– Родной, я не встаю ни на чью сторону. Вы оба – мои сыновья, и я люблю вас. Кайл – дочь моей подруги и она мне небезразлична. Но вы сейчас все ведёте себя, как дети. А, как мне кажется, уже прошло то время, когда я должна была мирить вас, как малышей.
– Я об этом не прошу, – буркнул я недовольно.
– Знаю, но это не значит, что я не должна этого делать, – парировала мама, – Поговори с Итаном. Ты выгнал его из дома. Из-за того, что он расстался с девушкой?
– Мам, он не просто расстался с Кайл. Он бросил её в ту минуту, когда она в нём нуждалась. А уже через пару дней засветился в газетах с новой подружкой, и в итоге выяснилось, что он использовал Кайл для продвижения собственной персоны. И теперь скажи мне, что он не заслужил того, что получил?
– Милый, он совершил ошибку. Скажи ещё, что сам никогда не ошибался.
Ошибался, ещё как. Моей самой большой ошибкой было отдать Кайл Итану. Но вслух я этого не сказал, ограничившись лишь коротким:
– Я мириться с ним не намерен.
– И после этого ты будешь утверждать, что с вами нужно говорить, как с взрослыми? – кажется, матушка тоже начала сердиться.
– Мама, ты не видела Кайл после того, как Итан бросил её. Она постоянно плачет. При мне старается держаться, но я же вижу. И понимаю, что дело вовсе не в операции. И даже сделать ничего не могу. Меня это бесит больше всего. Итан ведь даже не поговорил с ней – он просто отправил ей сообщение, как трус. Так что пусть радуется, что я не сделал его нос чуть менее привлекательным.
– Айзек… ты любишь Кайл?
Вопрос меня огорошил. Я никогда не говорил матери о своих чувствах – всё же такие беседы были нам не свойственны. Мне всегда казалось, что я умело скрывал свои чувства. Что же, выходило, что не так уж и умело? И вот как поступить? Соврать матери?
Ну, нет. За такие дела я точно мог попасть в ад. Эдакое чистилище для нерадивых детей. Поэтому, чуть подумав, решил признаться:
– Да. Люблю.
– Что же, я всегда подозревала, что такой разговор нам рано или поздно предстоит. Но об одном прошу – пусть твои чувства не встают между тобой и братом. Они с Кайл рано или поздно разберутся сами, а ты не вмешивайся.
Сдержав очередное нелестное высказывание, которое так и норовило сорваться с моего языка, я покорно кивнул:
– Хорошо, мам. Я постараюсь. Но домой его не пущу. Пора бы ему уже начать жить самостоятельно.
– Ну, хоть на этом спасибо. И, милый, передай, пожалуйста, Кайл, что несмотря ни на что, я всегда ей рада. Не важно, с кем из моих сыновей она в итоге останется.
– Мам… – я понял, что ей удалось меня смутить, – Я… да, я передам ей.
Уточнять, что вторую часть её фразы я точно опущу, не стал. Вместо этого поспешил к Кайл. Чтобы обнаружить её, сидящей на полу, в слезах.
Успокоилась девушка не скоро. Мы минимум час просидели на полу, моя рубашка насквозь промокла, но мне было плевать. После, когда плечи Кайл перестали вздрагивать от бесшумных всхлипываний, я отвёл её в ванную, умыл, а затем уложил в постель. После таких истерик у Янг всегда начинала болеть голова и она засыпала, чтобы прийти в себя и окончательно успокоиться. Это был ещё один факт, о котором я знал и который Итану был неизвестен просто потому, что он никогда не видел Кайл плачущей. Для него она всегда была бодра и весела, и только я видел её любой. И любил тоже любой – даже такой, с распухшими глазами и лицом, которое из-за слёз пошло красноватыми пятнами.
Укрыв Кайл одеялом, я хотел было выйти из спальни, но маленькая девичья ладошка удержала меня. Кайл смотрела на меня своими огромными глазами, в которых я прочитал молчаливую просьбу.
«Останься».
Её мысль прозвучала так громко, как будто она произнесла её вслух. И я не смог воспротивиться. Поэтому, скинув обувь, лёг рядом, прижимая к себе хрупкое дрожащее тело.
