Buch lesen: «Жизнь, которая словно навечно»
Ни одно из событий не является плодом воображения,
любые совпадения с реальными людьми не случайны.
Книга первая. Энгебург
Глава 1. Однажды в «La clé»
– Мне голубой, – после томительной примерки решилась, наконец, девушка.
– Но позвольте заметить, розовый ободок Вам идет куда больше. К тому же он добавляет нежности, – прикрываясь советом, возразила привлекательная продавщица уже не молодого, но и отнюдь не преклонного возраста.
– Мне. Голубой, – изумилась наглости навязывать свое мнение Катерина Рудковски. – К тому же, – она постаралась повторить тон, – нежность в образе мне не нужна.
– Конечно, как скажете. С вас десять рублей, – женщина оставила попытки сделать «как лучше» и уступила.
– Благодарю, – Рудковски швырнула две пятирублевые банкноты на прилавок и выдавила из себя не то оскал, не то улыбку. Оружие это девушка использовала, чтобы замести следы, оставшиеся после грубых слов и резких замечаний. Сама она прекрасно понимала: улыбка ее скорее пугает, нежели располагает. Осознавала Катерина и то, что вне зависимости от ее намерений не нашлось еще за все двадцать лет человека, который смог устоять перед лукавыми ямочками – следствием столь излюбленного ею жеста.
Рудковски поспешно удалилась из магазина. Слишком расточительно с ее стороны провести там лишние пару секунд. Девушка высоко ценила свое время и ужасно раздражалась, когда из-за обстоятельств, от нее не зависящих, хотя бы минута уходила на ничем не занятое прозябание.
Возмущала Катерину и сама неподвластность такого рода случаев. Она не терпела вещи, повлиять на какие она не могла. Рудковски и только она должна быть во главе всего, за что бы она ни бралась.
Решительным шагом девушка перешла на другую сторону дороги, прошла мимо нарядно украшенных к Новому году магазинов и направилась в открытую месяца три назад кофейню – ее открытие стало невиданным потрясением для жителей столь небольшого городка, как Энгебург.
Первое время хозяевам едва ли хватало ведер, чтобы выплескивать воду от потока желающих попробовать новое. Люди приходили сюда если не за соблазнительными десертами, цена которых была неоправданно завышена, то хотя бы за чашечкой кофе. Уж кофе в «La clé» варили отменный.
Пребывание в заведении подобного рода превращало внешний мир во что-то отдаленное и нереальное, а трапезы растягивались на часы. Такой расклад выбил бы из колеи добрую половину горожан, привыкших занимать любую минуту «стоящим делом» и не желающих подстраиваться под новые порядки. Так, спустя два месяца после открытия ряды посетителей стали редеть, и теперь в кофейне едва ли насчитывалось больше пяти человек одновременно. Да и те не засиживались дольше получаса.
Эта данность явилась первопричиной зарождения к заведению светлого, но до этой поры так и не познанного девушкой чувства любви. Впрочем, в «La clé» Катерину манила не только возможность выпить чашечку отменного чаю. Не горела девушка и перспективой более продуктивной работы вне дома, где одни лишь оттенки стен мурчали о праздной лености. Однако каждые вторники и четверги, пронесись через город хоть татаро-монгольское иго, Рудковски упрямо брала свои книги, обшитый искусственной кожей блокнот и ноутбук и отправлялась в «La clé» – на первый взгляд, для глубокого дайвинга в непростую учебу.
Неясным для самой девушки оставался вопрос: училась ли она искусству перевода – заочной специальности в вузе, на какой Рудковски тратила жизнь, или мастерству создавать загадочный образ гостьи, ничуть не увлекшейся симпатичным бариста.
Катерина славилась натурой влюбчивой. Она легко западала на внешность, что влекло за собой какой-то предательский трепет. Впрочем, уже в течение недели тонкая пелена, пробить которую можно было одной нелепой или неуместной фразой, падала с ее глаз, и Рудковски снова и снова обманывалась в ожиданиях.
