Корабль теней

© Алексей Сергеевич Гуранин, 2023

ISBN 978-5-0060-0784-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

– На прошедшем сегодня заседании Центрального комитета КПСС утверждены новые меры по укреплению трудовой дисциплины на производстве. Согласно опубликованным нововведениям, у борьбы с тунеядством и прогулами теперь появится надежная законодательная база. Так, например, за каждый пропущенный без уважительной причины рабочий день у сотрудника будет вычтен день из трудового отпуска, а опоздание на три и более часа – считаться прогулом. Руководители на местах считают, что эти меры будут способствовать росту социалистического…

– Толя, выключи ты эту балабольню! – раздраженно фыркнул белобрысый матрос, копошащийся около недокрашенного противопожарного щита. Высокий и худой Анатолий, чуть поморщившись, отложил швабру, потянулся к черному, блестящему на солнце «Альпинисту», стоящему на балке у переборки, и крутнул верньер настройки. «Альпинист» взвизгнул, зашипел, затрещал; гулкий, тягучий голос диктора программы новостей сменился музыкой – пела какая-то француженка. Анатолий глянул на белобрысого, тот поднял вверх перемазанную красной краской руку с оттопыренным большим пальцем – отлично!

На море сегодня было особенно тихо. Грузовое судно ТК-17, старое, послевоенной постройки, поржавевшее и заметно ободранное, побитое временем, двигалось прямым курсом на базу 03—11. Сверху лупило северное солнце, обычно скупое зимой и неожиданно такое щедрое сейчас, во время августовских штилей. Анатолий задрал голову вверх, выставив острый как костяшка кадык: на небе ни облачка. Загремело ведро с грязной водой, и за борт хлынул мутный поток.

– Кирюх, чего ты там возишься с этой краской? Раз-два мазнул, и дело в шляпе… – Анатолий подошел к белобрысому, все еще ковыряющемуся около противопожарного щита. Багор, ведро-конус и прочие причиндалы были сняты с крючьев и валялись поодаль, чуть перекатываясь туда-сюда в такт движению судна.

– Ох, и разгильдяй же ты, Толян, – хмыкнул Кирюха, выпрямляя спину и с хрустом потягиваясь. – Ведь чтоб покрасить, того-этого, надо сначала старую краску ободрать. Шпателем или ножиком. А то получится еще хуже, чем было: глянь, тут же все в лохмотьях.

– Да какой смысл красить эту старую лайбу! Ее давно в утиль надо списать. На металлолом. Одна ржавчина вокруг, даже бабе своей показать стыдно…

– Старпом сказал, что в конце квартала выделят средства на покраску вкруг. А ржавчина – она на любом судне есть, того-этого, куда же без нее.

– Знаешь, Кирюх, сколько консервную банку ни крась, она от этого «Москвичом» не станет. Старпом наш еще с прошлого года всех завтраками кормит, а как до дела – «нет снабжения»…

– Чем трепаться, – перебил Кирилл, – лучше собери-ка вон тот мусор да выкинь.

Анатолий, недовольно поморщившись, сходил за совком. Сметая в него просыпавшийся песок и мелкие ошметки некогда красной, а теперь уже давно побуревшей краски, он неожиданно застыл на месте, вглядываясь куда-то вдаль, вперед по курсу.

– Кирюх… Гля-ка, чего это?

– Ну, что еще? Ты так и будешь тут, того-этого, ворон ловить? – недовольно пробурчал Кирюха, выглядывая из-за переборки в направлении, куда показывала тощая как палка рука напарника. – Е-кэ-лэ-мэ-нэ, что это за…

Над водой, прямо по курсу ТК-17, лежала шапка какого-то рыхлого белесого то ли дыма, то ли тумана. До его кромки было около трех сотен метров. Туман простирался вширь, насколько хватало глаз, и определить размер этой шапки было сложно. Кирюха закинул кисточку в ведерко с краской, – на выскобленную палубу брызнули алые кровавые капли, – и метнулся в рулевую.

