Сюрприз

Отец Кирилла, Борис Андреевич, всю жизнь любил пошутить. В годы своей бесшабашной молодости, пришедшиеся на конец семидесятых прошлого века, он, вопреки воле уже своего отца, Андрея Борисовича, поступил в цирковое училище, страстно желая стать дрессировщиком. Отец его, будучи работником партийной номенклатуры, имел характер крайне серьёзный и не разделил такого легкомысленного отношения своего сына к жизни. Он даже засомневался в том, что мальчик был рождён от него – настолько оказались разными их характеры и взгляды на мировое устройство. К сожалению, уточнить этот вопрос было уже не у кого – супруга Андрея Борисовича скончалась за два года до того, как Борис посмел нарушить волю отца и семейные традиции, которые не предполагали никак цирка. Отец Бориса, и дед, и прадед, и все, вплоть, может быть, до Адама, были людьми серьёзными и занимали высокие должности при государстве, будь то Советский Союз, николаевская Россия или даже Московское княжество времён Рюриковичей. Так, по крайней мере, гласила семейная легенда, для наглядности подкреплённая рисунком генеалогического древа. Но весь этот набор напыщенности, тщеславия и недопущения никаких отклонений никак ровным счётом не помешал Борису исполнить свою мечту – он всё ж таки поступил в цирковое, по причине чего был проклят на веки веков папашей и изгнан из родительского гнезда. Борис принял такой трагический поворот своей судьбы с энтузиазмом. Он не сломался, не впал в философический ступор, даже в мыслях не пошёл на попятную и не отказался от самого себя во имя непонятных ему буржуйских устоев.

Трудно пришлось только в первый год учёбы. Как ни крути, но он до этого своего решения привык жить на широкую ногу, не отказываясь от тех благ, которые сами собою полагались людям его круга. Жить на одну только стипендию, подрабатывая по ночам грузчиком или сторожем на железнодорожном складе, было нелегко. Но человек со временем ко всему привыкает. Если бы было иначе, то он никогда не сделался бы царём природы, так и остался бы в пещерах, не решаясь выйти за границы относительного комфорта. А будучи в природной основе своей самым что ни на есть человеком, Борис тоже приспособился к сложным условиям, да не просто приспособился, а даже посчитал в конце концов их естественными и само собой разумеющимися. Он мужал, креп характером и с каждым днём делался всё веселее и веселее. Сокурсники обожали его. Борис неизбежно становился душой любой компании, шутки лились из него, как из рога изобилия. К несчастью, эту сторону его натуры – натуры весельчака и балагура – вполне понимали и те звери, которых он должен был укрощать. Начинались азы дрессировки с самых безобидных животных – хомячки, голуби, кошки, маленькие собачки. Но выходило так, что подопечные Бориса приобретали в конце концов не те навыки, которые следовало бы приобрести по строгой программе. Как бы это сказать… Ну, вот, к примеру, белка по имени Пачка преотлично научилась изображать непристойные танцы, в конце которых показывала зрителю свою филейную часть, высоко задрав рыжий пушистый хвостик. Попугай Вадим, как заправский маэстро, травил скабрезные анекдоты. А черепаха Люся научилась подпрыгивать и притворяться припадочной, так что какое-то время её хотели даже усыпить, испугавшись за её здравый рассудок. Руководитель Бориса тоже всё это видел и в один прекрасный день решил его пожалеть, разумно посчитав, что ученик выбрал несколько не своё амплуа.

– Боря, – сказал он, – я за тебя, честно говоря, переживаю. Рано или поздно какой-нибудь лев, не понимающий шуток, откусит тебе голову.

