Buch lesen: «Я вернусь к тебе, милая!»
Глава 1.
Когда замечталась о нем третью ночь подряд, я встала с дивана и подошла к окну. Ночь была лунной, пролетела летучая мышь, где-то залаяла бродячая собака. Странно, ведь так нежно я о нем не страдала уже целый год, с тех пор, как без вести пропал, уехав со своей невестой.
Невеста была красива, как сказочная царица. Только что звезда во лбу не горела и месяц под косой не блестел.
Я натянула тёплое, вязанное мамой платье цвета сирени. Тихонько прошла, почти не касаясь босыми ногами ледяного пола. В прихожей обула прохладные кеды, которые пробудили во мне желание их выбросить эту резиновую подделку, и вышла из дома, по пути к калитке погладив старую собаку.
Как упоительны в России ночи весной. Как легко и быстро я дошла до его дома через темную грунтовую дорогу, по которой даже машины по ночам не проезжают, только коты шныряют, сверкая глазами. Не было надежды никакой идти туда мимо старой школы, мимо вновь построенных двухэтажных коттеджей на месте нашего старого детского сада, куда мы вместе за ручку ходили.
Вот на этом месте мы стояли возле дороги, дожидаясь взрослого человека, который переведет безопасно.
Он оказался поверхностным и неверным. Я – верная, а он просто пользовался моей добротой и искренней привязанностью. Он мог жить без моих поцелуев, а я? … Я не могла. Мне хотелось целоваться и по сей день хотелось только с ним быть. Я любила.
Ну почему он меня не ценил? Даже не подумал обо мне, когда возвращался со своей писаной торбой. Он с нее пылинки сдувал при всех наших друзьях и как достижением хвастался. Смотрите все, какая у меня невеста. Завидуйте. Зовут Лия.
Имя то, какое звучное, красивое.
Он виноват во всем! Почему же я не могу его ненавидеть? Зачем вспоминаю? Почему душа так рвется к его дому? Почему боюсь произносить его имя?
«Никитушка… Мой родной…» – снова прошептала я с несчастными глазами.
Меня звали очень экзотично: Мирослава.
Мира, Мася, Мирочка, Мирошка, Славочка.
Только он один называл меня Мила или Милка. Иногда добавлял «Мила и Я» слитно. Потому, что так в детстве он называл.
Букву в детском саду не выговаривал.
А фамилия у меня Янтикова. Он называл Бантикова.
Всегда я отличница была с бантиками. Сначала на хвостиках, потом, на блузочках, потом на туфельках и даже на сумочке.
Дарил море цветов. Букеты, букеты, ворованные, купленные, полевые или с куста.
Зачем ты это сделал, любимый?! Зачем ты мне её привез и сказал, что поведешь под венец? Я же так ждала тебя, целый год сидела у окошка.
Армия воспитывает из мальчиков мужчин. И что, сразу дарит им красивых взрослых женщин? Чтобы подтвердить мужество?
Дошла. Посмотрела на второй этаж.
Свет в его окнах горел, и человек какой-то сидел.
Наверное, брат старший его не спит.
Брат.
Совсем другой, не такой, как мой любимый.
Брат – силач, штангу поднимает. Такой борец за свободу и справедливость, Илья. Не Муромец. Илья Злодей. Илья Хвастун. Илья Насильник.
Я высказала шепотом: «Отольются тебе мои слёзы!» и побрела через частные домишки с тёмными окошками вокруг наших улиц, чтобы почувствовать себя в детстве.
Вспоминала в тысячный раз, как мы в двенадцать лет бродили за ручку. Он конфетами помятыми меня кормил, прижимал к своей груди, чтобы я согрелась. А я вырывалась и смотрела в синие глаза, в которых горела радость.
Вдали услышала какие-то легкие быстрые шаги. Бежит кто-то.
Испугалась так, что сердце в горле застучало, прыгнула к кустам и замерла.
Топот затих, только гравий легко шуршит.
Идет.