Глава двенадцатая
Кайл
О моей истерике мы оба старались не вспоминать. Как и о том, что, вернувшись вечером, мама застала Айзека в моей постели. Полностью одетого, конечно, но приподнятых бровей и внимательного, цепкого взгляда избежать не удалось. Хорошо хоть, что мама не стала меня ни о чём расспрашивать – подозреваю, дело было лишь в том, что я не могла быть полноценным собеседником.
Я всё же списывала свой срыв на остаточный эффект от лекарств. Прошла пара дней и от того упадочного настроения не осталось и следа. Нет, я всё ещё волновалась, как это будет – каким станет мой голос. Но того панического страха не осталось. И уж точно я больше не думала, что Итану стоило бросать меня. Наоборот – мне самой хотелось бросить его. Желательно, с крыши высотки.
К постоянной тишине и молчанию я привыкла удивительно быстро. Как и к тому, что приходилось всегда таскать с собой планшет, чтобы кому-то что-то объяснить. Ко мне периодически приезжали Крис и парни из группы – все хотели, чтобы я как можно скорее пришла в норму и снова начала всех доставать. Это не мои домыслы – они сами так сказали. Мама бывала у меня с завидным постоянством, а Айзек вообще как будто поселился. Он предлагал перевезти меня и маму к нему – у него ведь была дополнительная спальня. Но я отказалась. Несмотря на то, что Итан там больше не жил, находиться в той квартире мне пока не хотелось.
Кстати, об этом. Узнав о том, что Айзек выгнал брата из дома, я была в шоке. Но также в моей душе расцвело огромное чувство благодарности. Дэвис не делал из этого какого-то события – он сказал об этом как бы между прочим, мимоходом, просто ставя меня в известность. Причин своего поступка друг не назвал, но я понимала, в чём было дело. Всё же не дура. И от этого я чувствовала к Айзеку какую-то просто небывалую нежность. Он действительно защищал меня. От всего.
Не хватало музыки. Первые дни у меня была полная звукоизоляция. Айзек даже писать песни запретил, аргументируя это тем, что я могла начать мурлыкать под нос мотив, пытаясь понять, как ляжет текст на музыку. А врач строго-настрого запретил напрягать связки.
Пугал он меня, конечно, зря – я и так слишком сильно волновалась за свой голос, чтобы подвергать его лишнему риску. В конце концов я взялась за голову и решила во что бы то ни стало бороться за то, что мне дорого.
Но через четыре дня Айзек сжалился и вернул мне мой ежедневник, куда я всегда записывала свои идеи. Он был смешным и почти детским – листы в нём были розовыми с нарисованными на них единорогами. На первом развороте также были прикреплены блоки с радужными стикерами. Сама не знаю, как у меня рука поднялась это купить, но свой ежедневник я любила, и он был уже почти полностью исписан стихами. Какие-то стали песнями, некоторые так и остались словами на бумаге.
Устроившись на кровати, я притянула к себе исписанный блокнот. В голове давно вертелась мысль, которую я никак не могла оформить во что-то более-менее связное. Но, думаю, пришло время.
Собрав ноги в кучку, погрызла ручку, упорядочивая мысли. Написать песню – это было вроде и просто, но в то же время сложно. Слишком много чувств и мыслей нужно было уложить в несколько строк. При этом желательно, чтобы это всё имело какой-то смысл. Судя по тому, что пели многие – условие было не обязательным, но всё же.
«Надоело-надоело, прости,
Я сотру тебя словно ластик».
Так, начало положено. За первой строчкой последовала вторая, за ней – третья, и так далее. Когда через час в комнату заглянул Айзек, у меня уже была исписана страница, а на руках и, возможно, щеке, красовались пятна от чернил. Да, я была не слишком аккуратной, когда впадала в раж.
– Давно не видел тебя за писаниной, – отметил Айзек, присаживаясь рядом.
Я пожала плечами. Он был прав. Я действительно долгое время не могла ничего из себя выдавить путного. Творческий кризис в двадцать четыре – звучало ужасно. Но, видимо, мне нужно было оказаться в максимально стрессовой ситуации, чтобы моё поэтическое «я» снова показалось.
