Buch lesen: «Одержимый»
Глава 1
Телефонный звонок среди ночи – сродни трубе архангела. Изначально предполагается, что ничего хорошего ночной телефонный звонок нести не может. Тревожить операторов и тратить драгоценное время отдыха на разговоры решится только человек, у которого имеются для этого веские причины. И уж наверняка вам не станут звонить посреди ночи, чтобы сообщить, будто вы выиграли миллион, с которого не нужно платить налоги. Ведь даже если вас захотят развести, то и в том случае предпочтут сначала напугать, чтобы воспользоваться растерянностью и смятением. В этом случае страх действует вернее, чем любая иная эмоция. Ведь страх был задуман Природой, как самая надежная охранная система, чтобы спасать живому существу эту самую жизнь. И так было до тех пор, пока не начался научно-технический прогресс. Теперь страх в сочетании с техническими средствами стал оружием массового поражения, от которого невозможно защититься в принципе.
Взять, например, ночные телефонные звонки с угрозами. Они застают человека врасплох, теплого и беззащитного, как младенца. Спящий человек бессилен, наг, он наедине с темнотой и призраками ночи. Каждое слово впивается в его тело, как раскаленный гвоздь или ядовитое жало, приносящие невыносимые страдания.
Проводник железнодорожного состава Григорий Емельянович Трунин, равнодушный и ничем не примечательный человек сорока лет, испытал это на себе в полной мере.
Телефон принялся трезвонить по ночам, начиная с понедельника. Трунин как раз отдыхал после далекого рейса Москва – Хабаровск. В пятницу ему нужно было отправляться в новый вояж. Дело для Трунина привычное, но, если откровенно, надоевшее до тошноты. Когда тебе двадцать лет, убегающие вдаль рельсы рождают только романтические представления и намекают на возможное впереди счастье. Когда большая часть жизни прожита, и надеяться особенно не на что, то и двигаться никуда не хочется. И особенно не хочется устремляться в такую чертову даль, как Хабаровск или, скажем, Благовещенск. Хочется завалиться на диван с банкой пива и тупо пялиться в экран телевизора. Или поковыряться в гараже с мотором новенькой тачки, если на таковую удалось накопить денег.
Деньги были. Правдами и неправдами Трунину удалось скопить некоторую сумму (держал он ее не в Сбербанке, а в старом неработающим телевизоре, в котором специально для этой цели разобрал переключатель каналов). Тайник надежно хранил сбережения. Но никак не удавалось собраться и купить эту чертову тачку. Да и вообще на личную жизнь времени никогда не хватало. Только-только отойдешь от рейса, а уже пора собираться в новый. Даже жениться, и то не получалось.
Правда, виды кое-какие у Григория Емельяновича в этом плане имелись. Ходила к нему одна женщина, хозяйственная, внимательная и с вполне привлекательной внешностью. Имя ее Трунину тоже нравилось – Валентина. Одним словом, женись хоть завтра. А все как-то не хватало времени. Иногда Трунин отчетливо чувствовал, что упустит он в конце концов Валентину, как упустил удачу, лучшие годы жизни, возможность сделать карьеру. Все разошлось по мелочам. Все в его жизни было настолько банальным и неприметным, что даже самому Трунину было скучновато. Что уж там говорить про посторонних! Исчезни назавтра Трунин раз и навсегда, и то вряд ли кто-нибудь это заметит, настолько он был никому не интересен. Нет, конечно, приятели у него имелись, и женщина вот была – все как у людей, но ничего особенного, жизнь – сплошная рутина.
Тем более казалось совершенно невероятным, чтобы кому-то взбрело в голову звонить Трунину по ночам и угрожать ему. Зачем? Ради чего? Ясное дело, жилплощадь в Москве стоит денег, но таким образом можно пугать всю Москву по алфавиту. Квартирка у Трунина была в типовой пятиэтажке, на самой окраине, до нее у властей никак не доходили руки, даже чтобы снести – так что губы раскатывать не на что. Тут рядом таких владельцев десятки, и все спят по ночам как сурки, никто их не пугает звонками. Григорий специально узнавал. А ему звонили.
