Buch lesen: «Лампа для Джинна», Seite 2
Глава 2
Неизвестный номер
Перепугалась Вовка не на шутку. Захлопнула родительскую дверь, потом свою собственную, подперла ручку стулом и, как в детстве, залезла с головой под одеяло. Дверь в зал была старая, забранная матовым стеклом с узорчиком из выпуклых ягод, и сквозь нее маячила кривым рогом коридорная вешалка. Вовка накрылась подушкой и старалась не выглядывать, а Яшка устроился в ногах и принялся беззаботно вылизываться, подталкивая ее боком в колено. В конце концов, сморенная одеяльным теплом, убаюканная мерной возней кота Вовка уснула.
– Пустая луна, пустая голова, – забормотал над ухом басистый фиолетовый голос. – Ну куда ему…
– Вот и говорю: куда ему? – удивлялся желтый голос.
– Ему ж всего ничего, а он выше головы прыгает, – подхватил баклажанный голос.
– Ну так верно говоришь: пустая луна, пустая голова, – согласился желтый.
Вовка приоткрыла один глаз, никого не увидела и снова уснула.
Наутро Вовка, конечно, никакого костюма не обнаружила. Не без страха заглянув в родительскую комнату, она поняла, что висел он на фоне окна, а если ей что‐то и померещилось, то это «что‐то» было снаружи. Силуэт дерева, тени, кусок фонаря, в который вставили дурацкую зеленоватую лампочку. Квартира у них располагалась невысоко, всего‐то на третьем этаже, и увидеть через окно можно было что угодно.
Теперь в ярком утреннем свете все ночные испуги показались Вовке жуткой глупостью. Ну и навоображала же с три короба! И про костюм этот, и про голоса… Они же болтали типичную сонную чушь. Что за рифма такая: «пустая луна – пустая голова»? Именно такую ерунду засыпающий мозг обычно и выдает.
– Сегодня уже родители приедут, – объяснила Вовка коту. – В шесть. Надо наверстать.
Электричества все не давали, и холодильник потек. Не отыскав половых тряпок, Вовка подоткнула под дверцу салфеток и насыпала себе хлопьев, а коту – корма. Пока Яшка хрустел, отфыркиваясь и тряся головой, Вовка перерыла ящик с кастрюлями и отыскала ковшик. Молоко на плите она никогда не грела. Обычно ставила кружку на сорок секунд в микроволновку – и готово. На газе все сразу пошло не так: вот вроде бы следила-следила, а потом отвернулась, и молоко тут же вспучилось, пошло кипеть и залило горелку. По кухне пополз мерзкий запах пережаренного. Им же отдавали хлопья, которые Вовка залила остатками убежавшего молока.
Потом она выяснила, что пролистать «Инстаграм»* уже не сможет: телефон не включался. Ясное дело, сел, и без того больше суток продержался. Вовка вздохнула и пошла в коридор, звонить Лёле. Съездит к ней в гости, зарядит всю технику, пожалуется на жизнь.
Домашним телефоном не пользовались давно, потому и стоял он на полу, неуклюже втиснутый под табуретку, закрученный в провода роутера. Смахнув пыль, вытянув из-под табуретки трубку и заслушавшись незнакомым, нескончаемым гудком, Вовка вдруг поняла, что номера Лёли не помнит. Да что там – не знает! И никогда не знала. Да и зачем? Не звонить же, в самом деле, с домашнего на мобильный, не набирать же цифры по-настоящему, нажимая на кнопки!
Вовка вдруг разозлилась. Да что же за дурдом такой! Не выходные, а какая‐то катастрофа. Если свет и к вечеру не включат, она, пожалуй, съедет, не дожидаясь поступления. Хотя куда ей съезжать‐то…
Выглянув из кухонного окна на улицу, Вовка заключила, что уж сегодня куртка не понадобится: ни дождя, ни ветра. Градусника у них не было давно. Держался он на липучках и после очередного ливня улетел в кусты, а заменить все никак не доходили руки. Узнавали погоду в интернете – и то вернее, чем упорно врущий, косой термометр. Сегодня, конечно, смотреть негде, ну и ладно. Небо было чище некуда.
– Все, бывай, – кинула Вовка коту и маминым тоном добавила: – По столам не ходи, на занавесках не качайся.
Яшка только сверкнул на нее из коридора глазищами, и Вовка захлопнула дверь.