– Тащ старш… – начал было он, запрыгнув в проем настежь распахнутой двери.

– Вижу, вижу, Полыхаев, не слепой. – Коренастый, приземистый рулевой недовольно махнул ладонью в сторону двери. На его почти наголо выбритом загривке мелко блестели бисеринки пота – в рулевой рубке было жарко, а насквозь проржавевшие механизмы откидных окон, по-видимому, не работали. – Что это? Дым?

– Никак нет. Запаха гари не чувствуется, – ответил Кирилл, переводя дыхание. – Скорее всего, это какой-то туман.

– Туман? – вскинул редковатые брови рулевой. – Откуда взяться туману здесь, над водой, в это время и при такой погоде?

– А я знаю? – выпалил Кирилл, и тут же исправился: – Данных нет.

– «Данных нет», – устало передразнил рулевой, вытирая лоб тыльной стороной ладони. – Тоже мне, «Дым над водой» Дип Пурпле. – Он умолк и продолжил, чуть касаясь ходового рычага, вглядываться в грязноватое стекло, пытаясь разобрать, что за диковина встретилась им на пути.

Кирилл обвел глазами тесную рубку. Масляная краска, которой когда-то давно были покрыты стены, теперь пошла буграми и кое-где отслаивалась, на переборках и в районе заклепок виднелись желтые ржавые потеки, и завершал картину потрепанный деревянный стул с почти отломанной спинкой, держащейся, по-видимому, на единственном болте. За спиной рулевого висели две репродукции – цветной портрет Андропова, вырезанный, по-видимому, из «Огонька», во всю страницу, и какая-то глазастая бабенка с призывно оголенными плечами и спиной. Сочетание этих ужасающе разных по смыслу картинок было настолько неестественным и абсурдным, что поневоле вызывало раздражение. Кирилл попытался отвести глаза в сторону, чтобы не видеть соблазнительные плечи, и наткнулся на сердитый взгляд рулевого:

– Чего стоишь-то, Полыхаев? Иди работай дальше, нечего тут доступ воздуха перекрывать. Жара-а…

Кирилл небрежно козырнул и вышел обратно на палубу. Здесь стало заметно свежее, и чем ближе подходил ТК-17 к туманной шапке, тем ощутимее холодало. «Ишь ты, «жара-а», – неприязненно поморщился Кирилл, вспомнив потный загривок рулевого. – «Будет тебе прохлада, хоть залейся».

Он еще раз внимательно всмотрелся в непроглядную бело-серую дымку, но, не найдя там, по-видимому, ничего примечательного, решил вернуться обратно на бак, к недокрашенному противопожарному щиту. Какая-то странная тревога одолевала матроса, покалывая в затылок. «Хрен знает, что это за облако, или дым, или пар, или черт-те что», – пробормотал он, не решаясь повернуться к туманной шапке спиной и почти пятясь в сторону кормовой палубы.

Возле ведерка с алой краской, на ящике с песком, широко расставив ноги в коротковатых, не по росту, форменных брюках, сидел долговязый Толик и курил. Увидев Кирилла, он быстрым движением выщелкнул недокуренную сигарету за борт.

– О, так вот кто тут все задымил! – усмехнулся Кирилл, вновь берясь за кисть; он, похоже, хотел спрятать волнение, но получилось не очень убедительно.

– Это американцы! – выдал Толик. Для пущего эффекта он звонко хлопнул ладонью по полупустому ящику, на котором сидел.

– Что ты несешь, того-этого, при чем тут американцы? – поморщился Кирилл, орудуя кистью.

– Я те точно говорю! – не унимался тот, потрясая поднятым вверх указательным пальцем, как древком флага. – Эта пигалица-то, Саманта Смит, это все из-за нее! Привезла тут… как его… метеорическое оружие, вот и начались у нас туманы и всякие извержения, да метеориты посыпались.

