Йети. Мистика

Человек, который верит в сказку, однажды в неё попадёт, потому что у него есть Сердце.

Далай-лама XIV

Выражаю благодарность за помощь в издании книги компании Centus. One

© Алексей Тенчой, 2021

ISBN 978-5-4490-0914-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ I. БЕСПРИЧИННАЯ ЛЮБОВЬ

ГЛАВА 1. СТАРТ ЭКСПЕДИЦИИ

Щуплый вихрастый мальчик с любопытством смотрел по сторонам. Сидеть на уроке было скучно, учительница выводила мелом слова, а в воображении у Димы они выплясывали танец и улетали из класса, из школы – в весеннюю зелень и голубое небо, где легкий теплый ветерок приветливо зазывал побегать с мальчишками. «Казаки-разбойники», «Тише едешь, дальше будешь», «Царь горы»… Ооо, сколько игр ждало его во дворе!

Неожиданно женский голос прервал детские фантазии.

– Дима, а ты кем станешь в будущем? – учительница давно закончила водить мелом по доске, и уже некоторое время ребята горячо обсуждали что-то важное. Дима вздрогнул и удивленно огляделся. Все в классе видели, что мальчик не слушал учительницу, засмотрелся в окошко и теперь, пытаясь угадать ответ, уставились на него в нетерпеливом ожидании. И Дима неожиданно для себя произнес:

– Я буду ученым-химиком и изобрету эликсир молодости.

Учительница улыбнулась и, решив подыграть, спросила:

– Молодец! Может, тогда и со мной поделишься?

А Дима, снова неожиданно, ответил совершенно серьезно:

– Тогда мне нужно поторопиться…

По классу прокатился смех, некоторые одобрительно закивали головами.

Вначале 90-х Дмитрий Певцов закончил МГУ по специальности «историк-востоковед», поступил в аспирантуру. Это было не столько престижно, сколько интересно. Дух исследователя, напитавшись любимыми книгами и фильмами, словно вел молодого человека с первых дней жизни, открывая перед ним ее саму, точно страницы книги.

День обещал быть удачным. На столе стопочкой бумажных листов лежала почти дописанная статья. Оставалось доделать библиографию и отнести на рецензию профессору Ильину. Василий Павлович предложил своему аспиранту встретиться в Академии наук, и Дмитрий, воодушевленный этим, быстро допечатал текст. Чтобы выглядеть солиднее, он отказался от привычных джинсов со свитером и выбрал темный костюм, светло-голубую рубашку и галстук, которые смотрелись на нем превосходно. Одевшись, он собрал в папку листы со статьей и поспешил на встречу.

По дороге Дима думал о том, что профессор сильно сдал за последние несколько месяцев, и что пошатнувшееся здоровье не позволит в новом учебном году давать публичные лекции, хотя Василий Павлович жил этим общением со студентами и продолжал вести нескольких аспирантов, следил за их публикациями, жил их проблемами. Дима вдруг понял, что с Василием Павловичем его связывает больше, чем просто отношения «профессор – аспирант», он думал об Ильине как о близком и родном человеке, беспокоился о его здоровье. Вот и сейчас вез ему лекарство, которое родители достали через знакомых, ведь в аптеках оно не продавалось.

Их первая встреча могла бы выглядеть даже забавной, если бы Дима с пеленок не воспитывался серьезным и ответственным и отнесся бы к происходящему с большей легкостью. Надо сказать, что таким был и Василий Павлович в молодые годы, и поступок студента он оценил сквозь призму своего характера, словно узнав себя в этом молодом вихрастом парне, и это их сблизило. Во время первой лекции для Диминого потока Василий Павлович, повернувшись спиной к студентам, мелом начал писать на доске тему, а Дима, тогда еще первокурсник, с верхних рядов запустил бумажный самолетик в Олю – девушку, которая ему тогда нравилась. Но самолетик выбрал другую траекторию и, пролетев через всю аудиторию, воткнулся в доску как раз над головой у профессора.