По пути позвонила в квартиру на первом этаже, где жила Зинаида Зиновьевна, председательница домового совета. Обычно Вовка старалась с ней не пересекаться. Если вдруг видела у подъезда, то заворачивала за угол и выжидала, а если сталкивалась с ней у лифта, то делала вид, что очень спешит. Болтала Зинаида Зиновьевна без меры, а угодив в ее силки, вырваться бывало непросто. Но сегодня Вовка решилась пойти на жертвы.
– Ой, Владочка, ты, что ли? – защебетала председательница, распахивая дверь.
Пахнуло голубцами, влажными тряпками и псиной. Вылез мастиф Журик, сверкая грустными красными глазами из-под морщинистых век. Был он псом породистым, со всеми документами, сын подарил – так рассказывала Зинаида Зиновьевна, – и звали его на самом деле как‐то очень длинно и неудобоваримо, так что у председательницы он получил кличку простую и короткую. С тяжеловесным видом мастифа она, конечно, совершенно не вязалась, но, судя по флегматичному выражению морды, Журику было совершенно все равно.
– Здрасьте, Зинаида Зиновьевна, – затараторила Вовка, переступая с ноги на ногу. – А что со светом, не знаете? Что‐то давно нет.
Только бы не переключилась председательница на какие‐нибудь квашения-соления, огороды и, того хуже, нарушителей, которые загромождают лестницы велосипедами или топают наверху голыми пятками («Прямо по голове, ну прямо по голове!»)… Вот уж тогда ничем не остановишь.
– Так это, – всплеснула руками Зинаида Зиновьевна, – я уже и в ЖЭК наш ходила, и жалобу написала, все без толку. Ничего не знают, что, когда – непонятно. У меня и без того холодильник слабый, а тут вот оно! Говядину вон отложила сыночку ко дню рождения, думала, заливное сделаю – и на тебе! Плавает все, капает. Пришлось на голубцы порубить, пока совсем не испортилось… Голубцы‐то любишь? Давай-ка я тебе сейчас вынесу, у меня их уже и класть некуда, а без холодильника есть их надо сразу, вон как пахнет – объедение!
– Да ну что вы, Зинаид Зиновьевна, – заболтала еще быстрее Вовка. – Спасибо большое! Только я убегаю. Не возьму, уж простите.
Голубцы Вовка терпеть не могла.
– Тогда на обратном пути заскочишь. Даже не отнекивайся. Всем троим положу.
– Хорошо, Зинаид Зиновьевна, до свидания! – кинула Вовка уже с лестницы.
Ага, конечно. Забежит она.
– Я тебе оставлю, Влада, зайдешь обязательно! – неслось в спину.
Трамвай подъехал быстро, и как раз семнадцатый. Ну вот, теперь до Лёли доберется с ветерком. От школы подруга жила далековато, и после уроков они обычно сидели у Вовки.
И только выудив из сумки кошелек, Вовка поняла, что июнь уже давно кончился, а вместе с ним – и ученическая карточка.
– Ну? – нависла кондукторша, шлепая жирными, как гусеницы, губами. – Прикладывать будем?
Вовка вытянула зацарапанную карту, зачем‐то приложила ее к валидатору, и тот, конечно, загорелся красным.
– Тогда платим, – кондукторша властно протянула руку.
Трамвай погромыхивал, проносясь мимо цветущего парка, а Вовка все думала, как ей быть. В кошельке пусто, наберется разве что пара рублей, карточка кончилась. А пешком до Лёлиного дома – не меньше сорока минут.
– Ну? – наседала кондукторша, оглядывая Вовку презрительным взглядом.
– У меня тут… – Вовка раскрыла отделение для мелочи. – Вот. Понимаете…
– Не платим – значит, выходим, – отрезала кондукторша, ткнув в сторону дверей. – Ну?
Вовке хотелось огрызнуться. Вот тебе и «ну»…
Она покорно вышла в конце парка. В воздухе витал тополиный пух, белые хлопья неслись по асфальту, набивались в стоки. Одуряюще пахло поздней сиренью, скошенной травой и летним жаром. Вовка зажмурилась под солнечными лучами и вдохнула поглубже.
Кондукторша, конечно, грымза – могла бы и не выгонять, Вовка не какая‐нибудь хамская шпана. Ну и ладно! Дойдет, не развалится. Не так уж тут и далеко.