– «Климатическое», – на автомате поправил Полыхаев.

– Да хоть истерическое! – хмыкнул Толик. – И «спит» тоже американцы открыли. Я не удивлюсь, если и «спит» этот она к нам сюда завезла!

– Балда ты, Толик, – вздохнул Кирилл, – СПИД половым путем передается.

– Чего?

– Ну, переспать надо… Подружиться, так сказать, организмами. Трали-вали на сеновале… А она ж козявка еще, эта Саманта. Какой тут СПИД. Кстати, – он круто поменял тему, стараясь отвлечь не в меру болтливого товарища от конспирологических теорий, – что за картинка у рулевого за спиной висит?

– Да этот, новый-то, Андропов…

– Да не он! Рядом.

– А, голая девка? Терехова. Актриса. Баская бабенка, ага. Че, понравилась? – Толик плотоядно хохотнул.

– Да как-то не к месту она там…

– Кирюха, голая девка – она везде к месту, – авторитетно начал Толик и внезапно осекся.

– Ты чего?

– А туман-то, гля.

Да, он уже окружил ТК-17 со всех сторон – плотный, слоистый, белесовато-розоватый сверху и серый снизу, он словно всосал судно и заполнил собой все углы и закоулки. Корабль вошел в туман, как десертная ложка в плотный кисель; леера, битенги и другие металлические предметы на палубе мгновенно покрылись мелкими каплями росы. Даже звуки, которые еще минуту назад были хорошо слышны, – плеск легких волн, скрип снастей и урчание дизеля, – теперь звучали как-то приглушенно, словно через верблюжье покрывало, какие выдавали морякам Севморфлота в холодное время года.

– Ладно, черт с ним, с туманом. Тарасенко пойдет по приборам. Надо работать, Толян.

– Поработаешь тут, – проворчал Толик. Он собрал все ошметки старой краски в ведро и побрел, подволакивая ноги, к борту, чтобы незаметно выбросить их вон. «Альпинист» по-прежнему что-то неразборчиво курлыкал, но французская певица уже давно уступила место какому-то унылому актеру, который, по-видимому, почти засыпая от скуки, начитывал радиоспектакль; голос актера едва прорывался через шипение и треск, – то ли батарейки садились, то ли качество радиосвязи внезапно ухудшилось. Кирилл макнул было кисть в ведерко, чтобы пройтись по щиту на второй заход, как неожиданно послышался топот, и из тумана выскочил Толик. Глаза его были вытаращены, костлявые кулаки сжимались и разжимались, а худая грудь под тельником шумно ходила ходуном.

– Кирюх… Там, за бортом… Три… Три трупа! – выпалил он.

– Что ты несешь, какие трупы? – вскинулся Полыхаев.

– Я те зуб даю! Там, у правого борта… Катер… А на палубе три тела лежат… Мертвые, не шевелятся.

Кирилл, не ответив, вновь бросил кисть и метнулся к правому борту. Ухватившись запачканными краской ладонями за мокрые от росы леера, он осторожно выглянул наружу, словно опасаясь, что из воды и взаправду выскочат трое мертвецов и набросятся на него.

– Вон там, ближе к носу, – жарко пропыхтел Толик в ухо. Кирилл присмотрелся. На волнах, почти вплотную к борту, покачивался маленький бело-синий катерок-полуглиссер. Он был весь в пятнах ржавчины, зарос какими-то водорослями, кормовые банки частично разломаны. На палубе катера лицом вверх лежали трое мужчин.

– Трупы, – гробовым шепотом выпалил Толик.

– Эй вы, на катере! – выкрикнул Кирилл и замахал рукой. – У вас все в порядке?

Ему никто не ответил. Тела на палубе так и остались неподвижны.

– Ну, точно трупы, – уверенно констатировал Толик.

– Да что ты заладил «трупы, трупы». Гони к старшому, доложи, того-этого. А я попробую их сострунить да пришвартовать как-то.

