кругах, где вращался Подлевский, считая, что шустрая социологическая «академша» перещеголяла своим умением угодить власти аж самого Трофима Лысенко с его кустистой пшеницей. И в патетический момент страсбургского мозгового штурма Аркадию припомнился именно лукавый метод академика Заславской.
Впрочем, старый угоднический трюк конечно же нуждался в модернизации. Но для изощрённого ума Подлевского такие извороты были делом техники.
– Валерий Витальевич, – снова обратился он к ВВ, – мне представляется, на нынешнем переломном этапе целесообразно ни малейшим образом не препятствовать новым веяниям жизни, которые стремятся утвердить князи мира сего. Но в то же время и не рукоплескать им. «Жизнь за царя!» – уже не в моде, даже высший холуяж не пройдёт. Самая здравая позиция такова: «не отрицая достигнутого, без неприязни и с одобрением, однако без аплодисментов». Это солидно и достойно. Именно на этом фоне весьма выигрышно смотрелся бы главный вектор наших действий: увлекать власть интересными и заманчивыми идеями, лежащими в русле устремлений Путина. Как гласит классика, бежать впереди прогресса и никаких идейных блужданий. Таким, на мой взгляд, может быть общий подход. – Криво усмехнулся. – Главное, голосистее прокукарекать, а там хоть трава не расти. – Назидательным тоном добавил после короткой паузы: – Чтобы обеспечить себе место под новым солнцем, элитарная биомасса должна стать генератором свежих идей. – Опять короткая пауза и ещё одно добавление: – С о-очень лёгкой примесью имперских стандартов.
Подлевский заметил, что Виктор Тимофеевич удивлённо качнул головой. Но в тот же миг Валерий Витальевич чуть ли не восторженно воскликнул:
– Борис Семёнович, вы обогатили нашу компанию поистине золотыми мозгами! Аркадий Михайлович с ходу, с первого выстрела попал в самую точку. Да, конечно! На сегодня это самый верный путь к завоеванию доверия президента. Лично для меня теперь многое прояснилось. Люди глубокого залегания! Мощно сказано. Коллеги, уточняю цель нашего мозгового штурма. Мы как бы перевоплощаемся, – тоже криво усмехнулся, – перекрашиваемся, переводим стрелки, думаем о конкретных инициативах, которые можно предложить власти. Аркадий Михайлович, независимо от того, что мы сегодня намудруем, предложенный вами метод решения главной проблемы уже можно считать успехом. Стратегия людей глубокого залегания окончательно прояснилась. Да, пришла пора мчаться впереди прогресса, чтобы услышать «Милости просим!». И, упаси Бог, никакого пораженчества.
Тут подал голос Виктор Тимофеевич. Он сидел, откинувшись в кресле, нога на ногу.
– Двоемысленный ход в обход, предложенный нам, заслуживает внимания. По сути, он использует известный «принцип бамбука»: гибкость – то есть умение изогнуться в любую сторону, и упругость – то есть способность, не надломившись, сохранять исходные свойства. Сам по себе вариант интересен. Дети и наследники «Краткого курса» уже тридцать лет едут на этой «панаме» – но только в Думе. И я плохо представляю себе конкретное воплощение замысла. Власть устроена по аналогии с парной: на верхней полке жарче всего. Подступаться туда надо осторожно. И не забудьте: на равенство претендуют только глупцы, умным людям достаточно привилегий.
Он как бы перехватывал у ВВ лидерство.
– Стремление заморочить Путина лавиной новых идей мне тоже кажется перспективным – вступил Хитрук. – Но какого рода должны быть эти идеи? Они должны учитывать общую ситуацию в нынешней властной верхушке. Она необычна. При Советах старцы были консерваторами, а шедшая на смену перестроечная молодёжь – радикалами. Сегодня наоборот: прежние радикалы стали пожилыми реформаторами – возьмите самого Путина, который замом у Собчака ходил в малиновом пиджаке, известно чьём атрибуте тех времён, – а их поджимают юные ретрограды, жаждущие возврата к вседозволенности девяностых годов. В этой связи при отборе новых идей требуется учитывать очень тонкие нюансы и материи.