Стою, ни жива, ни мертва.
Идет, медленно и верно приближается. И вдруг меня как будто кто-то ледяной водой окатил. Это же он. Мой детсадовский полицейский. Так мы играли с ним – он полицейский, а я преступница, украла у него дорогую старинную лампу и часы его папы. Я крала и прятала, а он меня «допрашивал» и находил. И обнимал, чтобы поймать. Это же была его любимая игра, потому, что преступника нужно крепко держать в объятиях.
Да, это он.
Вернулся с женой. Наверное, жена беременная уже. С Лией своей домой приехал. Изменился, почти не узнаваемым стал, но походка всё та же… Я узнала его шаги, меня не обманешь. Что забыл здесь? Жену показывать приехал?
– Милка! Я тебя видел, выходи!
– Нет, Никита, я не выйду! Я останусь здесь, в кустах, а ты иди, куда хочешь.
– К тебе могу подойти в кусты?
Голос, какой у него насмешливый. Столько не виделись, а он насмехается надо мной.
– Нет, не можешь! – крикнула я отчаянно, – Я тебя видеть не хочу, лучше послушаю, как ты обратно убегать будешь.
– А ты не ко мне шла?
– Вот с чего ты взял? Я к тебе приду, только если больше на целом свете никого не останется!
– А, я понял. Ты не ко мне шла, а к нему!
– Да, конечно, – я согласилась, только чтобы закончить эту пытку.
Затих, но ненадолго, гравием пошуршал в полутьме.
И снова допрос с пристрастием.
– Почему ты не сказала? Я же спрашивал тебя.
Это что, обиженку включил? Неужели я слышу упрек в свою сторону?
– Что ты спрашивал, Никита? Я подзабыла, столько времени прошло, – еле скрываю возмущение.
– Не нашла ли кого, пока я служу России! Вот, что я спрашивал! А ты не призналась!
– Это не твое дело. Будь счастлив. Приехал в гости, вот и сиди в своих гостях. И Лия твоя заждалась. Иди домой… к жене.
– Если бы ты призналась сама, я бы… Мила, возможно, я бы тебя простил. Замуж же ты не вышла.
Ну вот. Приехали. Я вообще ничего понять не могу. Да, не вышла, а в чем признаваться-то?
Молчу, свежие весенние листочки трогаю.
Слышу – шуршит травой, идет ближе. У меня кровь закипела, сердце, как мотор на скорости.
– Мила, будь со мной хоть сейчас честной. К нему пришла? А меня увидела и сбежала?
– К кому, Никит? К коту твоему?
– Нет, к брату родному. Тому, кто так меня заменил быстро.
Я молчала и не понимала, а потом, как зашиплю. Как змея.
– Да как ты смеешь мне про замены говорить! Ты невесту привез, а меня никто не спас от позора! Это ты рассказывал, как вы любите друг друга, и я без слёз от вас ушла. Поздравила. Что потом было, тебе лучше не знать! Иди отсюда, или я тебе дам пощечину, от которой сдержалась.
– Дай.
– Что??? Что ты сказал?
– Дай мне свою пощечину, хоть тысячу. Я стерплю, Мирослава. Будь человеком, брось его, не будет у нас счастья, ни у тебя, ни у меня. Мы с тобой должны быть вместе. Видеть тебя с ним не смогу! Хоть бы вы уехали тогда, если так любишь, а то я мать с отцом навестить не могу!
– Брось его? Ты же сам все бросил! … Так ты же и уехал! Год тебя не было! Два года! – у меня пропал голос, и казалось, что я очень спокойно говорю о его предательстве, но о чем он, о любви? – Тебя не было со мной два года. Это для меня двадцать лет и два года. Тебя рядом не было!
– Не было. Контракт я подписал, не мог оставаться. А сейчас только приехал, третий день живу, как в кошмарном сне. Брат рядом толкается, ухмыляется. Некуда деваться. Нет у меня пока другого дома, и работы тоже нет. И тебя люблю, больше чем в шестнадцать лет, хотя как можно больше, не понимаю.