* * *

– Начбазы на связи. Слушаю! – Худой, словно высушенный степными ветрами человек в аккуратно выглаженном кителе с тремя звездами на погонах ухватил трубку задребезжавшего телефона и прижал ее к уху.

– Это Тоня. Тут такое дело… Я даже не знаю, как сказать. – Голос связистки звучал растерянно и чуть дрожал.

– Говори, как есть, Тонечка.

– Григорий Юрьевич… Они, кажется, нашлись.

– Нашлись?! – Четко очерченные седоватые брови на лице капитана взметнулись вверх; он сразу понял, о ком речь.

– Нашлись, – повторила Тоня. – На катере. На том самом. Грузовое судно ТК-17 взяло его на буксир, и идет к нам. Я… Я… – Она осеклась.

– Живые? – коротко спросил Григорий Юрьевич. Вместо ответа Тоня чуть всхлипнула.

– Так, Антонина. А ну-ка соберись. Тебе сейчас нельзя волноваться.

– Но ведь они же нашлись, Григорий Юрьевич! Нашлись! Надо позвонить Сергею Ивановичу и Володиной жене… А что до меня, – зачастила Тоня, – у меня ведь всего лишь третий месяц срока, не беспокойтесь, все норма…

Начбазы, не дослушав, рявкнул «Я сам!» и хлопнул рукой по рычагу телефона. В наушнике что-то захлебнулось, пискнуло и мерно загудело. Григорий Юрьевич с полминуты постоял, глядя на черную телефонную трубку, подстреленной вороной лежащую на лакированном столе возле небольшой рамки с фотографией улыбающейся женщины с учебником немецкого языка в руках.

Капитан шумно вздохнул и с силой потер лицо руками. Правая ладонь оказалась увечной, похожей на клешню, с тремя пальцами вместо пяти.

– Н-да-а… Вот черт… Вот ведь черт! – выпалил он и в сердцах саданул ботинком по тяжелому стальному ящику-сейфу, стоящему подле стола. Солнечный свет заливал полупустой кабинет начальника базы, печатая желтые квадраты на давно не крашеном полу. Григорий Юрьевич вновь потер лицо и, открыв старую потрепанную записную книжку, нашел нужную страницу. Хлопнув по рычагу телефонного аппарата, он накрутил «восьмерку» и, после гудка, – уже давно забытый номер.

– Добрый день. Столовая? Можно, пожалуйста, Юлию, э-э-э, Федотову. В бухгалтерии работает. Да-да, она самая. По личному. – Он шумно сглотнул, отведя трубку от лица, и принялся ждать. В наушнике слышался какой-то дребезг, по-видимому, шум столовых приборов, но усталому капитану казалось, что это лязг снастей какого-то очень старого корабля.

– Алло! Юлия Петровна? Это Юркаускас. Как какой?… С базы 03—11. Да-да. – Он чуть помолчал. – Помните, я вам говорил, что они обязательно найдутся? Да… Это было давно. И я тоже потерял надежду, но… Но мне вот буквально только что сообщили. Они нашлись.

– Живые? – чуть слышно прошептала трубка.

Григорий Юрьевич закрыл глаза и беззвучно вздохнул.

Глава 1
Мария Селеста

– Эй, Петрович! Сигаретка есть?

Шершавый, некогда покрашенный синей масляной краской металл парапета приятно холодил ноющий локоть правой руки мичмана. Когда-то, в годы послевоенной молодости, Иван Петрович на спор нырял с борта сторожевого катера Севморфлота СССР в ледяные воды сурового Белого моря; из всей компании таких же сорванцов-юнг, служивших тогда срочную, только ему одному посчастливилось раскроить локоть и почти все предплечье о торчащий из борта катера какой-то обломок болта или заклепку, и теперь, спустя почти тридцать пять лет, травма давала о себе знать, – впрочем, как и всегда в межсезонье или при перемене погоды. Но сентябрьское небо сегодня было на редкость чистым и пронзительно-голубым, как бывает только ранней осенью, когда большинство лесных пожаров уже отгорели, а местные угольные ТЭЦ еще не пущены.