Заглянуть в заведение Катерина решила не сразу. Лишь когда кричать о нем стали на каждом углу, а фотографий оттуда не осталось только у Рудковски, девушка закатила глаза, тяжело выдохнула и, схватив сумку, быстрой походкой направилась в эпицентр массового помешательства. Решение это было основано не столько на любопытстве к новому, сколько на опасении упустить что-то важное, о чем, казалось, знают все, кроме нее самой.
Едва переступив порог новомодной кофейни «La clé», девушка тотчас же поняла поголовную ей одержимость. Не будь в кафе и предмета мебели, его атмосфера обволокла бы, как непроглядный туман, всяк сюда входящего; околдовала его и принудила возвращаться снова и снова. Так случилось и с Катериной.
– Добрый день. Будьте добры, чай с земляникой. Что? Да-да, без сахара, – Рудковски частенько делала вид, что по-детски терялась и не могла вновь собраться в присутствии тех парней, на каких она западала.
– Одну минуту, пожалуйста, – низким, приятным голосом ответил бариста, имя которого – «Генри» – предательски выдавал его бейдж на нагрудном кармане.
Катерина любила усомниться во всем, что ее окружало, что говорили люди и даже что видела она сама. Колебалась девушка и сейчас: удалось ли ей проявить кокетство или звучала она, как дерзящая откровенность? Случай был нешаблонный, и причина – в самой жертве, чье сердце Катерина вознамерилась покорить еще с ее первых минут в «La clé».
Девушка понимала: будь бариста коренным энгебуржцем, она с самого детства знала бы юношу если не лично, то, по меньшей мере, через скандальные сплетни. А значит, перед Рудковски открылся короб возможностей показать себя пареньку – новоприбывшему в городишко и потому не заведшему в нем ни друзей, ни врагов – в выбранном исключительно ей самой свете.
Ненавистным ей методом проб и ошибок девушка обозначила дни, по которым приятный глазу юноша с приятным уху голосом растрачивает свой – так показалось Рудковски – артистический талант, «состоя на службе» в простой кофейне. И теперь дважды в неделю, разложив учебное снаряжение на одном из модно украшенных мини-столов, Катерина клепала досье на бариста, наблюдая за каждым его грациозным движением и оценивая каждое остроумное слово.
– Девушка? – внезапный, настойчивый, но не лишенный при этом мягкости голос рассеял рой мыслей, симфонией громыхающих в голове Катерины.
– Простите, Вы мне?
– Я говорю: «Возьмите Ваш чай», – с улыбкой, подобающей работнику заведения такого уровня, произнес Генри.
– О, конечно, благодарю, – фирменная улыбка, наклон головы, проступившие ямочки – игра Катерины была бесподобной.
– Наслаждайтесь, – молодой человек протянул кружку чая, и Рудковски поспешно заняла любимое место – угол у окна.
Попав на привычную территорию, открывающую вид на пространство кофейни, Катерина вдруг осознала: она занимается тем, что не приносит ни результата, ни удовольствия. И длится все это уже непростительно долго.
Мысль девушки лихорадочно заработала. Выстроив в голове пятиэтажные интегралы и решив «ничего не меняется, если ты ничего не меняешь», – Катерина пришла к редкому для нее заключению: нужно действовать. Больше того – действовать незамедлительно.
«Кто вообще заявил, будто первый шаг – прерогатива сильного пола?», – произнесла про себя девушка. Примерив на себя роль маятника и покачавшись между «подойти» и «остаться на месте», Катерина определилась с задачей.
Отмахнувшись, как от назойливых комаров летним вечером, ото всяких опасений, девушка вспомнила: она здесь не ради капитуляции. Если Рудковски действительно хочет привести план в исполнение, причины, по которой ей следует отступить, не имеется.
Катерина быстрым, уверенным шагом направилась к кассе. С безупречной осанкой, выдвинув подбородок вперед и кокетливо приподняв свою острую бровь, девушка приближалась к цели. Параллельно в мозгу ее шла репетиция наспех составленного диалога.
