– Дед, ты не понял, это МОЯ территория!
– Спокойно-спокойно, поешь сначала ты, а потом я поем. Давай, ты первый! – я поднял руки ладонями вверх, как бы говоря ему, что я ничего не имею против, чтобы поделиться наживой. Насколько я знаю, рынки крышевали только кланами. Вот так вот прийти в одиночку и захватить территорию просто невозможно, но, господи, какие же злые и безумные у него были глаза! Он таращился, и вроде не дергал головой, но зрачки как будто плясали в орбитах, он сверкал дыркой от выбитого зуба, растирал грязь и сопли по немытому лицу и не собирался отступать, а у меня под ложечкой заскрёбся страх, кишки скрутило и захотелось по большому.
– Пошел прочь отсюда! – крикнул он мне. Я не уходил. Тогда он размахнувшись врезал мне в челюсть слева, как раз по больному месту. Я охнул, в глазах потемнело, в ушах зазвенела тишина – на секунду мне показалось, что я оглох. Боль была неимоверная. Наверное, я устал, ослаб, потому что сразу рухнул. Я не видел ничего, а он бил меня босыми грязными ногами – в живот, в печень, в пах, в лицо, в грудь. Я почувствовал во рту что-то солёное – в этот момент вдруг расхотелось пить. Как хорошо, – подумал я, – всё утро меня мучила жажда, а теперь она прошла. Я сглотнул, и понял, что это кровь, и, судя по привкусу, кровь с гноем, видимо, прорвался какой-то нарыв в челюсти.
Я закрывался руками, закрывал лицо, пах, грудь, но он всегда бил в те зоны, которые оставались открытыми. В конце концов, я не выдержал и заскулил. Я плакал, слёзы текли по лицу, а он всё повторял мне: «Убирайся! Это моя территория». Почему-то именно в этот момент я вдруг остро почувствовал, какое будущее меня ждёт – никакого. Я человек, проживший свою жизнь, человек без будущего. Это конец. Может быть, я не умру прямо сейчас, но моя история уже подошла к концу.
Мне отчаянно хотелось, чтобы всё это закончилось. Хотелось, чтобы просто перестало болеть, чтобы не ныли ноги, но свербило в кишках, не тянула челюсть, не было жажды и ломоты в теле. Странно, ещё только с час назад я наслаждался свежестью утра и так хотел жить, а сейчас я готов променять свою жизнь на покой и отсутствие боли. Слёзы бежали по лицу, я молился, чтобы всё это кончилось, а он стаскивал с меня ботинки.
Под конец он пнул меня ещё раз под рёбра, сердце зашлось, и перехватило дыхание, а он продолжал что-то злобно бубнить себе под нос. В конце концов, он оставил меня в покое, схватил всю коробку с помидорами вместе с моими ботинками и спрятался подальше за мусорные баки, забился в угол, и оттуда ел, злобно сверкая на меня глазами, а я лежал и тихо скулил от боли, а в голове звучали почему-то строчки Бродского:
Сжимающий пайку изгнанья
в обнимку с гремучим замком,
прибыв на места умиранья,
опять шевелю языком.
Сияние русского ямба
упорней – и жарче огня,
как самая лучшая лампа,
в ночи освещает меня.