Buch lesen: «Койоты средней полосы»

Анастасия Вервейко

Schriftart:

В книге присутствуют сцены курения и употребления алкоголя.

ВСЕ ЭТО ВРЕДИТ ВАШЕМУ ЗДОРОВЬЮ.

Оформление обложки Насти Борисенко

Корректор Ольга Дергачева

Дизайнер-верстальщик Николай Кормер

Литературный редактор Татьяна Агеева

Выпускающий редактор Татьяна Агеева

Главный редактор Ксения Коваленко

Генеральный директор Татьяна Кормер

* * *

Книга вошла в короткий список III сезона

Сидеть в засаде было неудобно, больно и пыльно. Жесткие пеньки скошенной травы впивались в коленки. Опасная сумеречная жизнь кишела под ними – Полина чувствовала, как там шевелятся усы и снуют туда-сюда длинные членистые лапки. Но азарт превозмогал все. И хотя тело натянулось струной и каждый мускул готов был спружинить, а ноги так и порывались бежать, она оставалась на месте. «Подпустить еще поближе, – думала она, – пускай пройдут мимо и заглянут в кусты, тогда уж точно не вернутся».

И действительно, на фоне меркнущего неба, мешаясь с тенями кустов, проплыли черные силуэты, рассеянно поворочали палками в листьях и прошуршали мимо. На мгновение Полине показалось, что это настоящие инопланетяне, и какой-то первобытный страх пополам с восторгом охватил ее тело, так что она чуть не закричала вдогонку.

«Теперь дождусь, пока перейдут поле», – подумала Полина и позволила себе наконец пошевелить онемевшими ступнями.

Тени дошли до края травы и растворились в роще. Тогда Полина вскочила, зорко оглядела даль и кинулась в другую сторону – туда, откуда несколько минут назад выплыли силуэты. К штабу.

Умирал третий вечер школьной археологической экспедиции. Шла война. Отряд Полины был разбит. Однако война не считалась проигранной до тех пор, пока в живых оставался хотя бы один солдат.

«Небось, уже чай пьют на поляне, все сдались в плен», – с горечью подумала она, продираясь сквозь валежник к штабу, и почувствовала, как к глазам подступили слезы, а под языком предательски собрались слюнки. Есть хотелось ужасно, хотелось чаю, печенья со сгущенкой, сидеть на пенках у костра и щуриться на дымный горячий воздух… Она слишком хорошо пряталась, слишком ловко уворачивалась, слишком быстро бегала для этой игры – она воевала всерьез.

«Но разве каждый не должен был стараться изо всех сил? – спрашивала себя Полина. – Разве победа и команда – теперь пустые слова? Может быть, и друзья – пустое слово? Так просто взять – и сдаться!» Но именно это они и сделали: просто сдались в плен и теперь с незаслуженным, нечестным удовольствием сидят в лагере и отдыхают, нисколечко не устав! Полина в бешенстве пнула кочку. «В штабе, конечно, тоже никого нет», – горько подумала она, но к лагерю не свернула.

На месте штаба тлел крошечный костерок. В складном кресле дремала, нахохлившись, историчка. Полина, на секунду оробев, взорвалась:

– Ольга Викторовна! Я вернулась! Я осталась в живых!

Ольга Викторовна встрепенулась и подняла на Полину мутный со сна взгляд.

– Наконец-то, – проворчала она, с усилием вытаскивая обильное тело из раскладушки. – Где тебя носило? Все давно уже в лагере – война кончилась! Даже ловцы вернулись! Где ты была?

– Я уничтожила троих противников – вот погоны, – Полина сунула под нос учительнице влажные мятые бумажки, – и спаслась бегством от пятерых ловцов!

– Ты что, не слышала гонг? – учительница не понимала ее, она встала и принялась брызгать на угли остатками воды из фляги. – Тебя по всем оврагам ищут, давно пора быть на Большом Костре! Я, между прочим, жду тебя здесь больше часа…

– Ольга Викторовна! Я добыла своему отряду третье место! Я… – начала Полина и задохнулась. Все было яснее ясного: Ольге Викторовне тоже хотелось чаю с печеньем… Им всем с самого начала было плевать! Все только делали вид, что играют.