Я в кустах от насекомых страдала и вдруг перестала. Это он что от меня хочет? Любви? Но как?
– Подожди, а Лия как же?
– Хочешь знать, как же Лия? Лия … Она была наша медсестра в части. Я когда про вас узнал, она меня каплями отпаивала. Мне возвращаться, я жду не дождусь, и тут такое письмо приходит! И брат кается! Лию ко мне позвали, чтобы успокоительное, усыпляющее дала. И дрался и … плохо в общем было. Мужу она своем у рассказала, нашему офицеру одному, самому путевому. Он предложил сопроводить домой на побывку, на его машине. Им почти по пути было, в нашу сторону. И её как невесту представить. А потом я контракт бы подписал.
– Как невесту?
–Отомстить хотелось страшно, себя не помнил. Лия сказала, что будет скромной и нарядной, в машине переоделась в платье, и мы … пошли знакомиться. Еле выдержал, чтобы тебя не схватить и за плечи не потрясти, не разораться дурнем, она меня все придерживала за ремень.
Я не понимаю ничего и чувствую, еще два шага и будет рядом. За ремень она держала, а не за талию обнимала.
Закурил, отвернулся.
– О чем думаешь, Никита?
– О нас с тобой в детстве. Ты всегда на него засматривалась. Ждала, пока вырастешь? Помню, как вы все в него были влюблены еще в первом классе, и потом… Ты все время смотрела на него.
Я не могла уже это слышать и решительно стала выбираться на дорогу в обход.
– Никит, мне холодно. Я замерзла и устала слушать твой бред. Уйди еще по какому-нибудь контракту, а я пока о твоем драгоценном брате помечтаю. Ты же так уверен, даже ни слова мне не сказал, ни вопроса не задал, только невесту свою привез… Месяц под косой, звезда у неё горит где-то в важном для тебя месте.
Чувствую теплую руку на талии и спиной к нему прижалась. Сама.
– Ну что же ты такая у меня… неверная…
У меня аж слезы из глаз брызнули. Вот именно так, не полились аккуратненько, а вперед на полметра. Я их прямо видела, как в мультфильмах нарисованных.
– Что он тебе написал? Что???
– Как меня проводили, спать ты с ним легла и призналась. Втихушку встречались по ночам в доме старом, заброшенном, тетки твоей. Где и мы с тобой.
– Да на следующий день после смотрин твоей невесты я была готова с первым попавшимся лечь!
– Нет, Мила. Когда в армию я ушел. Проводила и … к нему полезла, сама.
– И ты поверил??? Ты поверил???
– Как же мне не верить, если перед возвращением… Я только за месяц до возвращения узнал, да письмо с фотографиями он мне прислал. Ваши совместные. Прощения просил, сказал, что хотел расстаться с тобой сразу, и не смог. Вот только сейчас расстался, не будет он жениться на тебе. И я должен правду знать. Приду не к своей верной невесте, а к женщине со стажем, нечистой, которая в брата моего старшего тайно влюблена. … По уши влюблена. А он тебе отказывает.
– Не было фото! – растерялась я, – Зачем врешь?
– Мила, я не вру. Сразу их порвал, потом курить пошел и обрывки сжег. Ты была с ним, вы лежали, обнимались, целовались. Это ты. Юбка твоя и кофта сиреневая, какую мать тебе связала с пуговичками такими… блестящими. Я знаю твои ноги, твои руки и волосы. Ты залезла на него и обняла.
– Эта кофта … эта юбка…
Я начала задыхаться от возмущения. От обиды и досады на собственную глупость. Письмо. Да какое письмо! Как от Татьяны к Онегину! Я писала. Моя рука. Моя глупая, ужасная, ведомая рука. И фото сделали? И Никитке отправили?
Вот ужас-то, господи. Да, я написала сочинение. Для своей племянницы Наташки. Племянница, а младше на полгода всего. Для подружки моей, Наташки.
