Авторы: Коробейникова Ирина, Пипкова Татьяна, Богданова Вероника, Игнатюк Елена, Камушкова Мария, Светличная Марина, Власов Антон, Войтович Михаил, Полещикова Елена, Ащеулова Антонина, Хлопкова Лариса, Патов Сергей, Горецкая Татьяна, Юкина Юлия, Преснякова Наталья, Нагибина Светлана, Маклашевич Светлана, Шишина Цветана, Яблоновская Ольга, Шахова Тамара, Игнатенко Иван, Устинова Виталина, Незамайков Григорий, Ильницкий Игорь, Вахтомина Анастасия, Загоруля Татьяна, Олейник Анна, Бажина Ольга, Левина Елена, Ларюшина Елена, Никитина Валентина, Белоусова Елена, Пчелинцева Вера, Шевченко Марина, Козка Ольга, Авраменко Ирина, Адлер Наталья, Олизар Ольга, Кречмер Алла, Куат Жанна, Шевчук Ирина, Трусова Надежда, Петров-Жеребченко Денис

Редактор Ирина Коробейникова

Дизайнер обложки Ксения Алексеева

ISBN 978-5-0062-4846-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Слово к читателю

Дорогие наши читатели! Приветствуем вас на страницах четвёртого ежегодного альманаха – официального издания Международного Союза русскоязычных писателей!

Наш писательский Союз молод и многонационален, он объединяет авторов всех возрастов и национальностей, живущих в разных странах и континентах, пишущих на русском языке, с одной лишь целью – нести русское слово читателю!

2024 год объявлен годом великого русского писателя Александра Сергеевича Пушкина, которому 6 июня исполняется 225 лет со дня рождения. При выборе названия альманаха не было разногласий, и мы взяли за основу слова из гениального стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»

Современный русский литературный язык начался с Пушкина. Это он сблизил литературный язык и самобытную народную разговорную речь. Пушкин превозносил богатство, выразительность, гибкость русского языка, ведь именно они позволяют каждому талантливому литератору творить настоящие шедевры. Именно благодаря таланту Пушкина русский язык поднялся до уровня великого национального и мирового языка.

Альманах знакомит читателей с лучшими произведениями членов нашего писательского Союза, который выступает и борется за чистоту русского языка, следуя завету великого Пушкина «чувства добрые лирой пробуждать…»

Ирина Коробейникова —

президент Международного Союза русскоязычных писателей

Ольга Олизар
Беларусь

Сколько нас?

Сколько нас? Много! И все хороши!
У каждого стиль и у каждого почерк,
А общее то, что всегда от души
Мы пишем стихи и рассказы, и очерк.

А общее то, что всегда из глубин
Мы вытащим самые тёплые чувства
Для тех, кто обижен. Для тех, кто один.
Для тех, кому радостно и даже грустно.

Мы знаем, как свить удивительный слог,
Собрать по крупинкам красивое слово,
Связать одеяло из ласковых строк
Для каждого сердца. Для каждого дома.

У нас не бывает прошедших времён,
Нам возраст давно уже не показатель.
Ведь каждый писатель и жив, и силён,
Пока в него верит любимый читатель.

Я, быть может, не самая лучшая мама

Я, быть может, не самая лучшая мама
Или просто отсталый во всём человек.
Я, признаться, детей понимать перестала
И всю ночь не смыкала от этого век.

Как они говорят! Да какими словами!
Я прислушалась – кругом идёт голова.
Оттого, одарив их вчера словарями,
Наказала прочесть всё от А и до Я.

До чего неприятны черты сокращений,
До чего некрасива корёженность слов
И безликая почва простых предложений,
Перенятая пылью с чужих языков.

Неужели у нас своего не осталось?
Да неужто с прекрасным оборвана связь?
Нам от гениев слова в наследство досталось
То, чего в суматохе нельзя потерять.