Но взбодрённый похвалами Подлевский в этот день фонтанировал свежими мыслями:
– Как раньше говорили военные лётчики, надо выбрать верный угол атаки. Нам незачем изобретать велосипеды. Лучше занять позицию критиков главного ритора.
– Не понял, – удивился ВВ, смешно вытянув губы уточкой. – Мне кажется, это противоречит вашим предыдущим умозаключениям о маске послушания.
– Критика критике рознь, – улыбнулся Аркадий. – Не в качестве предложения, а лишь для указания вектора раздумий, – в этой компании он почему-то слишком напирал на слово «вектор», – приведу пример. Представьте, что элита, которую привыкли упрекать в либеральном уклоне, примется прессинговать Путина за поношение достижений советской власти. Помните его «в СССР делали только галоши, чтобы африканцы ходили по горячему песку»?
– Понял! – словно контрапунктом к словам ВВ воскликнул Борис Семёнович. – Это отличный ход, позволяющий незаметно сместить акценты и предстать сторонниками Путина. Но взыскательными! Могу даже пример привести, с ходу. Почему бы, скажем, смело не критиковать Путина за то, что, отмечая 75-летие Победы, власть затратила миллиарды рублей на пропаганду, однако не удосужилась огромными тиражами издать военную прозу Бондарева, Симонова, чтобы бесплатно раздать их книги школьникам? Такого рода критика выглядит вполне патриотично. Как говорится, критика слева, в помощь президенту. Кроме того, такие подходы позволят учесть тайный принцип истории: союз царя с народом против изменников бояр. Эти смыслы подспудно перемигиваются друг с другом.
И опять слово взял Виктор Тимофеевич. Теперь он сидел не в ленивой расслабленной позе, а подался вперёд, опершись локтями в колени.
Слева, справа… Это дорожные знаки для моих шоферов. Замечание господина Хитрука очень верное и очень мелкое. Похоже на невротический бред или интеллектуальный спазм. – Он щёлкал словами, не щадя самолюбия Бориса Семёновича, которого, похоже, не считал себе ровней. – С таким же успехом можно скорбеть, почему в России не отмечают 17 мая. В этот день в 1964 году в 18 часов ноль шесть минут скважина номер 80 дала первую нефть Западной Сибири, изменив геополитическую судьбу страны. Всевозможную поверхностную мозаику такого рода, работающую на новый курс Путина, можно пустить в оборот. Но это семечки, а время тактики малых дел исчерпало себя. Необходима критика крупная, глубинная, затрагивающая управленческое мышление. Без неё мы останемся обнуленцами. На политической бирже нас сожрёт новая стая кайотов, рвущихся в объятья власти. Эти каменные лбы своего не проспят.
Сохранить кошелёк мы можем, лишь сохранив лицо.
Откровенный, даже слишком, новомодный термин «обнуленцы» не нуждался в комментариях, он звучал как сигнал тревоги. В комнате снова повисла тишина. И Виктор Тимофеевич, по всей видимости, крупный нефтяной барон, наверняка процветавший при Медведеве, обладавший в ту пору единым проездным билетом во власть и сумевший с блеском совершить манёвр 2012 года, пошёл на глубину, вонзив когти именно в Медведева.