Угол парка Вовка решила срезать. Шла по каемке заросшего пруда, нежилась под теплым солнышком и думала, что, если бы в доме не отключили электричество, не сел бы телефон, помнила бы номер Лёли она наизусть – ни за что бы никуда не выбралась. Так и торчала бы в своем онлайн-дневничке все выходные. И если по дневнику Вовка скучала – столько всего бы уже успела понаписать! – то в квартире даже днем было как‐то не по себе. Странно и одиноко. А тут, на улице – настоящее лето, почти свобода, и еще немного, совсем-совсем чуть-чуть, и начнется новая жизнь. Та самая взрослая жизнь, в которую Вовка так рвалась.
Она зажмурилась и едва сдержалась, чтобы не завопить от восторга.
А потом, чуть не царапнув затылок, прямо над головой прожужжала какая‐то штуковина. В лицо швырнуло пряди, и Вовка едва не взвизгнула.
– Да ты чего?! – закричала она через пруд.
Квадрокоптер снизился над ряской, и паренек перехватил его прямо на лету. Обернулся к Вовке, прищурился и вдруг расплылся в улыбке.
– О, а я тебя знаю!
Вовка так и полыхала. Она терпеть не могла все, что летало. В детстве ей чуть не отрезало палец летающей тарелкой – зашивали в деревенском медпункте, – и тогда ей было не до смеха. Вот и теперь вспомнился красный пластиковый край, острый как бритва, и захотелось наброситься на дурака с кулаками.
– Осторожнее надо! Тут же люди ходят! – крикнула она.
– А тебя… – Парень зашагал ей навстречу, переступая через кочки. Одет он был в беззаботную белую футболку и шорты. У него уже точно начались каникулы. – Тебя же Влада зовут! – вспомнил он. – Точно, Влада!
Вовка надулась, но тут же представила мерзкую пупырчатую жабу и поморгала. Так ее учила не злиться мама. Говорила, что злость уродует и нужно представлять себя со стороны, и чем некрасивее, тем лучше. Немножко отлегло, но выругаться все равно хотелось.
Солнце светило в глаза, над бережком пруда играли кружевные тени, и Вовка не сразу рассмотрела лицо. А когда парень подошел поближе, поняла, что жабу ей можно было и не вспоминать. Покраснела, как первоклашка на линейке, и отступила. Двинуть бестолковому нахалу больше не хотелось.
Это был Илья из бывшего одиннадцатого «А», по которому с ума сходило чуть ли не полшколы. В женском туалете на третьем этаже его именем были исписаны все стены. И в общем‐то, были на то причины: высокий, темноволосый, широкоплечий Илья казался старше сверстников, и взгляд у него был такой хитрый, такой уверенный, что будь он даже пухлым коротышкой – все равно бы всем нравился.
– Вовка, – только и выдавила она.
– Что? – расплылся в улыбке Илья, а Вовка могла лишь пялиться куда‐то ему в грудь, прямо по центру белого футболочного пятна.
– Все зовут меня Вовкой.
– Не может быть!
– А лучше Славиком? – вскинулась вдруг Вовка.
И чего она так разволновалась, как стесняшка последняя?
Школа у них была простая, районная, а уехать Вовка успела всего‐то на одну остановку. Так что и встреча не такая уж и удивительная. Могла бы столкнуться с Ильёй за эти одиннадцать лет в любое время.
Но не столкнулась.
Себя Вовка к воинствующей толпе поклонниц Ильи никогда не причисляла. Даже мысленно. Втрескаться в Илью было легко. Ну и что же хорошего может получиться из человека, которому за свое счастье нисколечко не нужно бороться?
– Если Вовкой – можно, то и Славиком – почему нет? – поддразнил Илья. – Если тебе так не нравятся женские имена.
– Нравятся. – Вовка раздраженно заправила волосы за уши и вскинула подбородок. Нельзя с этим красавчиком давать слабину. Она ему не глупенькая семиклассница, которая даже рта открыть в его присутствии не может. – А моим родителям, видно, нет. Выбирали между Женей и Сашей. А потом еще удивлялись, почему я выбрала себе такую странную кличку.
Илья усмехнулся. Улыбался он кривовато, как будто половина лица его онемела после приема у стоматолога, но это было на удивление симпатично, и Вовка почуяла, как ноет где‐то в груди. Она поскорее кивнула на квадрокоптер.