То, что свято хранится на книжных страницах,
Что без устали дышит в поэмах, в стихах —
Это русская речь, коей надо гордиться
И с особою лаской нести в голосах.

Пусть я буду не самая лучшая мама
Или даже отсталый во всём человек,
Но украденных слов чёрно-белая гамма
Не коснётся моих поэтических век.

Вяжет тонкое кружево новый рассвет

Вяжет тонкое кружево новый рассвет,
Тянет нить из осенних желтеющих рук.
Я роняю в красу его тёплый привет,
И он тут же мне свой открывает сундук.

В сундуке вижу я наступающий день,
Он совсем ещё юн от макушки до пят.
Нет ни ссадин на нём, ни разбитых колен,
Только сердце грохочет, да щёки горят.

Что он мне принесёт? Может быть, ничего.
Может быть, огорчит пустотою страниц,
Но надеюсь на чудо, ведь осень в него
Пролила свои краски, не зная границ.

В тишине сундука, предвещая рассвет,
Юный день смастерит мне красивый наряд.
Я надену его аккурат под обед,
Когда листья, кружась, над землёй полетят.

Когда ветер взмахнёт надо мною крылом,
Когда чьё-то дыханье коснётся плеча.
А пока что рассвет… Я сижу за столом
И вдыхаю горячий рябиновый чай.

Мне, наверное, в творчестве надо взять паузу

Мне, наверное, в творчестве надо взять паузу
И уехать на время из этого города.
В идеале – вернуться к горячему августу,
Чтоб подальше, подальше, подальше от холода.

Взять с собою в карман только самое лучшее,
Положить в чемодан только самое светлое:
Сарафан с элементами жёлтого кружева
Да любимый костюм цвета белого-белого.

Но к ушедшему августу поезд не катится,
И в обратном порядке дорога не стелется.
Мне, как будто жалея, советует станция:
«Оставайся, родная, и всё перемелется.

Или прыгай в вагон уходящего поезда,
Завтра будешь объята ноябрьской свежестью…»
Я всё дальше и дальше от этого города,
И один на один с нерастраченной нежностью.

Пролетают месяцы и годы

Пролетают месяцы и годы,
Но звучит девиз календаря:
«У природы нет плохой погоды».
Нет плохой поры, плохого дня.

Каждая пора звучит как песня,
В каждой песне лучшие слова.
Если печка просит: «Сядь, погрейся!»
Значит, за окном у нас зима.

Значит, с неба падают снежинки,
Всё вокруг укрыто серебром,
И петляют узкие тропинки
К каждому порогу, в каждый дом.

Если стало в воздухе теплее,
Значит, просыпается весна,
И летят по парковой аллее
Птичек перелётных голоса.

Если пахнут улицы жасмином,
Значит, ходит лето босиком,
И луга зелёным палантином
Смотрят в душу белых облаков.

Если всё залито акварелью,
Значит, тянет осень свою нить,
И рябина всем по ожерелью
Обещает к снегу подарить.

И опять застонут дымоходы,
За порою явится пора.
«У природы нет плохой погоды» —
Так звучит девиз календаря.

Вероника Богданова
Россия

Увидеть ангела

Женька Шнурков рос у бабушки в деревне и родителей не помнил. Когда-то очень много, по мнению мальчишки, лет назад его привезла в скромный деревянный домишко у озера незнакомая тётенька с неулыбчивым лицом. Она поставила у порога небольшой чемоданчик с Женькиными вещами и, испытующе оглядев бабу Клаву, сообщила:

– Вот ваш Евгений Евгеньевич. Не обижайте его, он и так много повидал из того, что детям видеть не положено. А мы вас будем навещать.

– Навещайте, чаво уж, – согласилась бабушка, а тётенька, уже переступая порог, словно торопясь избавиться от чужого мальчика, строго отрезала:

– С проверками.