– Ты, конечно, молодец, – раздраженно перебила Ольга Викторовна, – но ты снова выбиваешься из коллектива! Семеро одного не ждут, знаешь ли. А кроме того, ты опять нарушила распорядок: гонг прозвучал для всех!

«Заигралась, – горько думала Полина. – В лагере будут ржать».

Как это странно: одни делают вид, что воспитывают, а другие – что воспитываются. Для чего? И почему больше никому не интересно играть? Хоть немножко? Разве это не здорово? Она вспоминала, как неслась птицей в пыльной серой траве, ликуя и умирая, как пряталась, переставала дышать, как нападала и ненавидела, – она ощупывала свою игру: просто дух захватывало!

В глубоком смятении, сумрачная и злая, брела Полина за учительницей через черное поле, а над ними в сиреневом небе включались звезды. Шарахались по кочкам ежи, стрекотали сверчки – у них была своя Игра, и никто не ругал их за то, что они возятся, сопят или наяривают крыльями до звона.

«Я хочу быть ежом, – подумала она. – Шуршать сухими стеблями, тереться о теплую пыль…» Она зажмурилась, как еж, и пошла наугад.

– Девочка-героин! – гаркнуло сбоку, и Полина распахнула глаза. На нее таращились пять пар глаз, на лицах застыли ухмылки – это были ловцы. Старшие. Видно, только что болтали о ней.

– Почему не на костре?! – набросилась на них Ольга Викторовна.

– Ольга Викторовна, инквизицию упразднили в 1834 году, помните? – заорал в ответ развязный Пашка, здоровяк из одиннадцатого класса. Остальные угодливо загоготали.

– Я-то помню, Паша, – спокойно ответила историчка и тихо добавила: – А иной раз и пожалеешь…

Потом рассеянно обернулась к Полине.

– Ну, иди в лагерь, – и вплотную занялась ловцами. – Где сигареты? Уже попрятали?..

Полина осталась совсем одна. Она больше не была ни солдатом, ни ежом – она вдруг очень устала и покорно поплелась в сторону стелющегося по безветрию дыма, где маячили темные силуэты палаток и откуда долетал мелодичный струнный перезвон.

С разочарований начинался этот сезон. Во-первых, стоянка, которую им предстояло раскапывать, относилась к позднему каменному веку, а значит, бронзовых наконечников, монет и украшений, как в прошлый раз, нечего было и ждать.

Во-вторых, за ними увязались студенты-историки. Но тут Полина, конечно, лукавила, потому что увязались скорее они, – у тех-то была учебная практика, школьники же ехали за интерес. Студенты поставили лагерь достаточно далеко, с другой стороны леса. Но так как ложились они без отбоя, когда вздумается, в ночи еще долго раздавались залихватские песни и крики. Студенты шастали к школьникам, чтобы стянуть что-нибудь из кухни или выклянчить гитару на вечер, а попробуй отказать таким лбам!

В-третьих, девчонки встали слишком близко к учительскому крылу. Палатка Ольги Викторовны маячила через одну справа, а это значило – прощай ночные чаепития, покер, истории и стихи. Полинину палатку учителя не поленятся уложить персонально!

И было что-то еще, чего Полина пока не понимала, – что-то, отчего весь лагерь вдруг утратил кураж, отчего всех теперь тянуло бродить парочками впотьмах, шастать к студентам и набиваться в палатки вместо того, чтобы одним огромным зверем ютиться у теплого костра и петь или носиться стаями по лесу. А ведь она ждала этого лета целый год! Все ждали!

Дойти до костра Полине было не суждено. Из темноты вынырнули две слипшиеся, как сиамские близнецы, фигуры и, пригнувшись, пошли на нее. Полина на всякий случай посторонилась и ускорила шаг.

– Полинка, стой! – зашипели сиамцы, и Полина выдохнула: Верочка и Ташка со всеми предосторожностями крались к ней.

– Куда вы? – зашипела Полина в ответ, бросаясь к ним, как к спасательному кругу.

– Курить! – Верочка с разгона ткнулась носом в Полинино ухо и сунула понюхать тощий кулак. Кулак разжался – в нем лежала сломанная сигарета.