– А ты, я смотрю, развлекаешься на полную катушку.
– Отец подарил, – кивнул Илья. – На поступление.
Вовка хмыкнула. Ну конечно, у родителей Ильи, наверное, денег – куры не клюют. А ей папа ничего не подарит. Разве что похлопает по плечу и скажет: «Молодца, доча. Так держать!»
– Хочешь, покажу, как работает?
– Спасибо, я уже видела, чуть полголовы мне не снес, – скривилась Вовка.
– Так уж и полголовы. У него лопасти мягкие.
– Я вот как‐то не хочу проверять.
– Ладно-ладно, ты уж прости.
Уши у Ильи как‐то внезапно порозовели. И опять эта косая улыбочка.
– И куда ты? Поступил то есть? – спросила Вовка, заслоняясь рукой от солнца.
– Да в «культурку», – махнул рукой Илья. – Особо не выбирал. А ты?
Вовка чуть не задохнулась. В «культурку»! Ну надо же совпадение…
– И я… – пролепетала она. – То есть… Еще не поступила… Я на вокальное иду, мне еще творческий экзамен сдавать. В среду.
– Ого. Даешь. Вокальное! Это же круть!
– Ну как круть… Не консерватория. Так…
– «Так»… Ты же петь будешь!
Он восхищался так искренне, что Вовка даже удивилась.
– Сокурсниками, значит, будем, – заулыбался Илья.
– Вроде того… – озадаченно протянула Вовка.
– Давай я тебя в ВК добавлю, – Илья ловко перекинул свою игрушку в левую руку, а правой выудил из кармана шорт телефон. – У тебя какая фамилия?
– Да я вообще, – замялась Вовка, – без фамилии.
– Это как?
– Ну, не со своей. Там и имя не мое.
– Ну и ладно. Диктуй.
– И вообще, там отчество.
– А если отчество – то все, писать тебе нельзя?
– А ты писать собрался?
Глупый, конечно, вышел вопрос. Может, и собрался, а может, и нет – в ВК ведь и на всякий случай добавляются. Тем более что они просто-напросто поступают в один универ.
– Могу просто фотки пролайкать, – со смехом предложил Илья.
– Нет, не надо, у меня там их всего две штуки. Я больше в «Инстаграме»* выкладываю.
– Да ты темнила. Давай, говори уже имя-отчество свое.
Вовка выдохнула, зажмурилась и выдала:
– Огнеслава Анимподистовна.
– Что-что? – захохотал Илья. – Аним… что?..
– Анимподистовна. Отчество такое, если вдруг не понял.
– Да понял-понял. – Плечи у Ильи все еще тряслись от смеха, пока он заполнял строку поиска. – Мало тебе прозвища…
Вовка надулась.
– Как хочу, так и называюсь. Паспорт в ВК не спрашивают.
– Молчу-молчу. – Илья примирительно поднял ладонь. – О, нашел. Ну еще бы, ты тут одна такая. Принимай заявку.
Вовка привычно хлопнула себя ладонью по карману и только потом опомнилась.
– Телефон сел. Потом приму. А может, и нет, – раззадорилась она. – Подумаю.
Уши у Ильи все еще краснели, так что робость как рукой сняло. Обычный мальчишка. Такой же, как и другие. Ухмылка эта косая, красивая. А в остальном – ну дурак дураком.
Но про себя Вовка, конечно, улыбалась.
– А вроде пишет, что ты онлайн, – пожал плечами Илья. – Странно.
– Да нет, глючит, наверное. – Вовка вытащила телефон и понажимала кнопку включения. – У нас дома отрубили электричество, я уже вторые сутки как на необитаемом острове. Все село.
– Повезло, – усмехнулся Илья. – Я б не отказался от такого острова. Иногда, знаешь, тянет прочистить голову.
Вовка быстро глянула на его страничку – в строке «Сообщения» висело двадцать семь непрочитанных, в «Друзьях» – девять заявок, да еще и отметки на фотографиях. Досмотреть Вовка не успела, отвела взгляд и посмурнела. Ну конечно, таким, как Илья, целыми днями написывают какие‐нибудь бестолковые девчонки. А Вовке – никто не написывает.