– В 2008 году, едва придя к власти, президент Медведев забабахал статью «Россия, вперёд!», провозгласил громкий концептуальный лозунг четырёх «И» – институты развития, инфраструктура, инвестиции, инновации. Известно, на деле у этого, как здесь было сказано, «зайца во хмелю» случилось пятое «И» – имитация. Позднее, в качестве премьера он в основном «улюлюкал» – производное от известной фамилии, носитель которой как раз и занимался такими вопросами. Их деятельность – уже в колумбарии прошлой эпохи, она архивирована. Но сейчас пришла пора по-крупному вцепиться в те непогребённые идеи. Откровенно скажу, организуя данное скоротечное путешествие, я не был уверен в его результативности. Но Валерий Витальевич оказался прав. Более того, удалось на удивление быстро, – благосклонно кивнул в сторону Подлевского, – нащупать главный нерв той политической позиции, которая позволит сохранить близость к верховной власти, а значит, и возможность влиять на её решения. – После паузы добавил: – В дальнейшем.
Подлевский понял: это «в дальнейшем» и есть самое главное, оно прозвучало как пароль для людей глубокого залегания, ждущих и готовящих моральный износ режима, подтачивающих его устои. «И агентура глубокого залегания, разжигающая очаги измены, тоже в дальнейшем», – подумал Аркадий, имея в виду свои связи с Винтропом. Безусловно, у этого нефтяного магната был интересный склад ума. Он мыслил категориями дальних лет, с заглядом вперёд. Из его слов становилось ясно, что битва за будущее ещё предстоит.
Но – барин!
Коллективный договор на лицемерие был подписан, хотя и негласно, однако по общему согласию. Виктор Тимофеевич снова откинулся в кресле, лениво завершил длинный спич:
– Конечно, сегодня мы не сможем по-новому оформить старую концепцию четырёх «И», чтобы под новым имиджем с помпой представить её на суд общественности. Это очень большая, очень сложная работа, требующая привлечения специалистов. Но возродить публичный интерес к этим «И», повторяю, в ином, формально неузнаваемом виде, чтобы не прослыть перекупщиками краденного, короче говоря, как тут хорошо сказали – снова кивок в сторону Подлевского, – прокукарекать погромче, скажем, в цифровом формате, было бы полезно. Неообновленцы! Кстати, цифровой шум сегодня в фаворе, это, по моему убеждению, ход грамотный. Можно требовать и ускоренной наладки отечественных серверов. По сему поводу вспоминаются крылатые слова незабвенного Никитки Хрущёва: «Задачи ясны, цели определены. За работу, товарищи!» – Вдруг впервые слегка улыбнулся, отчего глубокие складки вокруг рта раздвинулись в широкий овал.– Как ни прискорбно это признавать, после окончания медведевских лет мы являем собой некую разновидность вторичного продукта. Однако хорошо известно: именно вторичный продукт не тонет.
Сидевший рядом ВВ рассмеялся, одобрительно, дружески похлопал соседа по колену и оповестил:
– Виктор Тимофеевич знает: без куража рекордную штангу не взять!
Вдруг перешёл на серьёзный тон:
– Кстати, нам важно договориться о следующем. Уже явились откуда-то политические национал-либералы, которые жаждут захватить свою нишу в новой системе взглядов. Переобуваются, делая сальто-мортале, предлагая свои услуги. А попросту говоря, хотят, чтобы мы взяли их на содержание. Но именно такая публика склонна продавать своих покупателей. Лично у меня их суета не вызывает ничего, кроме сарказма. Мне представляется, нам надлежит полностью отстраниться от любых политических поветрий. Никакого месива протестов! Никакого нигилизма пятой колонны! Мы идём своим путём. Берём на вооружение «Принцип Лампедузы» – чтобы всё осталось по-прежнему, надо всё изменить. Под вторым словом «всё» в данном случае я подразумеваю наше общественное поведение.
Глава 12
Синицын впервые летел в Москву по приглашению.
Это было удивительно, даже странно. Он всегда мотался в Первопрестольную по делам, утрясая в различных ведомствах уйму мелких вопросов, которые либо относились к компетенции федералов, либо тормозились на региональном уровне. Но неделю назад ему позвонили из министерства.
– Георгий Нефёдович, мы готовим решение по тематике вашего бизнеса. Хотели бы с вами проконсультироваться, чтобы понять, как оно будет воспринято на местах.