– С фильтром! – оценила Полина, и они повернули к опушке. – Кто дал?

– Паша! – кокетливо ответила Ташка.

– Паша дурак! – расстроилась Полина. Он все еще оставался врагом. И вообще, ей не нравились хамы: разве можно так разговаривать с учителем?

Но у Ташки было свое мнение на этот счет. Она повела плечом и аккуратно собрала рукой роскошные длинные волосы.

– Зато он красивый и здоровенный. Копает как заведенный, когда дежурит в раскопе!

– Да, он не отлынивает, – поддержала Верочка. – Значит, что-то хорошее в нем все-таки есть…

Полина глубоко вздохнула. Может быть, в самом деле, неправа она? Учителя постоянно твердили ей, что она «бескомпромиссная», хотя самой Полине больше нравилось слово «принципиальная». Но тогда выходило, что «готовая на компромисс» – это то же, что и беспринципная. А худшего ругательства и представить нельзя! Полина перебирала все эпитеты, которыми ее награждали в школе: бескомпромиссная, категоричная… и еще вот это, невыносимое – «юношеский максимализм». Но ведь должны же у человека в пятнадцать лет быть какие-то взгляды? А если ты уже решил для себя, что́ хорошо и что́ плохо, разве не должен делать это свое маленькое «хорошо» – хорошо и пресекать несправедливое «плохо»?

И пока подружки возились со спичками, Полина попыталась сформулировать свои взгляды. Но все у нее выходило как-то неубедительно. Во-первых, Бог. Тут вроде все понятно: он есть. Но какой – Христос? Аллах? Будда? Раз и они воюют между собой, кто-то тут должен быть неправ. Но не может же человек быть неправым только потому, что родился индусом или арабом? Одни уже думали так – и что из этого вышло? Вторая мировая война!

«Фашисты тоже были принципиальными!» – вдруг ужаснулась Полина и быстро посмотрела на Верочку: не считает ли она Полину фашисткой? Верочка поймала ее взгляд, быстренько затянулась сама и сунула ей сигарету. Верочка вообще все делала быстро и резко, отчего частенько давала поводы для смеха, но только не обижалась, как Полина, и с ней всегда было легко и запросто.

– Да тут одному мало, – усмехнулась Полина и аккуратно передала сигарету Ташке.

Вот, например, курить или не курить, думала она дальше, – это личное дело каждого, тут Ольга Викторовна неправа. Курение не делает людей ни хорошими, ни плохими. И Пашка плох не потому, что он курит, а потому… Потому… Что он беспринципный, вот почему! Ему все равно! Ольга Викторовна не за то его ругает! Впрочем, может быть, это какая-то другая игра, правил которой Полина не знает?..

– Вера, знаешь, что́ я думаю?

Верочка обратилась в слух.

– Я думаю, что Второй мировой бы не было, если бы кое-кто иногда сомневался в своей правоте.

– Гитлер? – с готовностью предположила Верочка, ничуть не удивившись. Полина очень это любила в ней: та угадывала настроение и все-все понимала с первого слова.

– Да. Я тут вдруг подумала, что быть принципиальным не всегда хорошо. Что нужно иногда сомневаться. Как ты считаешь?

Верочка на секунду задумалась.

– Но как тогда узнать, что тебе делать, а чего – нет? – спросила она. – Если все время сомневаться?

«Читает мысли!» – восхитилась Полина.

– Не знаю. Я только поняла вдруг, что сомнения заставляют человека думать.

Вера пожала плечами:

– Наверное, сомневаться надо, чтобы быть добрым. А волевым людям это ни к чему.

– А нужны они, эти волевые люди? – неожиданно подумала вслух Полина и ужаснулась собственному кощунству.

– Ты говоришь как анархистка! – мягко усмехнулась Ташка. – Конечно, нужны! Кто-то же должен в этом розовом месиве сомнений принимать решения?

«Ташка не сомневается», – огорчилась Полина и начала было думать про анархистов, как вдруг что-то зашуршало. Ташка быстро бросила окурок в траву и затоптала носком кеда. Из сумрака свилась фигура и постепенно оформилась в Пашку.