– Дашь взглянуть? – спросил друг, кивая на ежедневник.
Чуть подумав, всё же передала ему книжицу. Ничего криминального я не сочинила, а раньше ведь всегда делилась с Айзеком своими идеями. Музыку мы подбирали всегда вместе – я уже говорила, что парень был гитаристом-виртуозом. Такой талант упаковал в костюмы и галстуки, аж грустно.
Прочитав написанное, Айзек хмыкнул. Интересная реакция. И что это, блин, значило? Пока я думала, взвешивая все варианты, друг поднялся на ноги и, подойдя к стене, снял с неё гитару. Их у меня было несколько, что было как бы неудивительно. В гостиной пылился синтезатор, а на кухне, при желании, в одном из ящиков можно было обнаружить маракасы. Да – в доме музыканта можно было увидеть и не такое.
Взяв инструмент, Айзек вернулся на кровать. Подкрутив колки, он ещё раз пробежался глазами по тексту, пару раз побренчал по струнам, прислушиваясь к себе, а после заиграл. Мелодия получилась простая и незатейливая, как, в принципе, и текст.
– «Ты моё злое чувство,
Мой постоянный ток.
Капелька летней грусти,
Дай мне один глоток.
Чтобы снова внутри было пусто,
На 220 вольт.
Капелька летней грусти,
Я на волне с тобой».
Я слушала, как мой друг негромко напевал текст, что я родила буквально за несколько минут до этого. Айзек редко пел, хотя у него и неплохо получалось. Сказывались годы в хоре и обучение в музыкальной школе. Но, тут вышло, как со мной, только наоборот – Дэвис был больше предан гитаре, а не вокалу, а я же, наоборот, больше любила петь, чем играть. Поэтому мы и были отличным дуэтом. Как две половинки одного творческого целого.
Когда последний перелив гитары стих, я негромко зааплодировала. Дэвис шутливо склонил голову, польщённый моей оценкой, после чего спросил:
– Это ведь Итан тебя подтолкнул к написанию текста? – заметив, как я напряглась, он тут же добавил, – Можешь не отвечать, если не хочешь.
Дотянувшись до планшета, я быстро на нём написала:
«Возможно. И от нашего расставания тоже может быть польза».
Прочитав мои слова, брюнет хмыкнул:
– Ты, я смотрю, научилась во всём видеть хорошее. Интересный подход, мне нравится.
«Ну, так ведь и есть. Если бы я не пыталась найти плюсы – просто сошла бы с ума. А так, смотри – я за пару дней лишилась голоса, парня, но нашла подругу в лице Дани и даже получила приглашение в Ванкувер. Жизнь просто бьёт ключом. И надо радоваться, что не гаечным и не по голове».
Айзек на это только улыбнулся. Никогда не устану повторять, насколько мне нравилось, когда он был таким. Расслабленным, с лёгкой улыбкой на лице. Он редко показывал эту свою сторону окружающим – для посторонних он всегда был собранным и серьёзным молодым мужчиной. Я же видела его мальчишкой, несмотря на заросшие щёки. Особенно, когда Айзек вылезал из своих костюмов и сидел передо мной в простых джинсах и белой футболке. Такой близкий, домашний, уютный.
Парень продолжал перебирать пальцами струны гитары. Было видно, что он скучал по этому – по музыке, по игре. Айзеку нравилось заниматься музыкой – как он сам говорил, это был способ общаться с миром без слов. Интересно, а почему он на самом деле бросил?
«Сыграй мне», – написала я в планшете, разворачивая его к другу.
Айзек приподнял бровь и спросил:
– Что именно?
Я дёрнула плечом, как бы говоря – что угодно. Мне правда было неважно, какую именно композицию выберет Дэвис. Я просто хотела, чтобы брюнет продолжил терзать струны своими пальцами, извлекая из них звуки, от которых так сладко ныло сердце. Будто они выворачивали мою душу наизнанку, обнажая всю мою суть. Прекрасное и вместе с тем пугающее чувство.
Криво улыбнувшись, Айзек кивнул и, чуть подумав, снова коснулся струн. Я не слышала эту мелодию раньше – возможно, её написал сам Дэвис. Всё же он не смог окончательно бросить музыку. Это было не тем, от чего так просто отказаться. Я знаю – пыталась, когда думала не соглашаться на операцию. Хватило меня ненадолго.