Дима, которому родители с детства внушали уважение к учителям, вскочил с места, на его лице отразилась целая гамма чувств – от испуга до глубокого сожаления. Василий Павлович, обернувшись, увидел его искреннее раскаяние, сжалился и решил ограничиться дежурным замечанием. Профессор отложил мел и попросил его представиться. Дима, красный, как рак, виновато пробормотал имя и фамилию, извинился. Профессор кивнул, махнул рукой, разрешая сесть и, обращаясь ко всей аудитории, рассказал такую историю.

– Вот вы все, а особенно вы, Дмитрий Певцов, читали «Книгу джунглей» Редьярда Киплинга? Была там пантера по имени Багира. Как-то раз пришла в джунгли засуха, и большая река превратилась в маленький ручеек. И все звери – и травоядные, и хищники – приходили на водопой, и никто никого не ел. И пантера как-то раз пришла на водопой, а перед ней в ручейке прыгал и плескался олененок, мутил воду. Она ему ничего не сделала, не съела. Она просто посмотрела на него и запомнила.

Профессор продолжил лекцию, а Дмитрию было так стыдно, что он не смел и глаз поднять. Конечно, больше он самолетики на лекциях никогда не запускал. Спустя годы, общаясь с профессором, он иногда улавливал в глазах учителя лукавую смешинку, словно тот говорил: «Я помню тебя, сейчас солидного аспиранта, а тогда бесшабашного первокурсника, который почти попал самолетиком мне в голову…»

Преисполненный воспоминаниями, Дмитрий вошел в кабинет Ильина. В помещении, обычно чистом и убранном, царил разгром. Журналы и книги лежали на полу, на столах, повсюду. Папки, которые, видимо, давно никто не доставал из хранилища, коробки с пожелтевшими стопками листов, сшитых бечевками – все это громоздилось на подоконниках и стульях.

Василий Павлович держал в руках старые листы бумаги, исписанные мелким крючковатым почерком. Увидев Дмитрия, профессор начал было засовывать пачку писем в ящик стола, но вдруг передумал. Сквозь очки он внимательно посмотрел на Диму и протянул ему письма.

– Дима! Не в службу, а в дружбу. Можешь ли ты разложить эти письма по датам и темам? Кажется, местная кошка перевернула все документы в кабинете, ловила кого-то. Мыши что ли завелись у нас? Я тебе отдам эти бумаги, а ты через пару недель приходи – картотеку поможешь разобрать, сделаешь подборку статей в журналах. Давай сюда свою статью. Как раз тебе и рецензию напишу.

Дима отдал статью и лекарство, забрал у профессора толстую пачку желтых, исписанных чернилами листов вперемешку с газетными вырезками, перевязал стопку бечевкой, чтобы они не потерялись, и уложил в портфель. Встряхнув им, аспирант понял, что пачка весьма увесистая.

Распрощавшись с профессором, Дима поторопился на встречу с возлюбленной. Тяжелый портфель не помешал молодому человеку пройтись по Нескучному саду, полюбоваться на Москву-реку и выпить с любимой Ольгой вкуснейший кофе в одной из кафешек на Ленинском проспекте. На следующее утро Дима вытащил объемную пачку из портфеля. Вопреки тому, что рассказывал профессор, ничего разбирать было не нужно. Убористым почерком некто Белов вел повествование о своих исследованиях. Между письмами аспирант обнаружил несколько тетрадок, в которых излагались результаты исследований, а также дневники Белова. Чем больше Дима погружался в чтение, тем меньше он верил своим глазам. Складывалась фантастическая картина…

Дима не заметил, как прошел день. Вдруг его занятие прервал телефонный звонок. Мама потребовала срочно приехать на дачу, там нужна была помощь со сбором яблок, да и ребята, которые учились с ним вместе, хотели завтра днем к нему на шашлыки. Дима заторопился, машинально сгреб все письма и тетради, связал бечевкой, уложил в рюкзак со всеми вещами, да так и уехал на выходные.

