Buch lesen: «Грозный идол, или Строители ада на земле»

Schriftart:

Потерянный ад: о романе Анатолия Эльснера

Книга, которую вы открываете, может с первых страниц показаться чем-то знакомым, и это неудивительно: ее сюжет поразительно напоминает появившийся почти через полвека роман «Повелитель мух» У. Голдинга. Его можно изложить в двух словах: диковатые потомки беглых каторжников создают утопию, которая на наших глазах превращается в концлагерь. Почему так происходит, что заставляет людей, вроде бы умеющих быть вместе, чинить насилие друг над другом, карать за малейшую провинность и приносить человеческие жертвы все новым и новым идолам? На этот вопрос отвечают многие произведения: вспомним галерею злодеев от Уэстона в «Мерзейшей мощи» К.-С. Льюиса до Долорес Амбридж в «Гарри Поттере» Дж. Роулинг, заменяющих дружбу, любовь и заинтересованность в другом человеке формальной отчетностью, поспешным и всегда корыстным достижением близоруких целей, равнодушием и презрением ко всему непохожему. Такой злодей есть и в романе Эльснера – мизантроп, сребролюбец и насмешник над всем святым, который показался бы нам почти шутом, если бы не был настоящим соблазнителем, насильником и убийцей.

Можно сказать, что роман Эльснера повествует о явлении антихриста, который творит ложные чудеса, вызывает призраков, колдует и завораживает, шаг за шагом превращая мирную деревню в тоталитарную секту, из которой нет выхода. Тема антихриста как соблазнителя была развита в русской литературе той поры: достаточно указать на «Три разговора» (1899) Вл. С. Соловьева, исторический роман Д. С. Мережковского «Антихрист. Петр и Алексей» (1903) – про ожидание народом антихриста в петровскую эпоху, и недооцененный пока роман В. П. Свенцицкого «Антихрист. Записки странного человека» (1907), вышедший в том же году, что и «Грозный идол…», и продолжающий лучшие традиции Достоевского. Во всех случаях антихрист – тот, кто творит ложные чудеса, не отличаясь при этом большим красноречием: он может много обещать, может выступать перед публикой, но по-настоящему планомерно совращать – не может. Поэтому этот антигерой поспешно переходит к насилию или к угрозам насилия и, не успев сказать двух слов, уже избивает и убивает, чем отличается, например, от либертенов маркиза де Сада, для которых речь – главный инструмент действия.

В варианте Эльснера антихрист – торжество низовой телесности: храп, утробные звуки, жадное обилие плоти, причмокивание и пот; читая ключевой эпизод об изнасиловании Сусанны, которое должно было дать начало новой лжерелигии, кажется, что читаешь Владимира Сорокина, а не автора более чем столетней давности. Дело не только в том, что Эльснер хочет сразу внушить отвращение к злодею, но прежде всего в том, что зло не имеет собственного лица, оно прячется в складки тела, в грубую гортань, в кошелек с серебром и визг приказов. Показать зло оказывается делом очень трудным, но рассказать о нем – делом необходимым.

Действие романа происходит где-то на Кавказе, вероятно, в нынешнем Краснодарском крае или Абхазии, недалеко от моря, – то обстоятельство, что вольные жители деревни одновременно землепашцы, строители и рыболовы, отчасти превращает роман в волшебную сказку, в повесть об острове Буяне или Беловодье. В реальной жизни такая деревня была бы невозможна – обычно мореплаватели, подолгу отсутствующие дома и решающие все вопросы коротко и ясно, не терпят в своей среде людей авторитарного склада и быстро ставят их на место. Среди них могут появиться пиратские обычаи, но не примитивное идолослужение, как у оседлых земледельцев. Но для Эльснера такое обилие земли и воды плодами и рыбой – метафора того, что философ И.-Г. Фихте в начале XIX века назвал «замкнутым торговым государством», противопоставив его универсальной империи Наполеона. Согласно Фихте, возглавлять такое государство должен правитель-виртуоз, дирижер, который позволяет всем людям гармонично развиваться, усмиряя пороки и выставляя напоказ добродетели. Эльснер показывает, что среда гармонично развивающихся людей не может выставить такого дирижера, но при этом оказывается беззащитна перед обнаглевшим тираном.