На лице у Рудковски играла улыбка. Не такая открытая, какой озаряют близкого друга при встрече, следующей за долгой разлукой, но и не нарочито застенчивая. Словом, вскрывать все карты девушке не хотелось.
– Что-то не так? – Генри только что подал мужчине лет сорока свежезаваренный кофе, и юношу озадачил факт: клиентка подошла снова. Словно у нее могла быть причина жаловаться на халатность бариста, и будто эта халатность в принципе имела место.
Недоумение парня читалось в резко нахмуренных бровях и неестественно застывшей позе. И хотя он точно знал о безупречности своей работы, на лице Генри забегали светотени тревоги.
– Все замечательно, – с той же хитрой улыбкой ответила девушка. Эффект, который Рудковски произвела вторжением в рабочий процесс юноши, немало ее порадовал.
Генри молчал. Он лишь слегка наклонил голову, как если бы ожидал ответа на невысказанный им вопрос, подталкивая девушку к обличению мыслей в словесную форму.
– Могу ли я предложить Вам совместную деятельность, чуть более привлекательную, чем та, какой Вы собирались заняться в безрадостном одиночестве? – она перемещала взгляд с иссиня-черных волос на небесно-голубого цвета глаза Генри. По непонятным Рудковски причинам она вдруг испытала волнения в отношении его симпатичной наружности.
– Прошу прощения? – на лице парня скользнула едва заметная улыбка. Он с беззлобной коварностью решил проверить, как глубока и решительна смелость героини сегодняшней пьесы.
– Не делайте вид, будто Вы глупее, чем на самом деле. Я предлагаю Вам свою компанию, чтобы исправить однообразные вечера в городе нашего типа. И, к Вашему счастью, я знаю, как здесь провести ограниченный запас времени лучшим образом, – выступление Катерины подошло к завершению, но подпрыгнувшие ее брови и склоненная набок головка умоляли бариста пойти на ход, что дал бы возможность второму акту вступить в законную силу.
– Хм, звучит интригующе. Вы правы, Ваш городок – пучина однообразия, – Генри помедлил. – Надо быть полным придурком, чтобы не принять подобное приглашение.
Как и всегда, когда она вела диалоги, Катерина силилась обнаружить в словах Генри тон намека, некий ключ к тому, что он имел в виду, но не сказал. Ответ пришел незамедлительно.
– И тем не менее вынужден Вам отказать.
Генри сказал как отрезал, и выражение Катерины настолько стремительно исказилось, что парню на миг стало даже неловко за резкость собственных слов. Что-то кричало ему приготовиться к удару, и бариста впервые узнал, какое лицо характерно убийце.
Оба молчали. Напряжение в атмосфере сделалось до того невозможным, словно в метре от них к бочке с порохом подбирался огонь, а сами герои пассивно приняли неизбежное.
Генри смотрел Катерине прямо в глаза, и помимо искр, что моментом вспыхивали, ярко пылали и гасли, уступая место другим – своим последователям, он видел, как в них нарастает отказ. Отказ понимать и принимать очевидное.
– Вы серьезно? – озадачилась девушка, когда шквал эмоций немного затих.
– Абсолютно.
Ответ юноша произнес с неуместной улыбкой, и Катерина воззвала ко всем своим силам, чтобы не закричать.
– Могу я узнать причину?
Звучал не вопрос – прозвучало твердое утверждение, приказ, исполнить который следовало незамедлительно.
– Уж не знаю, что в моем виде кричит о – как Вы сказали – безрадостном одиночестве, но будьте уверены: у меня есть компания и займемся мы с ней чем-то вполне привлекательным, – Генри отпрянул и принялся вытирать стакан. – Что бы Вы ни вложили в это слово.
Катерина с ужасом осознала: она терпит позорное поражение. Хуже того, девушка отдавала себе отчет в том, что таких поражений до сих пор с ней не случалось.