С ним хотят проконсультироваться. Ну и дела!
Томительные месяцы карантина измотали народ, от безделья уставали больше, чем от работы. Хотя как раз у Синицына настала страда: в самоизоляции люди день-деньской у мониторов, компьютерный трафик заметно подрос. Жора волчком крутился, пришлось даже учредить дополнительные дежурства для срочного устранения сбоев. Зато соответственно подросла и прибыль.
Но то были авралы технического свойства, Синицын умел снимать их, что называется, по щелчку. Однако по крупному жизненному счёту, который был для него неотделим от российских судеб, Георгий пребывал в состоянии смутного беспокойства и ожидания неизвестно чего, считая, что коронакризис неизбежно разрядится серьёзными сдвигами где-то на верхах власти. Сейчас-то политическая жизнь вроде встала на паузу, большие начальники каждый день в прямом эфире воюют с пандой, как на Южном Урале запросто окрестили пандемию, и казалось, всё «вечное» выкинули из своих светлых голов. Но Синицын, отдавшись внутреннему чувству, угадывал, что где-то в коридорах власти карантинную паузу используют для глубоких раздумий о дальнейших путях-дорогах России.
Иначе: кризис кончится, а счастья как не было, так и не будет.
В самолёте он по привычке предавался анализам и воспоминаниям. Припомнились священные тексты бывшего кремлёвского замполита Суркова об извечной незыблемости путинского внутрироссийского мироустройства. И тут же в голове юркнула когда-то поразившая его частность. Сурков, рассуждая о том о сём, сослался на «Лёшу Венедиктова». Лёша! Для Синицына патлатый «Веник» из «Эха Москвы» был символом другой России, и панибратски якшаться с ним мог только его единомышленник, пусть и потаённый. Та-ак, с незыблемостью разобрались… Потом почему-то всплыла тема об энергетике реванша. Известно, страны, попадавшие в крутой переплёт, на удивление быстро возрождались после краха. Германия, Япония, Сингапур… Да и Китай, полвека назад ходивший в телогрейках и ездивший на велосипедах. Ещё Пушкин писал: «Недвижный Китай». Он такими и оставался до прошлых семидесятых, казалось, навсегда отставшим от прогресса. Серьёзные люди такие взлёты объясняют ядерной мощью энергетики реванша, пробуждаемой в недрах великих народов, по немилости истории впавших в упадок. Для России такая перекройка – в самый раз, позарез нужен реванш. Сумеет ли Путин пробудить дремлющую втуне мощь? Планы у него, возможно, есть. Да вот идей не видно – не слышно. А тут без духоподъёмного слова никак. Впрочем, время косит, оно же и сеет. Глядишь, займётся перезагрузкой идей и элит. Правда, слишком уж неторопливо он в кадровых делах поспешает… Вдруг, неожиданно, совсем-совсем ниоткуда явился Шнурок из думского Совета по культурке. Задорный мужичонка! Но ежели этого «писающего мальчика» возводят в ранг властителей дум и законодателей художественных вкусов… Не-ет, что-то тут не так. Хотя… Искюйство! И сразу вслед за этим другое, что-то вроде горького сожаления: боже мой, во все века эпидемные карантины оставляли потомкам драгоценные россыпи личных писем, отражавших суть эпохи. А теперь – всё! Такие, как он, Синицын, покончили с традицией душевных посланий из вынужденной самоизоляции, заменив её жизнью в онлайне, суетливой перепиской через гаджеты, которая не оставит следов в истории.
Эти таракашки безобидно шевелились в башке, как бы отгоняя, заслоняя всё ту же главную, беспокойную мысль: что после панды? Вирусный удар вышел столь назидательным, что Россию придётся вакцинировать. Но от чего? От каких хворей?
Вот в чём вопрос.