Эта фраза преподавателя довольно сильно поразила Бориса. А ведь и правда, подумал он, найдётся в львином прайде кто-то подобный его отцу, Андрею Борисовичу, и настойчиво попросит его покинуть навсегда клетку. Эта мысль очень огорчила Бориса. На целых три дня он сник, вызвав тревогу у своих однокашников. Таким его никто не привык видеть. Те, наблюдая плачевное состояние товарища, посовещались немного и пришли к очевидному в этих обстоятельствах выводу – Борису следовало перевестись на другой курс и стать не дрессировщиком, а клоуном. Кому-то подобная идея могла бы показаться оскорбительной. Но только не Борису. Он мог бы вслед за Архимедом воскликнуть «Эврика!» и голышом броситься из ванны прямиком на арену. Он был спасён. Мало того, что новый курс пришёлся ему в самую по́ру, он ещё мог к тому же ставить смешные номера с животными. Не с тиграми, конечно, и не со львами, а с весёлыми кудрявыми собачками, которые вполне разделяли его безграничное чувство юмора. В общем, жизнь удалась.

По окончании училища Борис успел много погастролировать по Европе и Южной Америке. Времена менялись. Перестройка, ускорение, гласность и всё такое. Границы, которые до того были на прочном замке, становились прозрачнее. В жизнь проникали вещи дотоле немыслимые. Видя, как живут за границей люди, Борис несколько скорректировал свои планы на будущее. Ему хотелось доказать отцу, пребывавшему к тому времени на почётной пенсии, что он не только преуспел в профессии, которую выбрал по своему усмотрению, но и смог крепко встать на ноги и обзавестись всем тем, к чему призывал его когда-то папаша – благополучная семья, уверенность в завтрашнем дне и бла-бла-бла. Выступая однажды вместе с цирком Дю Солей, он получил неожиданное предложение продолжить свою карьеру в этом знаменитом на весь мир цирковом шоу. Это было подарком судьбы. Но перестройка перестройкой, а к разменявших родную арену на забугорную в силу устоявшейся привычки продолжали считать предателями и никак это не поощряли. Цирковое руководство достучалось до самых высоких кабинетов в правительстве, и приглашение утратило свою силу. А ведь ради этого Борис сменил даже своё сценическое имя на Бальтазара, и его успела полюбить публика, особенно когда они выступали в Париже. Ему в качестве компенсации за несбывшиеся надежды повысили зарплату, но это нисколько не скрасило его разочарования. Слишком уж он размечтался; даже подруге своей, позже ставшей женою, успел обрисовать их новую жизнь в Канаде. Эх… Такой страшный облом. А потом пошло-поехало. Экономика страны, не выдержавшая экспериментов, дала течь. У людей перестали водиться лишние деньги, цирк потихоньку стал приходить в упадок. И Борис, так и не забывший обиды, решил заняться чем-то вроде предпринимательства. Сначала, пользуясь своими продолжавшимися командировками, стал привозить из-за границы дефицитные товары. Потом открыл собственную торговую точку, которая быстро расширялась и набирала такие обороты, что иногда даже перехватывало от финансовых перспектив дыхание. Когда времени на арену уже не оставалось и пришлось делать нелёгкий выбор между цирком и бизнесом, Борис выбрал второе. Удивляясь самому себе, он начал понимать, что стихия бизнеса в условиях почти полной бесконтрольности со стороны полуразвалившегося государства ему нравится даже больше, чем атмосфера приходившего год от года в запустение цирка. И начался новый этап его жизни, который продлился до конца его земных лет. К пятидесяти двум годам он успел дважды жениться и дважды развестись, воспитав сына и дочь от второго брака, которые бо́льшую часть своей жизни провели в его загородном роскошном доме, испытывая искреннюю любовь к отцу. Кирилл и Ангелина родились в один день, но, несмотря на такую изначальную близость, всю жизнь конкурировали друг с другом, меряясь своими успехами и степенью внимания со стороны папы.

До самой своей смерти – а умер Борис Андреевич неожиданно и скоропостижно в своей постели в ночь с двадцать восьмого февраля на первое марта – он оставался всё тем же весельчаком с шутками на каждом шагу, каким был и в годы работы в цирке. Все думали, что и в этот раз он так пошутил, потому как утром обнаружили его, хоть и не проявлявшим признаков жизни, но с широкой улыбкой на вполне довольном лице.