Представила себе, что я – Наташка, нервная, юная, при мысли об Илье в жар меня бросает. Спать не могу и есть. Признание в письме – единственное, что жизнь мою наполнит смыслом.
Помощи Наташка попросила, ведь я отличница, так сочинения пишу хорошо, а она даже двух строк связать не может. Просила, умоляла. И напились мы с ней домашнего вина из бабулечкиных запасов, яблочно-клубничного сидра, пока все на дачу уехали. Так, что я письмо писала в процессе и в запале.
Мы хохотали и плакали. Мы были такими довольными. Наташка так все расписала хорошо.
«Ты, Мирошка, за Никиту выйдешь, а я за Илью! И будем вместе всю жизнь, потому, что они братья, а ты моя тётка. Будем на юга вместе ездить и в роддом вместе пойдем рожать. У тебя будет сын Никитич, а у меня Ильич. Пиши, как от себя. Такую силу придай, чтобы он меня, как твой Никитка сразу полюбил по серьезному, сказочно и волшебно, как ты рассказывала. Пиши, а я потом своим почерком перепишу, ему передам лично в руки».
И я начала писать от души и сердца:
«Я не могу жить без твоих объятий, Илья. Всё время думаю о будущем с тобой. Мне очень хочется быть самой лучшей для тебя, а все остальные – скучные, глупые, некрасивые. Я думаю о тебе день и ночь, и хожу к вашему дому, Илюш, смотрю на свет в твоем окне. Однажды мы танцевали, и я пошла за вами по улице. А ты вел какую-то девушку, обнимая за плечи, и я шла потихоньку, мечтала, что ты меня так будешь обнимать своими сильными руками. Я однажды осмелилась и позвонила тебе по телефону, а ты ответил, что я тебе нравлюсь, и завтра мы увидимся, но завтра так и не наступило. Мне кажется, я боюсь, не могу вести себя так, как хочу и как мечтаю. Давай вечером с тобой встретимся, побудем вдвоем, я тебя поцелую так сладко, что ты почувствуешь силу моей любви».
Что было дальше, я уже не помню, но помню, как же плохо было мне на следующий день от похмелья, когда проснулась. Я пролежала почти весь день до вечера, пока не вернулись бабушка и мама. Я даже не переоделась. Кофта сиреневая и юбка моя. И мои ноги, мои руки.
Наташка исчезла, неделю молчала, как рыба, тоже в себя, наверное, приходила. Потом призналась, что сразу позвонила Илье и не стала ждать, письмо на потом оставила. С пьяну позвонила, а он взял и приехал. Да только Илья не Онегин, и не герой её романа
«Илья чуть не изнасиловал тебя, Мирошка. Я выбежать успела и соседей позвать, собаку с цепи сорвала и в дом завела, когда он уже… почти…»
Выгнали его, дядя Миша пинками выпроваживал и кричал, что еще раз его нога переступит порог, всем расскажет и посадят его. А ты спала Мирошка. Спала, как убитая. Дядя Миша на нас пожаловался бабуле, но не сказал, про Илью, чтобы тебя перед Никиткой не опозорить. Обещал сам рассказать, когда с армии вернется и чтобы он брата близко не подпускал. Илья потом извиняться ко мне приходил, спрашивал, поняла ты, что он тебя тискал или нет.
А сейчас что узнаю? Фотографии в обнимку? И кто же их сделал? Наташка??? И напечатали в нашей единственной фото-студии, где одноклассница-сплетница наша работает Маринка?»
Никита меня все обнимал, дышал горячо.
Я такого два года не чувствовала. Гнев как-то в вожделение превратился в одно мгновенье.
Я повернулась и стала его жадно целовать, слезами солеными заливая. Жадно, как во сне. Не наяву. И чувствую, он отвечает с таким запалом, что от таких поцелуев и забеременеть можно. И сам дрожит весь, задыхается.
Я его по любимой спине глажу и думаю, как же тяжело еще год было прожить.