Ещё перед вылетом в Москву Георгий условился встретиться с Добычиным, который, опасаясь заразного вируса, отказался от курортных отпускных приключений и самоизолировался в казённой депутатской квартире, совершая семейные вылазки по Подмосковью. Завершив дела, Синицын позвонил ему:
– Ну что, Сева, накатим где-нибудь по паре «даблов» крутого вискаря со льдом?
Они приземлились на Поварской, на тенистой верандочке какого-то ресторанчика вблизи стоящего на страже русской словесности бронзового Ивана Бунина. И торопливо, под селёдочку с картошкой, – давно не чокались, трубы горят! – остограммились. Отдышавшись, хотели сделать серьёзный заказ, но Добычин вдруг предупредительно поднял указательный палец:
– Погоди, Жора. Чтой-то вспомнилось мне, как мы два года назад в Питере на троих гуляли. Славно посидели, душу отвели! Те густые разговоры до сих пор памятны, а главное, согревают. Не повторить ли, а? Давай-ка, звони Донцову.
Второй раз просить Синицына было незачем. Но оказалось, из-за коронавируса Власыч теперь без шофёра, сам за рулём, а потому губы спиртным не пачкает. Но откликнулся горячо:
– Через двадцать минут подскочу, страсть как охота свидеться.
Дай мобильник Севе, он точный адрес подскажет.
Пока ждали, Добычин молчаливо играл пальцами на столе, о чём-то размышляя. Потом сказал:
– Хочу вопросить. Ну приедет Власыч, и что? Трезвый, он на кой нам нужен?
– А мы его заставим здесь машину бросить, – с ходу нашёлся Синицын.
– Это мысль… Но всё равно, Жора, какие душевные разговоры на этом ресторанном ристалище? Сплошь пастеризованные речи. Помнишь питерский уют? Отгородились от всего мира, уединились – ну и пошла откровенка. А тут… – Обвёл рукой веранду. – Голоса не повысишь. Как здесь рецидив разномнений учинить?
Добычин глядел в корень. Тот питерский загул на троих и у Синицына оставил в памяти да и в сердце очень уж тёплый след. Сейчас, словно по воле Божьей, все звёзды сошлись, всё сложилось так, чтобы повторить, снова расстегнуть души, – дел нет, время есть. Власыча уломаем, машину бросит. Но где, где? Верно молвит Сева: не ресторанный это загул. Уют нужен, заточение. Неуверенно спросил:
– А может, дома у Донцова? Вера с Яриком в Поворотихе, живёт один.
– Ишь, какой ловкий в разгадывании кроссвордов! – ткнул Сева. – Набеспорядим, посуду перепачкаем, ему потом с уборкой возиться. Не мужское это дело.
Казалось, поезд дальше не идёт. Но тут Синицына осенило, и он схватился за смартфон.
– Ирка, это снова я… Нет, не улетел. Ты сегодня дежуришь или дома? Дома?! Слушай, если к тебе через полчаса трое мужиков завалятся, выдержишь?.. Вечно ты со своими шуточками. Ну ладно, ладно… В общем, жди, скоро будем.
Конечно, не через полчаса, а спустя час с гаком Синицын, Добычин и Донцов, навестив по пути «Пятёрочку» и другие ашаны, нагруженные снедью и «боекомплектом», ввалились в однокомнатную квартирку Ирины. Само собой, Власыч без пререканий согласился оставить машину на ночной парковке, – только Вере в Поворотиху позвонил, – и путь к вожделенному отдохновению был открыт.
Три тарелки, рюмки и столовые приборы уже ждали гостей. Хозяйка мигом сняла плёночную упаковку, расфасовала мясную и рыбную нарезку, салаты, сыры, кружки лимона под коньяк, а сама, скрестив на груди руки, чинно уселась на маленький полудиванчик, обитый бледно-синей тканью-полосушкой.
– Вот это укрывище! – с восторгом воскликнул Добычин, и намекая на питерскую пьянку: – То что надо. Здесь и сейчас – ну в точности как там и тогда.