В этом смысле роман Эльснера – настоящий мистический хоррор: в нем показано, как быстро зло овладевает душой человека и как разного рода потусторонние явления или намеки на них тоже оказываются завербованы злом. Неслучайно один из главных символов романа – зеркало: образ зеркала, в котором отражаются духовные сущности, оказывается решающим в переходе от наивной коммуны к кровавому идолослужению. Это не метафорическое зеркало («глаза – зеркало души»), это настоящее и страшное зеркало, в котором являются неизжитые призраки прошлого, а еще больше – непредсказуемые призраки страшного будущего.

Строго говоря, герои этого «страшного романа» ни в чем не повинны – они потомки каторжников, умевших находить общий язык с разбойниками и местными жителями, они доброжелательны и открыты, они не знают, что такое воровство и злоупотребление чужим вниманием и чужими силами. Казалось бы, у них должно быть все хорошо – как в Австралии или Новой Зеландии, куда тоже ссылали заключенных, или как у живущих в Аргентине старообрядцев, которые ходят в одежде трехвековой давности и при этом без проблем общаются с коллегами по ремеслу. Но роман показывает, в чем их ошибка: они разучились находить общий язык с другими. Для них простое телесное существование, счастье растворения в природе, восторги и танцы заменили тот разговор с иным человеком, даже с соседним разбойником, благодаря которому только и появляется ответственная политическая мысль. С первых страниц – про жизнь на лоне природы, встречи восходов и закатов, прогулки по рощам и мирные работы – нам уже страшно: мы чувствуем даже не хрупкость этой утопии, а то, что все демоны уже собрались здесь и только ждут, чтобы вступить в дело. Тень концлагеря с первых фраз висит над этим ложным Китежем, а когда Эльснер до беспощадности аналитично начинает рассказывать, как строили этот концлагерь, остается только ужасаться.

Роман Эльснера можно считать первым русским «хонтологическим», «призракологическим» романом, если вспомнить созданную Жаком Деррида и разработанную Марком Фишером науку «хонтологию» – изучение призраков, сопровождающих социальную жизнь. Это не только призраки прошлого, непроработанных травм, ностальгии, неизжитых заблуждений, но и гораздо больше – призраки будущего, неосмотрительности, повторяющихся ошибок, самонадеянности. Любое самодовольство, даже самое малое и незаметное, согласно Деррида и Фишеру, и вызывает этих атакующих призраков, делающих невыносимой социальную жизнь.

Анатолий Оттович фон Эльснер (1856–1916[?]) происходил из дворян Херсонской губернии. Его родители много делали для развития образования: отец был инспектором училищ, а мать, урожденная Гауэншильд (вероятно, родственница знаменитого директора Царскосельского лицея Ф. М. Гауеншильда), была литератором и педагогом. Он начал публиковаться в 1880-е годы (под разными псевдонимами) и получил признание именно как автор «страшной» фантастики. Писал он также поэмы, биографические сочинения, интересуясь прежде всего судьбами чрезвычайных людей, великих злодеев.

Одно время Эльснер был близок Л. Н. Толстому и даже предлагал в издательство «Посредник» свои произведения, посвященные «успешным» сектам – так, его повесть «На Новой Земле» (1888) представляла собой беллетризованную биографию Уильяма Пенна, вождя квакеров и создателя Пенсильвании. Толстой хотел напечатать эту повесть, но потом передумал, обнаружив в ней натяжки и исторические ошибки. Пенн в изображении Эльснера оказался просто бескорыстным и щедрым вождем, тогда как Толстой, сравнив рукопись Эльснера с более основательным трудом Диксона «Благодетели человечества. Вильям Пенн, основатель Пенсильвании» (1873), пришел к выводу, что Эльснер не учел, что выдающийся еретик был зависим от конституционализма Джона Локка и насколько руководствовался серьезными политическими размышлениями, а насколько эмоциями. Не увидели печати и другие рукописи Эльснера, написанные в поддержку толстовства, – например, роман «Под сенью Креста», посвященный протестантам. Вероятно, именно эта неудача заставила Эльснера задуматься, не бывает ли добрыми намерениями выложена дорога в ад.