Я сидела и наблюдала за тем, как брюнет с пугающе-тёмными глазами играл, держа гитару так бережно, как самую большую любовь своей жизни. Как на его руках вздувались синие реки вен, скрываясь за рукавами футболки. Пальцы, которые за последние годы привыкли лишь стучать по клавишам компьютера да держать сумку, перебирали струны, зажимая гриф или быстро пробегая по нему самыми кончиками. Это было красиво. Айзек был красив. В таким моменты просто хотелось молча сидеть и любоваться им. Чем я и занималась, даже не пытаясь отвернуться. Шутка ли – я получила билет в первый ряд. Глупо было отказываться от концерта, на котором больше никому не было суждено побывать.
Когда мелодия стихла, парень поднял взгляд на меня. Видимо, что-то в выражении моего лица удивило его, потому что он распахнул глаза и спросил:
– Что?
Я придвинула к себе планшет и быстро на нём написала:
«Почему ты перестал заниматься музыкой? У тебя ведь хорошо получалось. До сих пор получается».
Прочитав мой вопрос, Айзек задумался. Спустя, кажется, целую вечность, он пожал плечами и, улыбнувшись уголком губ, сказал:
– Просто решил заняться тем, что у меня действительно хорошо получается. Понимаешь, я хорош, но не идеален. Хороших гитаристов в наше время – пруд пруди. Может, я испугался конкуренции.
Чушь! Айзек ничего не боялся! Я бы фыркнула, но это значило напрячь связки, что было, понятное дело, запрещено. Но, Дэвис, видимо, слишком хорошо меня знал. Поняв мой молчаливый протест, он хмыкнул:
– Не надо тут. Уж я-то точно знаю, чего стою. А, может, я просто понял, что моё место не на сцене, а за кулисами. Не все рождены блистать, как ты. Некоторым комфортнее вдали от чужих глаз.
Его слова были не лишены смысла. И всё же…
«В моих мечтах мы всегда покоряли музыкальный Олимп вместе».
Бросив взгляд на планшет, брюнет улыбнулся:
– Ну, так и произошло. Просто я действую из тени. По сути, я стал твоим голосом в тех вопросах, где сама ты говорить не можешь.
Я посмотрела на Айзека и поняла, что он был прав. Я бы не справилась со всем, если бы он не говорил за меня. Если бы с таким упорством не отстаивал мои права, не спорил с лейблом, с Крисом – да со всем миром, если потребуется. Айзек действительно стал моим голосом – даже до того, как я стала немой.
******
– Ну что, ты готова?
Я покачала головой, даже не пытаясь сделать вид, что хотя бы на йоту в порядке. Если бы мой квартира не располагалась на пятнадцатом этаже – я бы уже давно сиганула в окно, и через кусты, умчалась бы, куда глаза глядят.
Было страшно. Дико. До безумия. До заломанных до боли пальцев. До прокушенной до крови щеки. До близящейся истерики.
– Хей.
Перед кроватью, на которой я сидела, боясь пошевелиться, присел Айзек. Друг, как всегда, излучал спокойствие и уверенность, которых лично мне так не хватало. Его тёмно-карие глаза изучаю моё наверняка бледное лицо с искусанными губами и бегающими глазами.
– Всё будет хорошо. Кайл, ну почему ты всегда начинаешь бояться так не вовремя? Особенно, когда всё уже позади.
Мне резко захотелось огрызнуться – сказать какую-нибудь колкость или признать, что да, вот такая вот я глупая ему досталась! Но, разумеется, ничего из этого я сделать не смогла. Лишь бросила в его сторону недовольный взгляд и поджала губы.
Брюнет на это только улыбнулся:
– Вот видишь – ты уже не трясущийся воробушек, а боевой воробушек. Сохрани этот настрой. Когда через час врач разрешит тебе говорить – выскажешь мне всё.
