Buch lesen: «Полый шар»

Анастасия Афанасьева родилась в 1982 г. Окончила Харьковский медицинский университет, врач-психиатр. Работает по специальности в харьковской психиатрической больнице. Стихи, проза, статьи о современной поэзии публиковались в журналах и антологиях: «Воздух», «Новый мир», «Вавилон», «Урал», «ШО», «Textonly», «©оюз писателей», «РЕЦ» и др.

Автор стихотворных и прозаических сборников «Бедные белые люди» (М.: АРГО-РИСК, 2005), «Голоса говорят» (М.: Европа, 2007), «Белые стены» (М.: НЛО, 2010) , «Солдат белый, солдат чёрный» (Харьков: Фолио, 2010).

Выступает также как переводчик поэзии с украинского и английского языков. Изданы книги Олега Коцарева (перевод с украинского совместно с Дмитрием Кузьминым) «Стечение обстоятельств под Яготиным» (М.: АРГО-РИСК, Книжное обозрение, 2009), Ильи Каминского (перевод с английского) «Музыка народов ветра» (Нью-Йорк: Айлурос, 2012).

Лауреат премии журнала «РЕЦ» (2005), Русской премии (2006), премии «ЛитератуРРентген» (2007), шорт-лист премии «Дебют» (2003) и др.

Стихи переведены на английский, итальянский, голландский, украинский и белорусский языки.

молчать, петь, летать

Перед нами воздушная и светлая книга. Все вещи, вошедшие в ее пространство, проницаются светом, сами светятся изнутри, выступают в белизне.

Сердцевина просветления – образ шара. Он светящийся, горящий, полый, подвешенный в воздухе, с ним един автор и все, кого он любит. Он – прозрачный, звенящий, мерцающий, он вертится. В самом герое – шар внутреннего света. Он может обернуться солнцем, сияющим детским лицом, кристаллом в груди.

Новая книга Афанасьевой – это книга полетов. Летают люди, из глаз вылетают ракеты зрения, взлетают буквы, чувства «летят свободным и световым ядром», сам автор готов в любой момент или провалиться или полететь по воздуху, летит мальчик, летят птицы, летит стрекоза и выдуманные небесные вертолеты, женщина спит как летает, летают облака, самолеты, мелкие звери, крупные звери и летающие дураки. Автор – лирический герой расставляет руки и летит, входит в чужой голос и взлетает на крышу.

Я не берусь оценивать вошедшие в книгу переводы с украинского, замечу лишь, что на русском языке эти тексты выглядят естественно и выполняют важную задачу по осуществлению взаимодействия украиноязычной и русскоязычной литератур. Среди переведенных Анастасией Афанасьевой авторов есть поэты как сороковых годов рождения, так и совсем молодые (самый младший, Тарас Федирко, родившийся в 1990 году).

Сегодняшние стихи Афанасьевой все более и более отличаются от страстных, экспрессивных, имеющих достаточно четкий лирический сюжет ее ранних текстов. В них уже не встретить эту бурную, юношескую, перехлестывающую через край эмоциональность, но зато в них появилась какая-то новая просветленная зрелость, смыкающаяся с непосредственным и удивленным взглядом ребенка, и равновесие, превращающее стихотворение в живой, дышащий, гармонично устроенный организм. И, кажется, что перед нами настолько уже самодостаточный поэт, что как-то неловко употреблять по отношению к нему такой эпитет как «представитель поколения «Дебют». Стихи Афанасьевой ускользают из сетки готовых определений, меняясь с каждой новой книгой, и в этих изменениях все более утверждаясь в том собственном, нащупанном Афанасьевой языке, который она развивает. Даже сюжетная линия этой поэзии, характерная для предыдущих книг автора, рассказ «внутренних историй», не обязательно происходящих с самой героиней, но часто зафиксированных от лица «внутреннего наблюдателя», в последней книге практически исчезает, истаивает, проявляется только вкраплениями, как будто Афанасьева со своими стихами добралась туда, куда лестница сюжета уже не дотягивается. И, продолжая апофатическую характеристику поэзии Афанасьевой: уже не просто «представитель поколения «Дебют», не лироэпические сюжетные тексты.

