Адмиральский эффект
Сторонники военно-морской теории суеверий глубоко убеждены, что «адмиральский эффект» есть вещь неотвратимая. Способная не то, чтобы уничтожить результаты упорной работы, но существенно ухудшить впечатление от них. «Адмиральский эффект» – это когда предусмотрели все, устранили все ненужные и неудобные факторы, но внезапно нашелся ещё один – нежданный и нокаутирующий. Причём находят его, как правило, те, чьё высокое звание и «присвоено» такого рода неприятностям. Во флотском фольклоре «адмиральский эффект» занимает почётное место, являясь основой доброй трети баек и «жизненных рассказов». Да вот и пример.
Часть готовилась – нет, даже не к проверке – к визиту командующего флотом! Военным морякам, будь они корабельного состава или выглядящего в глазах «корабелов» вторым сортом берегового, прекрасно известно, что страшнее может быть только визит Главкома ВМФ.
Драили всё, что можно было, – и вдвойне драили то, что драить не рекомендуется. Много блеска не бывает: старая военная мудрость. Кусты вдоль аллеи стригли канцелярскими ножницами для придания правильной прямоугольности, и придирчивый мичман специально заготовленной рейкой проверял качество подстрижки. Особо подготовленная команда тщательно проверяла деревья на наличие пожелтевшей и готовой к опадению листвы. Подозрительные кроны трясли до окончательного искоренения некондиционных вкраплений. Трава, посмевшая приблизиться к дорожкам и строениям ближе, чем на метр, нещадно вырубалась штыковыми лопатами.
Всё, отличающееся от грунта, всё, что нельзя было подстричь и вырубить, подлежало побелке или покраске. Завезённая в невиданном количестве известь расходовалась с такой скоростью, что казалось – ещё мгновение, и кисти просто загорятся в руках усердных работников. Протянутая вдоль центральной аллеи бечёвка отмечала уровень, до которого следовало белить стволы деревьев. На плацу при помощи хитроумно сбитого из досок устройства обновляли разметку. В автопарке шипела сварка и тоже шуршали кисти, только вместо побелки для маскировки масляных пятен на асфальте рационализаторы с успехом использовали раствор цемента.
В спальном помещении старшина батальона Прокопенко ухитрялся находиться одновременно в баталерке, гальюне и у каждой койки. Матросы, не владеющие сложным искусством существования в особом, четвёртом, измерении старшины, несказанно его раздражали. Старшина закипал, и угроза небольшого, но чрезвычайно мощного термоядерного взрыва мичманского терпения ощущалась даже вне расположения казармы.
Командир с заместителями отрепетировали свои доклады настолько, что могли начать и продолжить их с любого места, а теперь тренировали друг друга «ожидаемыми и неожиданными вопросами от командующего», дабы без замедления удовлетворить самое изощрённое любопытство высокого начальства. Невезучий оперативный дежурный, на чью вахту приходился визит адмирала, оточил мастерство владения указкой настолько, что любую требуемую точку на огромной карте командного пункта мог указать с закрытыми глазами – и даже стоя к ней спиной.
Словом, работа кипела, устранялись все «проблемные» точки, вероятные и невероятные. Потому, когда Артемьич в редкую минуту выстраданного перекура выдохнув солидное кольцо табачного дыма и уверенно произнес: «Как ни корячься, а залёт будет!» – на него посмотрели, как на врага. Артемьич, в миру старший мичман Николай Артемьевич Полтарак, был мужчина крупный, солидный, имел идеально подстриженный тронутый сединой ежик на голове, породистый нос и в ниточку щегольские усы, носил неизменно свежую рубашку и выглаженные до бритвенной остроты брюки. Недовольным взглядам он снисходительно улыбнулся и пояснил: «Адмиральский эффект!». Надо сказать, что Артемьич прослужил уже двадцать лет с лишком, ходил на боевую, ездил старшим на целину, путешествовал в регионы за молодым пополнением и авторитет имел непререкаемый. Но всё же – чтобы вот так, двумя магическими словами разрушить все надежды? «Да ну тебя, Артемьич, хорош каркать!» – выразил общее настроение задорный веснушчатый, белозубый и курносый Саша Рыбкин, мичман и начальник станции: «Всё надраили, побелили и покрасили! Приедет адмирал, прогуляется, убедится, что заведование в ажуре, и убудет восвояси». Бывалый Артемьич не спорил, только кивал, улыбаясь. На том и разошлись.