– Снова-здорово! – развязно протянул он, вытаскивая сигаретную пачку из заднего кармана штанов. – Ой, и девочка-героин тут! – Полина ощетинилась и приготовилась к битве насмерть. – Неужели тоже куришь? Ай-ай-ай! Пионеры не курят!

– Очень кстати, что их больше нет, – огрызнулась Полина.

– А че ты такая злая, девочка-героин? Ты лучше объясни, что это ты сегодня устроила? Тебя всем лагерем найти не могли. Очень нам надо было полтора часа прочесывать лес. Заигралась в шпионов, а, героиня войны?

Полина от негодования не смогла подобрать таких слов, чтобы побольнее отхлестать ими наглого Пашку, и с немой мольбой обернулась к подругам. Но Ташка рассеянно улыбалась, пряча в носки своих кед трепетные взгляды, а Верочка тревожно вглядывалась в тьму на месте Пашкиного лица: она очень боялась, что кто-нибудь расскажет маме, что она курит.

Не найдя достойного ответа, Полина пульнула в Пашку самый яростный взгляд, на какой была способна, и молча зашагала к лагерю. Ноги от негодования гудели. Она старалась не шуршать сухостоем, чтобы дослушать до конца.

– Вообще-то игра была для всех, – донесся до Полины мурлыкающий Ташкин голос. – Куда же ты так спешил, Паша?

– Пацаны пивка взяли в деревне, – оживился теперь голос Пашки. – Ждем, когда все рассосутся от костра. Приходите к нам после отбоя!

Ташка кокетливо хихикнула, и Полине показалось, что она слышит, как эта несносная девчонка опять поправляет свою длиннющую гриву.

Верочка догнала ее и молча пошла рядом. Больше Полина не слушала.

Вот, значит, как! Вот, значит, почему! Черт бы его побрал, этого верзилу, – это из-за его «пивка» она теперь на весь сезон останется «девочкой-героином»! Бугай тупоголовый! Очень весело упиться пивом и завалиться спать! Куда веселее, чем носиться, прятаться, нападать и обороняться, спасать друзей и побеждать врагов…

«Я как маленькая», – Полина вдруг сделала грустный вывод. Грустный не оттого, что она еще не повзрослела, а оттого, что слишком быстро выросли все остальные.

* * *

Полина проснулась среди ночи от какой-то внешней, не связанной со сном мысли, дернувшей ее из сновидения, как в детстве сон о падении с высоты, когда шагнешь в темноту – и ухнешь вдруг вниз, просыпаясь: в палатке кто-то был. Вытянув руку влево, Полина уперлась в Верочкину спину, твердую даже сквозь воздушную пену спальника. Но кого-то и не было.

Полина ощупала ладонью плоский безжизненный спальник справа и жесткую подушку с можжевеловыми опилками – для нее и теперь оставалось загадкой, как Ташка умудряется спать на этом булыжнике. Сама Ташка отсутствовала.

В груди у Полины нехорошо екнуло, и она села.

Темень стояла такая, что разницы между открытыми и закрытыми глазами не было, и, если бы не ровное дыхание Верочки, можно было подумать, что ты уже умер. В голове звенело от тишины, и Полина напрягла слух, чтобы хоть чем-то разбавить густое шершавое небытие, – и наконец услышала где-то в далекой дали тихий гитарный перезвон. Голосов слышно не было.

Полина вывернулась из спальника, зажгла фонарик, пристегнутый под потолком, и в него почти сразу застучал невесть откуда взявшийся серый болотный комар.

«Она не заходила в палатку, – рассуждала Полина, выстраивая мечущиеся спросонок мысли. – Значит, она приняла Пашкино предложение… Кошмар какой!»

Обладая живым воображением, Полина без труда представила себе картину: пьяная Ташка, такая беспомощная, такая маленькая… Ей только-только исполнилось четырнадцать – за неделю до экспедиции тетя Люба устроила на даче пикник, но вначале им вчетвером пришлось освобождать ветхий дом от всякого хлама, – какой офигенский получился костер!.. И вот эта малышка одна, в окружении пьяных верзил, которые курят, что было бы еще полбеды, ругаются матом (это уж и к бабке не ходи, Полина сама слышала), поют такую похабщину, что просто язык не поворачивается повторить (особенно те две строчки из припева – бр-р-р! – и ведь что поразительно: все хохочут до упаду!), а еще пускают в свою палатку таких девчонок, которых… которые… В общем, все знают, что это за девчонки!