В его сочинениях явно прослеживается поверхностное увлечение спиритизмом и магией (в понимании той поры) – во всяком случае, если не сюжеты, то ключевые символы его романов связаны с оккультными практиками рубежа веков: спиритические сеансы и т. д. Есть у Эльснера и отсылки к более древней магии, такой как мнимое оживление статуй, чревовещание, симпатию – иначе говоря, привлечение одних вещей другими, которое может использоваться в корыстных целях. Но данный роман – это не трактат по истории религий или правилам эзотерики, а именно «хонтология», рассказ о страхах, которые сопровождают даже вроде бы спокойное человеческое общество.

Интересно, что в его романе все отрицательное для героев, например почитание икон, ангелов и святых, в котором они усматривают опасность идолослужения и стяжательства, соперничества разных храмов за богатство, ассоциируется не с православием, а с католичеством. Конечно, Эльснер мог опасаться ареста книги, содержащей нападки на господствующую церковь, но, думается, причина здесь и в дурной репутации католичества, в формирование которой вносили вклад разные писатели, от Эжена Сю до Достоевского, что стало поэтому общим местом в литературе той поры. Это и позволило Эльснеру сначала привлечь несомненную симпатию читателей, в том числе православных, к самодеятельному протестантизму, а потом проанализировать истоки зла, замечательно использовав весь инструментарий приключенческой беллетристики его времени.

Читать роман Эльснера в наши дни – один из лучших способов познакомиться с духовной атмосферой Серебряного Века, которая привлекает внимание и наших нынешних писателей, достаточно указать на такие романы, как «Остромов, или Ученик чародея» Дмитрия Быкова или «Поклонение волхвов» Сухбата Афлатуни. Хотя Эльснер и не был столь изобретателен и парадоксален, как Андрей Белый в романе «Серебряный голубь», лучшем произведении Серебряного Века о сектах, он смог создать уже не рассказ об отдельных человеческих судьбах, но подлинный хоррор: для того, чтобы разобраться в происходящем, читателю придется не только удивиться или остановиться в недоумении, но и испугаться.

Александр Марков,

профессор РГГУи ВлГУ

Пролог

Деревня Зеленый Рай находилась в исключительных, чрезвычайно благоприятных условиях. Расположенная в горах Кавказа над берегом беспредельного Каспийского моря с одной стороны и девственными сосновыми лесами, шелестящими в голубом воздухе своими зелеными куполами, – с другой, она в полном смысле слова могла назваться маленьким раем посреди необъятного ада, названного Россией. Существование этого рая так и осталось неизвестным как для местных губернских властей, так и для администраторов, заседающих в Петербурге, – отцов нашего народа, – управляющих Россией с помощью земских начальников и полицейских властей. Никогда еще ни один полицейский чин не появлялся в Зеленом Райке, и это было такое счастье, что, казалось, рука Всевышнего охраняла этот уголок от злого духа. В том, что Зеленый Рай не был известен властям, не было ничего удивительного: Кавказ со времени своего покорения, наводняясь чиновниками – по городам, на своих горах и в особенности вдоль Каспийского моря, сохраняет свое девственное величие, и есть места, на которых как бы запечатлен «перст Божий»; ничья еще нога не оскверняла их… Зеленый Рай стал образовываться лет восемьдесят назад, и первые его создатели были два брата-каторжника, сумевшие убежать, с помощью своих жен, из острога. Такое начало, по мнению благомыслящего читателя, не обещало ничего хорошего, но я позволю себе заметить только одно: если бы дьявол пожелал делать «печати Каина» на лбу братоубийц и самых отъявленных негодяев, то он бы и здесь сплутовал: негодяям позволил бы продолжать заседать на своих бархатных креслах, а печатью своей стал бы клеймить «простых сердцем».