– Что ж, как знаете.
Рудковски круто развернулась, метнулась за вещами и быстро направилась в сторону выхода. Ей вдогонку ударил все тот же ласкающий ухо бас.
– Ни Вы, ни я ничего не потеряли.
Катерина остановилась, слегка повернула гудящую голову и задумалась, что могла значить фраза. Не найдя того смысла, какой пришелся бы ей по нраву, девушка закатила глаза и вновь устремилась к цели – пусть на этот раз таковой являлась обычная входная дверь.
«Пожалуйста, не потеряй равновесия», – повторяла в дороге Рудковски. Дойдя до выхода, она сорвала с крючка пальто и, не тратя минуты на сборы, захлопнула за собой дверь.
Глава 2. Новоприбывшие
Генри стоял посреди однокомнатной квартирки, снятой на неопределенный срок, и смотрел на городское освещение – таковым являлись два фонаря по разным сторонам дороги. И хотя до Нового года оставались считанные дни, на улице с лупой не отыскать было пару вальсирующих снежинок.
Мелкая стрелка часов медленно ползла к девяти – после окончания смены прошло немногим более часа. Парня особенно удручала мысль о том, что дорога между исходным и конечным пунктами города занимала от силы два десятка минут. Это удивляло Генри, жителя крупного мегаполиса, и он то и дело повторял спутнице: они «застряли в этой дыре».
Юноша опустил голову, и семилетний лабрадор Найда начала пристально изучать выражения лица хозяина. Кремовая шерсть пса особенно ярко подчеркивала ее ореховый цвет глаз. Те казались маленькими болотцами с целью заманить непрошенного гостя и добиться его навечного в них увязания.
Найда досталась Генри в подарок на его семнадцатилетие – с тех пор эти двое были неразлучны. За все мириады часов, проведенных вместе, они узнали друг о друге столько подробностей, что стоило в душе одного из них приютиться тоске или грусти, недовольству или злости, другой тотчас мог учуять (или унюхать) неладное. Поэтому молниеносный ответ Найды на его печаль Генри ничуть не смутил. Парень лишь пасмурно ухмыльнулся, потрепал собаку по голове и успокоил ее: «Все в порядке».
Причина затянувшейся апатии Генри, равно как и мотив его переезда, заключались в скандальном разводе родителей. Переживать его, находясь в эпицентре событий, юноше – обладателю жесткого нрава – совсем не хотелось. На несколько дней он погрузился в поиски выхода. Так опускается под воду акванавт, чтобы затем, по прошествии времени вынырнуть на поверхность с находкой, поднятой с самого дна.
Через пару дней Генри нашелся с идеей приобрести новое место жительства, в пару с которым шел и не привычный ему образ жизни. Променять мегаполис на маленький городишко, роскошную жизнь на рабочие будни, а дорогие развлечения на прогулки с Найдой и созерцание ни к чему не стремящихся, но все же спешащих горожан – эта мысль показалась парню занятной. Как человеку, с детства не знавшему ни материальной бедности, ни интеллектуального банкротства, ни страха перед переменами, она посеяла в душе Генри зерно азарта.
Ухватившись за преходящее наваждение, Генри быстро собрал вещи, «забыл» телефон, прихватил свою верную спутницу Найду и, никому не сказав о задуманном, отправился в путешествие. Конечная его точка сперва оставалась загадкой даже для самого путешественника.
У Генри не было четкого плана – имелась лишь цель отыскать новое пристанище, обрести покой после месяцев изматывающей нервотрепки. А когда ставишь цель, когда уверен в ее достижении в той же степени, в какой уверен в себе и своих возможностях, когда всеми фибрами души ощущаешь ее как нечто, уже достигнутое, тогда находятся средства и способы, неизбежно ведущие к пункту прибытия. Так, именно смелость и интуиция завели парня в Энгебург.