– У вас, ребята, бутылок больше, чем тарелок. Чую, будут безумства карантина. Что ж, приступайте, а я послухаю.
– Нет, уважаемая, напитков всего два бутыльца, – оправдался Добычин. – Остальное соки, минералка.
– Складно говорит, – поддакнул Донцов. – Во хмелю мы тихие, по задворкам разума не гуляем. По другой части бушуем.
– Да ладно тебе, Власыч, вумного включать, картиниться, – съязвил Синицын и повернулся к Ирине. – У него одно на уме: хлопнуть стакан, песню сгорланить да каблуками сбацать. Учили читать и писать, а выучился он петь да плясать. К тому же приставуч к барышням в хамской форме.
– Танцы-то будут с бубнами? – в тон отозвалась Ирина, и скованность первых минут как рукой сняло. Жора, чтобы вконец расслабить друзей, с чувством произнёс:
– Ирка, она своя!
За неё, за хозяйку дома, и подняли первую рюмку, по поводу чего Ирина пошутила:
– Приятно слышать доброе слово от носителей передовых взглядов.
Добычин сразу вцепился:
– Во как нас величают! Ну я, положим, по этому разряду прохожу, как-никак депутат. А вы кто? Не пойму – дельцы или деятели?
– Люди, меченные временем, – поправил Донцов.
Соскучившись по тесному общению, когда можно не ёрзать, а запросто, без самоцензуры и даже с язвой в подтексте валить в котёл общего трёпа любые «несвоевременные» мысли, утоляя голод на дружескую толкотню словами, мужики сразу ринулись кидаться мнениями и сомнениями.
– Меченные временем, они уже в Европах, если не дальше, – подковырнул Жора. – Как утверждал бывший министр образования Фурсенко, не уехавшие на Запад просто не смогли себя продать.
– Ну-у, полез на стенку! Ты вожжи-то натягивай! – наигранно сердитым тоном урезонил Добычин. – Фурсенко в помощниках президента до сих пор ходит, ему сам чёрт не брат.
– У нас на Урале пошёл звон, будто Путин, чего доброго, и к внутренней политике подберётся.
– Может статься, – авторитетно изрёк Добычин. – Корпоративного юриста Медведева убрал, экономика задышала.
– Другой стиль руководства пошёл! Меня консультировать позвали. С ума сойти! Того и гляди, стратегическое планирование учинят.
– Каждого министра теперь жучить не надо, – продолжил Сева. – В мировых делах затишье, у Америки и Европы своих хлопот выше крыши, тявкают по привычке, для острастки, перед своими избирателями красуются. Штаты вдобавок с Китаем грызутся.
В оборонке у Путина порядок. Что остаётся? Где бардак?
Вдруг подала голос Ирина:
– Ребята, бардак у нас везде, куда ни сунься.
– Ирка в горбольнице старшей медсестрой, жизнь изнутри видит, – пояснил Синицын.
– Нет, Жора, я не про медицину. – Кивнула на телевизор: —
Ящик душу рвёт. Помню…
– О-о-о! – застонал Добычин. – Это разговор особый. Балаганная челядь, лапшегоны! Спроста ли телерейтинги рушатся?
– Погоди, дай сказать, – вступился Жора.
– А чего говорить? 75 лет Победы отмечали, на Мамаевом кургане чудесный концерт устроили, певцы незаезженные. Об этом даже в «Новостях» особо заметили. А вёл-то концерт кто? Кто в этот святой день людям глаза мозолил? Малахов! Гламурище-глумилище лютое. Который экран заполонил, грязь да пошлятину льёт. И всё шито-крыто. У нас и медики и пациенты были возмущены. Вот он где, бардак-то, ребята. Вроде мелочь, а людям простым, из захолустьев сто-олько за ней угадывается. Вот кто нашими душами крутит-вертит, отсюда и недомогание душевное.