Да – десять дней карантина подошли к концу. Я выдержала их с честью и ни разу не сорвалась. Ну, почти. Но ни одного звука не сорвалось с моих губ за этот срок. Я исправно принимала все лекарства, много читала, смотрела телевизор, даже – о ужас! – подсела на сериалы. А всё потому, что у меня были слишком много свободного времени. Я уже давно не была так надолго предоставлена самой себе. Бездействие убивало меня, но иначе просто быть не могло.
И вот – всё закончилось. Ещё какой-то час – и я узнаю, помогла ли операция. Казалось бы – я должна была мчаться в больницу на всех порах, наплевав на правила дорожного движения и требуя у Айзека, чтобы он гнал, как сумасшедший. Да что уж там – бежать на своих двоих, обгоняя даже поезда. Но вместо этого на меня напал какой-то ступор. И я могла только сидеть на кровати и дрожать, как листочек.
Встряска от моего лучшего друга немного помогла. Я действительно как-то поздно начала трусить. Как бы там ни было – всё уже случилось. Прятать голову в песок уже было как-то не к месту. Я должна была встретить новости с гордо поднятой головой.
Возле больницы собралась толпа. Журналисты, поклонники, сотрудники больницы, охрана – там были все. Одна часть толпы всеми силами пыталась пробиться к нам, вторая прилагала все усилия, чтобы не допустить этого. Заметив всех этих людей, я растерялась и повернулась к Айзеку.
Друг недовольно процедил:
– Кристиан…
В этом имени и тоне, которым брюнет его произнёс, было столько эмоций, что я даже прониклась сочувствием к своему продюсеру. В конце концов, он просто действовал в интересах лейбла. Которые, как ни прискорбно, в этом вопросе не совпали с моими.
Я понимала, что все эти люди, что стояли надо мной, хотели показать. Что я боролась, что меня не так просто сломать, и какая-то болезнь не может победить Кайл Янг. Вот что все должны были увидеть.
Но можно же было нас предупредить! А не выставлять меня, как мартышку в цирке, дрожащую и растерянную.
Мы с Айзеком продолжали сидеть в машине, тонированные стёкла которой успешно скрывали нас от остального мира. Но прятаться вечно мы тоже не могли. Побарабанив пальцами по рулю, Айзек схватил лежащий на приборной панели телефон и набрал знакомый нам обоим номер.
– Алло, Крис? Скажи, друг мой любезный, какого хрена у больницы толпится столько народу? – обманчиво любезным тоном спросил он, – Ах, это была идея Томаса. Будь душкой, передай ему лично от меня – пусть больше никогда не попадается мне на глаза, или я ему яйца оторву. Не забудь только про яйца. Это важно.
Оборвав разговор, брюнет повернулся ко мне. Протянув руку, аккуратно поправил платок, под которым я спрятала волосы. В его взгляде сквозило напряжение, которое Айзек пытался скрыть.
– Нам придётся пройти через всех этих людей. Знаю, ты привыкла к толпам, но сейчас – другой случай. Никаких фото, никаких автографов и упаси бог – хоть как-то контактировать с журналистами. Ты меня поняла?
Я кивнула. Чуть подумав, Дэвис покопался в бардачке, после чего водрузил мне на нос солнечные очки. После чего вышел из машины и, обогнув её, открыл дверь для меня.
Сомнений не было – все эти люди ждали нас. Мы быстро шли к дверям здания, пока журналисты спешили нам навстречу. Мне по привычке хотелось остановиться и поговорить с этими людьми, но вместе с тем было страшно – казалось, что они могли меня затоптать. Или заклевать, как коршуны, почуявшие добычу. Если бы не рука Айзека, которая поддерживала меня за спину и мягко подталкивала – не исключено, что я бы споткнулась, упала, и надо мной сомкнулось бы море из людей. Какая глупая и нелепая смерть.
Нам навстречу поспешили охранники и Айзек передал меня им, а сам задержался, чтобы что-то сказать журналистам и фанатам. Вернулся он довольно быстро и по его лицу нельзя было сказать, насколько успешно всё прошло.
– Проводите нас к доктору, – велел он одному их охранников.
Сказано это было таким тоном, что мужчина, который был явно не на один год старше Айзека, не посмел возражать и послушно довёл до нужного кабинета. Как будто в здании нам могло что-то угрожать.