Первый звонок случился дня три назад.
Разбудил его какой-то гад часа в два ночи, когда Трунин уже видел десятый сон. И сказал очевидную глупость, едва Григорий откликнулся сонным встревоженным голосом. Сказал этот гад примерно следующее:
– Спишь, Трунин? Сны хорошие снятся? Должны бы кошмары мучить. Нет? Странно! Совесть, значит, не тревожит?
Трунина отчего-то мороз пробрал по коже, но он ответил этому типу как надо – обложил его матом с ног до головы и положил трубку. Хорошо, в эту ночь Валентина у себя ночевала, не видела, как он разволновался. А он разволновался – курил, сидел на кухне в темноте и долго не мог заснуть. Звонок в эту ночь не повторился.
Повторился он на следующую ночь. На этот раз Валентина была у него. Трунин про ночного шутника уже забыл и вообще отошел ко сну расслабленный и удовлетворенный. Засыпая, подумал: «Нет, женюсь, точно! Возьму отпуск на две недели и женюсь...»
Звонок раздался в четыре утра. Или ночи. Как кому больше нравится. Трунину это не нравилось никак.
– Значит, грехов не замаливаешь? – поинтересовался все тот же голос в трубке. – Скверно, Трунин! Я ведь не господь. Это он, говорят, четыреста девяносто грехов прощал. А я и один твой грех не прощу. Я пришел мстить, Трунин! Возмездие – дело святое. Готовься.
– Идиот! – сказал на это Григорий и бросил трубку.
– Кто это? – промурлыкала сквозь сон Валентина, сладко потягиваясь.
– Мерзавец какой-то! – ответил в сердцах Трунин и пошел курить на кухню.
Он уже начинал подумывать, не обратиться ли ему в милицию по поводу ночного хулигана, но решил подождать еще немного – вдруг тому самому надоест валять дурака.
В глубине души Григорий, однако, не считал, что таинственный мститель валяет дурака. Было в ночном звонке что-то жуткое, отчего щемило сердце и леденило кровь. Трунин пытался сообразить, в чем тут дело, но никак не мог ухватить за хвост тревожную мысль. Он припоминал своих многочисленных попутчиков, бесчисленных пассажиров, мотающихся по безграничным просторам родины. Среди них попадалось немало чудаков, но таких, чтобы могли воспылать к Трунину священной ненавистью, таких, кажется, не было. Он старался со всеми находить общий язык. Не угождать, но идти на компромисс. В мире сложно выжить, если не идешь на компромисс. Слишком много людей, которые сильнее тебя. Физически сильнее или имеют опасных друзей, большие связи, серьезные деньги. Это только в молодости кажется, будто перед тобой открыта широкая дорога, и ничто не может тебя остановить. Подобные глупости Григорий давно выбросил из головы. Жизнь научила. Поэтому врагов у него как будто не было. Трунин научился обходиться без них. Кому же, в таком случае, понадобилось трепать ему нервы и обещать по ночам скорую расправу?
Надежда, как известно, умирает последней, и Григорий до последнего надеялся, что сбрендивший шутник все-таки оставит его в покое. Но вот и сегодня посреди ночи по нервам резанул протяжный звонок, казалось, наэлектризованный тревогой и страхом.
Проще всего, конечно, было отключить на ночь телефон, выдернуть вилку, но ведь хотелось знать, чего от него кому-то нужно! Григорий и на этот раз снял трубку.
– Спишь спокойно, Трунин? – с какой-то злорадной торжественностью произнес голос. – Крепкая у тебя шкура! Но я тебя выпотрошу! Час настал. Я иду, чтобы совершить возмездие.
– Послушай, не знаю, как тебя там, – волнуясь, быстро сказал Григорий. – Может, ты по-человечески скажешь, чего тебе от меня нужно? Я тебя не знаю. Если, может быть, когда-то ненамеренно обидел тебя, так скажи – разберемся спокойно. Зачем эти крайности – совесть, возмездие? Мы же нормальные мужики, правильно? Значит, всегда можем договориться...