Два брата-каторжника, на ногах которых кандалы были разломаны их женами, днем скрывались в лесах, а ночью совершали свой путь по звездам от Воронежской губернии к Дону и далее на юго-восток. Днем их охраняли женщины, а ночью – глубокая тьма, и благодаря этим покровителям братья-каторжники после долгого странствования увидели себя посреди гор и лесов девственно-величественного Кавказа. Радость и веселье наполнили их ожесточившиеся сердца, и что может показаться удивительным, вместе с чувством свободы и сознанием, что здесь, посреди природы, на них не смотрят ничьи коварные, подозрительные глаза, за исключением разве милосердного ока Господа Саваофа, глядящего с небес, в их собственных глазах начали светиться умиление и доброта, между тем как прежде из этих же глаз сверкали ненависть, ожесточение и злоба. Здесь, посреди необъятного храма природы, в их сердцах совершилось чудо: как бы какой-то ангел, сбрасывая с себя цепи, которыми был обвит по распоряжению властей, поднимался из глубины их существа радостный и лучезарный, и им казалось, что он нашептывает: «Неправда, что вы злодеи и изверги, и верьте, что вы созданы для мира, любви и счастья, но невежды, не умея управлять людьми, били вас плетьми и гнали вас напрасно, и тогда в ожесточении вы взяли нож в руку, не понимая, что делаете: вы мстили за поругание ваших священных прав человека».

Путешествие, однако же, было длинным и изнурительным, так как, опасаясь погони, они избирали самые дикие места, где не было человека, переходили высокие горы, опускались в долины и блуждали по почти непроходимым лесам. Уходя все дальше, они хотели отыскать совершенно безлюдное место и там, на лоне природы, заняться обработкой земли, никому за нее не платя ни копейки, потому что единственный собственник ее – Бог, а с Ним, если и надо вести какие-либо счеты, то, во всяком случае, не денежные. Я не думаю, чтобы они были правы, потому что все самостоятельно исходящее из мужицкой головы – преступление и вздор, а из привилегированных голов бюрократов – светлые, падающие, как Божия роса, освежающая землю, идеи, но они, не понимая этой истины, вообразили, что могут поселиться на кусочке этой чудной пустой земли, не ведя никаких счетов с полицейскими чинами, а обращаясь с молитвой к Богу и платя Ему своей горячей благодарностью и слезами радости. Невежественные люди! – они не знали, что сам апостол Павел учил повиноваться земным властям и вообще всякий россиянин должен знать, что устами каждого земского начальника говорит Сам Бог, а потому, сколько у нас стражников и всякого иного начальства на Руси, столько и богов: молись кому хочешь, лишь бы была охота, да сердце чистое, а они уже позаботятся о тебе. Сомневаться в этом совершенное преступление и потому еще, что «ни один волос не упадет без воли Божией», а если это так, то только негодяй может не понимать, что без одобрения небес ни одна березовая лоза не упадала на спины серой Божией скотины – мужика.

– Какой рай вокруг, какой рай! – воскликнул раз старший брат-каторжник Демьян в то время, когда они стояли на вершине высокой горы.

Демьян был человек низенький, широкоплечий, с большой головой, на которой росли густые, черные волосы. Спускаясь книзу на висках, они сменялись такой же черной бородой, которая окружала его лицо с выразительными большими глазами, высоким лбом и орлиным носом. Другой беглый каторжник, Осип, был высокий человек, голубоглазый, с бледным лицом, окруженным светлыми волосами. Одеты они были в изорванные толстые рубахи, с серыми арестантскими шапками на головах, их жены – молодые бабенки – смотрели на них радостно и с любовью. Природа действовала на всех, наполняя их сердца весельем и заставляя забыть их мучительное прошлое.

Они долго стояли молча, то озирая окрестные виды, то устремляя взоры в голубое небо.

Внизу под ними на необъятном пространстве расстилались зеленые холмы, возносясь кверху своими куполами и кое-где чередуясь с гигантскими горами, которые гордо возносились к небу своими вершинами, подобно великанам посреди зеленых, резвых детей. Где-то внизу шумел водопад, в то время как сверху слышались крики орлов, пролетающих под голубым небом на распластавшихся неподвижных крыльях. На востоке виднелась полоска Каспийского моря, казавшаяся гигантским блюдом из голубого хрусталя.