Из необыкновенного у нее – только прозвище, которое она сама же и придумала. Ну, может, еще голос, но какой от него толк… Вот было бы что‐нибудь удивительное… Изумрудные глаза, например, или рыжие локоны. А у нее глаза обычные, серые, и волосы – как солома. Бледная моль, да и только. Нет, папа‐то, конечно, не уставал приговаривать, что дочка у него девица-красавица, но Вовка его особенно не слушала. Для пап любые дочери красотки, хоть без носа, хоть с третьей рукой. Так что его мнение Вовка в расчет не брала.
Был, правда, у нее в девятом классе поклонник – самый настоящий. Тощий, как шланг, таскался за ней хвостиком, так что Вовка окрестила его про себя Крысячим Хвостом. Да и учился он в восьмом, так что какие там могут быть романы.
И когда‐то давно, когда еще не убрали в ВК анонимные мнения, присылал ей какой‐то неизвестный стишки. Вовка гуглила: лиричное – Есенин, а хлесткое и странное – Бродский. Общей темой, конечно, была любовь к Вовке, но кто этот анонимный воздыхатель, она не выяснила, а сам он себя так и не раскрыл. Словом, истории у Вовки были сомнительные и уверенности в себе ей не добавили.
А тут бац – и красные уши. У самого Ильи.
Хотя, может, это у него такая особенность? Всегда уши красные?
Пока Илья рассматривал ее страничку, Вовка вдруг застеснялась и поняла, что больше этого разговора не выдержит. Поговорили – и хватит. Убежать бы и покричать как следует в подушку. Но нет, она же шла к Лёле – у нее дела, вот и отлично! Не стоит демонстрировать свою доступность, будто Вовка готова у пруда этого проторчать полдня.
Она, конечно, могла, но Илье об этом знать было необязательно.
– Ну ладно, я… это… побежала, – выдохнула Вовка.
– Какая у тебя спешка? Лето же!
– Это у тебя лето. А мне еще экзамен сдавать.
– А, точно. Ну, тогда удачно тебе сдать, Огнеслава Аним… – он запнулся и сверился с экраном телефона. – Анимподистовна.
Глаза у него смеялись, и весь он был таким летним, таким счастливым, таким беззаботным, что у Вовки перехватило дыхание. Вот бы весь день так с ним стоять – хоть у пруда, хоть в самом пруду, вообще неважно где. Вовка вспомнила измалеванный туалет на третьем этаже и снова у нее перехватило дыхание. Тот самый Илья – и вот он, рядом с ней. Такой обыкновенный и такой близкий. Как будто и не о нем там стены исписаны.
От Ильи она и правда бросилась вприпрыжку. Увидела семнадцатый трамвай и, снова позабыв про карточку, запрыгнула в последнюю секунду. Кондуктора в вагоне почему‐то не оказалось, и Вовка проехалась зайцем. Только вот о билете она даже и не думала.
– Лёлька, открывай!
Она барабанила в дверь уже с минуту. Звонка слышно не было, сколько Вовка ни жала на кнопку. Но уж стук‐то не заметить вообще невозможно – сейчас сбегутся все соседи.
В кармане вдруг завибрировало. Вовка вздрогнула, схватилась за джинсы и вытащила телефон.
Экран горел. Запоздало заиграла мелодия.
«Неизвестный номер».
Опять.
Глава 3
Рыжая Света
В трубке снова молчали. Все та же тишина: ни дыхания, ни шелеста, ни стука, вообще ничего.
Да что же это за шутники такие?
Вовка раздосадованно ткнула «отбой», и телефон тут же отключился.
Ерунда какая‐то. Он ведь уже давно сел. Вовка не раз пыталась его включить, и все ничего. А тут – будто специально для звонка очухался.
На первом этаже звякнул домофон, стукнула дверь, зашлепали по ступенькам подошвы. Вовка перегнулась через перила и еще издалека увидела Лёлин темный затылок.
– Лёлька, ну наконец‐то!
Она бросилась навстречу подруге, но та, смерив Вовку презрительным взглядом, не сказала ни слова и только вонзила ключ в замочную скважину. За спиной у нее болтался сдувшийся, полупустой рюкзак.
– Лёлька, ты чего? Ты откуда? Я тебя все выходные вызваниваю. И дома у тебя никого, – озадаченно забормотала Вовка.
Лёля дернула головой, и ее ровненькая челка угрожающе закачалась.
