Buch lesen: «Выбор читателя – 2022»

© Издательство «Четыре», 2022

* * *

Б. Алексеев. Испанская одиссея (отрывок)

Испанская одиссея: сборник прозы / Борис Алексеев. – Санкт-Петербург: Четыре, 2021 – 244 с.

«Испанская одиссея» – книга о любви. Любовь к женщине, к стране, к творениям человеческого духа и разума объединяет сюжетные линии всех представленных в книге произведений.

Известно, что любовное чувство – признак равновесия с миром, а сама любовь – волшебная палочка Гармонии. И если палочка оказалась у вас в руках, храните её как бесценный подарок судьбы. Но пусть ваша бережливость будет щедра, ведь, по словам английского поэта Перси Биши Шелли, «истинная любовь тем отличается от золота и глины, что она не становится меньше, будучи разделенной».

1. 1991 ГОД,

ДВЕНАДЦАТОЕ АПРЕЛЯ

Испания. Приморский городок Сан-Педро. Оздоровительный бассейн «Талассия» на окраине города. Йодистый запах подогретой морской воды.

Я иду по гулкому коридору, разделяющему голубой оазис бассейна и многочисленные кабинеты спа-процедур. Моё тело, разомлевшее от долгого тридцатишестиградусного купания, торопится покинуть влажные пределы «Талассии» и остудить кожу «прохладным» двадцатишестиградусным морским бризом.

Неожиданно из бокового прохода прямо передо мной вышаркивает огромный сутулый старик. Покачиваясь на худых жилистых ногах, старик направляется к выходу. Его походка напоминает колыхание шлюпки в волнах на короткой береговой привязи.

Ускоряю шаг, пытаюсь протиснуться между ним и стеной коридора. Хм, не получается. Сила, похожая на взаимодействие однополярных зарядов, не пропускает меня. Что за ерунда? Вновь ускоряю шаг. И вновь хребет старика реально отталкивает назад.

«Ах, так?» – демонстративно перестаю куда-либо торопиться.

Если честно, мне и спешить-то некуда. Вторую неделю не случилось найти хоть какую-то работу, а отсутствие работы, как известно, затягивает человека в топь хронического безделья. Говорю ответственно: чел, озлобленный затянувшейся хроникой, способен на очень нестандартные поступки. К примеру, он пускается в частный сыск. Зачем? Неважно. Так он реализует свою внутреннюю пустоту. Сыскарь, как комар, дырявит взглядом объект и «пьёт» его непонятку. А потом сцеживает выпитое в пустые пазухи. Ха, отлично сказано! Именно сыск вытащит меня из трясины будней. Да здравствует Мюнхгаузен – решено!

Я пристраиваюсь метрах в пяти за спиной старика и в буквальном смысле копирую его шаги. Это непросто. Старик, как длинноногий страус, парит вразвалочку над кафельными половицами, и я, при всех моих стараниях, то и дело сбиваю шаг и перехожу на рысь. Однако чем я не Шерлок?

«Хей, Огюст! – попыхивая трубкой, говорит дружище Холмс. Он так же, как и я, едва поспевает за стариком. – Тебе двадцать лет! Помни: жизнь – щедрая расточительная игра. Твоя игра. И ты обязан играть на победу независимо от окончательного результата!»

* * *

Стоп!

Перечитываю собственную запись: «озлобленный хроническим бездельем»… Хорош, нечего сказать! Окончил лучшее bachillerato¹ в Сан-Педро. Сам сеньор Пабло тискал меня в объятьях и шептал в ухо: «Иди, сынок, пусть дорога укажет тебе путь к счастью!» Какая дорога? Всюду, где я ни пытался устроиться на работу, холёные менеджеры лапали мои документы и отвечали, лыбясь, как раздавленные помидоры: «Сеньор Огюст, очень сожалеем, но ваше досье нас не убеждает. Позаботьтесь обзавестись протекцией».

Протекцией! Где я возьму им эту протекцию? Мой отец – великий умница, но он простой рыбак и не вхож в денежные кабинеты. А протекция сеньора Пабло им нужна как на базаре тухлая рыба – вечно, мол, этот школьный нянька пристраивает своих бездельников в тёплые местечки. У-у-у, сволочи раздавленные…

Мне скоро надоедает препираться с собственной памятью, и я перевожу взгляд на объект сыска, вернее, на его совершенно лысый затылок. «Ха, старикан-то непростой, – примечаю его необычайно развитые теменные бугры. Помню, на уроках психометрии модница Эльза утюжила нас цитатами из какой-то тёмной книжонки: дескать, развитые теменные кости указывают на наличие в экстрасенсорике человека паранормальных способностей. Чушь собачья, но я запомнил. Может, потому, что отец частенько говорил мне: «Везде, где б ты ни был, наблюдай человека, так познаешь самого себя».