На даче он и думать забыл об этих тетрадках. В гости к Диме приехала Оленька, они гуляли по осеннему саду, разговаривали, собирали яблоки. Прекрасное бабье лето, общество возлюбленной, золотая листва и запах антоновских яблок, разложенных на газетных листах по всему дому на просушку, сделали свое дело. Чуть позже прибыли друзья на шашлык, и между ними завязался разговор, который начала одна из молодых журналисток:

– Вот хочу сосредоточиться на статье по заказу одной местной газеты, но не могу заставить себя написать ни строчки. Видимо, мой мозг работает так примитивно, а действительность часто противоречит моим естественным желаниям. У вас возникает тревожность перед написанием статей? Не говоря уже об этических задачах, непостижимых для моего ума.

Самая эмоциональная, Люба, сразу ответила:

– Секрет в первом предложении: «хочу сосредоточиться» – а надо хотеть писать… Мне кажется, что заставлять себя нельзя, надо аргументировано убеждать. И еще странно – разве в нашем возрасте присутствует тревожность? Все, что создал человек – не во благо, а во вред себе же, и чем дальше идем, тем больше противоречий, и я ценю мудрые и глубокие мысли.

– Я практически уверен, что наши инстинкты имеют мало общего с инстинктами далеких предков. В том смысле, что убивать для получения пищи мы уже не готовы даже в крайнем случае, а тревожность – опять же, не для удовлетворенного охотника на мамонтов – она от желания стать лучше, реализоваться в социуме, не стать проходной пустопорожней фигуркой на карте истории. Хотя есть у меня подозрение, что история любого человека пишется высшими силами индивидуально под него. Не знаю, может быть, глубоко копать я не люблю, там все становится слишком холодным, а я люблю тепло, – добавил рыжий Евгений.

– Хочу что-то сделать, но не могу заставить себя – и так постоянно. Другие формы периодически получаются, а книга – нет. Этические задачи могут быть непосильны для моего разума – может быть, вы это и имеете в виду, говоря об их непостижимости? Нет? Это правда, я не кокетничаю.

– Я мог бы сказать о себе словами Гарсиа Маркеса, который обиделся, когда его назвали интеллектуалом: «Мы, писатели, не интеллектуалы. Мы – эмоционалы», – вмешался в разговор Леонид. – По этому поводу очень хорошо сказал Марат Юнусов: «По моим наблюдениям, чаще всего встречаются два типа оптимистов. Первые радуются жизни в соответствии учению западных психологов, типа „улыбка не стоит дорого, но очень дорого ее применение“. Такие оптимисты радуются праздникам, выходным, застольям, покупкам, чувственным удовольствиям. Они быстро становятся печальны, если не хватает энергии и денег, не исполняются желания. Про этот тип было сказано: „Что толку в бездумном оптимизме? Рано или поздно реальность сломает тебя“. Вторые – это те, у кого разрушились все идеалы. Они уже прошли этап, когда не могли смотреть на мир. Пролили океаны слез. Пошли через неверие, полную потерю энергии, мучительнейшие раздумья и желание полной изоляции. А потом по каким-то не совсем ясным причинам им что-то стало понятно. Они сначала осторожно применили „это“ в своей жизни и увидели, что оно реально работает. Крылья начали расправляться. И однажды они заметили, что их оптимизм не зависит от того, что что-то происходит. И на них уже можно полностью положиться. Они надежны. Эта сама надежность. И реальность, как и счастье, имеет для них совсем другое значение».