– Я бы не назвал твой поступок ненамеренным, – ответил незнакомец, – и обида – это неподходящее слово. Однажды ты совершил подлость, и теперь ты за нее заплатишь, как полагается платить за подлость. Меня не интересует, что думают по этому поводу нормальные мужики. Я уж точно не нормальный мужик.
– Но кто ты? – неуверенно пробормотал Трунин, беспомощно оглядываясь по сторонам.
– Не помнишь? – усмехнулся собеседник. – Или не хочешь помнить? Ну ничего, я скоро освежу твою память...
В трубке раздались гудки, а потом наступила тишина. Трунин с преувеличенной осторожностью положил на рычаг трубку, словно это была взрывчатка, и на цыпочках подошел к окошку. За затуманенным стеклом просматривалась спящая заснеженная улица, освещенная ночным фонарем. Снега было мало – городские службы работали, да и в этом году зима не баловала снегопадами. Но то, что на улице холодно и тоскливо, ощущалось. Примерно так же было сейчас на душе у Трунина.
Валентина не ночевала сегодня – сослалась на приезд какой-то тети из Рязани. Правда это или женская уловка, у Трунина не было никакого желания выяснять. Он считал, что человек имеет право на маленькие тайны, будь он хоть мужчиной, хоть женщиной. Но из-за того, что Валентины сегодня не было, Трунин чувствовал себя особенно одиноким. Ему позарез нужно было разделить с кем-то свою тревогу. Перебрав в памяти знакомых, Трунин, однако, понял, что желающих разделить его проблемы этой глухой ночью не будет. В лучшем случае его вежливо и культурно пошлют. Оставалось одно – искать сочувствия у славной милиции.
Трунин позвонил в дежурную часть и долго, путано объяснял, что с ним стряслось. К нему отнеслись настороженно и придирчиво выясняли, не пьян ли он. Потом посоветовали покрепче запереть входную дверь и не обращать внимания на глупые звонки. Приехать не то чтобы не обещали, но намекнули, что приехать в ближайшее время не смогут – большая загруженность и проблемы с транспортом.
Несмотря на такую отповедь, милиция все-таки приехала к Трунину и приехала довольно скоро. Обрадоваться ему, впрочем, не удалось, потому что прибывший наряд держался недоверчиво, милиционеры все принюхивались к Трунину – нет ли у него какой-либо стадии опьянения или вообще белой горячки, а потом убыли, попеняв ему перед отъездом за то, что отрывает людей от важных дел.
– Вот вы звоните, отвлекаете, – сказал ему строгий лейтенант, – а на другом конце, допустим, магазин вскрывают. А мы здесь.
– Я все понимаю, – с тоской отозвался Трунин. – Но мне-то как быть?
– Да не обращай внимания! – ободрил его второй милиционер. – Мужик ты или нет? Он позвонит, а ты его пошли по матери!.. Сейчас, знаешь, сколько таких шутников развелось? Если на каждый звонок выезжать, никаких кадров в милиции не хватит! Пожестче, понял? И телефон еще можно отключить. Ты же не на дежурстве, в конце концов! Отключи и спи спокойно.
Они уехали, но Григорий уже не мог спать. Правда, и телефон он отключать не стал. Не верилось ему, что дело только в этом. Нервы расшалились, поэтому Трунин отправился на кухню курить и очень пожалел, что, будучи почти равнодушным к спиртному, не запасся на такой случай поллитровкой. Сто пятьдесят ему бы сейчас не помешали.
А когда он докуривал вторую сигарету, телефон зазвонил снова.
– Моя милиция меня бережет? – насмешливо спросил тот же голос. – Бравые ребята! И вооружены до зубов. Знаешь, на меня эта демонстрация произвела большое впечатление. Жаль, что все так быстро закончилось. Или кто-то у тебя остался, Трунин? В засаде, а? С пулеметом. Признайся, устроил засаду в прихожей?