– На даче все. Я пораньше смылась, комары заели.
И показала краснющую лодыжку над резинкой носка. Потом опомнилась, вскинула нос и хотела уже прямо за собой захлопнуть дверь, но Вовка ее удержала.
– А мне почему не сказала? Я тебе телефон оборвала. У меня же родители уехали, думала тебя позвать…
– Не знаю уж, что ты там оборвала, – пробурчала Лёля, дергая дверь, – но разговаривать мне с тобой неохота. Еще электричка эта, дышать нечем, потные все. – Она закатила глаза.
– Да я, что ли, в твоих электричках виновата? – удивилась Вовка.
Лёля смерила ее злым взглядом и снова дернула за ручку.
– Что тебе нужно‐то от меня, понять не могу? – мотнула головой Лёля. – Вроде все уже друг другу сказали.
Вовка прищурилась: что сказали? Когда сказали? О чем это она?
– Так, давай-ка спокойно и все по порядку, – предложила Вовка. – Зарядка у тебя есть?
Лёля замешкалась. Брови у нее взлетели вверх, но Вовка не обратила внимания. Почуяла слабину в обороне и распахнула дверь.
Квартиру Овсянниковых – всегда чистую и аккуратную, как и сама Лёля, – Вовка знала как свою собственную. Завернула за угол, в спальню подруги, и на прикроватной тумбочке отыскала зарядник, но тут же нахмурилась.
– Провод не тот. У тебя есть другие?
– Тебе тут магазин электроники, что ли? Тот, не тот… Обалдеть просто!
Лёля и так обходительностью не отличалась – любила сказануть что‐нибудь такое резкое, «честное», любила покомандовать, покричать хорошенько, но все по-доброму, словно бы понарошку, с дружеской, нежной фамильярностью. Но сейчас ее голос был холоднее фарша из морозилки.
– Слушай, очень надо телефон зарядить. Потом сядем нормально… Я тебе такое расскажу! – пробормотала Вовка.
– Понарассказывала уже, мне хватило. Уходи.
Лёля указала на дверь.
– Лёльк, – осторожно протянула Вовка. – Ты чего?
– Да ничего. Сама прекрасно знаешь.
Из-под лямки ее летней маечки выскользнула бретелька. Повисла на угловатом Лёлином плече, и Вовку все подмывало привычным подружкиным жестом поправить ее, но она не осмелилась. Лёлька не просто обижалась, дулась или делала вид, что бесится. Она и вправду злилась. Тонкие губы сжаты, глаза прищурены, коса растрепалась. Она даже рюкзак не успела скинуть – словно сейчас не было ничего важнее, чем выставить подругу из квартиры.
– Лёль, ты скажешь мне, что случилось? – пробормотала Вовка.
– Катись-ка ты к черту, вот что случилось, – выплюнула вдруг Лёля.
Она схватила Вовку за плечи, развернула и хорошенько толкнула в спину. Вовка выскочила на площадку, запнулась и налетела на перила. Дверь захлопнулась.
Такого рукоприкладства Лёля себе обычно не позволяла.
Вовка еще долго стучала, потом сдалась и побрела вниз.
Как‐то странно это все, ну правда же, странно! О каких таких разговорах болтала Лёля? Что такого страшного могла обронить Вовка, а теперь даже не помнить?
И как все по-дурацки складывается, ну в самом деле! Дома нет света, на карточке ни рубля, а лучшая подруга выпихивает за порог, как неродную, да и за что? А может, Лёлин брат знает, что стряслось? Заодно и мобильник у него зарядить можно…
Федя выпустился два года назад и учился, по словам Лёли, «на какой‐то там электротехнике». Квартиру он снимал с друзьями, и Вовка уже давно не виделась с ним. Раньше, когда пересекались в школе, они немного общались. Теперь у Вовки даже номера его не было, но разве это важно, если телефон все равно не работает?
Ни на какие дачи с родителями Федя больше, ясное дело, не разъезжал – слишком уж взрослый, – так что застать его дома кое‐какие шансы были. Другой вопрос – где это самое «дома».
Вовка помнила, что Лёля говорила про улицу то ли Маслова, то ли Масловицкого, а квартира – кажется, шесть. Или восемь. Что‐то четное, это наверняка. А вот дом – шестьдесят шесть, это Вовка запомнила точно. И метро ближайшее тоже.