Наконец шепчу:
– Не уедешь никуда?
А он в ответ:
– Милка, будь со мной, мы же похожи с братом. Я накачаюсь, уже смотри, какой стал… Что ж ты такая неверная мне досталась!
Всё. Всё пропало. И желание, и жалость. Осталась только гордость и ненависть.
Он как будто почувствовал, хватку ослабил. И тут я свой голос как со стороны слышу. Такой насмешливый, даже смеющийся голос. Как в пятом классе, когда его с красавицей Алёной посадили за одну парту.
– Неверная, значит! Да я хотела умереть! Чтоб меня поезд сшиб! Чтобы наверняка, когда ты Лию свою привез!
– Мила, не говори ничего. Пусть было всё, как было. Я верю глазам своим.
– А моим словам не веришь?
– Хорошо! Скажи! А потом пойдем к нам! Пойдем к брату моему и спросим! Разбудим! Всех разбудим!!!
– А ему поверишь или мне? Иди, Никит, спрашивай. Сам допытывай, что мы с ним и где делали, и почему не женился. А я не знаю, как доказывать и не собираюсь этого делать. Сама, дура, виновата. Не жить нам вместе после такого. А любовь… Пошла она подальше такая любовь. Мы детьми были с тобой, глупость это все. Первая любовь всегда помнится, но она не последняя, Никит!
И я пошла, а потом бессильно побежала.
Наташка уехала учиться в теплые края, в Краснодар к своему отцу, Илья тренером работает в фитнес центре. И что скажет, так тому и быть. А я перед ним оправдываться не собираюсь. Раз верит глазам, значит, не простит и не забудет. Все время будет видеть то, что я не видела сама. Так и останусь неверной.
Я поняла, что сейчас задохнусь.
«Перебои, перебои, сейчас еще умереть на дороге не хватает. А мать как же? Мама, мамочка моя, спаси меня…»
Сама себя успокаивала шепотом:
«Не волнуйся, все будет хорошо. Со всяким может случиться… Всегда рядом с любовью злоба и зависть ходит. А Илье бог судья. И родной Наташке тоже».
Успокоилась, дошла мелкими шажками до калитки, пес наш Любимчик в ноги мне уткнулся, погладила. Руку лизнул горячий язык, еще, еще.
Зашла, мать разбудила
– Слушай, мам, валидол есть?
– Что такое? Опять?
– Опять мама. Я ходила к дому Никиты.
– Хох бедняжка ты моя. Ну, когда уже успокоишься. Не принц он, совсем не принц. А ты у меня принцесса. Найдешь такого же, даже лучше. Ведь плут он, настоящий плут. Так тебя довел. Прекращай, уже забудь, не вернется. Скорую вызвать?
– Переживу. История, обычная у нас. А вот второго такого же я уже не переживу. Не в этой жизни, мама.
Глава 2.
Главное – не волноваться. Я сильная, и мое сердечко справится. Я же знаю, как успокаиваться, меня добрый доктор Инга Львовна, областной кардиолог научил.
И я начала петь потихоньку:
«Он по дороге шел с гитарой за спиной,
А дорога та кончалася рекой.
Пропитан порохом и запахом войны
С опаской шел домой, но был с судьбой на «ты».
На соседнем берегу его был дом,
А река смеялась сожженным мостом,
И где-то лодка тут была недалеко.
Затонула или ветром унесло».
(Стихи из песни группы «9 район» Алексея Никитина)
Слышу, мама в скорую звонит, вызывает, не послушалась меня…
Опять разнервничалась, даже слезы выступили. Вытерла, попыталась вздохнуть и снова пою припев на выдохе:
«И сняв гитару с плеч,
Остановился и спел про любовь.
Ту, что не смог уберечь,
И не вернуть которую вновь.