Ну вот, пока я «разглядывал» бородавку на шее Эльзы (вечно припрятанную под крохотный шарфик-арафатку), старик набрал крейсерскую скорость и метров на десять ушёл вперёд. «Э-э-э, дырявая субмарина, так дело не пойдёт! – ворчу я на старика и также прибавляю в скорости. – И вообще, сеньор Огюст, запомни: ты сегодня сыскарь, а потому не валяй дурака – Fais ce que dois, advienne, que pourra!²»

2. СЫСК НАЧИНАЕТСЯ

Как гребцы на двухместном каноэ, мы синхронно движемся по извилистому каньону коридора и через пару минут оказываемся в просторном вестибюле. Старик тормозит возле стойки ресепшена, что-то говорит консьержке, та улыбается и подаёт конверт. Мой «визави» долго рассматривает депешу, видно, собирается с мыслями, затем размашистым движением вскрывает печатку и погружается в чтение.

По мере того как его глаза перебегают с одной строки на другую, корпус старика медленно разворачивается в мою сторону. Наконец он прекращает читать, поднимает глаза и фокусирует взгляд прямо на мне. Я едва успеваю увернуться от выпущенных в меня двух колких смоляных стрел и сменить на лице выражение охотника на гримасу беззаботного гуляки.

В вестибюле много народу и довольно шумно. По рассеянному состоянию старика я понимаю, что стрелы, выпущенные в мою сторону, предназначались вовсе не мне, а кому-то другому, о ком, видимо, сказано в депеше. Дальнейшие события показали, что я ошибался, – стрелы предназначались мне. Однако сейчас его видимое «безразличие» лишь добавляет моим действиям уверенности, вернее, наглости в исполнении задуманного шпионства. Почти не таясь, я наблюдаю, как старик тщательно мнёт бумагу и затем резким движением бросает комок в урну, будто освобождается от тягостной нужды. С минуту стоит неподвижно. Убедившись, что комок исчез в урне окончательно, он расправляет сутулые плечи, выпячивает подбородок и, выпустив в мою сторону ещё одну стрелу «с прищуром», решительно направляется к выходу.

Я иду за ним. Эпизод со стрелами, едва не проткнувшими меня пару минут назад, беззаботно рассыпается в памяти. Так волна при ударе о волнорез крошится на миллионы незначащих брызг и перестаёт существовать. А ведь только что она, как всякая большая форма, обладала уникальным внутренним содержанием…

* * *

Наше «двухместное каноэ» пересекает бурлящую гавань вестибюля, проходит «пороги» вращающихся проходных дверей и оказывается на ступенчатой отмели огромного уличного океана. Я крадусь метрах в шести от старика. Он же всё время прибавляет шаг, будто сбрасывает с сутулых плеч мне под ноги мгновения своей прожитой жизни.

Не скрою, меня буквально распирает от молодецкого задора и интриги происходящего. Ведь я погружаюсь в чужую тайну! «Эх, был бы я писателем! – подумалось тогда. – Вот она, книга! Судьба сама подносит перо – пиши!»

3. СТАРИК

Рискуя привлечь недоуменные взгляды уличных прохожих, я вышагиваю за спиной старика и всё более любуюсь деталями его забавного экстерьера.

Передо мной необыкновенный «исторический» артефакт! Длинные шорты болтаются на худых жилистых ногах, как открепившиеся паруса двухмачтовой бригантины. Обут старикан в поношенные кроссовки поверх плотных шерстяных носков. Сутулое, обнажённое до пояса тело исковеркано бесчисленным количеством лилово-коричневых пятен и мозолистых бугорков. Спина напоминает старый морской бакен с налипшими чешуйками устриц, рачков и сухих перевязей морской травы.

Поминутно я спрашиваю себя: «Зачем ты идёшь за ним?». И продолжаю идти, не ожидая ответа…

* * *

Старик выходит за территорию бассейна и направляется к бухте. На одном из круговых перекрёстков он неожиданно останавливается и оглядывается назад. Я синхронно разворачиваю голову и тоже оглядываюсь. Возле самой дороги, на балконе старинного особняка, мне видится молоденькая девушка. Она держит в руках красный невероятно длинный шарф. Девушка подбрасывает шарф вверх и, управляя им, как воздушным змеем, перебегает с одного края балкона на другой. При этом шарф послушно следует за ней. Наконец она останавливается, обвязывает шарфом тоненькую шею и на моих глазах превращается в огненный кокон! Припоминаю строки из учебника начальной мореходки: «Красный свет маяка обозначает левую от безопасного сектора область для приближающихся судов». Знать бы тогда, сколько слёз и человеческого горя произведёт в моей судьбе этот красный ориентир житейского фарватера!..