И потекли похожие друг на друга дни, которые отличались, разве что, из-за сменяющих друг друга сезонов. Неизменным было одно: и зимой, и летом баба Клава каждый вечер зажигала в уголке перед какими-то картинками (потом Женька узнал, что они называются «иконы») свечку и, глядя на изображённые на них диковинные отрешённые лица, что-то тихонько шептала, легонько касаясь пальцами лба, фартука прямо посередине живота и поочерёдно плечей.

– Что ты делаешь, ба? – спрашивал тогда Женя, и та отвечала:

– Молюсь, чтобы тебя твой ангел-хранитель не забывал. Он у тебя сильный, однажды крыльями тебя от страшной беды укрыл.

Эта бабушкина фраза об ангеле-хранителе накрепко засела в Женькиной вихрастой голове. Что за беда случилась в его крохотной шестилетней жизни, он не помнил. Милосердная память похоронила где-то в глубинах сознания картину смерти его матери от рук озверевшего от пьянки отчима. Изверг тогда просто не заметил скорчившегося в уголке у раскладушки трёхлетнего пасынка, а то и его бы постигла участь несчастной женщины…

Потом мальчика привезла в деревню к бабушке представитель отдела опеки: та самая тётенька со строгим лицом. И стала баба Клава для Женьки Шнуркова и мамой, и папой, и воспитателем в одном-единственном лице.

Глядя долгими зимними вечерами в тёмное окно, за которым расстилалась гладь покрытого толстым слоем льда спящего озера, мальчик мечтал об одном: хотя бы раз наяву увидеть настоящего ангела-хранителя…

Однажды Женька проговорился об этом своём желании бабушке. Она странно посмотрела на него, вздохнула, потрепала по светлым непослушным волосам и тихо сказала, прижав к своему тёплому, мягкому боку, пахнущему хлебом: «Увидишь, милок. Обязательно увидишь…»

Ближе к весне, полноводной и яркой, Женька начал подолгу гулять на поляне у озера, у самого края деревни, где частенько собирались ребята постарше. Он потихоньку наблюдал за их шумными забавами, думая о том, как здорово было бы, если бы мальчишки приняли его в свою компанию.

Но, увы, деревенские прогоняли Шнуркова. Правда, беззлобно, но всё равно Женьке было обидно, и он даже плакал иногда, прячась в тёмной комнате от бабы Клавы. А вдруг рёвой-коровой обзовёт? Мальчишки ведь не плачут! Откуда-то Женя это знал точно.

Как-то раз в конце марта парнишка увидел, что старшие гоняют по берегу озера крошечного щенка. Тот едва стоял на разъезжающихся лапах, смешно повизгивал и пытался спрятаться от мучителей. Но они неизменно догоняли его и бросали всё дальше от кромки берега на ноздреватый весенний озёрный лёд.

– Отпустите его! Зачем вы так? – попытался Женька вступиться за щенка, но самый взрослый из ребят, жёстко оглядев мальца, бросил сквозь зубы:

– Отвали, а то следом за псиной отправишься!

И Женя «отвалил», чувствуя приближение предательских слёз… Ему больше не хотелось, чтобы ребята приняли его в свой круг.

Ближе к вечеру жестокая игра надоела пацанам, и они разошлись по домам. Только щенок остался где-то у озера: Женька услышал его внезапно усилившийся жалобный тоненький визг и кинулся на улицу в чём был, даже не накинув курточку.

Вечерний мартовский воздух обжёг холодом. Но ещё сильнее обжёг душу мальчишки крик маленького пёсика, барахтавшегося вдали от кромки берега в тёмной полынье подтаявшего весеннего льда. Женька увидел это и понял, что взрослые ребята оставили щенка умирать…

Шнурков заметался вдоль берега, сердце его бешено колотилось, а в голове билась единственная мысль: «Ну, где же ты, ангел-хранитель? Вот же подходящее дело для тебя: щенка спасать! Утонет ведь!»