Он по дороге назад
Помнил адрес и где лежит ключ,
Но задрожала рука,
Увидев в небе скопление туч»…
(Стихи из песни группы «9 район» Алексея Никитина)
Да, успокоиться сложно. Не надо было так быстро бежать. Когда Никита уехал со своей медсестрой, я помню, мое здоровье еще было крепким, как у обычной, молодой, восемнадцатилетней девчонки.
А потом я отказалась есть, от слова совсем, ничего не лезло. И начались бессонные ночи. Я ложилась, накрываясь душным одеялом с головой, и плакала. Мама спала крепко, но она иногда просыпалась, подходила и прислушивалась.
Иногда я ночью гуляла по нашим любимым с Никитой дорожкам, тропинкам, а днем училась, потому, что учиться надо. И снова не спала, не ела, плакала, училась.
Мама ругалась, и жалела. Но не выдержала. Отвезла меня к врачу. Вес мой стал такой, как у манекенщицы – это я так думала.
Ребрышки пересчитать можно было. А потом мое сердце сказало, что не выдержит больше такого мучения, и мы опять поехали к врачу.
Сказали, что у меня теперь может быть никогда не будет детей, потому, что это патология, при которой два сердца мое единственное уже не выдержит. Патология, которая называется кардиомиопатия, которая на всю жизнь. И если я не начну спать, питаться, всё будет только хуже.
Я начала, потому, что было жалко маму. И жалко Ингу Львовну, которая меня обнимала и говорила: «Ты моя хорошая. Вот я без мужчины уже почти сорок лет живу, и видишь, какая довольная? Потому, что у меня дочки и внучки. И у тебя так будет!»
Я думала, что все о своей судьбе знаю. И была уверена в том, что все сложится хорошо у нас с Никитой, так, как я себе представляла. И как Наташка-племянница мне рассказывала. Именно так, или даже лучше.
Всегда была влюблена в Никиту, с садика. Он такой симпатичный, такой обаятельный. А потом, уже в шестом классе стал красивым стройным и загадочным.
Никита надо мной просто дрожал. Он каждый день спрашивал, когда мы увидимся и часто вздыхал, что на ночь приходится расставаться. Все, все знали, что мы станем мужем и женой, хотели пожениться еще до его призыва на воинскую службу, но у нас с мамой не было денег. Его родители и бабушка с дедом всё решили взять на себя, а брат Никиты потребовал, чтобы его родители не тратились на свадьбу младшего, потому, что он может жениться вперед него.
Две свадьбы в один год очень накладно.
Невесты у Ильи были, и родители попросили нас повременить, потому, что восемнадцать мне исполнялось только в ноябре, а Никита поступил в институт.
Но он не доучился. Скучал по мне, сбежал, экзамены сдавать не захотел. Решил, что лучше сначала в армию сходить, чем потом, когда мы женатые будем и привыкнем друг к другу.
Забрали в мае.
Я провожала его в армию со слезами, я целовала его, как будто на фронт провожаю. Все смеялись надо мной, но сердце переполняла любовь, которую не скроешь. Мне так хотелось, чтобы он поскорее вернулся, чтобы вновь ощутить пьянящее чувство нашей любви.
Мы уединялись с ним в разрушенном доме, я думала, что свадьба будет обязательно, и мы любили друг друга так нежно и так ласково, что казалось, так будет всегда. А этот дом с заколоченными досками окнами, где мы вместе убирали пыль и, смеясь, брызгаясь и целуясь, мыли полы, может оставаться нашим таинственным местом. И когда мы поженимся, тоже будем там прятаться вдвоём.
Мы купили обои на сэкономленные деньги, ободрали старые и вместе там поклеили новые в одной комнате. У нас на полу лежал не очень широкий, но почти новый матрас, накрытый покрывалом с рекой и лебедями, зелено-голубым таким бархатным, приятным на ощупь. Я забирала его домой стирать. Электричества в том доме не было, его давно отключили, но мы зажигали три свечи, а когда их свет озарял нашу прекрасную жизнь… Всё вокруг казалось не старым и разрушенным, а прекрасным. Мы парили на небесах и тени наши дрожали от дрожащих огоньков.