Полина боялась додумать до конца эту мучительную сцену.

– Вера, – позвала она и тронула спящую за плечо, – Вера, ты слышишь?

Верочка дернулась и резко села. Укутанная в широкий бесформенный спальник, она казалась раздавленной куколкой шелкопряда. Верочка морщилась от света и сонно ждала объяснений.

– Ташка пропала, – шепнула Полина и почувствовала, как во рту у нее стало сухо-пресухо. Верочка поглядела на пустой спальник, потом на Полину и проснулась совсем:

– Почему – пропала? – тоже шепотом спросила она.

– Потому что она не ночевала в нашей палатке, – выговорила Полина, и ее окатило холодной волной тревоги.

Верочка крепко умылась сухой ладонью и стала карабкаться из спальника.

– Надо идти искать.

Теперь Полина почему-то все время думала про тетю Любу, она вспоминала ее круглое, рано состарившееся лицо, как та лукаво улыбалась шуткам – а шутить тетя Люба любила; вспоминала о том, какими уставшими бывали ее глаза, когда она возвращалась с ночной смены, и как сумела тетя Люба скрыть тревогу, когда пришла к автобусу провожать Ташку в экспедицию.

– Присматривайте за ней, старушки, – сказала она им с Верочкой и подмигнула всем своим широким лицом. Но глаза остались грустными-прегрустными…

Молния вжикнула слишком громко, Полина поморщилась и на секунду замерла – не разбудила ли кого? Но лишь только голова оказалась снаружи, щеки свело от сырой прохлады и стало совершенно ясно, что разбудить лагерь сейчас могло разве что меткое попадание метеорита в палатку с едой – такое, чтобы взорвалась разом вся тушенка.

Небо над лагерем зудело от звезд, пальцы стыли от ледяной росы на кедах – было глубоко за полночь. То тут, то там раздавался здоровый храп хорошо поработавших людей. Храп, между прочим, доносился и из палатки Ольги Викторовны.

Но не успела Полина ухмыльнуться, как получила сзади тычок острым Верочкиным кулачком, образ несчастной Ташки вернулся, и неловкими от волнения руками Полина принялась ковырять мокрые узлы шнурков, мысленно обещая себе впредь заносить обувь на ночь под тент.

Погасив из предосторожности фонарь и взявшись за руки, девчонки двинулись было на звук гитары, но тот почти сразу смолк. Полина сглотнула и заторопилась во тьму, то поскальзываясь на кочках, то проваливаясь в невидимые ямки.

– Знаешь, где Пашина палатка? – спросила она на ходу у Верочки.

– Все знают, – фыркнула Верочка.

– Сможешь найти ее без фонарика?

– Смогу. Ты что, собираешься прямо вот так туда ввалиться?

Полина ничего не ответила, но потащила Верочку с такой силой, что сомневаться в ее намерениях не приходилось. В голове засела одна картинка: глупая маленькая Ташка и ее бессмысленно красивые волосы, которых он даже не заметит.

Но Верочка вдруг вырвалась и встала как вкопанная. Полине пришлось затормозить, теряя драгоценное время, и в который раз отругать себя, что она позволила Ташке уйти вчера вечером одной и что проснулась так непростительно поздно.

– Погоди, – Верочка часто зашептала, – ты хорошо понимаешь, что собираешься делать? Ты же понимаешь, что Ташка пошла туда не просто так. Если, конечно, она и вправду у Паши в палатке. И не просто так ничего нам не сказала.

Полине некогда было рассусоливать. Досадуя на всеобщую бестолковость, она попыталась поймать Верочкин локоть, чтобы снова идти, но Верочка вывернулась и осталась на месте. Господи, ну как же она не понимает, что счет идет на минуты! Что Ташку надо спасать! Скорее! И она торопливо зашептала подруге:

– Не говори чепухи! Ташка сама не знает, что делает. Ты что, ничего не понимаешь? Ночь, пиво, гитара – она сейчас наворотит там таких глупостей, от которых ей потом всю жизнь не отделаться! Влюбилась в этого придурка – а он сама знаешь какой! К нему в палатку каждую ночь ходят эти… потаскушки, – Полина и сама вздрогнула от резкого слова, но ей и нужна была грубость: все были виноваты, и всех стоило наказать. – Она завтра проспится и еще спасибо нам скажет. Давай быстрее!