Иван Петрович, облокотившись о парапет причала военно-морской базы Севморфлота 03—11, молча глядел в серо-зеленые, сегодня почти малахитовые воды Баренцева моря. Этот неспокойный, мятежный пейзаж уже давно стал для него ежедневной рутиной, и когда пришло время уйти на заслуженную флотскую пенсию, Иван Петрович, крепко подумав, все же отказался, несмотря на бурные возражения жены Натальи – «А на даче-то кто копать будет – Брежнев, что ли?». Здесь, на пирсе технического причала Морских частей погранвойск, мичман чувствовал какую-то щемящую родственность, какую-то общность с бескрайним океаном, как Крис Кельвин с его Солярисом, чувствовал пульс, дыхание воды, ее бессонную, бесконечную, безграничную то ли любовь, то ли умиротворение; это внезапное родство не отпускало его, тянуло сюда каждый день, и Иван Петрович совершенно точно знал – он любит свою работу.

«Нынче почти штиль», – привычно отметил для себя мичман. Все так же поскрипывал пирс, все так же тихонько шипели гребни мелких волн, разбиваясь о камни, все так же гортанно вскрикивал в настежь открытом окне узла связи динамик рации, и прибывшая в начале лета по распределению из института связистка Тонечка привычно отвечала «Это три-одиннадцать, прием». На горизонте, сегодня поразительно чистом, ясно-синем, как Натальины глаза, серебрилась какая-то легкая пелена – то ли тучки, то ли дым.

– Петрович! Закемарил, что ли?

Мичман досадливо поморщился. Витек, грузчик-разнорабочий, слегка раздражал его – то ли своей вечной хитрой ухмылочкой, то ли масляно блестящим левым глазом, который, в отличие от правого, желтоватого и испещренного красными прожилками, никогда не двигался, то ли бледными наколками на беспокойных пальцах левой руки, складывающимися в слово «ВИТЯ».

– Угомонись, Витек. Чем вымачивать якоря, лучше бы набросы с пирса убрал. Как на прошлой неделе штормило – насыпало водорослей, мусора всякого, уже сколько дней лежит. – Иван Петрович достал из кармана слегка помятую пачку «Памира». Сам он курил в последние годы очень редко: Наталья со свойственным ей усердием принялась за его здоровье, стоило только перешагнуть пятидесятилетний рубеж, и Иван Петрович смирился – ему была приятна такая активная, хоть порой и докучающая забота. Сейчас, почти год спустя после смерти жены, он по-прежнему выкуривал едва ли пару сигарет в день, – то ли из уважения к ее памяти, то ли, стыдно признаться, из опасения, что, встреться они, когда придет время, на том свете, Наталья хорошенько пропесочит его, как нередко бывало за тридцать лет брака.

– Да почищу я, почищу! Че ты заводишься, мичман? У меня еще в доках работы невпроворот. Как разгрузили «пять-ноль-восемь», так и минуты присесть нет, носишься, как савраска без узды.

Иван Петрович не ответил, вновь отвернувшись к парапету и примостив больной локоть так, чтобы касаться им холодного металла поручня. Заявления Виктора Малых о трудовых победах можно было смело делить на два, а то и на три. Володя Горбунов как-то заметил, что в один из дальних складов Витек ныряет уж чересчур часто. Беглый осмотр выявил, что горе-работяга организовал там «шхеру», тайный штаб – Володя обнаружил лежанку из списанных морфлотских матрацев, банки из-под консервов и початую бутылку водки. Был большой шум, начбазы в очередной раз грозился уволить Витька по статье, но ограничился выговором, после которого Витек три недели ходил как шелковый – начальник базы Юркаускас, по-армейски жесткий, прошедший почти всю войну от Ворошиловграда до Варшавы, мог пригвоздить человека к стене одним взглядом.