– Да, рай, – ответил Осип. – Смотришь, и так легко на душе. Чуется, что здесь один Господь над нами, да Его ангелы, может, пролетают, и дела им нет, что мы беглые каторжники и… без паспортов.

– Это по людским понятиям – каторжники, а для Бога все равно – что каторжник, что губернатор: у того-то на душе, может быть, столько грязи, что и лопатой не снимешь, а у нас поменьше… Нас сковывали цепями, да вот расковались они, а по-правильному рассудить, то есть цепь одна для всех людей: кует ее дьявол в аду из злейших скорпионов самых черных грехов, и кого крепче оплетает ею – губернатора ли, или мужика, – об этом не думаем. Ну, ладно, были острожниками, и конец: здесь мы вольные люди, и на этой вот горе я самый первый дворянин после Адама.

С последним словом он выставил ногу, подбоченился и со смеющимся лицом начал поглядывать вокруг себя гордыми глазами.

Все засмеялись.

– Первые вы дворяне оба, – заговорила жена Демьяна, весело посмеиваясь, – а мы, значит, дворянки будем.

– А мне хочется плясать – ай-люли! – воскликнула другая бабенка и, ударив в ладоши, завертелась на месте.

– Стойте вы, бабы!

Женщины остановились.

Осип стоял с серьезным лицом, держась пальцами за кончик своей длинной бороды, и задумчиво проговорил:

– Это ты правильно: посреди этого Божьего храма мы – свободные люди, цари, как и эти вот птицы, что парят над нами… – Он указал на орлов. – Только долго ли будет так? Это первая дума, от которой ум мутится… А вторая вот какая: надо нам отыскать что ни на есть пустое место, где нога не ступала бы человека, и поселиться там. Бог поможет – волк не съест и полицейский не прицепится, потому что его не будет там. Жить же мы будем в мире и любви не по человеческим правилам, а по правде Божией, и станем мы землю обрабатывать от зари до зари в поте лица, как и сказано в книгах святых: «Человек в поте лица ешь хлеб свой». Надеюсь я, Бог прострет над нами руку Свою и спасет нас и от гадины злой, и от лесного зверя, и, что опаснее всех лютых зверей, от человека недоброго, который прицепится: дайте паспорт, а у нас его нет. Поживем, и дети у нас будут, а потом…

Он остановился с видом смущения, глядя на Демьяна, так как последний неожиданно захохотал.

– Что смеешься-то? Разве я несуразное что сказал?

– Расписал больно уже, вот мне и смешно стало, – проговорил старший брат своим басистым голосом, весело смеющимися глазами глядя на Осипа. – Вот и наши бабы смеются.

Действительно, обе женщины, взявшись за руки, подплясывая и ласковыми глазами поглядывая на Осипа, с неудержимой веселостью звонко хохотали. – Ну, что гогочете вы, бабы! – воскликнул Осип.

– Да вот рожать много придется нам по твоему рецепту, – ответила его жена, не переставая хохотать. – Думаю, что ни год, то двойней или тройней придется рассыпываться, потому ты, чаю, целое царство хочешь основать.

– Бабы – дуры, не смотри на них, Осип. Что куры кудахтают, что бабы смеются – все одно. Я же вот что тебе отвечу на твои слова: бежать нам еще далее ни к чему, потому и тут пустыня, паспортов, значит, и не потребуют… Селись, где хочешь, работай над землей, она Божья… Будем хлеб есть от трудов своих, а бабы детей рождать, чего лучше…

– А если нас по загривку да плетьми, как беглых… что тогда? – воскликнул Осип дрогнувшим от волнения голосом, и слова, сказанные им, были так ужасны, что женщины, как бы сразу похолодев, неподвижно уставили на него свои испуганные глаза.

– Плетьми! Ну, брат, шутки шутишь. Теперь я прямо ножом в самое сердце…

Демьян грозно посмотрел на брата, черные глаза его сверкнули и в руках блеснул нож.