Очарованный танцем милой сеньориты, я так и стою, обернувшись назад и совершенно позабыв о старике. Через какое-то время сквозь шум машин и дальние крики чаек мой слух улавливает шарканье его удаляющихся шагов. Звук стёртых подошв почему-то напоминает мне неприятное поскрипывание песка на зубах. Я распрямляюсь и вижу покатую спину старика далеко впереди, почти у самой бухты. Несоответствие расстояния и моих слуховых впечатлений озадачивает меня. Я снова оборачиваюсь назад.

Ни старинного особняка, ни девушки на балконе нет и в помине. За моей спиной галдит обыкновенная курортная толкучка, и чёрные размалёванные негры липнут к посетителям, как сладкая вата.

4. ЯХТА

Стого дня прошло шестьдесят лет, но я отлично помню ужас, охвативший меня от внезапной перемены декораций. Однако самым удивительным оказалось не это. Увлечённый игрой в преследование, я не стал ломать голову над чудовищной метаморфозой бытия, свидетелем которой только что оказался, но беспечно (о, молодость!) вновь поспешил за стариком. Мы подошли к пирсу. Мой «провожатый» махнул кому-то рукой. Через пару минут напротив нас причалила старенькая двухмачтовая яхта. Судя по облупившейся покраске и канатным скруткам, время службы этой старой посудины давно подошло к концу. Я не большой знаток бригантин, но даже мне показалось, что в послужном списке причалившей яхты значится не одна сотня бедовых океанических лет. Её допотопное убранство напомнило мне картинки про пиратов, которые я любил в детстве рассматривать, сидя у отца на коленях.

Вдоль всего корпуса яхты трепетало странное облачное уплотнение. Оно полностью скрывало судно от посторонних глаз, и в то же время для тех, кто находился на самой яхте (в этом свойстве «облачка» я вскоре убедился сам), окрестная видимость никак не менялась, будто не было никакой завесы. Но сейчас я видел одновременно и яхту, и облачко.

* * *

Пусть читателя не удивляет внезапно появившаяся фраза «шестьдесят лет назад». Какие шестьдесят, когда герою, со слов Шерлока Холмса, не более двадцати?

Однако следует принять во внимание вот какое обстоятельство. События, о которых повествует начало романа, произошли, судя по названию первой главки, двенадцатого апреля 1991 года. То есть сегодня. В то же время я вглядываюсь в календарь, висящий напротив, и вижу, что в столбиках цифр нынешний день значится… вторым февраля 1971 года. Как так? Я человек верующий и готов засвидетельствовать перед читателем крестное знамение в том, что обе даты верны и относятся именно ко мне как к автору книги!

Скажу более, через три с половиной месяца моему главному герою, коренному испанцу с французским именем Огюст (что значит Август, Августин, Августа) предстоит родиться, и ему же, не далее как через три с половиной месяца или раньше того, предстоит… закончить свою земную жизнь! Так в романе складываются его биографические обстоятельства – главный герой не может пережить свой собственный день рождения!

Читатель усмехнётся: «Не много ли загадок для столь небольшой книги?». Что тут скажешь? Он прав. Поэтому давайте просто читать дальше.

…Старик обогнул парапет и по откинутому трапу перешёл на палубу.

– Ты идёшь? – обратился ко мне матрос, скручивая канат с оголовка пирса.

Я ловко перепрыгнул через ограждение и ступил на дощатый трап вслед за стариком, не замечая того, что происходящее начинает всё более диктовать мне (Холмсу!) условия игры.

* * *

Увлечённые делом или идеей, мы часто не видим изменений в окружающем нас пространстве. Например, плавая у берега, мы не сразу замечаем, что течение уже подхватило нас и несёт в открытое море. Увы, мы привыкли видеть во всём только себя. Привыкли наделять окружающий нас мир личными качествами и ожиданиями. Нам так проще. Но в этом-то и кроется ошибка и тысячи тысяч разбитых человеческих ожиданий. Как бы мы ни насыщали мир своим присутствием, он всегда останется независимым от нас, со своею собственной свободой воли. Принять этот очевидный факт человеку мешают его личная гордыня и тайное чувство страха перед тем, что изобразил русский художник Казимир Малевич в своей странной картине «Чёрный квадрат». Ведь говорят же мудрецы: «Мы живём на этом свете не благодаря окружающей среде, а вопреки ей».