– Неожиданно… – неопределённо вымолвил Донцов. – Пожалуй, верно вы, Ирина, подметили: в капле воды мир отражается.
– А вы, бухарики мои, на закуску активней нажимайте, – засмеялась Ирина, как бы подводя черту под своей телевизионной репликой.
В квартирке было уютно, хотя, казалось, негде и шагу ступить. Утолив первую жажду по части лёгкого возлияния и тусовочной болтовни, гости отвели душу и занедужились серьёзными размышлениями. Все они, хотя по-разному, ощущали, что после отмены Медведева и обнуления путинских сроков в стране начало что-то поворачиваться, – несмотря на эпидемные издержки, а возможно, и благодаря им, пусть отчасти. На Россию навалилось тяжкое бремя, и на этот раз ответ держал не народ, пребывавший в тяготах и сомнениях, а власть, обязанная защитить его от злой хвори. Добычин помнил, как перед Новым годом Дума впустую просила премьера не срезать фонд инфекционных коек в больницах – эту затею учудила команда Медведева. Крапивное семя! А ныне в месяц отгрохали уйму новейших ковидных госпиталей. Не верится! Кстати…
– Ирина, вам, наверное, довелось лечить коронавирусных?
– Не ахти! Президентских добавок не перепало, отделение на плановом приёме держали. А кто в красной зоне работал, тем в ноги надо кланяться.
– А как ваш щирый хохол? – спросил Донцов Синицына.
– Остапчук? Считай, главный удар на себя принял. День и ночь в бою, день и ночь. Лица на нём нет. Уж на что его наши местные царьки да канцелярские крысы не жалуют, а пришлось им публично Филиппа славословить. – Вдруг завёлся. – Пандемия! У таких, как Филипп, череда дел бесконечная, а у других, тухло-жарено, политический карантин – возьми «Единую Россию». Где она? О ней и не слышно. Живёт, не мозоля рук. Сервисная партия, самая крупная в России при полном отсутствии политических проявлений. Продуктовые заказы по домам разносит – и ура! Вы бы хоть за искоренение безнравственности на ТВ ратовали. Нет, не позволяют? Скажи честно: туша ЕР ещё не гниёт? Морг идеологий, насколько я понимаю, у нас уже есть.
Едросовец Добычин воспринял упрёк болезненно:
– Жора, не жми на больной мозоль. Думаешь, мы не чуем, что во главе с Медведевым партия на выборы идти не может? Но ты лучше на коммунистов посмотри: обслуживают недовольных, выпуская пар и гарантируя Кремлю, что его курс трогать не будут.
Приспособленцы!
– Думцы-вольнодумцы, – язвительно вздохнул Донцов. – Позволь, Сева, заметить, что не вам этот вопрос решать.
– А я, Власыч, позволю не позволить. Обязательная программа завершается, на носу произвольное катание с выкрутасами. Подумайте, мужики, зачем в будущей Думе правящее большинство? Дума своё дело сделала. Ближайшие десять лет конституционных законов не предвидится, а если пойдёт партийный разнобой по частностям, так Путину это теперь на руку: законодатель будет старательнее, законы станут чище.
– Над вымыслом слезами обольюсь, – не унимался Жора, продолжая подначивать. – Ты всё ещё в доброго царя веришь?
– Ну, репей! Как прицепится… Слушай, Синицын, мы же с тобой, когда Власыча ждали, про Кипр и Мальту судили-рядили, мол, кончилась лафа бабки без налога за кордоном прятать. При Медведеве с этим делом тянули, карманы причастных лиц оберегали, а теперь мигом обладили. Ты же не можешь не сечь, – повернулся к Донцову, – все мы сечём, что президент на новый курс поворачивает.
– Президент у нас хороший, – подала голос Ирина. – А жизнь лучше не стала.
Донцов вдруг вспомнил Гостева.