Оленька слушала речи Диминых друзей с удивлением. Для нее само слово «тревожность» было непостижимым. Ей достался талант ясно и четко излагать мысли на бумаге, и делала она это с детства. Поэтому не испытывала «мук творчества» или «тревожности», но надо было что-то сказать, и девушка в свойственной только ей манере обратилась к присутствующим:

– В основном я просто встречаюсь с друзьями или гуляю в Коломенском возле любимого дуба. Разговариваю с духами парка. Медитирую. Слушаю любимую музыку. Помогает очень. Ведь иногда нужен отдых. Иногда чувствую, как тревога витает в воздухе, проблемы всегда были, есть и будут – такова жизнь. Тогда я вспоминаю мамины слова: «Садитесь в лодку и плывите в сторону солнца», – и добавила: – Мир, который устроили мы, возомнившие себя разумными, мне, чего уж там, не нравится. Но есть такая христианская молитва – православные называют ее молитвой Оптинских старцев, протестанты – молитвой Эттингера, а католики возводят чуть ли не к Франциску Ассизскому, но при этом по духу своему она, возможно, близка и буддистам: «Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить. И дай мне мудрости отличить одно от другого».

– А откуда ты знаешь, что находишься в безопасности? Умеренное чувство тревожности – хорошее подспорье для роста, в том числе и духовного! Все социальные требования никак не противоречат твоим желаниям. Вопрос интерпретации и понимания стадии развития. В джунглях все занимают свою экологическую нишу! В этом нет ничего особенного. За все времена общество и те, кто ему себя противопоставлял, не сильно изменились. Ну, разве что одни шкуры животных сменились другими, более изящно замаскированными? – спросил у Оленьки Михаил, парень Любы.

– В свободное от основной работы время я занимаюсь спасением животных. Это помогает, когда переключаешься с мыслей о себе на мысли о бедах другого. Наверное, поддержка людей в тяжелых ситуациях будет еще эффективнее. Но это сложнее. В общем, доброе сердце нам в помощь, – внесла свою лепту буддистка Юлия, видя, что Оля задумалась над ответом.

– Друзья, – подытожил Дима, – у меня если не идет из сердца потоком, то я жду… Обычно наступает тот момент, когда в пространстве формируется плотность того, что надо выразить, и я просто выхватываю слова и фразы. Так рождается поток, и я его фиксирую. Иногда пишется легко, но иногда надо ждать от ума, и я не могу действовать. И тогда все получается неживым.

После долгих бесед с друзьями Дима проспал до обеда понедельника и собирался в Москву такой сонный, что оставил рюкзак с письмами в своей комнате, а понял он это, уже подъезжая на электричке к столице.

Дома ждал неприятный сюрприз – открытая дверь в его квартиру и человек в штатском за столом на кухне.

Он представился, показал удостоверение и попросил ответить на некоторые вопросы. Корочка гласила, что в Диминой квартире находится представитель Комитета госбезопасности. Он вкрадчивым голосом поинтересовался, не давал ли профессор Ильин Диме какие-либо документы? Портфель-то оказался пустым, и в квартире ничего не найдено. Дима уверенно ответил, что сам отнес свою статью Ильину, но ничего не брал у него. Тогда майор рассказал, что у профессора произошла остановка сердца, и в кабинете его оказалось все перевернуто, и вроде бы исчезли папки с документами, но еще не понятно, какие именно, поэтому опрашивают всех, кто приходил к нему в четверг и в пятницу. Так Дима узнал печальную новость и удивился: почему профессор отдал именно ему таинственные бумаги?

Прошло несколько дней после похорон Ильина, и Дима получил письмо по почте. Отправителем указана незнакомая дама. Вскрыв конверт, Дима обнаружил еще один конверт, подписанный его покойным учителем. В конверте лежали рецензия на его статью и другое письмо. Рецензия была великолепна, профессор, как всегда блистательно изложил суть, указал на недоработки и достоинства исследования. Дима отложил рецензию и принялся читать письмо.