Может быть, продолжатель традиции европейского модернизма? Но и это не совсем корректно. С одной стороны, да, несомненно, но с другой стороны – в поэзии Афанасьевой, как впрочем, и некоторых других современных авторов, модернистская «метафизическая» лирика радикально трансформируется. Я имею в виду то, что в такой поэзии при всей ее метафизичности почти нет культурных аллюзий, архетипов, мифологем, идеологем, как отмечала уже о стихах Афанасьевой Ольга Балла: «Здесь – одни экзистенциалы: жизнь, любовь, смерть. «…» Мир Афанасьевой – мир почти до Адама, – нет, вернее, уже после того, как Адамова эпоха закончилась, исчерпала свой – мнившийся неисчерпаемым – запас имен». И, если можно говорить о каких-то предпочтениях в поэзии и даже собственных стратегиях письма, то мне сегодня близок именно такой тип поэтического высказывания. Ничего искусственного, никаких рукотворных или мысленных идолов в этом новом мире не осталось, люди остались наедине с миром без всяких посредников, и в нем остается только жить и заниматься самыми простыми вещами, например, любить друг друга, петь, летать. Ничего лишнего, «только голый мир, огненный логос». И еще – воздух, земля, вода, огонь, свет, человек, яблоко, любовь, нежность, страх, отчаяние, молчание, белизна, песня.

Если продолжать о том, откуда растут корни у поэзии Афанасьевой, надо называть многих: российскую поэзию 90-х гг. – поэзию «Вавилона», и, конечно, особенно любимых Афанасьевой Ольгу Седакову и Пауля Целана. По признанию самой Афанасьевой, большое значение для ее поэзии имеет также взаимодействие с музыкой, джазовой и академической. Стихотворения Афанасьевой действительно напоминают современный джаз, и ей в высшей мере свойствен интерес современной музыки к тишине, к совмещению звучания и пауз, когда звуки словно бы прорастают сквозь тишину (ср. то, как Манфред Айхер, руководитель известного европейского музыкального лейбла ECM (editions of contemporary music), определил эстетическую программу своей деятельности: «Лучшие звуки после тишины»). Песнь и молчание постоянно появляются в стихах Афанасьевой. Этот «разговор молчанием» подчеркивает и внешнее тяготение к минимализму в стихах Анастасии, отсечение всего лишнего, минимум метафор и эпитетов, разбивка стиха паузами. Подобные художественные приемы напоминают нам одного из значимых для Афанасьевой авторов: Геннадия Айги, для которого мотивы пения и молчания и мотив белизны были одними из ключевых. Одно из моих любимых у Айги:

 
боярышник – при пении молчащий
как бог молчащий – за звучащим Словом
 

(Г. Айги)

В «Поэзии-как молчании» Айги писал: «Молчание – как «Место Бога» (место наивысшей Творческой Силы)». Соответствующий же цвет – белизна.

Афанасьева пишет:

 
Красное дерево в поле
Желтые городские клены
Круглые коричневые каштаны
Молчанием говорят со мной
И я отвечаю – вместе с хором,
Который все поет:
 
 
«…»
 
 
Поем в молчании
 
 
Громко молчим
 

Поэзия для Афанасьевой – это давание слова самим вещам, и здесь мы, конечно, вспоминаем Хайдеггера, писавшего о «превращении речи в почти потаенно журчащий песенный отголосок несказанного сказа».

В близком к этому смысле Афанасьева пишет:

 
неявная речь
из глубины яви,
 
 
об одном,
единственно важном,
том самом
 

Или

 
По ту сторону яви
Тоже существует песня.
 

Иногда эти стихи кажутся парадоксально-неожиданными, иногда – вдруг – оборачиваются чем-то с детства знакомым. Вот колдовское, народное, сказочное заборматывание:

 
Что движет все,
что движется,
 
 
Что слышит все,
что слышится,
 
 
Что видит все,
что видится.
 