– Папа! Папа! – кричали испуганные дети. – Перестань! Это совсем не смешно.

– Борис Андреевич, – говорили приехавший тут же врач и прислуга, – вы, право, до смерти нас пугаете. Начинайте уже дышать. Вон и завтрак в столовой подан и стынет. И собачка ваша места себе не находит.

Но Борис Андреевич, не переставая улыбаться, так ничего и не соизволил ответить. Поняв в конце концов, что это не шутка, родные и близкие опечалились, позвали адвоката и поинтересовались, успел ли глава семейства распорядиться на такой случай относительно своего наследства. Поинтересовались не потому, что очень уж захотелось денег, а затем, чтобы придумать способ избежать неуместной суматохи и путаницы в случае, если никакого завещания нет. Ведь желающих получить свою долю нашлось бы немало, да нахлынули бы ненасытные до семейных перипетий журналюги, раздувающие на пустом месте немыслимое враньё.

Завещание, к счастью, имелось. Но оказалось оно столь же странным, сколь и тот, кто его составил, то бишь сам Борис Андреевич, почивший от остановки сердца.

***

Вообще, всю эту историю следовало бы начать несколько с другой стороны. А именно со стороны Маши. Маша имела к ней самое непосредственное отношение.

В две тысячи третьем году ей исполнилось двадцать три. Она только-только успела отучиться на факультете иностранных языков в РУДН (Российском Университете Дружбы Народов), получить степень магистра и устроиться в школу учителем китайского. Помимо основной работы, её часто приглашали в качестве переводчицы во всевозможные делегации, за что платили весьма приличные деньги. Отношения России с Китаем делались всё теснее, соответственно, и работы по профилю становилось с каждым месяцем больше.

Будучи девушкой очень даже симпатичной да ещё и с красным дипломом, она, разумеется, пользовалась успехом у противоположного пола. Не то чтобы парни вились возле неё роями (всё же такое сочетание красоты и ума особо впечатлительных чаще отпугивало, чем привлекало), но пожаловаться на отсутствие внимания она не могла. Помимо плюсов, имелась у неё одна не очень привлекательная черта. Да что там черта. Нет. Это очень даже существенное свойство характера – Маша любила выстраивать свою жизнь наперёд и чётко следовать шаг за шагом заранее намеченным планам. Закончить университет – сделано. Устроиться на работу – сделано. Купить отдельную квартиру, съехав от родителей – почти сделано. Выйти замуж… Ну, этот последний пунктик пребывал в разработке. Если квартира на взятый в банке кредит была уже практически куплена, то с мужем дело обстояло чуть сложнее. Кандидат, конечно, имелся. Звали его Антон – парень с соседнего экономического факультета, закончивший университет на год раньше. Дружить они начали с третьего курса. На четвёртом Маша допустила его к своему телу. На пятом помогла устроиться на довольно престижную должность, воспользовавшись протекцией своего отца, не последнего в Москве человека. И для себя решила уже точно – как только квартира будет в кармане, так она и поставит вопрос о женитьбе, что называется, ребром. Маша почти не сомневалась, что Антон согласится. Почти. И это «почти» никак не давало ей покоя. Чувствовалась в Антоне какая-то скользкая грань, за которую, если вдруг взяться, можно его и упустить в самый неподходящий момент. И эта грань как бы всё время перетекала, дразня и сверкая, так что невозможно было знать в моменте, в каком месте характера она находится. То Маше казалось, что Антон имеет относительно неё чисто меркантильные интересы, то начинало мерещиться, что его чувства, хоть и искренние, но всё же не выходят за рамки перешедшей в привычку дружбы. А что если он скажет «нет»? Такая мысль Машу пугала. Ведь она сделала на Антона серьёзную ставку, вписала его в один из пунктов своего плана. А эти пункты она ещё ни разу в своей жизни не меняла. С детского сада не меняла, когда первый раз написала большими буквами: «В среду задрать Любке подол на глазах у Серёжи».