Профессор писал, что последние несколько лет он исследовал архивы Академии наук и наткнулся на неучтенные документы – как раз те, что теперь лежали у Димы на даче в рюкзаке. Исследования эти, как считал профессор, не должны пропасть или попасть в недобрые руки. Ведь как только он забрал бумаги из архива, им стали интересоваться «органы», а в архиве несколько раз пытались устроить поджог. Кто-то перевернул все документы в кабинете у профессора вверх дном и звонил ему по телефону с угрозами. Профессор писал, что чувствует свою скорую смерть, поэтому подверг Диму столь суровому испытанию – отдал ему бумаги, из-за которых вероятно сам скоро погибнет. Выбрал его профессор для этой миссии, потому что Дима еще не женат, и детей у него, в отличие от остальных аспирантов, пока нет. Последняя воля профессора, который знал, что аспирант Певцов относится к нему как к Учителю, состояла в том, чтобы Дима отправился в Гималаи и нашел там следы экспедиции, которую когда-то возглавлял Белов.

ГЛАВА 2. ПИСЬМА СУМАСШЕДШЕГО ПРОФЕССОРА

1953 год. Париж. Особняк профессора Бернара Эйвельманса.

– Джерри, у вас широкие связи, вы вращаетесь в высших кругах. Вы могли бы помочь с американской визой моему знакомому? – Жюли, молодая красивая женщина с вьющимися каштановыми волосами, обратилась к мужчине лет тридцати-тридцати пяти, сидевшему напротив нее за столом в роскошной гостиной.

Джерри Хесман, американский журналист, был приглашен этим вечером к чаю и наслаждался им в приятной, но странной компании. Кроме него, за столом сидели еще двое: романтичного вида Жюли, знакомая хозяина дома, и собственно сам хозяин – профессор.

– Что это за человек, Жюли, которому нужна виза в Америку?

– С нми я познакомилась не так давно. И, конечно же, плохо его знаю, но, тем не менее, прошу вас помочь.

– Наверное, на это есть веская причина? – вставил свое слово хозяин дома.

– Да, причина есть. Я сейчас вам объясню, – видно было, что молодая женщина сильно нервничает. Она то и дело вытаскивала из сумочки носовой платок и вытирала капли пота на лбу и шею.

– У моих знакомых в Марселе, они наполовину русские, остановился врач из России, то есть я хотела сказать из СССР…

– Как интересно, – произнес Джерри, – это вы за него хлопочете?

– За него.

– Он хочет эмигрировать из СССР в США?

– Совершенно верно!

– Ему достаточно подать заявление в американское посольство, и он получит визу без всяких проволочек, – сказал американец и добавил: – Вы напрасно волнуетесь! У нас любят беглецов из России.

– Вы меня успокоили, Джерри… – Жюли очаровательно улыбнулась. Джерри ответил тем же.

– А что это за врач? – спросил профессор. – Какая у него специализация?

– Он хирург. И бежал из страны именно потому, что медик. Его заставляли делать вещи, не соответствующие клятве Гиппократа.

– И что же его заставляли? – снова спросил профессор.

– Требовалось проводить оплодотворение женщин спермой гориллы.

– Какой кошмар! – воскликнул профессор.

– Кошмар, в том-то и дело. Я поэтому за него и ходатайствую! – сказала Жюли. – Как врачу, ему претило выполнять подобного рода задания, вот он и бежал!

– Неужели русские действительно проводят такие эксперименты?

– Если не верите, могу привезти его из Марселя сюда, сами спросите…

– Хотя чему удивляться, это атеистическая страна. Что хотят, то и творят.

– Я хочу встретиться с ним, – обратился Джерри к Жюли.

– Я устрою встречу в любое удобное для вас время, только я попрошу вас приехать в Марсель.

– Что же, ради такого дела поеду и в Марсель! Может, получится хорошая статья, – ответил журналист.

– Было бы замечательно, если бы вы написали об этом! – обрадовалась Жюли. – Пусть весь мир узнает, что творят в СССР!

– Скажите, профессор, – спросил Джерри, – а что, действительно можно обезьяну скрестить с человеком как, скажем, осла с лошадью?

Эйвельманс задумался и после недолгой паузы сказал:

– В теории можно. Если человеческую яйцеклетку подвергнуть мутации – то да. Но, конечно, на практике таких опытов никто не проводил. Да и зачем это нужно?

– Это вам объяснят коммунисты… Они финансируют данный проект, – произнес Джерри.