В вопросе звучала откровенная издевка. Было совершенно ясно, что неизвестный «шутник» прекрасно видел, как приехали и как уехали милиционеры – возможно, даже слышал, о чем они между собой переговаривались. А Трунин догадывался, о чем они могли переговариваться. О том, что из-за таких паникеров, как он, приходится мотаться по ночам и жечь казенный бензин. Никому это неинтересно.
И что ему было делать теперь? Второй раз звонить в милицию? Его поднимут на смех или самого обвинят в ложных звонках. Или приедут, а тут опять никого. Ментов лучше не дразнить. Они ведь тоже могут такое возмездие устроить – мало не покажется.
Однако сидеть и ждать у моря погоды тоже было глупо. Этот чертов мститель совсем не похож на шутника. Слишком затянулась эта шутка. А если учесть, что он все время находится где-то рядом и терпеливо наблюдает за тем, как приезжают и уезжают милиционеры, не обращая внимания на усталость и мороз, то картина получается и вовсе неприглядная. Что если ему и впрямь взбредет в башку вломиться к Трунину в квартиру? Шутников сейчас много, но и маньяков как собак нерезаных. Если такой зациклится на твоей смерти, то доведет дело до конца, это уж будьте уверены. Газеты каждый день сообщают о таких случаях. Вот и получается, что нужно принимать какие-то меры, чтобы обезопасить себя. В самом деле, для начала нужно проверить дверь, найти что-то похожее на оружие и попытаться вычислить этого типа – кто он такой, где прячется. Если бы удалось хотя бы приблизительно понять, откуда грозит опасность, можно было чувствовать себя увереннее, и даже в милицию обращаться было бы проще.
Трунин выбрал на кухне самый здоровенный нож, какой только имелся в его хозяйстве, и, не зажигая света, опять выглянул на улицу. Неуютная ледяная мостовая, безжизненные дома вокруг, черное небо над крышами – ничего примечательного. Если где-то среди этого пейзажа и прятался маньяк, то в глаза он явно не бросался. И тишина была какая-то не городская, точно на кладбище. От подобных сравнений у Григория мороз прошел по коже. Он еще раз проверил входную дверь и, пользуясь тем, что находился в квартире один, и его никто не мог высмеять, Трунин вдруг решил остаться в прихожей. Он притащил стул и сел на него верхом. Таким образом он мог сторожить дверь с максимальными удобствами. Теперь мимо него и мышь бы не проскользнула.
Сначала он сидел в кромешной темноте с ножом в руке, потом устал и положил нож на колени. Потом незаметно уснул, обнимая спинку стула. Было неудобно, но спокойно на душе, и Григорий погрузился в сон, крепкий как у младенца.
Ему даже приснилось что-то хорошее – странная вещь для человека, ожидающего маньяка. Трунин спал бы и дальше, до самого утра, но вдруг сквозь сновидение до его слуха донесся тихий звук, который сработал вернее любого будильника. Григорий разом очнулся и облился холодным потом. Кто-то копался в дверном замке!
Трунин схватил нож и вскочил, опрокинув стул. Грохот показался ему сравнимым с грохотом горного обвала. Сердце стучало так, что эхо отскакивало от стен. Во всяком случае, так казалось Григорию. Но того, кто пытался проникнуть в квартиру, весь этот шум, похоже, нисколько не впечатлил. Он упорно продолжал делать свое дело, и уже в следующую секунду Трунин услышал щелчок открывающегося замка. В прихожую нырнула страшная черная тень.
Обмирая от ужаса, Григорий закричал и что есть силы ткнул ножом в то место, где, по его расчетам, должна была находиться страшная тень. Нож со свистом рассек воздух, а из темноты в лицо Трунину вылетел твердый, как камень, кулак и оглушил его плотным ударом в лоб.