И вдруг Женька замер, осознавая, что он здесь один, и на помощь никто не придёт. Тогда он решительно крикнул: «Врёшь! Не утонет!» – и двинулся вглубь озера по тёмному льду навстречу скулящему из последних сил собачьему малышу…

Лёд издавал угрожающий треск и подавался под шагами мальчишки. Когда щенок замолчал и только едва царапал коготками передних лап по крошащейся ледяной кромке, не в силах больше держать продрогшее тельце на поверхности воды, Женька лёг и пополз, почти не чувствуя холода и повторяя, как заклинание: «Не утонет!»

…И вот уже озябшие руки тянут из тёмной пропасти кажущегося отчего-то невероятно тяжёлым щенка, автоматически прижимают к груди, и тёплый собачий язык облизывает Женькино лицо и всё-таки хлынувшие из глаз слёзы…

В последний момент Женька ловит чей-то взгляд прямо из озёрной глубины. Взгляд решительный и немного испуганный, глаза синие, лицо бледное в ореоле светлых встрёпанных волос.

«Так вот ты какой, мой ангел-хранитель!» – думает Женька, не узнавая себя в отражении, и теряет сознание, но перед этим крепко-накрепко прижимает к груди вытащенного из ледяного плена щенка…

В этот вечер баба Клава дольше обычного стояла в углу перед иконами. Врач сказал, что всё вроде бы обошлось. Только бы Женька не простудился: завтра проверка из опеки нагрянет. Та самая тётенька с неулыбчивым лицом…

А сам щенок, получивший незамысловатое имя Шнурок, спал, обогретый и накормленный, в корзинке от бабушкиного вязания возле кровати юного хозяина. Во сне у собачьего малыша чуть подрагивали лапки: ему снилось, что он радостно бежит по зелёному лугу следом за своим личным ангелом-хранителем: встрёпанным белокурым мальчишкой с ясными, как весеннее небо, голубыми глазами…

Свеча

Не гаси свечу – пускай догорает,
Истекая воском, словно слезами.
Мы не выдержали главный экзамен,
Оттого теперь любовь умирает.

Умирает, не успев опериться…
А гнездо уже – смотри! – опустело,
И кричат теперь над ним оголтело
Ей чужие, чернокрылые птицы.

Жаль, не спрятаться – от них нет спасенья,
Налетели – заклюют, не иначе…
А свеча пускай над нею доплачет,
Пережив на пять минут воскресенье

И кровать закапав у изголовья…
Воск другая соскоблит. Будет злиться…
На траве – недвижны – чёрные птицы,
Отравившиеся мёртвой любовью…

Осень пишет акварели

Сентябрь. Осень пишет акварели,
И краски, чуть размытые дождём,
Сперва пылали, после – присмирели
И никого кострами не согрели,
А мы с тобой решили – переждём.

И что же? Мы, конечно, переждали,
Пока поблёкнет красок торжество,
Раздвинутся зиме навстречу дали,
А нам листвы фальшивые медали
Достанутся. И больше ничего…

Позволь, чего же мы с тобой хотели?
Поверили в иллюзию тепла?
Её рассеяв, листья облетели,
Лишь в памяти пылают акварели,
Что осень ненадолго создала…

Ты мой октябрь, мой листопад из мыслей

Ты мой октябрь, мой листопад из мыслей,
Скользнёшь по сердцу лезвием дождя,
Что ниспадает из небесных высей,
Холодной болью душу бередя.

Откуда боль? Ведь души бестелесны,
Неуловимы, как дыханья пар?..
Жаль, на деревьях листьям стало тесно,
И в гнёздах не осталось птичьих пар.