Наутро прибыл командующий. То есть ожидали его к 10.00, командир объявил «готовность № 1» с восьми, комбаты, соответственно, с семи утра. Потому те счастливчики, кому удалось накануне слинять домой, прибыли в часть к подъёму. После завтрака и построения – наводили последние штрихи. На глаза Саше Рыбкину попался матрос Хорошок. Когда-то мама с папой подарили миру будущего защитника Родины, назвали Пашей, а спустя 18 лет вручили его Военно-Морскому флоту в лице мичмана Рыбкина. Был Паша высок, белобрыс, вечно безмятежен и слегка не от мира сего. Сменившийся с вахты подчинённый приближался, имея в руках свежевыстиранные собственные носки. Разумеется, не заметь происходящее Рыбкин, носки без вариантов разместились бы на батарее рядом с Пашиной койкой, испортив донельзя замечательный вид заправленной постели и образцово прибранной тумбочки. «Хорошок! Носки – убрать!» – скомандовал Рыбкин. «Куда?» – флегматично поинтересовался Паша. «Куда хочешь, но чтоб я их здесь не видел!»– сурово рубанул Рыбкин. «Ладно», – пожал плечами матрос и не спеша двинулся прочь. Он вообще всё делал не торопясь и без выраженного чувства ответственности за результат. Об этой его особенности иногда забывали, а зря. Рыбкин уже хотел сделать замечание за ответ не по уставу, но не успел: ротный срочно вызвал мичмана на внешний объект приборки.
К 9.30 часть обезлюдела. Особенность любой береговой части: при появлении в ней высокого командования личный состав исчезает. Ещё недавно шумный военный городок становится подобным загадочной чернобыльской Припяти. Лишь на местах несения вахт и дежурств можно обнаружить специальных натасканных для ответов начальству военнослужащих. Где растворяются десятки только что присутствовавших в части людей? Загадка, сравнимая с загадкой Бермудского треугольника.
Командующий флотом прибыл с минимальной задержкой всего в полчаса, что вообщето для командующих не характерно. Обычно их ждут часами. Для того, чтобы к вечеру узнать, о переносе визита на другой день. Но в тот раз адмирал был просто образцом точности. После обязательного командирского доклада и чудес эквилибристики с указкой, продемонстрированных оперативным дежурным, командующий неопределенно хмыкнул (этот звук заместители командира на проведённом шёпотом блиц-совещании решили считать одобрением), а после пожелал пройтись по территории. Осмотрев парк, прогулялись вдоль свежевыбеленных деревьев и бордюров к учебному корпусу. Выслушав учебный план на сегодня, адмирал решил не мешать процессу обучения и направился в казарму. Где едва не оглох от бравого доклада дежурного по роте по поводу отсутствия замечаний за время дежурства. Стараниями владеющего тайными знаниями старшинского цеха Прокопенки спальное расположение выглядело новее, чем непосредственно после постройки. Даже лампочки стали светить в два раза ярче. Вымытые до незаметности стекла окна, сверкающий пол, лёгкий аромат одеколона в воздухе (старшина не вчера назначен на должность, такто!) Но всё же казалось, что чегото не хватает. И комфлота почувствовал – чего. Изюминки. Командующий флотом свою должность выстрадал не в кабинетах, и матроса-солдата видывал не на фотографии. В свое время… Хотя сейчас не о его славном военно-морском пути, просто уточним, что об особенностях быта рядового состава адмирал знал не понаслышке.