Искры брызнули у Григория из глаз, а потом сделалось совершенно темно. Все вокруг наполнилось каким-то ужасно далеким звоном, словно куда-то за холмы уносились одна за другой тройки с колокольчиками. Трунин был далеко не субтильного телосложения, а с учетом его не слишком подвижной работы, в последние годы он набрал еще пять килограммов лишних, но удар незнакомца был такой силы, что отбросил его через всю прихожую и вернул на кухню. Каким-то чудом после этого чудовищного удара Трунину удалось, перевернувшись через голову, опять оказаться на ногах.
Нож он, конечно, потерял и вести дальнейшую борьбу не мог. Его спасло то, что незнакомец почему-то замешкался в прихожей. Григорий только успел расслышать его сдавленный голос, произнесший что-то вроде: «Ну, Труха, гад!..», и к нему на миг вернулось сознание. Его поразило прозвище, которым его назвали. Нельзя сказать, что оно было неизвестно Трунину, но он никак не мог вспомнить, кто и когда его так называл. Все плыло у него в голове. Но кое-что Григорий сумел сделать. Он сумел вскочить на подоконник и, выворотив раму, осыпанный щепками и осколками, сиганул вниз с третьего этажа.
Удар об асфальт был так силен, что у Трунина едва не выскочили зубы. Он почувствовал дикую боль в ногах и пояснице, услышал хруст собственных костей и теперь уже окончательно потерял сознание. Естественно, он не мог видеть, как в окне на третьем этаже на краткий миг появилась и пропала черная голова. Григорий даже не видел, как из-за угла выскочила сверкающая огнями «Скорая», которая мчалась куда-то совсем по другому вызову, но бригада, сидящая в автомобиле, просто не смогла проигнорировать совершившийся на их глазах случай самоубийства.
Трунина освидетельствовали, оказали помощь и доставили в ближайший травмпункт как неизвестного с суицидальными наклонностями, требующего наблюдения психиатров. В Хабаровск он уже не уехал, зато остался жив и даже получил какое-то время на то, чтобы осознать, что же все-таки с ним случилось.
Глава 2
Директору спортивного комплекса совсем не обязательно придерживаться в одежде спортивного стиля. Но этот придерживался. Голубовато-стальной блейзер с набивной эмблемой футбольного клуба «Реал», темные зауженные брюки из тонкой шерсти, ослепительно-белые кроссовки на ногах. Директор был довольно молод, по-спортивному подвижен, но изрядно напуган, отчего подвижность эта более походила на вынужденную суетливость. Полковнику Гурову, старшему оперуполномоченному по особо важным делам, представлялось, что напуган Павел Петрович Рудников (так звали директора) не столько тем жутким убийством, что произошло во вверенном ему спортсооружении, а о возможном в связи с этим печальным событием любопытстве, которое правоохранительные органы вполне могут проявить к финансовым делам спортивного директора.
Сам-то полковник Гуров не склонен был связывать смерть тренера детской гандбольной команды Смирнова Анатолия Романовича с возможными финансовыми махинациями его шефа. Слишком вызывающим был антураж этого убийства. «Допустим, Смирнов что-то такое узнал про своего подвижного шефа, – размышлял про себя Гуров. – Взятки, сметы, левые зарплаты... Стал шантажировать или пригрозил сообщить в милицию. Допустим, Рудников испугался, разгневался, все, что угодно – но как поверить в то, что вслед за этим он повесил своего подчиненного в спортивном зале за ноги, мучил его и, наконец, прикончил изуверским способом? Этот Рудников, может быть, и плут, и нечист на руку, но расправляться с врагами на манер древних скифов? Да еще прямо на месте? Не полный же он идиот! И по глазам не видно, что идиот. Живые глаза, сметливые. Нет, в кандидаты на убийство этот живчик пусть встает в самый конец очереди. Тут что-то другое! Скажем, из древнегреческих трагедий. Потому что все, что мы тут увидели, поражает на первый взгляд своей кровожадной бессмысленностью. Так только в трагедиях бывает, где действуют некие высшие силы, а человек – лишь слепое оружие в их руках».
Полковнику Гурову неспроста пришло в голову подобное сравнение. Убийство в спортивном комплексе «Арена юных», расположенном на юго-западе Москвы, и в самом деле отличалось кое-какими странностями. В официальных сводках такие убийства характеризуются, как совершенные с особой жестокостью.