Найти квартиру ввиду отсутствия конкуренции за нее оказалось нетрудно. Гораздо сложнее было склонить хозяина к решению впустить на порог животное. Эта задачка пала на холку пронырливой Найды: блуждающий в поисках милосердия взгляд, едва уловимое, но кричащее о необходимости заполучить приют поскуливание – и нахмуренный старичок, хмыкнул, вымучил из себя подобие улыбки и передал неразлучникам ключи от скромной обители.
Въехав в потрепанную комнатушку, Генри сразу начал искать работу. Больших надежд юноша не питал – сгодится с доходом чуть выше среднего. Штудируя сайты на тему открытых вакансий, он наткнулся на объявление о недавно открытой «La clé» – кофейне, каких в его родном городе имелось более сотни. Что парня смутило и напугало – чудной резонанс в душах провинциалов. Если люди так взбудоражены простой кофейней, насколько безрадостны их жизни тут?
Отточенная харизма Генри, непривычное для хозяев кофейни стремление урвать должность – эти два фактора стали веслами, какими гребет изо всех сил, завидев сигнальный маяк, отчаявшаяся ступить на землю жертва кораблекрушения. Различив сильные стороны парня, работодатели не решились потратить времени на раздумья, и уже на следующее утро Генри учился искусству заваривания кофе.
Будучи с детства смышленым, упрямым в своих начинаниях, парень, решившись на что-то, не медлил. Он выстраивал план, как достигнуть пункта, и шаг за шагом к нему приближался.
Что удивительно, даже бесчисленные миллионы отца не испортили юношу, не отбили желание трудиться и телом и мозгом. Тем более что зависеть от них Генри не собирался. Так, отныне пять дней в неделю парень натягивал образ старательного студента и изучал им до сих пор не познанную, а потому требующую особого усердия дисциплину.
Выходные же были полностью посвящены дорогой ему Найде. Любовь к собаке Генри в первую очередь выражал, уделяя ей свое время. Безвозвратно утекающее, а потому равно частичке жизни, какую парень любезно даровал собаке.
Вряд ли кто-нибудь мог объяснить эту близость между двумя созданиями. Заключалась она в том, что до появления пса Генри всю жизнь провел в молитве – молитве встретить достойного собеседника, интеллект, с которым ему захотелось бы считаться.
В собаке же парень увидел искренность и бескорыстие, исключительный разум и чуткость, осознанность и принятие. Казалось, пес знал о своем предназначении намного больше, чем кто-либо из завышенной важности вида Homo sapiens. Оттого за семь лет, проведенных с собакой, Генри ни разу не обратился к ней с меньшей почтительностью, чем к наставнику. Потому время, отданное мудрой спутнице, походило для парня на некий дар свыше.
С первых дней Генри решил облачиться в исследователя и выведать тайны, которыми мог изобиловать Энгебург. Отправляясь в кофейню, он ставил четкую цель добраться новым маршрутом. На прогулках с Найдой полагался на пса в выборе неизвестной тропы. Возвращаясь домой, парень прислушивался к обывакам и делал попытки проникнуться их образом жизни – в конце концов, скоро последний станет частью его самого.
Однако к какими уловкам ни прибегал Генри, однообразие города вскоре ему опостылело. Не будь парень любителем созерцать, не являйся он обладателем богатого внутреннего мира, – гораздо более красочного, чем мир реальный – он неминуемо взвыл бы от скуки. Благо, в отличие от большинства своих сверстников, Генри не приходилось скучать наедине с собой. Так что какими бы монотонными не казались внешние обстоятельства, внутри у него постоянно играли пьесы из палитры разных цветов.
Единственным преткновением в попытках дружить с внешним миром для Генри являлась тотальная неспособность дружить с людьми. Вступая в беседу, парень всегда видел в собеседнике то умственную ограниченность, то вопиющую невоспитанность. Даже те редкие дебаты, что случались в его относительно устоявшемся круге, нагоняли на Генри тоску. Приученный оперировать логикой и аргументами, парень не мог терпеть лишенных связи выкриков и бестолковых угроз.