Не спеша пройдясь вдоль матросских коек, он не глядя приподнял матрас на первой попавшейся. Сейчас это назвали бы «джекпот». Одним движением комфлота поставил оценку всем усилиям по подготовке к его визиту, и оценка эта была явно далека от отличной. Внутренность кровати явила всем присутствующим аккуратно разложенные под матрасом выстиранные носки…
Адмирал понимающе улыбнулся побагровевшему командиру: «Выстиранные носки, товарищ полковник, я бы всё же рекомендовал сушить на батарее». И направился к выходу. «Чья койка?» – чревовещал за его спиной командир. «Матроса Хорошка, товарищ полковник»,– так же не открывая рта рапортовал дежурный. «Чей подчинённый? – задушенно прошипел начальник штаба.– Обоих сюда, пулей!». По законам жанра в учётной карточке Рыбкина немедленно сама собой стала проявляться некая запись. Причём именно на той стороне, где не упоминается о наградах, а напротив, сверху и до низу пишут только о провинностях…
«Артемьич, я же все койки после этого проверил! Слышишь, все до одной в казарме. Единственная «залётная» – у Хорошка! Она же – единственная, которую проверил командующий! Первая и последняя. Артемьич, но как?!.. – не мог успокоиться Рыбкин. – И главное, я же сам, считай, виноват. И выговор заработал. Сам же не разрешил на батарею повесить. Убери, сказал, чтоб я не видел. Знал же, кому так говорю. Но всё же – одна, понимаешь, одна только койка!».
Многоопытный Артемьич как всегда мастерски выпустил кольцо табачного дыма и солидно повторил: «Адмиральский эффект». А ещё, Сашок, не забывай, что работаешь ты с людьми. Разными. И каждого должен знать и понимать, чего ждать от него. Тогда «адмиральский эффект» хоть и не исчезнет вовсе, но вероятность его уменьшить можно. Усёк?».
Некурящий Рыбкин кивнул и, вздохнув, направился к парковым воротам, которые бригада «залётчиков», доверенная ему командиром, должна была за два дня отремонтировать и покрасить. Конечно, среди членов бригады был и любитель чистых носков Паша Хорошок.
Снег
У меня, родившегося и выросшего в черноморском Севастополе, снег всегда ассоциировался с чудом. Вот где-то между Дедом Морозом и межпланетным космическим кораблем. А кто из севастопольской малышни со мной не согласится? Серые и некрасивые на фоне пасмурного неба снежинки опускаются вниз и вдруг становятся белыми и радостными, как праздничное конфетти. Раз в несколько лет они вдруг забывают о том, что на севастопольской земле им велено срочно растаять, и на два-три дня к нам приходит настоящая зима. Из сараев и кладовых извлекаются запылённые санки, а все доступные горки оккупируются радостной детворой. Ближе к ночи подтягиваются мамы с папами, а иногда и бодренькие бабушки с дедушками. Под лозунгами «промок-замёрзнешь-заболеешь» чада изгоняются к теплым пледам и диванам, великовозрастные катальщики сменяют малышню. Не всегда, правда, детские саночки могут выдержать солидный вес габаритных папаш. В таком случае в ход идет всё подходящее для скольжения по горке – куски линолеума, пластиковые тазы и так далее. Веселье продолжается до глубокой ночи. Ведь завтра, максимум – послезавтра все растает. Такая у нас зима.
Так вот, снег для меня был чудом. Все детство и юность.
А потом я поступил в одно очень военно-морское училище. Несмотря на наличие аж целых двух таких заведений в Севастополе, я выбрал широты северные и обрадовал своим желанием стать морским офицером одно замечательное училище под Ленинградом. Говоря по-современному – под Санкт-Петербургом. Приемная комиссия с пониманием отнеслась к моим устремлениям, подкрепленным успешной сдачей экзаменов, и зачислила меня в ряды будущих морских волков.
Осень пролетела незаметно. Новая обстановка, новые учебные предметы, привыкание к дисциплине и распорядку. Учеба, наряды, приборки, строевые… Не до природы. Впрочем, рассказ не об училище, а о снеге.
Похолодало в том году своевременно, но со снегом случилась заминка. То ли общее количество не утвердили, то ли не подвезли вовремя с полюсов – дела небесной канцелярии нам неведомы.
И все же в середине декабря снег пошел. Да какой! Крупные киношные хлопья, не тревожимые ветром, опускались на деревья, крыши, пожухлые газоны. Они скрывали неровности асфальта, маскировали неприятные пятна автомобильного масла на дорогах, делали улицы и шоссе чистыми и радостными. Не в силах оторваться от такого зрелища во время занятий я периодически «зависал», пялясь в окна, за что получил несколько замечаний от преподавателей и чувствительный тычок в бок от командира отделения. Он потребовал «не быть идиотом» и «не снижать показатели дисциплины». Я взял себя в руки, но ощущение праздника не оставляло. Снег продолжал идти, и это было волшебно.