Особая жестокость в детском спортивном комплексе – вещь сама по себе неприятная, не вписывающаяся в обыденные представления о детском учреждении. Но здесь все буквально выпирало за рамки обычного. Убит был тренер, убит по непонятным мотивам, убит без свидетелей в пыльном зале, который временно не использовался для тренировок, – там частично меняли полы. Тренера подвесили за ноги на веревке, перекинув ее через закрепленное в потолке кольцо – обычно туда вешали спортивный канат – некоторое время пытали, а потом убили. Как гласило заключение экспертизы, «...скончался от закрытой черепно-мозговой травмы, сопровождавшейся отеком мозга и обильным кровоизлиянием...». То есть, грубо говоря, несчастную жертву двинули по голове чем-то вроде кувалды – точно корову на бойне. Хотя в наше время даже на бойне применяются более гуманные методы умерщвления.
Впрочем, эксперт склонялся к тому, что орудием убийства послужила отнюдь не кувалда, а полированный стержень от штанги, который убийца позаимствовал в секции тяжелой атлетики. Разумеется, отпечатков пальцев он на нем не оставил, но следы удара присутствовали недвусмысленные. Тщательный анализ вряд ли бы изменил первоначальное мнение эксперта о том, что стержень от штанги и есть орудие убийства.
Исходя из существующих обстоятельств, Гуров пришел к выводу, что преступление было заранее спланировано и тщательно исполнено. Вряд ли преступник просто так вошел в спорткомплекс, выбрал себе первую попавшуюся жертву и расправился с ней столь мудреным способом, сумев при этом остаться незамеченным. Свидетелей преступления не было. Никто из персонала не мог утверждать, что видел постороннего человека в комплексе. То есть посторонние здесь были обычным делом, но Смирнов был убит около полуночи, когда в комплексе никого практически не оставалось, а значит, явиться по его душу преступник должен был в тот момент, когда все тренирующиеся и работники расходились по домам. Но уборщики, которых опросил Гуров, не могли припомнить, чтобы рядом со Смирновым вертелся кто-то из посторонних. Хотя все утверждали, что жесткой пропускной системы в учреждении не было, и любой человек мог пройти в любой спортивный зал. Войти и выйти. После закрытия выйти было довольно сложно, потому что устройство огромных окон в залах не позволяло обычному человеку в них проникнуть, а окна в коридорах первого этажа были забраны решетками. Впрочем, каким путем преступник покинул помещение, стало довольно скоро ясно – не мудрствуя лукаво, он выпрыгнул в окно из коридора на втором этаже. Его следы обнаружил помощник и старый друг Гурова – полковник Крячко, жизнерадостный крепыш, намеренно разыгрывающий из себя рубаху-парня и настолько вжившийся в эту роль, что иногда даже сам в нее веривший.
– Лева! – сказал Станислав. – Этот гусь сиганул со второго этажа, а там высоковато.
Гуров пожал плечами.
– Это о чем-нибудь говорит? С самого начала у меня не было никаких сомнений, что убийца – физически развитый и решительный человек.
– Ага, спортсмен! – подхватил Крячко. – Это был спортивный поединок. Напоминает чем-то анекдот. Заспорили однажды два спортсмена...
– Кончай трепаться! – нахмурился Гуров. – Не самый подходящий момент, между прочим.
– А я серьезно, – сказал Крячко. – Смотри, все произошло на территории спорткомплекса, с применением спортивных снарядов, между спортивными людьми. Налицо конфликт схожих интересов. Посторонних никто вроде бы не видел. Не исключено, что у погибшего имелись враги в трудовом коллективе. И вот конфликт зашел слишком далеко. Враги задержались после работы и устроили кровавые разборки.
– В твоей версии все очень правдоподобно, – согласился Гуров, – но у меня большие сомнения относительно врагов. До сих пор никто о врагах не заикался. Это представляешь, какой накал ненависти должен существовать, чтобы человек вот так расправился с коллегой? Вряд ли такую ненависть можно было скрыть от остальных членов коллектива. Но, впрочем, можно уточнить этот факт еще раз.