А вот денег на жетон у нее не было.
На первый этаж Вовка спустилась в задумчивости. Метро не трамвай, зайцем не проедешься. Можно, конечно, перескочить через турникет, как делают ловкие пацаны, но Вовке такой способ не нравился. Ловкой она не была: скорее нос размозжит, чем перепрыгнет. А еще она стеснялась. Вот как так можно – просто взять и перемахнуть, без стыда и совести, наплевав на крики дежурной по станции?
Нет, это не для нее. А что же остается? Свинок-копилок она дома не держала. Никогда не откладывала. Когда было нужно, пользовалась родительской карточкой, а потом выслушивала нравоучения – как важно быть бережливой и зачем это ей, собственно, еще один синий джемпер?..
У окошка консьержки она остановилась. Женщина за стеклом склонилась над кроссвордом: погруженная то ли в слова, то ли в сон. Классическая такая бабушка, округлая во всем – от очков и до локтей. Сколько Вовка у Лёли ни бывала, эту консьержку не видела. Может, новенькая?
Настольная лампа отсвечивала зеленым, и Вовка подумала, что заснуть при таком мутном освещении немудрено.
Она постучалась в стекло, и старушка вздрогнула. Очки съехали на кончик носа, но смотрела поверх стекол она так сурово, что Вовка аж похолодела.
– Простите, пожалуйста, – залепетала Вовка. – Я из двадцать первой. Дверь захлопнула, а кошелек с ключами дома оставила. Родители только вечером будут, а я бы пока к брату съездила, у него запасные ключи взяла… А денег нет… Вы извините за беспокойство, но можно у вас на жетон занять? Я вечером верну, как дверь открою.
Бормотала она быстро и едва соображала, что за ерунду придумывает. Если консьержка не новенькая и прекрасно знает Лёлю, то ничего не выйдет. Вот уж стыда не оберешься… Но попытка не пытка, верно?..
Она переступила с ноги на ногу, покрепче сжимая ремень сумочки. Консьержка отодвинула газету, потянулась к окошку и раскрыла створку.
– Из какой, значит, квартиры? – внимательно спросила она.
Голос у бабушки был странный и с внешностью ее никак не вязался. Она вся такая мягкая, пухлая – как пирожок. И печет такая, наверное, мастерски. А вот голос как будто у девчонки позаимствовала – тонюсенький, чуть не рвется. Словно с детства остался, ничуть не повзрослев.
– И-из двадцать третьей… ой, то есть из двадцать первой, – выдала Вовка.
– Так-так. – Консьержка вытянула из-под кипы книжек журнал в массивном бордовом переплете. – Овсянниковы. Ты, наверное, Ольга.
И глянула строго на Вовку. Словно на экзамене.
– Ага. Лёля, – машинально поправила Вовка.
Ответ консьержке как будто понравился, но она все равно неприязненно сощурилась за толстыми стеклами, оправила зачем‐то очки, которые так и не сдвинулись, и кивнула.
– Хорошо. На жетон дам.
Она выудила из сумки кошелек из узорчатой кожи и принялась в нем копаться.
– А вообще‐то у меня и жетон есть.
Она протянула монетку, как будто проверяя: не обманывает ли девица, правда ли на проезд не хватает? Но Вовка просияла.
– То, что нужно! Спасибо вам огромное!
– Можешь не возвращать, – разрешила консьержка, а потом зачем‐то и добавила: – Он сам вернется.
Вовка хотела переспросить, как это жетон вернется сам, но старушка уже захлопнула окно и загородилась кроссвордом.
Может, показалось?
И только выскочив из метро в чужом районе, Вовка поняла, что опять ничего не продумала. Если не найдет Федю – как вернется назад? Денег на обратный путь у нее не было. Вдобавок нависли тяжкие тучи, зарядил мелкий дождик, заметно похолодало. Вовка уже пожалела, что не накинула куртку. Вот ведь погода! Какое же солнечное стояло утро, а теперь…
Таблички на домах показывали все не то: Плотницкая, Пороховая, Дымченко. Здания мелькали мрачные, будто вымазанные в гари и копоти. Невысокие, в три-четыре этажа, с деревянными балками под косыми крышами – у таких, наверное, и перекрытия деревянные, и печи есть. Мелкая дождевая пыль в воздухе мешалась с сизыми клубами дыма – то ли из труб тех самых печей, то ли от костров, которые вполне себе могли жечь на задворках.