К моей горячей радости, после занятий вместо самоподготовки нас направили на расчистку закрепленной территории – дороги и кусочка плаца. Как вполне великовозрастные балбесы, мы первым делом затеяли игру в снежки, затем оперативно слепили несколько военных снеговиков с погонами из коры, за неимением хрестоматийной моркови получивших носы из обычных сучков. Однако радикально на количество снега это не повлияло, пришлось взяться за лопаты. Четверо несчастных, которым не хватило деревянных лопат, извлеченных из обширной кладовой старшины, были вооружены двумя скребками. Для тех, кто закончил курсы кройки и шитья, причем в южных широтах, поясню: скребок – металлическая пластина размером два метра на половину с приваренной длинной скобой-ручкой. Впрягшись в такое устройство, двое военно-морских курсантов изображают подобие трактора, сгребая снег в стратегически значимых направлениях.
Два часа непрерывного шкрябанья позволили придать закрепленной территории удовлетворивший дежурного по училищу вид. Подуставшие, но довольные, мы потянулись в тепло, напоследок обстреляв снежками ни в чем не повинный столб неподалеку.
Но зимняя сказка заканчиваться не собиралась. Спустя час следы нашей самоотверженной борьбы за чистый асфальт бесславно исчезли под толстым снежным одеялом. Поэтому перед ужином мы вновь чистили. Снег сыпался, не обращая внимания на жалкие потуги противостояния. Как и положено порядочному природному явлению, он даже и не замечал нашей с ним борьбы, что было особо унизительно для будущих тактиков и стратегов. Мы гребли после ужина. Напоследок поупражнялись в искусстве борьбы с неотвратимым вместо вечерней прогулки.
Распихав по батареям в сушильной комнате промокшие брюки и носки (если кто-то вам скажет о том, что курсантская обувь системы «ботинок кирзовый» водонепроницаема, не верьте ему ни на грош), я упал в койку, заснув уже в полете. Ночью мне снился снег…
Подъем по указанию командования провели на полчаса раньше. Разумеется, для того, чтобы мы успели убрать снежные завалы до завтрака. Отчего-то играть в снежки или лепить снеговика никто не стал. Видимо, не было настроения. Но природе были неинтересны наши переживания. Ей хотелось белого, и чтоб сразу много.
Снег шел. Мы гребли. Снег сыпался. Мы убирали. Снег падал. Кружился. Ложился. Днем. Ночью. Всегда.
Тогда же я узнал о военной эстетике и красоте. Об этом поведали дежурные по училищу, культурные и образованные офицеры. Суть заключалась в том, что отодвинутый с проезда и плаца снег не должен валяться кучами, это неэстетично. Его следует укладывать в виде огромных бордюров или блоков. Только в таком виде он будет полностью соответствовать облику образцового явления природы в военной организации.
Через неделю я понял, что моя любовь к зиме и снегу была ошибкой. Мы просто раньше плохо знали друг друга. И теперь нам нужно пожить отдельно. Вероятно, это почувствовали и снежинки, потому что стали хотя бы изредка делать перерыв. А может, они просто заканчивались, и наверху ввели режим экономии?
Однако не заканчивалась зима. В запасе у нее был еще один любопытный для южанина фокус: мороз. Когда красный столбик наружного термометра съежился почти до тридцати ниже нуля, я понял, что еще многого не испытал. Настоящая зима взялась восполнить хоть какие-то пробелы в моей жизни. Например, дать понятие об особенностях несения вахты в холоде. В стеклянной будочке, которая выполняла роль КПП, отопление отсутствовало в принципе. Смены были сокращены до получаса, в течение которых приходилось приседать, отжиматься или просто прыгать на месте. Иначе холод добродушно, но твердо залазил за пазуху. Дежурили четверо, по очереди: полтора часа отдых, полчаса физкультура. Интересно, кто это еще недавно критиковал нашу крымскую зиму? Неужели это был я?
К счастью, морозы продержались недолго. Зато опять пошел снег… (см. выше)
В первый в своей жизни военный отпуск (зимние каникулы) я полетел на самолете. Тогда, в многократно руганные ныне советские времена, это мог себе позволить обычный курсант, имеющий родителей-инженеров. Из симферопольского аэропорта автобус доставил меня на родной автовокзал. Выйдя на влажный от обычного в это время года зимнего дождичка севастопольский асфальт, я с удовольствием вдохнул зимний (плюс семь!) крымский воздух. Рядом тихо шептало море. Снега здесь не было и в помине. «Как хорошо!» – подумал я. Снежинки я больше не любил.