– Слава Богу, что это происходит не в нашей стране, – ответил профессор.

– В нашей или не в нашей, но это происходит. Вот что ужасно! Я обязательно напишу об этом. И посмотрим, как на это отреагируют коммунисты!

Через несколько дней Хесман вместе с Жюли был в Марселе, где встретился с русским врачом. Фамилия врача была Стрельников, звали его Александром Васильевичем. Несмотря на свое неопределенное положение, держался он спокойно, говорил мягко и уверенно. Все, что накануне было сказано Жюли, он подтвердил.

Хесман объяснил, что документы и гражданство в Америке ему с такой профессией дадут легко. Его примут и устроят, как полагается. У него будут хорошая работа и приличное жилье. После этого Джерри смог удовлетворить профессиональное любопытство. Стрельникова усадили за стол, и Хесман повел разговор о таинственных экспериментах.

– А где именно происходили опыты?

– В обезьяньем питомнике в Сухуми.

– А что вы знаете о результатах оплодотворения?

– Ничего… Нам было приказано только ввести сперму, а дальше пациенток увозили…

– А кто руководил опытами, вы тоже не знали?

– Этого я сказать не могу, все было засекречено. Мы получали приказы через нескольких приближенных к власти человек, лишние вопросы задавать было не принято. Однако, по слухам, опытами руководил Иван Ильич Иванов, сын известного профессора Ильи Ивановича Иванова, репрессированного и сосланного в ГУЛАГ в 1930 году.

– Как же вам удалось бежать? – спросил Джерри.

– О! Я долго готовился. Изучил разные варианты, разработал план – как выехать за границу. Я достаточно хороший врач и понял, что, только работая во флоте, у меня будет шанс покинуть СССР. Я написал заявление – просил начальство перевести меня на флот. И, на счастье, когда в очередной раз сменилось руководство, новый неопытный руководитель нашел написанное мною несколько лет назад заявление. Росчерком пера была решена моя судьба – мне дали назначение на должность судового врача. Год я ходил на торговом судне и ждал удобного случая. Жил только тем, что однажды смогу бежать. И когда, наконец, наше судно ночью проходило Марсель, я прыгнул за борт и вплавь добрался до берега…

Хесман записал все услышанное, поблагодарил Стрельникова и поехал обратно в Париж. Теперь у него возникли новые вопросы, на которые он хотел получить ответы у профессора.

Эйвельманс принял его у себя.

– Скажите, Бернар, вы что-нибудь слышали о русском зоологе Иванове?

– Как же не слышать? Он работал здесь, в Париже, в институте Пастера…

– А подробнее?

Профессор глубоко вздохнул, закурил трубку и начал рассказ…

– Впервые об Иванове мы услышали в 1910 году, на Всемирном конгрессе зоологов в Граце, где он выступил с докладом, в котором описал возможность получения гибрида человека и человекоподобной обезьяны, используя искусственное осеменение. Эта идея произвела плохое впечатление на большинство зоологов. Иванова даже стали сторониться. Скажу больше: служители секты из США прислали письмо с угрозой, что линчуют его. И мы уже подумали, что больше не услышим об ученом. Однако это оказалось не так.

Этой чудовищной идеей заинтересовались в правительственных кругах Франции. Его пригласили на работу в институт Пастера. Дальше – больше. В 1924 году Иванов получил разрешение от директоров института использовать нашу станцию приматов в Киндии – это во Французской Гвинее – для своих ужасных экспериментов. На счастье, на станции на тот момент не оказалось ни одной особи обезьяны, достигшей половой зрелости. Иванову пришлось уехать из Киндии, но он на этом не успокоился. Ученый обратился в правительство Франции и в итоге получил разрешение от колониального губернатора Гвинеи на проведение экспериментов в ботанических садах Конакри.