Вот почему, уезжая из места, где он провел свои двадцать четыре, юноша грезил не только о смене жизни, но и о поиске родственных душ – душ, с которыми он обсуждал бы тревожащие вопросы и питал разум и потенциал.
Впрочем, этот пункт хитроумного плана Генри передал по большей части в руки судьбы. Ведь доведись ему встретить ту самую душу, вряд ли получилось бы взять под контроль чужую жизнь, как и приковать человека к себе, размышлять и действовать за него. Злодеяние сродни этому означает убийство того, кто лишился возможности самостоятельно думать, а затем делать то, что командует собственный мозг.
Смерть, конечно, не станет реальной, физической, бесповоротной, но от этого ситуация не улучшится, как плохая погода с приходом весны. Дозволяя чужому разуму завладеть его собственным, человек превращается в нечто, лишенное смысла, пустое, бесцельно живущее на земле.
– Найда!
Генри вышвырнуло из мыслей, какие обычно его занимали в философский вечерний и девственно чистый утренний час. Триггером стал пакет с продуктами, которые пес волей случая рассыпал по всему полу.
Найду едва можно было назвать собакой взбалмошной, невоспитанной. И проказов от девочки обычно не следовало ожидать. Поступил так однако пес оттого, что, не смея тревожить уставшего друга, он все же не мог обойтись без кормежки. А потому достать из пакета корм решился собственным существом.
– Найда, девочка моя, прости. Мои мечтания когда-нибудь погубят нас обоих, – добродушно, с нежностью в голосе произнес Генри и присел погладить собаку. Найда смотрела на парня взглядом, осознающим вину, но понимающим: прощение она заслужила одним только фактом присутствия в жизни друга.
– Ох, Найда, мне иногда кажется, что в этом мире жить проще, если думаешь меньше. Отчего-то состояние вне сна зовется активным. Якобы, человек после дремы становится бодрым и бдительным. Ха, бодрым и бдительным. И это лежащий на пузе и впитывающий телевизорный мусор герой зовется активным? Или бдителен тот работник с шаблонными действиями, выученными и вымученными фразами, который день ото дня плетется в серый офис, чтобы затем повторить цикл опять?
Найда коротко рыкнула, разделяя негодование друга, и Генри с улыбкой поднялся насыпать ей корм.
– Найда-Найда, когда человек наконец осознает магию собственной черепушки, когда он поймет, что под силу ему сотворить простой мыслью и действом, тогда, вероятно, его перестанет страшить прощание со старым. Тогда его мозг наконец зашевелит детали, и он рискнет опробовать новый путь.
Глава 3. Избавление
Катерина вихрем влетела в комнату, хлопнула дверью и со злостью швырнула пальто и сумку на кровать.
– Он вынужден мне отказать, черт его подери! – случившийся более часа назад курьез все еще удерживал девушку в своем плену и виделся ей позорным провалом.
Катерина давно обрела привычку тотчас же получать желаемое. Помогал ей в этом ниспосланный природой дар с ходу нравиться окружающим, причем независимо от ее поведения и речей, который порой рубили острее сабельного клинка. И сейчас, не сумев утолить свою прихоть, девушка билась в истерике, и чтобы хоть как-то уменьшить, затолкнуть в закрома души недовольство, Рудковски решила заняться любимым делом – работой.
В перевод Катерина ныряла всякий раз, когда чувства казались ей нестерпимыми. Так и теперь она просидела в статьях до самой ночи, лишь иногда отмахиваясь от мыслей, стихийно влетавших в голову и столь же быстро ее покидавших. «Беспроигрышный трюк – загрузить свой процессор до такой степени, чтобы помещение, куда метят дурные мыслишки, забилось доверху», – гордилась спасательным якорем девушка.