– Оставь эту штуку, спрячь ее, с ней всегда плохо, и пока в руках она, от беды к другой будешь переходить…

Говоря все это, Осип заставил брата спрятать его нож и продолжал:

– Лучше уйти нам, где нет никого, окромя зверя, чем с человеком войну вести. Здесь не так уж пусто, как ты гадал, вон, смотри…

Осип указал рукой на высокую отвесную скалу. Внизу зияла пропасть, а над нею по узенькой площадке, между скалой и пропастью, тянулись один за другим несколько всадников в папахах, бурках и с ружьями на спине.

Все стояли с устремленными на них одновременно с любопытством и испугом глазами, а Демьян даже с восторгом.

– Ловкие, черти! Почти что висит над бездной, а смотри, сидит на коне царем каким.

– Вот так и чудится, что стражники с нашего села Кулаки, и схватят нас, и к земскому отведут, и пропадай головушка моя, – испуганно проговорила жена Демьяна.

– Баба – дура. Стражник – христопродавец, холоп и куриная душа, а это – орлы… разбойники, это вот вернее будет.

Проговорив это, Демьян снова стал любоваться видом всадников, лошади которых спокойно ступали по краю отвеса.

– Коли разбойники, то уже не так страшно… – начала было его жена, но Осип решительно проговорил:

– Идем дальше искать места, где не ступала бы нога человеческая. В пустыню пойдем, и пустыня одна нам ответит, клейменым людям: мир вам.

С последним словом Осип двинулся вперед и за ним его брат и женщины.

Прошло несколько дней.

Солнце начало уже падать куда-то за горы, оставляя на небе огненно-красный круг, когда два каторжника и их жены подымались по крутой горе к вершине. Гигантские дубы, кипарисы, чинары – все эти деревья возносились высоко кверху, образуя в вышине ярко-зеленые купола, а внизу было свободно, как среди зеленых коридоров. Было так тихо, что звуки от падающих желудей раздавались как удары свинцовых пуль. Изредка раздавался шум крыльев пролетающих фазанов, и потом снова все замирало, пока какой-нибудь зверь не нарушал его шумом ломаемых им ветвей.

– Замаялась, – сказала жена Осипа, приостанавливаясь на месте. – Ишь, горища какая, словно к небу подымает нас…

– И хорошо, – шутливо отозвался Осип, – на небе паспорта не спросят. Думаю я, что это настоящая пустыня и есть, где до Бога близко, а до земных чертей далеко.

Демьян захохотал:

– Да ты доберись сначала до вершины-то. Может, и там лес или вершина такая, что только орлам летать: так как же пахать землю-то будем…

Осип молчал, но не прошло и нескольких минут, как все они внезапно остановились, пораженные открывшейся их глазам картиной.

Вершина горы, на которую они взошли, представляла ровную площадь, покрытую бархатисто-зеленым ковром. За этой площадкой гора шла пологими уступами книзу, наподобие гигантской вечнозеленой лестницы, созданной для восхождения вестников, воспевающих хвалу Богу. В самом низу, подползая одна за другой, с тихим ропотом ударяли о берег прозрачно-зеленоватые волны беспредельного Каспийского моря. Где-то в необозримой дали как бы падал в море огненно-красный шар солнца, набрасывающий на море золотисто-багряную ризу.

Каторжники и их жены неподвижно стояли на месте, пораженные открывшейся им картиной и испытывая какой-то молитвенный восторг. Вдруг Осип, опускаясь на колени, воскликнул с необыкновенной уверенностью:

– Это место нам дал Бог – нам и нашим детям и внукам, ибо этот зеленый рай – пустыня, в которую еще не вступала нога человеческая. Станьте все на колени.

Голос Осипа звучал величественной силой, и потому женщины сейчас же упали на колени, а старший брат опустился медленно, борясь со своим самолюбием.

– Обещайтесь – в поте лица возделывать хлеб ваш, и все, что даст нам эта земля.

– Обещаемся.

– Обещайтесь жить в мире и согласии как меж собой, так и в будущем, когда будут у нас дети и внуки; искать одной правды, не обижать ни малого, ни большого, не подымать руки на бессильного или женщину, больше всего слушаться совести своей, и она одна будет для нас и наших внуков царицей в белом ангельском уборе.

– Согласны.