Гуров снова обернулся к директору спорткомплекса, который с потерянным видом озирался по сторонам. Он был сейчас похож на человека, выброшенного волной на необитаемый остров.
– Павел Петрович, вы слышали? Мой товарищ предполагает, что в вашем коллективе мог существовать конфликт между сотрудниками. У тренера Смирнова могли существовать какие-то враги среди коллег или, может быть, среди воспитанников? Я этого тоже не исключаю. А что вам известно?
Рудников встрепенулся, с готовностью подался в сторону Гурова и энергично замотал головой.
– Нет-нет-нет! – с горячностью воскликнул он. – Чтобы в нашем здоровом, в сущности, коллективе... То есть я хочу сказать, что ничего подобного я не замечал. И никто не замечал, голову даю на отсечение! Конечно, мы здесь как маленький слепок с большого общества, и всеобщее падение нравов не могло не затронуть даже такую деликатную область, как детский спорт, но... То есть у Анатолия Романовича были свои недостатки, но...
Директор недолго колебался, а потом доверительно приблизился к уху Гурова и, привстав на цыпочки, сказал звенящим шепотом:
– У нас все знали, что Анатолий Романович, м-м-м... Ну, скажем, так – любил приложиться к бутылке. Я тоже об этом знал, каюсь. Но с другой стороны... В общем, у меня не было прямых доказательств, а обязанности свои Смирнов выполнял и прекрасно ладил со всеми. Скажу откровенно, как работник он меня до сих пор устраивал. Есть такие люди – они не теряют разума, даже крепко выпивая. Смирнов был из таких.
– Вот, значит, как! Интересная характеристика! – Гуров был откровенно изумлен. – Там в спортивном зале, где произошла трагедия, в укромном уголке были найдены бутылка водки, стакан и нехитрая закуска. Пока не проведена тщательная экспертиза, не стоит торопиться с выводами. Но судя по тому, что вы рассказали, Смирнов собирался отметить конец рабочего дня? Он пил ежедневно?
Директор сделал скорбное лицо.
– К сожалению, почти ежедневно! Сам я не видел, но мне докладывали, что он частенько задерживается в комплексе, чтобы раздавить бутылку. Не знаю, в чем тут дело. Возможно, ему просто не хотелось идти домой. Он был одинок.
– И как же, будучи ежедневно пьяным, Смирнов мог тренировать детскую команду?
– Ну-у, – директор развел руками. – Он же не с утра пил. Впрочем, никаких жалоб на него никогда не поступало. Ни со стороны сотрудников, ни со стороны детей. Нет, работу свою он выполнял прекрасно. Вот разве что человек он был мрачноватый, неразговорчивый, все в себе держал.
– А он к вам откуда пришел? Где он раньше обретался?
– Он сам играл в команде мастеров, потом окончил тренерские курсы. Биография обычная, ничего сенсационного. Насчет криминала будьте спокойны. Мы своих сотрудников проверяем. Все-таки дети, ответственность двойная!..
– Понятно-понятно, – кивнул Гуров. – Значит, никаких грехов, кроме пристрастия к зеленому змию, но кому-то очень понадобилось расправиться с господином Смирновым – тихим алкоголиком с безупречной репутацией – самым жесточайшим образом. Интересно, кому это понадобилось? Роковая случайность? Маньяк? Залетный грабитель?
– Мне понятна ваша ирония, – вздохнул Рудников. – Действительно, в ваших глазах мы все тут оказались в несколько неприятном ракурсе. Но уверяю вас, до сих пор в нашей работе не было никаких сбоев. И начальство, и родители, и дети, разумеется, – все были довольны...
– Я не сомневаюсь, – перебил Гуров. – Я просто размышляю вслух. Все-таки очень странное происшествие. Вникнув в то, что вы рассказали, я представил себе такую картину – вчера Анатолий Романович закончил тренировку, попрощался с ребятами, которые у него занимались, принял душ, переоделся, достал заветную бутылочку и удалился в этот зал, где, по-видимому, уже никого не было, а уборщики сюда не заглядывали, поскольку в зале ведется ремонт, правильно?