Прошло много лет. Моя подрастающая дочь каждую зиму недовольно хмурит брови и возмущается отсутствием приличных морозов и снега на улицах. Я согласно поддакиваю, дабы не нарушать традиций. А про себя думаю – ну и слава Богу! Каждому на его век снега хватит.
Бородатая история
В военно-морском флоте должен быть порядок. Все, что не параллельно, должно быть перпендикулярно, и наоборот. А иначе это не флот, а курам на смех.
Вот взять, например, такой интимный вопрос, как ношение усов и бороды. Во времена полной победы материализма, когда усы и бороды еще были принадлежностью настоящих мужчин, а не малахольных существ с Евровидения, военнослужащие, пожелавшие отрастить себе упомянутые волосяные приборы, должны были неукоснительно соблюдать требования руководящих документов. Так, солдатам и матросам срочной службы борода не светила вовсе, а вот небольшие усы отпустить разрешалось на втором или третьем году службы соответственно. И многие «дедушки», на гражданке даже и не помышлявшие о таком мужественном украшении, носили их как знак особого отличия. Мичманам-прапорщикам и офицерам носить усы не запрещалось. Но для всех категорий имелось строгое правило – они не должны были опускаться ниже губ. Так что пышные казацкие усы военным однозначно не светили.
С бородами же дела обстояли еще сложнее. Не приветствовалось такое украшение. Это штатские могут культивировать на лице пышные заросли, и единственным недовольным будет собственная жена, тратящая много времени в процессе поиска места, куда поцеловать своего драгоценного последователя кубинского героя Фиделя Кастро. Военному же для ношения бороды требовалось основание. Например, железобетонным поводом служили следы старой травмы, которые якобы и маскировала военная борода.
Почему «якобы»? Да потому, что никогда строгие начальники не требовали в этом случае побриться и предоставить доказательство, так сказать, натурой. Впрочем, существовал важный нюанс – но об этом чуть позже.
Как говорится, голь на выдумку хитра. При наличии смекалки и, чего греха таить, некоторой доли нахальства, можно было свою бороду «узаконить».
Мичман Андрей Андреич Сенченко, двадцати семи лет от роду, специалист первого класса, отличный работник, остряк и балагур, однажды решил, что его высокие скулы и «греческий» нос отлично дополнит небольшая борода. Непосредственное начальство в лице командира судна обеспечения, на котором проходил службу мичман, усмехнувшись, назвало его «недоделанным Кастро». И махнуло рукой – дел невпроворот, хочет быть бородатым, пусть будет. Командир был вольнодум и философ. Тем более, что обижать подчиненного ему не хотелось: специалистом Сенченко был превосходным, а помимо основной специальности славился как непревзойденный в бригаде судов обеспечения художник, боевые листки и стенгазеты его исполнения неизменно приносили экипажу призовые места на всяких смотрах. Любой командир знает: хороший художник ценится на вес золота, а если ещё и владеет тушью и кисточкой, так и вообще на вес самого редкого природного металла, рениума. Мичман Сенченко умел. И кисточкой, и плакатным пером, и гуашью изумрудное море с парусником. И даже писал портреты. Так неужели же такому самородку нельзя с бородой походить?!
Однако кроме непосредственного начальства, как известно, существует еще и (кто сказал – «посредственное»?!) вышестоящее. Командир бригады судов обеспечения капитан первого ранга Сергей Петрович Вол флотский порядок ценил и уважал. Кстати, именно ему принадлежит фраза о параллельном и прочем, с которой мы начали этот рассказ. Недавно назначенный комбригом, он все свои силы прилагал к наведению и поддержанию в подчиненном соединении военно-морского порядка.
Мичман Сенченко осознавал, что его тайная гордость и украшение входит в резкий диссонанс с представлением комбрига о порядке. Но брить было жалко и неспортивно. Поэтому Андрей Андреич предпочитал с капитаном первого ранга Сергеем Петровичем не встречаться – соединение большое, дел много, маленькой сошке всегда есть, куда и зачем слинять от грозного начальственного ока.