Иванов прибыл в Конакри в 1926 году, если мне не изменяет память. Прибыл, сопровождаемый своим сыном, который собирался ассистировать ему в экспериментах. Ивановы рьяно взялись за работу. Они контролировали отлов взрослых шимпанзе внутри колонии, после чего обезьяны были перевезены в Конакри и содержались в клетках, в оранжерее. В феврале 1927 года Иванов произвел искусственное осеменение двух шимпанзе женского пола человеческой спермой, полученной от добровольцев. В июне он провел оплодотворение третьей обезьяны. Первые две обезьяны не забеременели. Третья шимпанзе умерла, но так же была определена как не беременная. После этих неудач Ивановы покинули Африку и вернулись в Советский Союз.

После возвращения на родину ученый предпринял еще одну попытку провести скрещивание, но теперь он решил оплодотворить женщину спермой обезьяны. В 1929 году он получил поддержку от Советского правительства. Была организована комиссия по планированию экспериментов. Комиссия решила, что для этого исследования потребуется, по крайней мере, пять женщин-добровольцев. И… такие женщины нашлись. Они сами писали ему письма, предлагая себя для. Газета «Правда» помещала эти письма на первой странице. Однако Иванова снова постигла неудача.

– Бог шельму метит! – вставил реплику Джерри.

– Метит, еще как метит. Слушайте, что было дальше. Еще до начала эксперимента Иванов узнает, что единственный самец обезьяны мужского пола в соответствующем питомнике в СССР – орангутанг, достигший половой зрелости – умер. Новая партия обезьян должна была прибыть в Россию только летом 1930 года. Но до того времени произойдет нечто, что так и не позволит Иванову совершить этот ужасный эксперимент. Вот после всего этого и не верь в Бога!

– Что же произошло?

– Его посадили в тюрьму. Сперва, конечно же, судили…

– За что же его судили?

– Будете смеяться.

– Обещаю, что не буду.

– За шпионаж.

– Он что, на самом деле был шпионом?

– Не был он никогда никаким шпионом… В СССР его арест широко обсуждался. Даже в прессе было несколько статей… Как-никак он бывший сотрудник института Пастера. Доктор Кальметт и доктор Эмиль Ру публично выступили в его поддержку и назвали обвинения, выдвинутые против Иванова, клеветой!

– И вы так считаете?

– И я так считаю.

– Зачем тогда, по-вашему, понадобилось обвинить его в шпионаже и тем самым отстранять от эксперимента?

– На этот счет высказывались разные суждения. У журналистов одно мнение, у русских эмигрантов – другое, у биологов – третье.

– А можно узнать ваше?

– По моему, Иванов стал жертвой.

– Жертвой произвола сталинского режима?

– Нет, не совсем так. Все гораздо сложнее. Произвольно репрессировать в стране Советов могли рядового ученого, но ученого с мировым именем случайно репрессировать в Советской России не могли. Это был показательный суд.

– В чем же его показательность?

– Дело в том, что ученые в СССР давали много обещаний, которыми пестрили все газеты. Они обещали продлить жизнь человеку, победить старость и даже смерть. Эксперименты Иванова в этом контексте играли очень важную роль. При скрещивании человека и обезьяны должен был появиться гибрид, у которого могли бы брать органы и трансплантировать их, то есть заменять устаревшие органы живого человека новыми. Скажем, отказала у вас почка – вы взяли ее у человека-обезьяны и трансплантировали в свой организм. То же самое с печенью и даже с сердцем… Скрещивание открывает путь к появлению доноров для омоложения. Я хочу вам показать одну газетную публикацию…

Профессор открыл ящик письменного стола, вытащил пожелтевшую газету и протянул ее Джерри со словами:

– Прочтите то, что подчеркнуто.

Хесман взял газету: «Бежавший из СССР Александр Бармин заявил: «Пока медики ищут секрет долголетия, партия терпеливо ждет… Но когда кто-то из власть имущих заболеет, терпение кончится, и тогда я не завидую медикам!»

– Вот в чем, на мой взгляд, причина суда над Ивановым… Власти хотели дать понять ученым, что если они будут только обещать, а результата не показывать, то их ждет та же самая участь, что постигла Иванова, – сказал Эйвельманс.