Доктор при нашем появлении улыбнулась и, попросив Дэвиса посидеть на кушетке, усадила меня в кресло напротив своего стола. На нём уже красовалась папка с моими снимками, которые, как мне известно, показывали, что кисту вырезали удачно.
Осмотрев моё горло и проведя какие-то только ей понятные манипуляции, женщина улыбнулась:
– Кажется, мне попался очень смышлёный пациент, который выполнял все мои требования. Ваше горлышко чистое, воспаления нет, отёк спал. Заживление прошло успешно. Теперь давайте посмотрим, что с вашим голосом.
Я подняла на неё вопросительный взгляд. Заметив его, доктор кивнула:
– Скажите что-нибудь.
Вот так, сразу? Без подготовки? Мамочки… я так долго ждала этого, так мечтала снова начать говорить. Но, когда этот момент настал – все слова вдруг разом вылетели у меня из головы. И я просто сидела, глядя на доктора огромными от испуга глазами.
Женщина, заметив мою растерянность, ободрительно мне улыбнулась:
– Ну же, не стесняйтесь. Что угодно.
Чуть подумав и окончательно растерявшись, я открыла рот и выдавила:
– П-привет…
Точнее, я думала, что выдавлю. Мысленно уже приготовилась к боли, которая сопровождала меня все дни до операции. К тому, что мой голос будет звучать тихо и хрипло, или что из моего горла вообще не вырвется ни звука.
Но нет. Мой голос…он был чистым. Громким, даже звонким, он будто радовался, что я выпустила его из заточения. Одно короткое слово – но как много эмоций! Смущение. Восторг. Эйфория. Страх – да, он явно не скоро исчезнет с горизонта. Но в центре этого – счастье. Светлое и искреннее.
Я рывком повернулась к Айзеку – и увидела в его глазах слёзы. Но, возможно, мне это только показалось, потому что я сама уже рыдала навзрыд. От счастья. От облегчения.
Я снова могла говорить.
Глава тринадцатая
Кайл
Итак, самое страшное осталось позади. Я обрела голос. Но основной пласт работы мне только предстоял. Когда я прекратила рыдать, доктор усадила меня обратно в кресло и начала терпеливо объяснять все принципы реабилитации. Я кивала, как китайский болванчик, но в голове у меня билась только одна мысль – я могла говорить. Я. Могла. Говорить. Это было то самое состояние безграничного счастья, от которого начисто сносит крышу.
Айзек бесшумно приблизился ко мне и положил руку на плечо, тем самым успокаивая и призывая сосредоточиться. Что я и попыталась сделать. Док объяснила, что мне предстоит каждый день делать специальные упражнения, чтобы потихоньку разрабатывать связки. Начинать петь пока не стоило – сперва предстояло окрепнуть и снова научиться правильно разговаривать. Интонировать в нужных местах, чётко произносить все звуки и прочее. На реабилитацию отвели четыре недели. И только после этого я могла попробовать запеть.
Когда мы с Айзеком, преодолев заслон из фанатов и журналистов, снова нырнули в машину и отъехали от больницы, парень задумчиво пробормотал:
– Думаю, с твоим восстановлением не должно возникнуть проблем. Ты ведь не растеряла свой уникальный музыкальный слух.
Я покачала головой, пряча улыбку:
– Поверить не могу, что я две минуты, как снова разговариваю – а ты уже думаешь о работе.
Дэвис хмыкнул:
– Ты ведь не станешь отрицать, что я зеркалю твои мысли? Просто произношу вслух то, что сидит в твоей чудной голове.
Чуть подумав, я всё же кивнула:
– Ты прав. На самом деле мне не терпится снова начать петь. Уверена, у меня будет получаться даже лучше, чем раньше.
– Не сомневаюсь, – губы брюнета тронула лёгкая улыбка, – Только прошу тебя – без самодеятельности. Придерживайся плана реабилитации.
– Конечно, – тут же затрясла я головой, – Я понимаю. Шаг вправо, шаг влево – расстрел. Айзек, – чуть помолчав, добавила я, – Спасибо тебе.
Парень, чуть скосив взгляд, отвлекаясь от дороги, приподнял бровь и поинтересовался:
– За что?
– За всё, – просто ответила я, – Что верил в меня и не сдавался даже тогда, когда я сама была готова опустить руки.