В конце концов Судьбе, которая, как известно, играет людьми как шарами на биллиардном столе, эта беготня надоела. «Хорош!», – решила она в один прекрасный день, и бородатый мичман, зачем-то выбравшийся на стенку, внезапно увидел рядом с собой комбрига. Отступать было поздно. Пришлось импровизировать. Увидев устремленный на него взгляд командования, мичман Сенченко молодцевато, как и требует Устав, отдал воинское приветствие и представился.
– Почему вы не бриты, товарищ мичман? – тон, которым был задан вопрос, можно было использовать в холодильных установках для мгновенной заморозки.
– Имею на нижней челюсти портящий внешность шрам, бородой его прикрываю! – без малейшей запинки доложил мичман.
Судя по выражению лица комбрига, борода было намного хуже предполагаемого шрама. Однако сверившись с командирской памятью, он понял, что мозолящая глаза борода законна. Стоп! Ну, почти законна…
А вот теперь вернемся к обещанному нюансу. Для того, чтобы носить бороду с полным основанием, на фотографии в удостоверении личности… Ну да, вы уже догадались. На фотографии владелец также должен быть с бородой. Учитывая то, что удостоверения обычно выдаются после окончания военного учебного заведения, вероятность наличия в нем «бородатой» фотографии равняется нулю целых нулю десятых. Меняется оно в лучшем случае раз лет в десять. Или при утере, что теоретически позволяет заменить фото более актуальным. Однако при втором варианте вместе с новым документом в довесок получишь как минимум строгий выговор в служебной карточке плюс истрепанные в многочисленных объяснениях и разбирательствах нервы. Мало кого привлекала такая перспектива.
– Предъявите свое удостоверение, – по-чекистски прищурился кобмриг. – надеюсь, фотография в нем соответствует вашему внешнему виду?
«Пропал. Выговор, позор …» – вихрем пронеслось в голове Андрея Андреича, а перед глазами как живая возникла картинка: комбриг, закатав рукава, бреет и стрижет несчастного мичмана прямо на пирсе. Впрочем…
– Так точно, товарищ капитан первого ранга, – отчеканил в порыве вдохновения Сенченко и, сделав озабоченное лицо, принялся хлопать себя по карманам. – Извините, забыл удостоверение на корабле!
– И где же ваш корабль? Ах, вот он?! Ну что ж, я подожду, пока вы принесете мне документ, – всем своим видом комбриг показывал, что раскусил детский трюк мичмана и только природная доброта не позволяет ему начать заслуженный разнос негодяю до окончания всех пустых формальностей.
– Есть! – козырнул Сенченко и пулей взлетел на борт. Он уже знал, что делать. Вбежав в каюту, мичман выдернул удостоверение (конечно, оно мирно лежало в нагрудном кармане рабочего платья) из обложки, в приступе вдохновения схватил подходящий по твердости карандаш и в два счета изобразил на собственном черно-белом фото бороду. Не забыли, что Андерй Андреич был неплохим художником? Вновь вставил удостоверение в обложку и уже через минуту с непроницаемым лицом вручал его командиру бригады. Как известно, обложка к военному удостоверению своей внутренней прозрачной частью полностью прикрывает фотографию владельца и слегка размывает черты. К тому же капитан первого ранга Вол пользовался очками, и, как нередко бывает, очень этого стеснялся, пологая, что очки разрушают его командирский образ. Рассмотрев на расстоянии вытянутой руки документ, он милостиво вернул его владельцу.
– Хорошо, товарищ мичман. Не забывайте, что даже разрешенная борода должна быть ухоженной и подстриженной.
– Есть! Так точно! Разрешите идти, товарищ капитан первого ранга?
– Идите.
Не чуя ног, Сенченко вновь взлетел по трапу. Пронесло!
История скоро стала народным достоянием. Знатоки сочувственно напоминали мичману, что карандашные штрихи постепенно стираются с фотографии. Сенченко лишь загадочно усмехался – он давно уже «закрепил» фотобороду тушью. А через годик очень кстати появилась редкая возможность поменять удостоверение и сделать нормальную фотографию. И Андрей Андреич окончательно «узаконил» свою внешность.
Одно не давало ему покоя – теперь бороду не сбрить ни в коем случае! Полный сил и энергии комбриг на память не жалуется, как объяснить ему исчезновение «страшного» шрама? И фотография в удостоверении должно соответствовать внешности военного моряка. А иначе ж это не флот, а курам на смех…