– Ну, наверное, – пожал плечами Рудников. – Сейчас трудно судить. Но вы нарисовали весьма правдоподобную картину. Мне говорили, что Смирнов умел находить укромные уголки, где можно было выпить в одиночестве и без помех. Он никогда не искал собутыльников. Он вообще сторонился компаний. Предпочитал общество подростков. Они его тоже уважали.
– Возможно, но нас интересует сейчас другое. Итак, Смирнов уединяется с намерением распить в тишине заветную бутылку. Но тут появляется некто, спортивный, сильный и агрессивный. Распития не происходит. Происходит расправа. Причем тщательно организованная – никто не слышал шума борьбы, да ее, судя по всему, и не было: жертва была надежно связана и подверглась издевательствам, а затем убита свирепым ударом по голове. Затем преступник покинул комплекс – видимо, когда из него уже все разошлись. Однако ни ограбления, ни каких-либо переговоров не было. Рот у мертвеца оказался залеплен скотчем. То есть я понимаю так – Смирнова ни о чем не спрашивали, и не желали слушать, что он скажет. А вот он некоторое время подвергался пыткам и выслушивал то, что ему намеревался высказать убийца. Как хотите, но по моему глубокому убеждению, все это безобразие – не простая случайность. Оно очень хорошо подготовлено и исполнено без сучка и задоринки. Кто-то имел очень большой зуб на господина Смирнова. Мотив мести здесь подходит больше всего. Скажите, а ваш тренер... Одним словом, не было ли у него, случайно, порочных наклонностей? Не хотелось бы говорить худого про покойника, но среди тех, кто работает с детьми...
– Господи! Только не это! – Рудников побледнел и по-женски прижал ладони к щекам. – Вы хотите сказать, что Смирнов был склонен к педофилии?
– Мы не должны игнорировать эту версию. Подобный мотив может подтолкнуть к убийству даже кроткого человека.
– Вы хотите сказать, что кто-то из родителей... – вид у Рудникова был ошарашенный.
– Стоп! – предостерегающе произнес Гуров. – Напрасно я все это при вас сказал. Забудьте. Увлекся. Все это должно остаться пока только у меня в голове. Это всего лишь версия, понимаете? Если у вас есть факты, подтверждающие ее...
– Нет-нет, что вы! – замахал руками Рудников. – Ни о чем подобном у нас тут и слышно не было! Насчет выпивки Смирнов был слабоват, а чтобы... Нет, этого не может быть!
– Не может, так не может, – согласился Гуров. – Тем лучше. Но тогда вопрос остается. Кому понадобилась смерть детского тренера? Если что-то вспомните, Павел Петрович, обязательно нам сообщите. Вот мой служебный телефон. Но знаете, все-таки желательно было бы переговорить с той группой, которую тренировал Смирнов. Организуйте нам на завтра встречу с детьми. По возможности, со всеми. Чтобы уже отбросить всякие сомнения.
– Я обязательно сделаю это, – пообещал расстроенный Рудников. – Просто все это так неожиданно... Но мы сегодня же обзвоним всех ребят.
Едва Гуров и Крячко отошли от директора, как их окликнул эксперт Митрохин. Это был пожилой, неулыбчивый человек с редкими, прилизанными на висках волосами и внушительным животом, который, казалось, едва удерживался застегнутым на последнюю дырочку ремнем.
– Лев Иванович, – обратился он к Гурову. – Я слышал, как вы рассуждали о мотиве мести. Не знаю, прав ли я, но хочу обратить ваше внимание вот на какой факт. Я тут выезжал на днях с бригадой по одному адресочку. «Скорая» подобрала человека, когда он выбросился из окна. Выбросился, можно сказать, прямо им под колеса. Медики расценили это как попытку самоубийства. Ну, доставили гражданина в больницу. Но он повел себя там настолько странно...