Когда собирались по домам, Никита лежал, смотрел на меня, а я сидела на коленях и расчесывала свои длинные волосы, которые были тогда еще густыми и красивыми.
«Мила и Я» написал он на стене моей помадой, над матрасом.
Он ушел в армию, я ходила туда и не плакала. Я отпирала старым большим ключом расшатанную дверь, проходила через сени, мыла полы, вытирала пыль и даже брала домой постирать белье, которое мы с Никитой купили себе сами.
Я смотрела на эту надпись и вспоминала его слова: «Вернусь, Милая, вернусь».
Отчаянно ждала его возвращения. На парней вообще не обращала внимания, да они и не подходили. Все знали, что жду Никиту. А кто в нашем маленьком городке, почти в деревне, не знал, тому быстро объясняли, что я уже невеста.
Писала ему письма и получала в ответ:
«Мила, Милочка, прошу тебя, ясноглазая моя поэтесса, плачу, когда читаю, и надо мной старшина уже издевается, и пацаны прозвали «мокрым». Пожалуйста, Милочка моя, пиши мне только про учебу свою, тогда я читаю и думаю, что у тебя все хорошо. Пиши про собаку свою, и как кошка котят родила. Не пиши мне про любовь, иначе я так и буду мокрым, а сама знаешь, лучше быть сильным».
Нежные письма превратились в дружеские.
А сейчас оказывается, что я могла … что-то сделать. Обнять, вцепиться невесте в роскошный черный шелк волос, ему чубчик повыдирать, щеку поцапать, пощечину дать и просто крикнуть: «Как же ты мог! Ты же мне обещал!!! Ты обещал ко мне вернуться!!!»
Сейчас уже неважно. Всё, что он сказал – это не любовь. Это никакая не любовь.
Это похоть голая. И даже месть за мою измену. Не верит мне и никогда не поверит. Значит, так сложилась судьба.
Я знала, что он с другой живёт, но все равно ждала и ждала, и молилась.
Глотаю сейчас соленые слёзы, которые в горло текут, и жду скорую помощь, которая меня опять куда-то увезет. Или оставит со следами присосок на груди. Выписав какие-то бесполезные лекарства.
Вот и пожаловали ночные гости, мама там что-то говорит в сенях, рассказывает мою историю болезни.
Мужской голос, новенький на скорой.
Обычно Дарья Филипповна или Ирина приезжают, два фельдшера наших, по очереди. Или Камилла Сергеевна, кажется…
И вот чувствую, что ко мне подходит наш фельдшер Ирина Степановна, открываю глаза, привычно раздеваюсь, оголяю грудь, и доктор молодой парень совсем быстро очки снимает, а после начинает что-то писать. Сняли ЭКГ, Ирина отдала врачу полосочку бумаги, и он, чуть сдвинув брови, просит у мамы карточку мою с последней кардиограммой.
Начинает легко кусать губы, несколько взглядов на меня, и я быстро прикрываюсь, кофточкой. Какие-то глаза у него красивые, яркие, лучше бы надел очки.
– Мирослава, у вас изменения, не очень положительная динамика, скажите, какие ощущения в сердце, что беспокоит?
– Перебои, дышать нечем, на улице я чувствовала, что могу потерять сознание.
– Стрессы, переживания были?
– Да.
– Физическая нагрузка?
– Я немного бежала.
– От кого бежала? Вам нельзя. Сейчас или днем?
– Около часа назад. От себя.
– От себя? Что это значит, объясните. Вас что-то сильно напугало? Галлюцинации?
– Можно и так сказать. Любовь первую встретила.
– Любовь – это хорошо для сердца.
– Несчастную.
Подошел ближе, присел рядышком, взял руку мою, запястье держит легко, пульс считает. Долго держит руку на пульсе. Потом снова своими глазами смотрит на меня, я аж ноги перестала чувствовать.
– А сейчас почему так пульс подскочил?