Брюнет улыбнулся. Рука, которая до этого дёргала рычаг переключения скоростей, дотянулась до моей ладони и, накрыв её, мягко сжала.
– Я же говорил, что никогда никуда не уйду. И всегда буду рядом.
– Не ты один, – пробормотала я.
*****
Айзек
Я сразу понял, о ком шла речь. Настроение моментально испортилось. Ну почему в такой момент она позволяла мыслям об Итане испортить всю радость от того факта, что Кайл снова могла говорить? С другой стороны – а чего я хотел? Понимал ведь, что за пару дней чувства не уходят – если они настоящие, конечно. Братцу, вон, хватило, кажется, и пары часов.
– Не хочешь всё же поговорить об этом? – предложил я осторожно.
Мы действительно толком не обсудили этот момент. И что-то мне подсказывало, что Кайл не помешало бы высказаться. Так сказать, излить душу.
– О чём? – нахмурилась девушка.
– Ну, знаешь, – неопределённо махнул я рукой – той самой, которой секунду назад сжимал маленькую ладошку, – Ты, Итан, ваш разрыв.
Но Янг лишь передёрнула плечами и отвернулась к окну. Упс. Кажется, было слишком рано, и девушка решила просто закрыться и оборвать разговор. Однако, чуть помолчав, Кайл негромко сказала:
– Это его выбор и его решение. Пусть будет так. Возможно, я тоже была где-то не права, может быть я на него чем-то давила или раздражала. Ты же понимаешь, я не могу адекватно оценивать эту ситуацию. Я чувствую себя униженной и оскорбленной, поэтому хочу обвинять и оправдываться. Но, по сути – это взгляд только в моей колокольни. А правда у каждого своя.
Я покачал головой, не в силах подобрать слова. Я не понимал – она что, решила примерить на себя образ святой? Почему она даже не пыталась хоть как-то унизить Итана? Сдерживает себя, потому что понимала, что говорила о моём брате? Или просто не знала всей картины целиком? Что он лишь зарабатывал себе место на аллее славы за её счёт? И каждый их выход в люди был тщательно спланирован, чтобы извлечь из него максимальную пользу?
Я не успел оформить свою мысль хоть в какие-нибудь слова. Заметив выражение моего лица, Кайл добавила:
– Не волнуйся, со мной всё будет в порядке. Жизнь в любом случае продолжается. Может быть, меня уже ищет мой настоящий мужчина, только из-за Итана он не мог меня найти. А теперь я свободна и у него есть шанс.
Мои руки против воли сильнее стиснули руль. Ну-ну… Только пусть попробует к ней подойти, я этому «настоящему мужчине» быстро объясню, где выход находится.
И всё-таки, чтобы она там не говорила, но я чувствовал её боль, иногда видел по утрам заплаканные глаза, когда приезжал раньше обычного. Видел, как иногда она «подвисала», задумываясь о чем-то своём, и даже несколько раз ловил её тоскливые взгляды на себе. Не меня она хотела видеть рядом – точнее, не только меня. Кайл было больно, но она давно научилась прятать свои настоящие эмоции. Так глубоко, что порой могла даже себя убедить, что всё в порядке. Но не меня.
Не желая развивать эту тему, чтобы ещё больше не портить подруге настроение, я скомкал разговор. Тем более, что мы уже приехали к её дому. В квартире нас уже ждала миссис Янг. Ну, как нас – свою дочь, разумеется. Я так, просто шёл в комплекте.
Мама блондинки – Кэтрин – услышав, что мы вернулись, тут же выпорхнула из кухни. Её глаза нетерпеливо блестели.
– Ну, как всё прошло?!
Кайл, на лице которой до этого было нечитаемое выражение, широко улыбнулась и звонким голосом произнесла:
– Просто прекрасно!
Её мама прижала ладонь к губам, на глазах тут же выступили слёзы. Она была не первой, кто не сдержал эмоций в то утро – кажется, поплакать успели уже все. Кэтрин бросилась обнимать дочь, причитая при этом:
– Я же говорила, что всё будет хорошо! Нужно сейчас же позвонить твоему отцу! Пусть немедленно приезжает!