Нет ничего, что мне могло б напомнить
В осенний день то летнее тепло,
Которым ты хотел мой мир наполнить.
Увы, оно сквозь пальцы утекло,

Не зацепившись паутиной нежной
За твой прощальный августовский мёд…
Ты – мой октябрь… Ты мыслей безутешных
Осенний дождь…
Кто любит – тот поймёт…

Прощай, октябрь…

А осень обессилела слегка
И поддалась опустошенью… Листья,
Что наряжали кроны в шубы лисьи,
Чтоб мир осенний золотом сверкал,

Сегодня покидают не спеша
Пропитанные влагой ветви-руки…
Деревья в предвкушении разлуки
Трепещут. И испуганно душа

Теряет веру в счастье, между строк
Слова любви прощальные читая…
Дописывает, в вечность улетая,
Сонет осенний золотой листок,

Как он сверкнул, последний, сквозь туман
Обманным бликом солнечного света!..
Октябрь, прощай! Ты славным был поэтом,
Но суть твоя – забвенье и обман.

На пепелище брошенной души

Меня так неожиданно и больно
С размаху окунули в нелюбовь,
И выгорело сердце до краёв…
Теперь ещё бы в голову – контрольный,

Чтоб обнулить к началу всех начал,
Чтоб горестные мысли обесточить,
Опустошив безжалостные ночи…
А где же выстрел? Он не прозвучал.

…На пепелище брошенной души
Некстати бродят выжившие мысли,
Как будто кто-то из бездонной выси
Пытается костёр разворошить,

Раздув из искры пламя… Но к чему
Любовь реанимировать, ответьте?
Отсутствие её больнее смерти,
Чернее погружения во тьму.

…На пепелище брошенной души
Раз побывав, вернуться не спеши…

Из нейросетей

Где-то за окнами сонной квартиры
Снег новогодний летит не спеша,
И в цифровом растворяется мире
Чья-то аналоговая душа.

Порабощают её нейросети,
Лайки ВКонтакте ей ставят с ленцой…
Скоро двенадцать… А старый кассетник
Ей подтверждает, что жив Виктор Цой.

На этажерке – обычные книжки,
Ламповый телик забыто пузат…
Может, она устаревшая слишком
И как-то раз повернула назад

Там, где рванули в иную эпоху
Цифропоклонники разных мастей?
Только душа – до последнего вздоха!
Рвётся на волю из нейросетей.

Пока жива надежда…

Тебе говорили, что вера умрёт и любовь,
А выживет только надежда. Ведь ей уготовано
Последней уйти, в кандалы ожиданий закованной,
Ни с кем не деля пустоту одиноких веков.

А так ли надежда – без веры, пустая – нужна?
А так ли она – без любви – несомненно спасительна?
И так ли, ответь-ка мне, участь её упоительна:
Испить нашу боль человечью – до самого дня?

…И всё же когда на закате звезда в небесах
Затеплится робко среди черноты подступающей,
Ты примешь её за надежду и спросишь: «Жива ещё?»
И ветер почуешь в опавших давно парусах…

Михаил Войтович
Россия

Молитва

Простишь ли нас, Боже,
За ложь и притворство,
Бездарные годы,
Забитые поры,
Забытые крылья,
За маски под кожей,
Беспечность и чёрствость,
За мёртвые воды,
За стены и шоры,
Тоску и бессилье?

Простишь за сомненья,
Враждебность и подлость,
Дорогу без веры,
Решётки и клетки,
За чёрные думы,
За самомненье,
Ничтожность и гордость,
Лукавство без меры,
За плётки и метки,
За пафос наш шумный?

Куда же нам деться
От горя и страха,
От лжи вездесущей,
Печали всеядной,
От лени и злобы,
Разбитого сердца,
От тлена и праха,
Соблазнов зовущих,
Завистливых взглядов,
Проклятия рода?

Позволь нам умыться
Твоими слезами,
Твоею любовью,
Пройти тихим утром
Росой предрассветной
И помолиться
Под небесами
С утраченной болью,
Улыбкою мудрой,
С надеждой заветной.