– Я волнуюсь. И вас стесняюсь.
– Одевайтесь, собирайтесь, поедем в больницу. С собой паспорт и полис.
– Не надо меня в больницу, пройдет.
– Пройдет. В больнице пройдет. Давайте, Мирослава. С этим диагнозом шутки плохи. Я вам показался неопытным? А меня все уважают, и я приехал сюда после четырех лет практики в кардиологии. Постараюсь вам помочь, но только в условиях больницы.
– Да, да, – закивала мама, – Полечите ее, мою ласточку сердечную. Душу бы еще кто полечил, у вас есть такие способности?
– Я постараюсь ради вашей ласточки, чтобы сердце ее стало сильным, если она будет слушаться. Я постараюсь. Мирослава, Вы можете идти сами? Или позвать водителя мы вас отнесем?
– Могу.
Через десять минут я уже сидела в темноте машины скорой помощи. Фельдшер рядом с водителем, а незнакомый доктор, который обещал меня снова сделать сильной и выносливой напротив меня, боком.
Я рассматривала его профиль и заметила, что он больше не надел очки. А лучше бы надел. Профиль у него был очень красивым. Таким благородным, и на подбородке ямочка.
Спустя еще пятнадцать минут он уже подавал мне руку возле приемного покоя горбольницы и больше уже ее не отпустил. Чтобы я не упала. Шли мы очень медленно, несколько метров, примерно десять. Прижал мою руку боком к своему халату и чуть перебирал пальцы задумчиво.
Я вспомнила, как плакала и хотела тоже выйти замуж, как Никита женился. За первого встречного. Вот просто выйти на улицу и крикнуть: «Выйду замуж за любого, кто согласен!!!».
Я хотела, чтобы у него была Лия, а у меня Лёва, Леша, Леонид, неважно кто, но чтобы я была замужем одновременно с Никитой, или даже раньше.
Потом отлегло, и я стала снова ждать, что он вернется.
Доктор усадил меня на кушетку и зашел в кабинет, передал мои бумажки медсестре.
Потом вышел и спросил:
– Мирослава, как вы? Одышка, сердцебиение?
– Да. А как Вас зовут?
– Вадим.
– Просто Вадим?
– Вадим Николаевич.
– А фамилия у вас какая?
– Дашко.
Я замолчала. Больше сил не было спрашивать, и так уже разболталась совсем. Запах больницы я ненавидела. Пахло иногда едой столовской, иногда спиртом, или пахло краской, побелкой, озоном, но больше всего пахло хлоркой… Вот её-то я и ненавидела.
Полы в нашей больнице скрипучие.
Вадим Николаевич куда-то заспешил на вызов, а меня с направлением даже не проводили, я и так тут все знаю.
Лучше бы к травнице пошла, чтобы она меня на ноги поставила. К той бабулечке, которая шепчет и веничком сухим машет, а потом дает такую плошку, в которой на дне ветки плавают. Дает и приговаривает:
– Выпиваешь – горько, а на душе – сладко.
Захожу в палату, четверо уже лежат, я пятая, кровать у двери. Спят, горки такие лежат белые на каждой кровати. Я сажусь осторожно, и снова шаги – высыпали мне горсточку лекарств в ладошку.
Ночь.
Ни запахов весенних, ничего хорошего. На неделю, как минимум опять положили.
Я тихо зашептала продолжение песни:
«Он на войне героем был не на словах.
На теле раны, гимнастерка в орденах.
Но подошел он к дому – вдруг залаял пес,
А пьяный брат сдержал свой смех потоком слез.
И сжав ладонь в кулак, не чувствуя руки,
Он удалился прочь от берега реки.
И к монументу двух сердец и стрелы
Он возложил свои дешевые цветы»…
Отвернулась я к стенке и поняла, что выть мне совсем не хочется. Только хочется спросить, еще раз глядя ему прямо в глаза:
– Да, Никита, я была на этом фото, а тебе ничего не показалось странным?