– Мам, не надо! – смеялась Кайл, – Ты ещё большую пресс-конференцию созови!
– А вот и созову! – тут же отреагировала женщина, – Виданное ли дело – мой ребёнок снова говорит! Так, вы оба – живо за стол, я как раз приготовила вафли.
Как бы мне не хотелось остаться, пришлось покачать головой:
– Мне нужно съездить в офис. Рассказать новости и решить, что будем делать дальше, после реабилитации Кайл. Вернусь через пару часов.
Я хотел было уже выйти, но подруга схватила меня за руку, удерживая на месте.
– Ты ведь вернёшься? – требовательно спросила она.
В её глазах при этом светилась какая-то непонятная тревога. Словно она всерьёз переживала, что я могу не сдержать слово. А вот её мама смотрела на нас с некоторым интересом, хоть и пыталась это скрыть. Но показным равнодушием и наигранно отведёнными глазами меня давно уже было не обмануть.
Мягко улыбнувшись и перехватив ладонь Кайл, я кивнул:
– Конечно. Я же сказал – через пару часов. Ты пока передохни.
– Я не устала, – упрямо покачала блондинка головой.
– Ну, тогда помоги матери, – подмигнул я миссис Янг.
Кэтрин тут же кивнула, включаясь в разговор:
– Запросто! Милая, кажется, ты уже давно хотела научиться печь пирог с ананасами.
– Мммм, мой любимый, – протянул я, – Вот видишь – тебе есть чем заняться до моего возвращения.
Кайл чуть скривилась, но всё же кивнула:
– Хорошо. Возвращайся.
– Обязательно.
Как будто у меня был выбор…
*****
Кайл
Вот так и бывает. У тебя самый счастливый день в твоей жизни – а матушка, вместо того, чтобы закатывать вечеринку, припахивает к готовке пирога. Впрочем, меня это даже устраивало – мы давно с ней не сидели вот так, вдвоём, на кухне, окружённые продуктами и тихими беседами. Как-то слишком быстро закончилось детство, я уехала – и оторвалась от родительской груди. Странное сравнение, но, наверное, самое верное.
Мы замесили тесто и занимались начинкой, когда мама внезапно спросила:
– Милая, а Айзек – он как отнёсся к вашему с Итаном расставанию?
– Эм… – протянула я, растерявшись, – Ну, его это расстроило. Он переживал.
– Из-за тебя или из-за брата? – уточнила мама.
– Наверное, из-за обоих. Всё же мы все были очень близки. Я знаю, что они с Итаном поссорились и Айзек попросил его съехать.
Точнее, мой друг просто выгнал родного брата. Поступок, который до сих пор меня удивлял. Но почему маму так сильно это беспокоит?
– Вот как, – хмыкнула мама, покачав головой.
– А что такое? – не выдержала я, – К чему этот допрос?
Покачав головой, мама ответила вопросом на вопрос:
– Знаешь, что мне напоминает ваша дружба?
– Удиви меня.
– Нас с папой.
Эм… неожиданно. Оторвавшись от украшения пирога, я подняла на маму взгляд и сказала:
– Не поняла.
– Ну, мы тоже называли себя друзьями первые пару лет. Не двадцать, конечно, но, с другой стороны, мы и не были знакомы с пелёнок.
Я едва удержалась от того, чтобы не закатить глаза. Мы столько раз слышали эти намёки – разной степени расплывчатости, но от родной матери я такого не ожидала.
– Мама, ну это другое.
– Конечно-конечно, – тут же закивала эта беспардонная женщина, – Это один из тех случаев, когда вы в переписке слово «друг» используете даже чаще, чем запятые. «Доброе утро, друг», «спокойной ночи, дружище». За этим всегда забавно наблюдать. «Знакомьтесь, это мой друг. Мы с ним дружим. Мой друг, по дружбе. У нас с ним дружеская дружба. Мы с моим другом пьём дружеский чай, потому что если перейдём на что-то покрепче – мы перестанем себя обманывать».
Я едва не застонала. Вот же прицепилась! И не скажешь ведь ничего резкого – сразу начнутся уроки воспитания на тему того, что на мать ругаться нельзя. Можно, если матери ведут себя так, словно они так, просто подружки.