Но Верочка стояла насмерть:

– Поля, это ее выбор. И если она там – то это добровольно! Может быть, она потому ничего нам и не сказала, что не хотела твоей заботы!

Эти слова больно задели Полину: неужели она и впрямь такая заноза? Но как только она снова представила себе пьяную Ташку в объятиях этого… Тьфу, гадость! Все ее сомнения испарились.

– Какой выбор, Вера?! В четырнадцать лет? С человеком, который с утра не вспомнит, как тебя звали?

Верочка заколебалась.

– Ты думаешь, она так далеко зайдет?

Полина хмыкнула зло.

– Я думаю, далеко зайдет он!

Ей, наконец, удалось ухватить Верочку, и она не выпускала ее до самой Пашкиной палатки.

У входа Полина заколебалась: несмотря на все свои правильные решения, она была слишком деликатна, чтобы ввалиться ночью туда, куда ее не приглашали. Девчонки застыли у входа и прильнули ушами к тенту: Верочка с возмутительным любопытством, Полина – со все растущей тревогой.

И то ли ей померещилось, то ли и впрямь из теплого палаточного нутра прорвался живой и горячий вздох, кровь бросилась Полине в лицо, и, потеряв самообладание, она дернула молнию тента вверх, успела заметить у входа Ташкины розовые кеды и ткнула фонарем в палатку.

– Ташка! Наташа! Это мы! Мы пришли за тобой! Выходи сейчас же!

– Ого! Девочка-героин! А что ты делаешь в моей палатке? – неожиданно раздалось снаружи, и Полина замерла.

В палатке тем временем завозились, молния разъехалась, и в круглом пятне фонаря, как в свете софита, из-под зеленых складок возник Пашкин сосед Вовка в спальнике по пояс («Качок!» – презрительно подумала Полина), а за его плечом – перепуганная студентка, Полина узнала ее по крашеным голубым волосам.

Она отпрянула, угодила спиной в гибкую дугу тента, отпружинила и едва не ввалилась внутрь, но удержалась и неловко попятилась прямо по Ташкиным кедам, выпуталась кое-как из полога и яростно огляделась. Меньше всего ей сейчас хотелось кому-то что-то объяснять.

Но все, как назло, – и Пашка, и Ташка, и даже предательница Верочка – застыли вопросительными знаками. Палатка ворчала и поносила Полину на чем свет стоит. Тогда она выключила фонарь, обвела стоящих пылающим взором, собираясь похлеще ответить, – и вдруг заметила, что Ташка босая.

– Ты почему босиком?! – с облегчением накинулась на нее Полина. Пашку она решила игнорировать.

– На речку ходила, – пьяно мурлыкнула Ташка. Она легонько покачивалась, как от речного бриза, и держалась за Пашкин локоть, но все же, с некоторым облегчением отметила Полина, не висла на нем и не приставала.

Ну а вся Пашкина галантность – чего еще можно было от него ожидать? – сводилась к тому, что он позволял Ташке держаться за себя, а сам в это время обеими руками держался за гитару, в отличие от Ташки заботливо укрытую теплым чехлом.

Полина презрительно хмыкнула, но Пашка проявил неожиданное благодушие.

– Короче, малыши, – проговорил он неторопливо, – забирайте подружку и топайте спать. Буэнас ночес, девочка-героин! Заходи еще!

Полина вспыхнула, и тысяча фраз от «я не такая!» до «да кто ты такой?!» пронеслась в ее голове, но она прикусила язык и приняла под руку Ташку, которая попробовала было сопротивляться, но, обнаружив, что неспособна идти ровно, сдалась и только протянула к Пашке слабую руку.

– Мои кедики!.. – беспомощно попросила она. И капризно добавила: – Отнесите меня домой!

– Вовремя ты проснулась, – шепнула украдкой Верочка, подхватывая Ташку за талию с другой стороны.