Однако каким бы специалистом в дисциплине сознания ни считала себя Катерина, сколько бы битв ни одерживала она над разумом в течение дня, ночью исход войны всегда предвещали гнетущие думы. Бывало, Рудковски часами прокручивала неудавшиеся диалоги, невысказанные желания, необоснованные страхи. Порой последние, в силу многократного повторения и закрепления в памяти, казались настолько реальными, что биение сердца ее учащалось, как будто перед тем девушка пробежала марафон на пару миль.
В такие моменты Катерине хотелось куда-нибудь спрятаться, свернуться в клубочек, словно котенок. Когда же калейдоскоп ощущений в конце концов упорядочивался, девушка ненадолго падала в сон. Впрочем, последний обычно был до того чутким, что едва различимые шорохи или порывы ветра могли тотчас выдернуть Рудковски из мира грез.
За эти причуды девушка и ненавидела ночь как часть суток, но утро… Утро всегда означало попытку начать все заново. Оно походило на новую жизнь, несущую и возможности, и ресурсы, чтобы за них ухватиться. Магию утра Рудковски равняла с восторгом от Нового года: в душе в это время парили надежда и вера в лучшее.
Катерина часто сравнивала рассвет дня с юностью. Оба периода создают ощущение бесконечности времени впереди. Будто в юности (утром) часов, как песчинок в бескрайней Сахаре – их количество дает право замедлиться, не спешить.
Но еще больше в утреннем часе Катерина ценила возможность уединиться. Раньше, живя с семьей, она подрывалась с первым лучом солнца. Это давало Рудковски возможность расстаться с главными делами утром, а затем целый день божествить свою несравненность.
Ни единой душе не дозволено было в этот час посягать на границы девушки. Не единожды утро спасало ее от тревоги и смертной тоски.
Так и в этот раз поутру беспокойства Рудковски с большего поутихли. О случившемся девушка думала как о картинке из фильма, сцене, которую она видела задолго до и по отношению к какой оставалась лишь наблюдателем со стороны.
День, как всегда, обещал быть насыщенным. Тридцать первое декабря уже завтра, а значит, после утренних переводов Катерине предстояло докупить недостающие подарки родителям, сестре и подруге, если за таковую можно считать Карлу Армут, прогулки с которой у девушки случались реже, чем небо светилось от полной луны.
От родителей Рудковски съехала полтора года назад, когда перешла на второй курс заочного обучения. Рассчитывая впоследствии найти подработку, чтобы самостоятельно оплачивать съемное жилье, Катерина остановилась на том варианте, что не сильно стеснил бы родительский кошелек.
Зависимость от кого угодно, финансово или эмоционально, напоминала Катерине клетку, ключ от которой находился в кармане ее владельца. Насладиться свободой разрешалось, лишь угождая хозяину. Мириться с таким унижением свободолюбивая натура Катерины не стала бы. Помня про это, девушка и искала пусть и временный, но вариант поскромнее.
На счастье Рудковски, жизнь предоставила шанс познакомиться с Карлой. Ввиду нежелания принимать ответственность за свою жизнь, последняя все еще проживала с матерью, только и делая, что помогая женщине в школе.
Мама Карлы работала в начальных классах и часто нуждалась в спасительном подкреплении: то с присмотром за малышами, то с заполнением многочисленных бумажек-формальностей – словом, любая помощь была кстати.
Содействие матери не сильно обременяло Карлу, чье времяпрепровождение ограничивалось просмотром скандальных телесериалов. Оно же являлось единственным хобби девушки, так что подмога по школе вносила в жизнь Армут разнообразие.
Карла с матерью жили в довольно неплохой, с современным ремонтом квартире. Значительно хуже смотрелась отделка сдаваемого ими жилья. Оно досталось Карле в наследство от бабушки, и ввиду неидеального состояния цена на квартиру была соответствующая. Даже студент с подработкой мог оплачивать проживание и не бить себя по карману – это с лихвой устраивало Катерину.
Вдобавок к жилью шли все более частые встречи с Карлой. Впоследствии те превратились в подобие дружбы. Нельзя сказать, будто время с Армут рождало в душе Катерины энтузиазм. Но временами девушке страшно хотелось высказать те идеи и мнения, которые, как она сама считала, было кощунством не вынести на обсуждение публики.