– Исходя из того, что вы сказали, эксперименты по скрещиванию человека и обезьяны продолжаются, и знакомый Жюли говорит правду? – спросил Джерри.

– Конечно, продолжаются, я в этом не сомневаюсь! Сами посудите, в нашей стране такие исследования запрещает церковь. А в СССР, в атеистической стране, никто на них запрет не наложит. Это, во-первых, а во-вторых – все советское правительство жаждет омоложения, жаждет бессмертия.

– Да, собственно, кто этого не жаждет?

– Согласен, жаждут все. Но атеисты – особенно. Посмотрите: кто посещал советский обезьяний питомник? Это Берия, это Рудзутак, это Рыков и писатель Горький. Говорят, Берия в своем особняке выслушивал отчеты ученых-медиков по преодолению старости.

– Может, они уже и вывели обезьяночеловека? – Джерри даже присвистнул, высказав это предположение.

– Может быть, – согласился профессор. – А что говорит беглец из СССР? Он видел обезьяночеловека?

– Нет, не видел. Все было засекречено. В его функции входил лишь непосредственный ввод спермы.

– М-да… А зачем вы интересовались Ивановым?

– Наш беглец считает, что проектом руководит сын Иванова.

– Этого не может быть. У Иванова сын был математиком, это первое. И второе – больше чем уверен, что сын Иванова где-то в ссылке, а не руководит проектом… Мое мнение – что этого не может быть!

Джерри встал с места и прошелся по комнате, закурил. Затем, посмотрев в окно, произнес:

– Хотел бы я знать, смогли ли русские искусственно создать обезьянолюдей.

– Для этого вам придется поехать в СССР. Здесь вы ничего не узнаете…

Надо сказать, что Джерри Хесман был не столько журналистом, сколько шпионом. Журналистика в последнее время для него лишь служила прикрытием. Вот уже несколько лет он выполнял задания американских спецслужб в различных странах. И теперь Джерри загорелся желанием выяснить всю правду об обезьяночеловеке, понимая, что для этого нужно пробраться на территорию СССР.

Легкий на подъем, пылкий и хваткий от природы, он ни минуты не сомневался в том, что следует предпринять. Он тут же отправился к начальству и попросил оформить поездку в Советский Союз с секретной миссией. Начальство, зная проворство и дотошность Хесмана, пошло навстречу: так Джерри получил как бы смежное задание – по приезду в СССР встретиться с неким Петром Ильичом Владыкиным. Но смежным оно оказалось только на первый взгляд.

Этот Петр Ильич Владыкин, представьте себе, попал на место заместителя директора в обезьяньем питомнике в Сухуми. Внезапно. В считанные дни. А предыдущего руководителя, работавшего там много лет, так же внезапно уволили. Затем Петра Владыкина вдруг признали сумасшедшим и поместили в 3-ю московскую психиатрическую больницу, хотя лечить должны были по месту жительства – в Сухуми. Это выглядело очень странным и наводило на мысль, что сделано было с неким умыслом, чтобы скрыть тайну. Именно эту тайну и собирался узнать Джерри. Хесман был рад такому заданию, так как через того же Владыкина он намеревался выяснить, получилось ли в СССР вывести породу обезьянолюдей.

Шел 1953-й год. Неожиданно умер Сталин. И Хесман прибыл в Союз вместе с американской делегацией якобы на похороны вождя.

В Москве ему удалось скрыться от наблюдателей из МГБ. У Джерри было заготовлено несколько фальшивых документов, в том числе удостоверение корреспондента «Известий». С ним Хесман, без акцента говоривший на русском, прошел в психиатрическую больницу №3, где потребовал встречи с пациентом Владыкиным.

В стране царила суматоха. Главный врач не знал, как себя вести в создавшейся ситуации. Пользуясь этим, Джерри добился разрешения на встречу с бывшим заместителем директора питомника.