Полина ничего не ответила. Отчего-то она совсем не чувствовала себя героем.

* * *

Чтобы лагерь оставался живым и уютным, в нем должны согласно жить и дышать люди. Поэтому можно сказать, что лагерь – это прежде всего те, кто делают его обитаемым. Но учителя всегда утверждали, что лагерь – это прежде всего Дисциплина.

Слово «дисциплина» Полина терпеть не могла, ибо оно было теми силками, в которые легко попадались дети, становясь жертвами Послушания. Поэтому для Полины лагерем были прежде всего люди, и она не любила оставаться на кухне, когда все уходили в раскоп, оставляя дежурных ответственными за свое будущее, один на один с трудными решениями: какой варить суп – из рыбных консервов или из тушенки – и чем на этот раз заправить капустный салат, чтобы он был наконец съеден. Кроме того, дежурные убирали лагерь и мыли посуду – а занятие тоскливее, чем драить жирные тяжелые казаны в холодной реке, трудно было представить.

Ложились дежурные вместе со всеми, а вставали на час раньше. И вот эту волевую борьбу со слипшимися веками, которые ну просто никак не разлепить, с блуждающими зрачками, уплывающими за горизонт, которые надо поймать, остановить и заставить смотреть прямо, Полина не любила особенно.

Как сладко проснуться на рассвете под добросовестный стук топоров, узнать, что к твоему пробуждению готовятся, что для тебя рубят дрова и разводят костер, варят кофе со сгущенным молоком и мажут бутерброды, – и позволить себе еще немного вздремнуть до побудки, греясь о чужую заботу.

Для дежурных же день начинался с одинокого блуждания в сером тумане, мокрой травы, шерстяного свитера, ледяной воды и озноба. Иной раз, пока умоешься, разведешь костер, принесешь воды и намажешь пятьдесят бутербродов, пять раз укусишь себя за щеку.

Потом вода вскипала. От костра кофе становился как будто копченым, острым и пряным и лучше всех напитков в мире возвращал в тело тепло и радость.

А после кофе дежурный занимал оборону у подносов с бутербродами и бурлящих чанов, вооружался половником – и принимался разливать кипящую кофейную жидкость направо и налево, наполняя кружки, толкающие друг друга в эмалированные бока, метать в миски бутерброды в строго определенном количестве, строго пресекать воровство и всяческую несправедливость.

Но было и то, что заставляло Полину мириться с дежурством, – это напарник. В напарники можно было выбрать любого, и все, конечно, выбирали друзей.

Засыпая под утро после изнурительного променада с пьяной Ташкой под мышкой, Полина первый раз порадовалась завтрашнему дежурству, потому что решила, что в напарники выберет Ташку.

И вот эта Ташка яростно терла щеткой кеды в тазу. Полине была видна только ее спина с узкой полоской бледной голой кожи между штанами и футболкой. Кожи нежной и беззащитной, нетронутой даже солнцем. По спине бабочками порхали быстрые тени листвы, и блики сияли на каштановых волосах, безжалостно затянутых в тугую гульку. Такие же тени метались по мягкому речному песку, по прибрежной ряби, по Полининым джинсовым коленкам.

«Какая она еще маленькая, – с жалостью думала Полина. – Как легко ее обидеть! И какая же она еще дурочка, раз этого не понимает!»

Полина сидела позади на большом пне, выкаченном студентами из леса, – туда дежурные по кухне ставили казаны и кастрюли, предварительно отдраив их песком от копоти и жира и прополоскав в реке. Кастрюли кисли на отмели. Полина колотила в пень голыми пятками и хмурилась. В ней боролись упрямство, обида и, кажется, раскаяние. Она не понимала, что именно, но что-то она точно сделала не так.

На все прямые и косвенные вопросы Ташка отмалчивалась, и хотя они сегодня остались в лагере совершенно одни, умудрялась избегать Полининых красноречивых взглядов, ожесточенно пренебрегая своими обязанностями.

За полдня Полина только и добилась от Ташки, что два раза «не твое дело» и один раз «отвали».

– Что ты там делала, на реке, ночью?

– Не твое дело.

– Вы были вдвоем, одни?

– Не твое дело.