– Обещайтесь за себя и внуков ваших, что отрекаетесь от прежнего мира, где за деньги распинается истина и совесть, как когда-то Христос был распят, где бедняка щелкают кнутом за каждый неверный шаг, а перед богатым разбойником рассыпают, как бисер, льстивые слова…

– Обещаемся, – воскликнули женщины.

– Да будет он проклят… этот мир! – вскричал Демьян, и глаза его сверкнули.

– Потише, брат мой. Мы в храме Бога не проклинать должны, а понимать и очищаться.

Проговорив все это тихо и кротко, Осип опять возвысил голос:

– Обещайтесь Бога иметь, Который на небе, и другого в сердце – чистую совесть. Только этих богов чтите больше, потому что, когда совесть чиста, то лик Бога отразится в ней, как ваше лицо – в ясной воде, и глас Его услышите в сердце. Не говорите никогда, что не видите Его: Он в глубине существа вашего, а когда не увидите Его в себе, знайте: Он отошел от вас, и тогда падите на лицо свое и смотрите в свою совесть – чиста ли она? Вот все боги наши, а других, с бородами, и усами, и алмазами, нам не надобно, ибо среди многих богов потеряете себя и станете думать, как католики: святой Бонифаций, я вот сотню рублей выложил для тебя, а все нет мне радости видеть, чтобы Вакула разорился; так я вот выложу для Пахомия двести, и он сведет судорогой руки и ноги Вакулы. Великое кощунство это и великая глупость – рисовать на дереве богов. Аминь.

– Аминь, – возгласили женщины и Демьян, и все поднялись с колен.

Они долго стояли, не двигаясь, очарованные величием окружающего и потрясенные клятвой, данной ими всеми. В голове Демьяна проходили даже такие мысли: «Ишь, мой младший брат как заговорил – церковник и начетчик. Откуда это в нем – сила такая? Вот и мои колени словно сами подогнулись, хотя не по нраву мне смирение этакое, но здесь и взаправду словно в храме Божьем. Много крови на душе моей, убитые мелькают перед глазами – так послушаюсь Осипа, хоть он и младший брат, ничего: буду смотреть в совесть свою, и здесь в пустыне, может, и вправду найду счастье и мир».

Пока он так думал, женщины и Осип стояли неподвижно, охваченные как бы какой-то молитвенной радостью, и все смотрели на горизонт, где солнце падало в море: им казалось, что Сам Бог погружает его в водную пропасть, чтобы потом снова поднять с другой стороны.

Вдруг среди царившей тишины послышались странные звуки, шум как бы падающих ветвей, точно среди деревьев шли какие-то сердитые люди, все ломая на пути своем.

Женщины вскрикнули, и даже Демьян испуганно вздрогнул и по привычке вынул нож.

– Пропадай, головушки наши, – завопила его жена, делая движение спрятаться куда-нибудь. – Чует сердце мое – не кто иной это, как сам становой со стражниками… погоня, значит… Пропадай, головушка!..

– Вот нам и пустыня, вот и наша земля… Идут они, окаянные… голубчики мои, пропадаем…

Демьян стоял с ножом, поднятым над головой, в то время как женщины голосили, а его брат укоризненно покачивал головой, с благодушной улыбкой посматривая на них.

Все смотрели в сторону леса, на место, откуда слышался шум. Он делался все громче, что-то сломалось и упало совсем близко, и вдруг между деревьями, на самом краю горы, все увидели незнакомца в серой шубе, стоящего на двух задних ногах и держащего передними огромную соту дикого меда. У ног его прыгали два маленьких медвежонка.

Радость отразилась на всех лицах, и жена Демьяна проговорила, простирая вперед руки:

– Мишенька, милый, так ты не становой…

– Прости, что обидели тебя, Миша, приняв за его высокородие, продажную душу, – заговорила жена Осипа, тоже простирая вперед руки. – Знаю, ты не подлая душа, а хороший честный медведь…

– Здравия желаю, ваше высокородие, – сказал Демьян и спрятал нож.

Медведь стоял неподвижно и, видимо, сильно озадаченный, он удивленно смотрел на всю компанию, продолжая держать в зубах медовую соту.