– А кстати, Петрович. Тоня-то наша, она ж незамужняя? – Витек, смоля сигарету короткими, суетливыми затяжками, тоже пристроился на парапет. Ветер донес запах легкого перегара, и мичман инстинктивно поморщил нос, шевельнув седыми усами.

– Тебе-то что с того, Витек?

– Ну, как «что». Я мужчина свободный, – Витек дурашливо приосанился, – Антонина тоже, что ж нам мешает-то?

– Вроде есть у нее какой-то ухажер, – задумчиво протянул Иван Петрович, пригладив редеющие волосы на висках; на затылке давно уже блестела лысина, но мичман отказывался брить голову наголо «под фантомаса», с пренебрежением отзываясь о современной моде: «Словно какие-то бильярдные шары на плечах».

– Да ну? Видел его?

– Ну, видеть не видел… Так, разговорились с ней как-то, да сама и рассказала. Хорошая она девушка, Тоня. Куда тебе, обалдую, до нее. – Мичман слегка улыбнулся, одними лишь глазами: Тоня ему нравилась; в минуты, свободные от работы, они иногда болтали обо всяких мелочах, и Иван Петрович полушутя-полусерьезно называл ее дочкой. Тоня смеялась и картинно отмахивалась: «Иван Петрович, если я ваша дочь, то тогда ваш неуловимый Сережка – мой брат, получается? Не-не-не, не в этой жизни, упаси боже!»

– Вода, вода, кругом вода-а… Да не, брешет она, – убежденно констатировал Витек. – Что это за хахаль такой, что даже ни разу к подруге на работу не заявился.

Иван Петрович вновь поморщился.

– Хорош балагурить, Витек. Докурил – иди дело делай, нечего время тянуть. Тоже мне, герой-любовник.

Витек, что-то обиженно бурча себе под нос, ушел в сторону доков. Из окошка кабинета узла связи вновь донесся выкрик рации и легкий, ясный, как велосипедный звонок, голос Тонечки: «Это три-одиннадцать, прием».

* * *

– Иван Петрович!

– Да, Тонечка, бегу!

Стукнула рама, и в окно кабинета связи выглянула Антонина – худенькая, черноволосая, улыбчивая, с ямочками на щеках и модными нефритовыми клипсами на мочках ушей. Бело-голубое легкое платье в легкомысленную полоску не скрывало округлостей ее фигуры. Тонины темные, слегка раскосые глаза, казалось, ничего не отражали, – ни синевы осеннего неба, ни малахитовой глади волн. В таких глазах и утонуть недолго, порой ловил себя на мысли мичман. Из белого пластикового ящика радиоточки на стене Тониного кабинета слышалась приглушенное пение – «я был словно мальчишка глуп, мне казалось, что схожу с ума-а».

– Тут Григорий Юрьевич Вас вызывает.

– Ох ты ж. Хорошо-хорошо, передай, уже бегу.

Из окна послышалось Тонино «Да, он сейчас подойдет» и стук трубки телефона, положенной на рычаг. Тоня вновь выглянула в окошко. Отошедший было от окна мичман, вдруг что-то вспомнив, обернулся:

– Кстати, Серега не звонил?

– Нет, Иван Петрович.

– Вот ведь обалдуй, – он досадливо сморщился. – Совсем запропал, ни ответа, ни привета. – Сергей, сын Ивана Петровича и Натальи, после смерти матери перестал выходить на связь с отцом; пара звонков из Ленинграда и Куйбышева – и с тех пор уже почти полгода тишины, ни письма, ни телеграммы.

А репродуктор все выводил: «без тебя, без твоей любви богатства всей земли мне будет ма-ало-о»… «Эх, Наташенька», – тихонько вздохнул мичман, слушая песню, словно вплетавшуюся бронзовой магнитофонной лентой в синеву тихого сентябрьского дня над мелкими барашками волн студеного Баренцева моря.