Вовка закашлялась и обхватила себя руками. Темный район, весь какой‐то грязный, присыпанный черной взвесью, провонявший гарью. Зато уж квартиры здесь, наверное, дешевые…
Она подскочила к дамочке с коляской.
– Простите, пожалуйста, вы не подскажете, где тут улица Масловицкого?
Женщина глянула так странно, будто Вовка спросила что‐то непристойное, и пожала плечами. Ребенок в коляске закряхтел, затормошил пеленки (и почему они серые, будто тоже перемазанные гарью?), и женщина склонилась над ним, тут же позабыв о Вовке.
Она решила остановить мужчину под черным зонтом, но он шарахнулся в сторону, не успела Вовка и рта раскрыть. Женщина с увесистыми пакетами даже слушать не стала: опустила голову и засеменила себе сквозь морось дальше.
Вовка пробежала мимо цирковой афишки («Трехголовое чудище, только у нас!»), обогнула витрину с сухоцветами (и кто их покупает, эти мертвые цветы?) и заметила пацана в наушниках. Ждать, пока он отвернется, не стала. Сразу накинулась:
– Ты не знаешь случайно, где тут улица Маслова?
Мальчишка стянул край наушника.
– А?
– Маслова, говорю, улица. Не знаешь, где это?
– Маслищенко есть. И Маслюковича. Тебе кто нужен?
У Вовки голова кругом пошла. Откуда ей знать‐то! Запомнила про масло – и хватит…
– Давай обоих, – попросила она.
– Ну ок, – пожал плечами пацан. – Маслищенко вон там, через перекресток, а Маслюкович – это вон туда и сразу налево.
Натягивая рукава кофточки на кулаки, Вовка побежала вперед, через дождевую мглу. Сгустились сумерки, будто день завершился раньше положенного, а вот вечер все никак не наступал. Фонари еще не зажгли, но даже противоположную сторону улицы рассмотреть теперь было трудновато.
Улица Маслищенко оказалась узким проездом на пять домов. Оканчивалась она пустырем, и Вовка отругала себя за то, что не спросила сразу про дом шестьдесят шесть. Номерные таблички, правда, показывали неизвестно что: дом два соседствовал с девятым, а три – с двенадцатым.
Продрогшая насквозь, Вовка вернулась обратно. Улица Маслюковича выпрыгнула из-за угла в великолепии огней: с ресторанчиками тут соседствовали магазины одежды, электроники и подарков, туда-обратно сновали автомобили, мигали светофоры, а конец дороги терялся в разноцветной мгле. Улица Маслюковича Вовке понравилась куда больше.
Вот только дома шестьдесят шесть она так и не нашла. Пробежала сначала по четной стороне, а потом – для верности – и по нечетной. После шестьдесят четвертого шел сразу шестьдесят восьмой, и дворы у обоих были непроходные, так что вряд ли где‐то позади прятался еще один дом, несправедливо выдавленный с проспекта.
Вовка все же набралась храбрости и расспросила полицейского на перекрестке, но он только свел тяжелые брови.
– Болтать не положено, – отрезал он.
Вовка отступила, испуганная, что полицейский заподозрит ее в какой‐нибудь афере: а ну как отвлекает его, пока подельники прямо под носом лезут в ювелирный? Пришлось вернуться на темную, незаасфальтированную улочку Маслищенко. За что же этого неведомого Маслищенко одарили такой честью – назвать его именем занюханную дыру на краю города?..
Дом шестьдесят шесть Вовка к немалому своему удивлению отыскала по соседству с седьмым. И кто определял эту безумную нумерацию и вешал таблички?..
Подъезд у дома был один-единственный. Под гнутым козырьком болталась, разгоняя ранние сумерки, желтая лампа. На табличке с номерами квартир цифры начинались со ста и заканчивались тысячей, и никаких тебе простеньких «шесть» или «восемь». Домофона Вовка не обнаружила, так что просто толкнула дверь и решила, что с квартирами разберется на месте.
Лифта в подъезде не было, а лесенка вилась узкая, деревянная и выглядывала на улицу витражами. Фонарный свет снаружи причудливо струился зелеными лужицами на половицы.
Квартир оказалось всего ничего: по две на этаж. Вовка решила звонить в каждую – а что поделаешь?