– Ташка, я переживаю. Ведь ты, может быть, всю жизнь потом будешь жалеть! Пожалуйста, скажи мне, что ничего не было!

– Отвали!

Не высидев ничего сколько-нибудь путного, Полина спрыгнула с пня, скинула джинсы на песок и со вздохом шагнула к кастрюлям. На ощупь река оказалась прохладнее, чем на вид, и Полина невольно охнула.

Окей, она отвалила. Но на сердце у нее было тяжело, невесело и тревожно – и ни быстрая бодрящая вода, ни щедрый зной середины лета, ни беспечные сверчки, треском сотрясавшие воздух, не могли разогнать ее мрачных дум.

«Я лезу не в свое дело? Допустим. Но я же волнуюсь! Куда гуманнее было бы честно ответить: мол, я приняла решение, отвали. Или: „Я ничего не собираюсь делать – отвали!“ Просто „отвали“ ничего не объясняет! За что, что я ей сделала? Я бы так не поступила, поменяйся мы местами – что вряд ли возможно с этим придурком… Но, допустим, вместо него был бы кто-то другой – я бы обязательно поговорила с ней!»

Даже отмокшие, кастрюли отмывались с трудом и поначалу бесили Полину, вынужденную сражаться с ними в одиночку: Ташка и пальцем не шевельнула.

К третьей кастрюле ноги в воде начали потихоньку деревенеть, жирные руки скользили по закопченным железным бокам. Полина на секунду выпрямилась, шумно втянула воздух, покрепче ухватилась побелевшими пальцами за крошечные скользкие ручки и шмякнула на дно очередную горсть песка. Она отвернулась от Ташки с деланым смирением и поначалу ждала хоть какой-то реакции, но вскоре отчаялась и решила подумать о другом.

Шкряб-шкряб – заскрипел об эмаль серо-желтый песок.

«Может быть, у нее похмелье? Кажется, там было не только пиво, судя по тому, как она вчера управлялась со своими ногами».

Шкряб-шкряб – заскрежетала железная сеточка.

«Неужели злится за кеды? Вообще-то я изрядно потопталась по ним вчера, когда удирала из палатки. С другой стороны, сегодня я одна мою все кастрюли. Надеюсь, она этим удовлетворится!»

Шкряб-шкряб – снова заговорил песок.

«А вдруг я ее оскорбила? Своими гнусными намеками, дурацкими предположениями! А у нее ничего такого и в мыслях не было? Просто понравился парень, она была рада посидеть с ним на берегу часок-другой!»

Полина от неожиданности выпустила кастрюлю, которую немедленно подхватило течением, и круто повернулась к Ташке, почти с испугом, готовая умолять о прощении, – но той и след простыл.

Ни тазика, ни кед.

* * *

– А потом прихожу я в лагерь, мокрая с ног до головы, джинсы, естественно, все в саже, а Ольга Викторовна меня уже встречает – руки в боки и вопит на весь лес: «Спасибо тебе, Полина, большое за то, что ты оставила без ужина весь лагерь! И еще, говорит, посмотри на себя, на кого ты похожа: дежурные должны быть аккуратными, а ты перемазалась вся, как Золушка!» «А я сегодня и есть Золушка, елки-палки! – хотела я ей сказать. – Сами попробуйте в одиночку перемыть все кастрюли по сорок литров и еще пригоревшую сковородку! В холодной воде, между прочим! А потом дотащить это все в одних руках до лагеря!» А весь сыр-бор только из-за того, что гречка недоварилась! Подумаешь, поужинают на полчаса позже! Пусть теперь доваривают сами, если умеют быстрее…

Полина от негодования затянулась сильнее, чем собиралась, и обожгла горло. Вообще-то ей не нравилось курить, но было просто необходимо доказать этой недалекой Ольге Викторовне, что можно курить – и в то же время хорошо учиться, курить – и нормально дежурить по кухне, курить – и быть правой, наконец! И принципы тут ни при чем!

Верочка с участием следила за Полиной. Ее большие, как у теленка, глаза полнились сочувствием. Полина вернула ей сигарету и, глядя, как Верочка берет ее своими тонкими длинными пальцами, подумала с восхищением, что вот есть же люди, которые даже курят красиво. И только она растяпа: что ни сделает – все криво…