– Карла, а что, если я скажу тебе, что я не верю в наличие у человека личности? – спросила ее Катерина, накручивая на палец заднюю прядку волос – одно из немалых чудачеств Рудковски.
– Что ты имеешь в виду? – с недоверием глянула Карла. Брови ее мгновенно подпрыгнули и так же мгновенно вернулись на прежнее, положенное им место.
– Дело в том… Я считаю, поведение человека определяют окружение и ситуация, в которые он попадает. В каждой конкретной обстановке мы ведем себя по-разному, а значит, в нас нет единого стержня. А значит, нет личности, нет и нас!
Катерина смотрела на Карлу с надеждой, будто только у этого человека имелась разгадка вопроса. На лице же у Армут читался насмешливый скепсис – единственное проявление чувств, выражать какое девушке, ввиду ее ограниченности, не составляло труда.
После долгой паузы Карла все-таки снизошла до ответа:
– О Боже, Катерина, тебе действительно интересно это?
Армут всегда выражала к Рудковски немного сочувствия, ведь последняя не разделяла ни любви к примитивным сериалам Карлы, ни ее интереса к вечеринкам для энгебуржцев.
Катерина досадливо покачала головой.
– И для кого я вообще распинаюсь?
– Ну что ты там бормочешь? – заныла Карла.
– Говорю, еще много дел и нам нужно спешить, – солгала, надевая пальто, Катерина.
Девушка думала о таких людях, как Карла, с грустью. Всю жизнь они встают по утрам лишь затем, чтобы плюхнуться на конвейер неосознанных действий. Их тела, потерявшие способность думать, то и дело включают заученные давно программы, пока те, в ком они установлены, позволяют жизни с ними случаться.
Это не люди, но существа, которые до того страшатся выбора и последующей ответственности, что позволяют чему-то извне, непонятным им силам творить их судьбу. Сами того не зная, они выбрали собственный путь – пассивность, неведение, прозябание. Кораблики без капитана, им не важно, куда их закинет шторм.
– Что думаешь? – спросила Карла, и резкость вопроса рассеяла мысли Рудковски. Она не сразу сообразила, что от нее требуется помощь с выбором статуэтки – подарка для матери. Не с ходу узнала девушка и место их нахождения. Она дошла до магазинчиками с мелочами на автопилоте – так глубоко погрузилась девушка в размышления.
«Думаю, для миссис Армут нет разницы, какую бесполезность ты купишь ей за ее деньги», – подумала Катерина, а вслух произнесла: – Та черная кошка с долларом между лап в самый раз.
– Хм, ты права. Мама всегда была без ума от животных.
Попрощавшись с Карлой, девушка заглянула в магазин сладостей и, вдобавок к приобретенным кукле и книге, купила своей пятилетней сестренке зефир в шоколаде. Родителям девушка еще месяц назад урвала билет на представление, о котором пара давно мечтала.
Довольная собственным выбором, Катерина медленно побрела домой, попутно смакуя мысли о празднике, отмечала какой она исключительно в кругу семьи. Уже ближе к полночи, лежа в кровати и грезя о торжестве, Рудковски заметно приободрилась. В этом же блаженстве духа она впервые за многие дни легко и быстро заснула.
Глава 4. И грянул гром
Утром 31 декабря Генри по обыкновению проснулся немногим позже восьми – в такое время парень вставал, когда к десяти его ждали на «пост». Перед работой он каждый день, хотя эта обязанность была только в радость, выгуливал Найду.
Несмотря на то, что сегодня Генри не ждали на смену, он не мог позволить себе роскошь сна до обеда: нельзя так безрассудно тратить минуты самого волшебного дня года. И пусть грандиозные планы на праздник отсутствовали, Генри с самого детства внушали: в дни, подобные этим, обязательно случается настоящая магия.