Сегодня второе февраля 1971 года, через три с половиной месяца мне исполнится (вернее, исполнилось бы) восемьдесят лет. И то, о чём я только что написал, разве может уместиться в двадцатилетние мозги? Конечно, нет!

А раз нет – на нет и суда нет. Иди, Огюст, будущее ждёт тебя!

* * *

…Присев на кормовую поперечину, я подумал: они меня или вежливо попросят сойти на берег, или ткнут шваброй в спину и погонят восвояси парой солёных морских прибауток. Однако время шло, матросы совершали последние приготовления к отплытию, и никто не обращал на меня никакого внимания. «Ладно, покатаемся!» – решил я, продолжая находиться в полубредовом возбуждении от своей шпионской затеи.

Тем временем судно аккуратно отчалило от пирса, подхватило парусами порывистый береговой ветер и уверенно легло на курс. Лёгкие покачивания корпуса яхты пришлись мне по вкусу. Я осмелел и принялся разгуливать по палубе, наблюдая за действиями команды и статного седого капитана. Все участники плавания деловито выполняли обыкновенную морскую работу, и то, что на меня никто не обращал внимания, я объяснил себе элементарной флотской дисциплиной.

Мне давно не случалось бывать на корабле, и теперь я с упоением вглядывался в исчезающий берег и вдыхал полной грудью сырой моросящий бриз. Трезвящие струи ветра быстро охладили мою «беспутную» эйфорию, а невнимание команды породило тоскливое чувство одиночества. Я вновь присел на кормовое возвышение и, чтобы хоть как-то занять себя, принялся разглядывать мускулистые тела матросов.

Их нарочитое ко мне безразличие заставило-таки задуматься над собственным положением. Я ощутил неясный страх. Он, как комок бумаги, брошенный стариком в корзину, полную прочего мусора, надавливал мой мозг и путал мысли. Сменив ролевую установку «сыщик» на положение беспомощного статиста, я впервые в жизни ощутил тревогу за собственные действия. Как странно может обернуться безделье души!..

* * *

– Куда направляется наша яхта? – спросил я матроса, занятого креплением каната на оголовок кнехта.

Матрос равнодушно взглянул на меня стеклянными, будто невидящими глазами, собрал к переносице густые чёрные брови и, ничего не ответив, продолжил наматывать канат.

– Любезный, скажите: куда направляется наша яхта? – обратился я к другому матросу. Тот ловко орудовал шваброй и разгонял по палубе пенистый следок перекатившейся через борт волны.

Матрос выпрямился, упёрся грудью в древко швабры и крикнул товарищу:

– Васса, ты чё пузырь дуешь? («О чём спрашиваешь?» – догадался я.)

– Топи, Филя! («Отстань!») Крысиная ты голова… Васса хотел ещё что-то прибавить, но в этот миг первая серьёзная волна сшиблась с носовой частью яхты и задрала палубу. Я упал, ударился головой об угол металлического ящика и потерял сознание.

Волна, разодранная в клочья, метнулась вверх и «просыпалась» на палубу крупными водяными комьями. Один пришёлся аккурат мне в голову. От удара я пришёл в себя и, несмотря на боль в голове и тошноту, вызванную сотрясением, скомандовал: «Держись, парень!». Мне захотелось увидеть, куда упали матросы, ведь устоять при такой качке невозможно. Я оглянулся.

К моему удивлению, оба моряка спокойно продолжали свои занятия, не обращая ни на волну, ни на меня никакого внимания.

Что происходит? А вдруг яхта пойдёт ко дну, кто будет меня спасать, если я для них не существую? И вообще, как это я не существую?! От этой мысли мне стало холодно, грустно и ещё более одиноко.

* * *

Тем временем погода улучшилась. Яхта, как барышня, засидевшаяся за рукоделием, резво бежала в открытое море. Она весело подбрасывала буруны встречных волн и приплёскивала ими палубу. Свежая, умытая красавица яхта посверкивала в лучах заходящего солнца начищенным судовым металликом. Несмотря на прожитые годы, она молодилась перед каждой встречной волной, подобно даме нежного бальзаковского возраста. Берег, напротив, плющился и превращался (вместе с биографией двадцатилетнего бездельника) в узкую, едва различимую полоску суши между огромным неподвижным небом и морем, таящим предзнаменования грозных будущих событий.

Тёплый морской бриз просушил мою одежду. Я вернулся на корму и расположился на полюбившейся мне кормовой поперечине. Тихая отрешённая задумчивость овладела моим сознанием. Я опустил голову на грудь и вскоре уснул, обласканный попутным ветром и мерными покачиваниями моего нового пристанища.