Свободный стих у Афанасьевой соседствует с ритмизованным и рифмованным, они легко переходят друг в друга. Так, например, иногда изнутри свободного стиха вдруг пробивается вполне четкий ритм, и философское стихотворение легко переходит в детскую песенку или считалку.

Новые стихи Афанасьевой – это своего рода медитации. Иногда – в прямом смысле слова: в зеленом видится ящерка, созерцание объекта приводит к осознанию тождества с объектом:

 
Я смотрю на клен и становлюсь кленом;
Я смотрю на себя и становлюсь собой
 

В привычном и повседневном видятся всевозможные чудеса. Анастасия Афанасьева не ищет каких-то специальных поэтических тем, материал для стихотворений ей в изобилии поставляет мир, в котором она живет, и собственные органы чувств. Любая мелочь может стать поводом для поэзии, потому что все мелочи, если правильно на них посмотреть, удивительны. Кто-то идет, указывает на что-то рукой, и из этого рождается стихотворение. Или – открытие двери – но не просто открытие, а «наповал». Афанасьева смотрит на мир с удивлением: в этом удивлении перед нами предстают странные двуногие существа – люди, равно как и насекомые, и явления природы. Об этом чуде в повседневном, об удивлении подлинно простым вещам пишет Афанасьева:

 
Как тут не распластаться, как не оглохнуть,
как не упасть без воли к сопротивлению
перед тем, что так повседневно?
 
 
Бывает ли что-нибудь удивительнее
просыпающегося человека, страннее
падающего снега,
 
 
…
 
 
Есть ли что-нибудь, достойное вздоха или удивления,
 
 
кроме подлинно простой вещи?
 

Вещи увидены первозданно, и потому становится странным язык, в котором они как-то называются, и кто, спрашивается, их так называет?

 
Как пролетают толстые белые хлопья
 
 
Кто называет
Их облаками?
 

Весь этот странный мир окрашен чувствами доверия и открытости, беззащитности и готовности предстоять. В этом мире бытие – значит свобода, свобода – значит поэзия; это воздух, мир наполняющий, проникающий между словами. Зрение в этом мире – это способ обнимать вещи, слух – способ обнимать звуки. В этих стихах часто ставятся разнообразные вопросы:

 
Отчего мой вопрос – то же, что и ответ?
Господи, сколько мне лет?
Почему я – и зрелость, и детство?
 
 
Почему моя радость больше меня?
Почему она произошла от огня?
 

Вопросы эти детские, наивные, и – философские. В них есть что-то от древней досократической мудрости – и первозданность впервые открываемого мира. Наивность и мудрость здесь сходятся, как детство и зрелость. Самые абстрактные вещи в стихах Афанасьевой в том самом детском взгляде становятся цветными, плотными, осязаемыми. Внутри вещей живет правда, жаждущая быть названной. Поэт предстоит этой правде, которую являет поле, подсолнух, шмель. Очень много солнца, много воздуха, много тишины, много странности.

Не так часто бывает, когда затрагивающая важнейшие вопросы человеческого бытия поэзия одновременно оказывается столь же легкой и ненавязчивой, как современная джазовая импровизация. Должно быть, и стихи, как люди и камни, становятся легче «за счет отсечения лишнего – до абсолютной правды».

Алла Горбунова

Комедия луча

Молчание

1

 
В самом что ни на есть зеленом
Видится мне ящерка
Бег ее – немыслимый, кочевой
 
 
Я смотрю на клен и становлюсь кленом;
Я смотрю на себя и становлюсь собой
 
 
Какие странные проходят существа мимо!
С круглыми головами, на двух ногах
Эй, говорю, люди, шестикрылые серафимы
Отпускаются и летят, как мысль: на словах
 
 
Ходят двуногие и поют о том, что ничего своего,
Только голый мир, огненный логос
И песня взмывает тем выше, чем хоровой
Смиреннее звучит голос
 

2

 
Что это у него?
То ли ключ, то ли ключ
Он оставляет следы позади себя
Прозрачные
Невесомые
Тут же исчезающие
 
