– Я вовсе не то хотел сказать, – прошептал в замешательстве Сергей Петрович, опуская глаза, – я вовсе не то; я хотел сказать, что как будто сама судьба…
– Ну, да, как будто сама судьба. Я так и понял, – ответил Кремнев весело.
– То есть, вовсе не судьба, а слепой случай – прошептал Сергей Петрович.
– Ну, да, слепой случай…
– И вовсе не слепой случай – с раздражением почти крикнул Ласточкин. – Одним словом, я на это не согласен. Это подлость!
– Не согласен? – переспросил Кремнев, зевая.
Сергей Петрович шел уже к себе на кровать.
– Не согласен, – повторил он хмуро. – Да ты не думай, – отозвался он с постели злым голосом, – что я эту монету где-либо специально для этого случая приобрел. Можешь завтра утром спросить Васю, если не веришь мне!
Кремнев снова зевнул.
– Я вовсе не сомневаюсь, но глупо, что ты ломаешься!
Сергей Петрович скрипнул кроватью. «Господи Боже мой, – думал он, – до чего я унизился. Бросить фальшивую монету, эдакая нелепость!» Он с головою завернулся в одеяло, силясь заснуть. Но сон не шел к нему. Его кровать постоянно поскрипывала. Он стал читать про себя молитвы все, какие знал. Он утомился, в его голову полезли удивительные нелепости. Он одеревенел и незаметно для самого себя забылся.
Сергей Петрович вскочил с постели. Перед ним стоял Кремнев.
– Вставай, – говорил он, – время идти. – Он уже был одет и умыт, и от его волос приятно веяло влагой «Идти», – подумал Ласточкин, и его сердце упало. Но, тем не менее, он направился к умывальнику, как бы совершенно подчиняясь воле товарища.
«Ужас, ужас», думал он, обильно смачивая голову.
– А ты посмотри только, – между тем говорил ему Кремнев, – какие я тебе сапожки-то достал – фурор! Да не забудь зубы почистить.
«Зубы почистить! – думал Сергей Петрович, – это перед смертью-то! очень надо!» но, тем не менее, он взял в руки щеточку.
Затем он медленно стал одеваться.
– Ах, да! – обратился к нему Кремнев – ты еще не надумал насчет монеты-то? Помнишь, о которой говорил мне ночью?
– Подло это, – прошептал Сергей Петрович, натягивая сапоги.
– И вовсе ничего нет подлого, – возразил Кремнев, любуясь сапогами на ногах Ласточкина.
– Ты вот стрелять не умеешь, а Полозов, говорят, в карту попадает. Так это тоже подло вызывать на дуэль не умеющего стрелять! – добавил он тотчас же.
– Подло это, – снова повторил Сергей Петрович и пошел за пиджаком, болтая руками как трудно больной.
Кремнев рассердился.
– Ну, как знаешь!
Ласточкин надел пиджак.
– Ну, чего же ты стоишь? – почти крикнул ему Кремнев. – Надевай новую фуражку!
Сергей Петрович заволновался.
– Сейчас, сейчас; я только пойду мысленно прощусь с маменькой.
– Постой, – остановил его на пороге Кремнев, – зубы вычистил? покажи!
Сергей Петрович полуоткрыл рот.
– Прекрасно. Теперь иди, а мы этому офицерью покажем!
Ласточкин вернулся обратно бледный, как полотно.
– Ну, надевай новую фуражку, – обратился к нему Кремнев снова.
Сергей Петрович вздрогнул.
– Сейчас, я набью только одну папиросочку – проговорил он, силясь хоть оттянуть минуточку. Ему хотелось плакать. Он подошел к столу, болтая руками, и увидел монету. Он оглянулся на Кремнева; тот стоял спиною к нему и надевал пальто. Сергей Петрович, чувствуя головокружение, потянулся рукою к монете, быстро схватил ее в кулак и поспешно сунул к себе в карман.
«На всякий случай», – подумал он с жалкой улыбкой. Ему как будто немного стало легче. Он быстро набил папиросу и, закурив ее, подошел к товарищу.
– Идем, – прошептал он: – я готов! Веди же меня!
Кремнев подал ему пальто.
Они вышли из дому; до осиновой рощи было не более версты. Молодые люди направились по деревянному тротуару, завернули затем направо, перешли небольшой мостик и очутились в поле. Силуэт осиновой рощи внезапно выдвинулся из-за холма, точно роща выскочила оттуда, желая удивить, а, пожалуй, даже и испугать путешественников. И Сергей Петрович действительно испугался и как-то растерялся. Его сердце опять затосковало и заныло, то мучительно замирая, то колотясь, как пойманная птица. Кремнев шел сзади него с пистолетным ящиком под мышкой и с удовольствием поглядывал на лаковые сапоги своего товарища.
– А ты совсем молодцом, – говорил он ему, слегка толкая его в спину. – Сзади да если смотреть на ноги, то тебя, пожалуй, за офицера можно принять!
«Господи, – подумал Сергей Петрович о Кремневе, – да что он издевается, что ли, надо мною? Человек на смерть идет, а он о лаковых сапогах, будь они прокляты, разговаривает!»
– Паша, – позвал он жалобно.
– Что? – Кремнев выровнялся с его плечом.
– Ничего, – прошептал Сергей Петрович и добавил – А ведь меня убьют, Паша! чувствую я, убьют! – Он весь как-то сразу понурился, как расслабленный.
Кремнев удивленно вскинул на товарища глаза. Он, казалось, был ошеломлен словами приятеля.
– Как убьют? За что убьют? – спросил он.
– Паша, да неужели ты не понимал раньше, куда и зачем поведешь меня? Ах, Паша! что будет с маменькой? Горе, одно горе! Чувствую и сознаю, робок я и смешон, да, смешон, но сколько слез-то тут, сколько слез-то!
Сергей Петрович ткнул себя в грудь кулаком и всхлипнул.
Кремнев вспыхнул всем лицом. Он только сейчас ясно понял, куда ведет своего товарища, что там, в осиновой роще, его, быть может, уже ждут люди с пистолетами и что через каких-нибудь полчаса его друг может упасть на землю с разбитой головою, как никому ненужная собака. А раньше Кремневу казалось, что он поведет друга на какое-то развлечение, в роде танцев, красивое, воспетое в книжках и весьма одобряемое в самом приличном обществе.
– Ах, Сереженька, – сконфуженно прошептал Кремнев, – уж не вернуться ли мне за монеткой с двумя орлами?
Ласточкин молчал. Они уже вошли в рощу. Роща называлась «осиновой», вероятно, потому, что там не было ни одной осины. Стройные березы и могучие дубы, уже пожелтевшие, но еще величественные, обступили путников. Молодая рябинка, вся осыпанная огненно-красной листвой, стояла посреди полянки и точно горела и не сгорала. Веселые дрозды, перелетывая, кричали тут и там. Серое осеннее утро дышало чем-то затхлым. Лес точно оплакивал кончину лета, но плакал гордо и спокойно, как плачут могучие духом.