Так дай же нам, Отче,
Мечту и прощенье,
Дай мирного неба,
Понятных желаний,
Свободу и счастье,
Спокойные ночи,
Дай веру в спасенье,
Душистого хлеба
И сил осознанья,
Что всё в нашей власти…

Тетрадь жизни

Душа и сотворённое добро —
Вот только то,
Что вместе с нами
Пересечёт границу смерти,
А жадный пылкий ум и жар желаний —
Презренное напрасное ничто
В пустом незапечатанном конверте.

Туда с собой не взять
Ручную кладь,
Богатств и славы тлен
И почестей блестящую телегу.
Всё человеческое кончится ничем,
Но чем будет исписана тетрадь,
Там, за чертой, предъявят человеку.

Пишите в ней легко
Бестрепетной рукой,
Не сотворив себе кумира,
Без зависти, обид и злости
В густом тумане суетного мира,
Но с правом на заслуженный покой
На персональном неминуемом погосте.

Наполните кувшин души
Добром хотя бы на аршин,
Хотя здесь не бывает меры.
Пусть льётся через край живительная влага,
Источник горний милости и веры;
Дойти до тех сияющих вершин —
Необычайная духовная отвага.

Творите бескорыстные дела,
Куда б дорога ни вела,
Куда б ни устремлялся взгляд
На каждом повороте и развилке.
Нам, смертным, не дано отыгрывать назад,
Но можно сохранить хоть чуточку тепла
В Его бездонной удивительной копилке.

А если в эту чашу до краёв
От нас польётся общая любовь,
Любая капля сотворённого добра
Вернётся к нам сполна на том и этом свете,
Свет озарит мрак смертного одра,
Запечатлев в моменте нескончаемых слоёв
Всю жизнь на вечном несмываемом портрете.

Наперегонки с собой

Я бродил по радуге
Налегке,
Я пускал кораблики
По реке,
Строил замки вздорные
Из песка,
Держал дуло чёрное
У виска,
Я писал незримые
Письмена,
Мерил тени длинные
Нитью сна,
Наполнял все комнаты
Светом звёзд,
И черпал половником
Море слёз,
Бисером расписывал
Помело,
Ночи переписывал
Набело,
Я искал задумчиво
Стёртые следы,
На рассвете сумрачном
Ждал беды,
Летал птицей раненой
В небесах,
Взвешивал страдания
На весах,
Шёл путями ложными —
Кто поводыри?..
Знаками дорожными
Метил пустыри,
Зверем пёр безбашенным
Напролом,
Прятал тайны страшные
Под крылом,
Прорастал побегами
Из земли,
Сломанными ветками
Ворошил угли,
Пожинал растерянно
Урожай добра,
И ловил утерянные
Юные ветра,
Открывал доверчиво
Двери на заре,
Раздавал застенчиво
Солнце детворе,
Гнался я мучительно,
Нищий и босой,
За мечтой несбыточной
Быть самим собой.

Художник

Художник всегда одинок —
Отшельник, безумец, король.
Выносит на холст свою боль —
Привычный терновый венок.

На кончике кисти война —
С собой, за любовь, против всех
И дар, как мучительный грех, —
Рождённая страхом вина.

Уже оглашён приговор,
Мольберт – раздвижной эшафот,
Ключи от чудес и щедрот
Без стержня, корней и опор.

В палитре – всё буйство огня,
Безудержный красочный взрыв…
Мгновеньем великим застыв,
На новый круг выйдет Земля.

Святой и мучительный труд —
Вплетать светотени в ткань,
Мольбой маскируется брань:
Избавь меня, боже, от пут!

Но снова сквозь слёзы и пот,
Через мозоли и кровь
Он кружево тонких слоёв
На грубый свой холст нанесёт.

А там, над коврами полей,
Держа в безупречности строй,
Прямой совершенной стрелой
Клин белых летит журавлей.

Посредством тех сочных мазков,
Что вводят нас в трепетный транс,
Художник даёт людям шанс
Провидеть задумку богов.

12 3 4 5 ...11 Weiter

Weitere Bücher von diesem Autor

Text

Виктория Палагичева

Время посадить дерево. Сборник поэзии и прозы