 
Как исчезают эти следы?
Так, будто в воздухе мерцают частицы,
Которые видно,
Если смотреть вне фокуса
 
 
Так, будто частицы эти
Ожили и увеличились
Вспорхнули
И вспыхнули
 
 
Исчезающе
 

3

 
Идут они вдвоем
Издалека – будто шляпа одна на двоих
И походка едина
Легка
 
 
Вот как идут они
Неотличимые
Неразделимые
Глубоко сердечные
Нежные
 
 
И куда так указывает его рука,
На что так указывает его рука,
Если впереди – ничего, кроме песка
И непреодолимая река?
 
 
И как она согласно кивает ему,
Какому жесту она так согласно кивает?
 
 
Как они понимают,
Откуда знают?
 
 
Невозможно единые
В своем смирении
 
 
Всевозможно живые
В своем стремлении
 
 
Как он указывает,
Как она видит?
 
 
Тихие-тихие
Как дети или старики
 
 
Смотри, смотри! (Взмывает рука)
Порхает воздух над берегом реки
 

4

 
Открой! Нужно дверь распахнуть,
Будто окно: сильно и – сильно
 
 
Чтобы воздух ворвался,
Но не один:
Со всеми запахами улицы,
Квартир, свалок, текущей осени,
Предстоящей водной зимы,
Будущей весны,
Зенитного лета
 
 
Распахни мне дверь так,
Как стреляют из дуэльного пистолета:
 
 
Благородно,
С чувством,
С расстановкой,
Наповал
 

5

 
Я хочу того, чего не могу хотеть
Я вижу то, чего не могу видеть
Я слышу то, чего не могу слышать
Я трогаю то, чего не могу трогать
 
 
Могу – выдумка, не более
Странная граница, без которой никуда
Не возможно
 
 
Так и хочется расчертить:
Палочка, черточка, нолик
За бордюром мама не разрешает гулять,
Во дворе только
 
 
А свобода есть
Она там,
Где молчащая основа слова
Вздувается пузырями, холмами, домами, людьми
 
 
Она там,
Где черта начинается и сжимается в точку
Она там,
Где доверие раскрывается внутригрудным цветком
 
 
Свобода есть человек
А человек – есть
 

6

 
Стараясь ящерицу ухватить за хвост,
Я упал с высоты своего роста
В осеннюю траву. Рот мой землей набит,
Разбита губа
 
 
Отчего я так счастлив, Господи,
Будто Майлза Дэвиса звучит труба?
 
 
Отчего, валяясь на тихой земле,
Никого и ничего не поняв,
Я ловлю ртом порхающие искорки,
Весь день своим существом обняв?
 
 
Отчего у меня из глаз вылетают ракеты зрения,
А в уши встроены пленочки слуха?
 
 
Отчего я лежу на земле, будто в воде и воздухе вместе,
Отчего мой вопрос – то же, что и ответ?
Господи, сколько мне лет?
Почему я – и зрелость, и детство?
 
 
Почему моя радость больше меня?
Почему она произошла от огня?
 
 
Господи, посмотри на меня:
Видишь?
 
 
Меня нет,
Ибо есть только то, что больше меня
 

7

 
Ящерка бежит по траве,
По берегу, по горе, по реке,
По воздуху, по облаку и по слову,
По маленькой запятой.
 
 
Ящерка становится солнцем —
И светит собой
 
 
Ящерка, солнышко,
Я – не такой,
Но все же – такой.
 
 
Жаркое, желтое,
Упади в мою голову,
Ибо я – твой.
 
 
Я слышу:
Майлз Дэвис размахивает небесной трубой
 
 
Разламывается воздух,
Распахивается – и
 
 
Свобода!
 
 
Красное дерево в поле
Желтые городские клены
Круглые коричневые каштаны
Молчанием говорят со мной
 
 
И я отвечаю – вместе с хором,
Который все поет:
 
 
«…»
 
 
Поем в молчании
Громко молчим
 
 
Молчим