– Мужики, в Поворотихе живёт старый сельский учитель Иван Михайлович Гостев, личность уникальная, городским образованцам сто очков вперёд даст. И когда Путин после выборов объявил прорыв, который в народе очень скоро начали называть застоем, Гостев любопытную мысль мне изложил. У нас, говорит, вытанцовывается гибрид прорыва с застоем. Ну-ка, скрестите. Что получится? Получится простой! А у Даля «простой» – это ожидание работы, потеря времени. И это не игра слов, а суть происходящего. Вот Россия историческое время и упускает.
– До чего верно сказано! – изумился Синицын. А Донцов продолжил:
– Я его слушал и думал: страна по новым рельсам катится, машинист на скорость до упора жмёт, форсаж включает, а состав еле-еле ползёт, на каждом разъезде простаивает. Почему? Да всё просто: панель управления собрана из бу-деталей и вдобавок кто-то раз за разом срывает стоп-кран. Время и уходит впустую. Что ни сделают, – всегда неясно, в чью пользу и за чей счёт. Я с того разговора в Поворотихе был сам не свой. Думаю: когда же машинист обновит панель управления? О цифре всем плешь проел, а сам на деревянных счётах костяшками щёлкает, приход с расходом сводит.
– Сильно́! – с ударением на «о» воскликнул Добычин. – Поди ж ты, как закрутил. БУ-детали это гайдайсы?
– Если гибрид прорыва и застоя – простой, то Гайдар и Чубайс, конечно же, гайдайсы. А может, гайбайсы, какая разница? Как ни назови, всё равно к масти козыри, – откликнулся Жора.
– Вот он панель управления и поменял, – примирительно попытался успокоить Добычин. – Два года простаивал, а теперь президентскую шестилетку выполнит за два года.
Но только керосину в костерок плеснул.
– Какие два! – горячо вскинулся Синицын, словно в припадке падучей. – Восемь! Восемь лет пар в свисток гнал, как пить дать. Когда вернулся в Кремль после Медведева, его вокруг пальца обвели, опутали, небылиц надули в уши. Верхом эти бэушные на нём ездили. Чего он так долго с обновлением панели тянул? Пока совсем не припёрло?..
– Хороший человек наш президент, – опять вякнула Ирина. – Старых друзей не сдаёт.
Донцов быстро наполнил рюмки, поднял свою, начал нараспев:
– Выпьем за Ро-одину, выпьем за Пу-утина. Выпьем и снова нальём!
Добычин подхватил перемену темы:
– Кстати, Власыч, а ты знаешь, что именно Сталин в середине 30-х категорически запретил вывоз икон на Запад? Их же списками гнали на зарубежные аукционы, чаще в Америку, между прочим, напрямую знаменитому Эндрю Меллону, основателю Вашингтонской национальной галереи. Эрмитаж напропалую грабили. А Сталин сказал: баста! хватит им кровь русских шедевров пить. Да-а, так и было, спроси у Пиотровского, он подтвердит.
– Ребята, что-то я не поняла, при чём тут Сталин? – удивилась Ирина. Мужчины расхохотались и Жора объяснил:
– Это же про Сталина была песня. Выпьем за Ро-одину, выпьем за Ста-алина…
Но всё-таки выпили, закусили и снова налили.
Потом Донцов продолжил линию Добычина:
– Ты, Сева, про Сталина вспомнил, а я недавно про его ненавистников кое-что вычитал. Оказывается, 15 ноября 1991 года на самом первом заседании Правительства России, уже с гайдайсами, министры новоявленные заявили, что до того момента, пока их реформы не дадут положительных результатов, цитирую: «Мы отказываемся от социальных благ и привилегий». Вот какие кристально честные народолюбцы власть взяли. То бишь проходимцы, которые только личным обогащением и занимались. Можешь, Сева, подробнее разузнать о той вечере бессребреников у Шохина, он там заседал. Невыразимо грустно от такой правды. Дно!