Двое плечистых мужчин выволокли обмякшего повара, передав его в руки своих коллег. Его лицо было до неузнаваемости изуродовано, одна рука вывихнута, во рту не хватало нескольких зубов. Караульные, кряхтя и ругаясь, потащили тело в холодную тьму ноябрьского вечера. Последним следом, который повар смог оставить в этом бренном мире, стала кровавая лужица, пропитавшая дорогой персидский ковёр.

Затем они схватили рыдающую уборщицу и, затолкав в комнату, силой усадили на стул. Один из мужчин закрыл тяжёлую, из цельного дуба, дверь в кабинет, а другой встал позади подозреваемой.

– Ну что вы, Лариса Ивановна, так переживаете? – ласково спросил Берия у дрожащей уборщицы. – Я же понимаю, что ни в чём вы не виноваты. От вас и требуется-то – рассказать всё, что вы знаете о пропаже икры.

– А вы знаете – заключил Лаврентий Павлович, заглянув в глаза уборщицы, чем вызвал ещё один всплеск рыданий.

С женщинами он вёл себя исключительно сдержано и обращался только на “вы”, особенно после того, как, не без происков руководителя японской разведки, о нём стали распускать грязные и лживые сплетни.

– Я скажу! Всё скажу, обещаю! – заливаясь слезами прокричала уборщица.

– Вы рассказывайте, только тише, пожалуйста. Не кричите так. – поморщился Берия.

– Я сегодня в семь часов вечера молока Грому принесла… – всхлипывая, начала свой рассказ Лариса Ивановна. – Смотрю, а он и ухом не ведёт. Тут я думаю, дай погляжу не заболел ли. А на усах у него икринка висела. Вот я и подумала, что Иосиф Виссарионович его покормил…

– А вы не думайте! От вас не это требуется! – прикрикнул на неё Берия. – Вот вам бумага – пишите заявление по форме.