Упыри

Держась за косяки окна, стараясь окончательно не изгваздаться в голубиных экскрементах, я выглянул наружу. Мать моя женщина! Крыша дома имела коньковую форму с крутыми скатами, полностью обледеневшую. Скатиться по ней к кромке, которая представлял собой полоску ржавого железа не более 15 сантиметров в высоту и рухнуть вниз было проще простого. Я про себя выругался и проклял всю Упырёвскую натуру. Вот почему человеку с достатком было не нанять верхолазов с краном, а надо именно меня подпрягать на это, по сути смертельно опасное, дело, смертельный аттракцион фантастической жадности. Ветер между тем усиливался, он резал колючими кристаллами лицо, отгибал от крыши куски железа и вообще грозил разгуляться до бури. Как назло, за несколько дней до этого солнце растопило снег, а потом ночной морозец прихватил его в прочную корку льда, такую, что железный скат крыши превратился в каток. К тому же ко всему, спутниковых антенн на этом элитном старом доме была не одни и не две, они висели тут и там как набухшие гроздья винограда. Я вспомнил улыбающиеся чёрные глазки-буравчики Упырёва, его жирную фигуру и толстые, волосатые пальцы с перстнем. Именно в этот момент я понял, насколько мне была отвратительна его рожа. Потом я узнал, что по давно установившемуся негласному закону, чем более мерзок человек по натуре и внешности, тем больше ценят его наверху и тем выше он пойдёт.

*****

Н-да, но ничего не поделаешь, придётся рискнуть жизнью. Конечно смешно было бы погибнуть во цвете лет при съёме спутниковой антенны какому-то Упырёву, кем бы он там ни был. Смешно и нелепо. А деваться некуда. Я прикинул, что нужна страховка, дело это было для меня новое, но опасность была столь велика, что это было первое, о чём я подумал. Я спустился вниз, к подъезду и закурил.

– Что можно использовать в качестве страховки? – ломал голову я.

Идея пришла сама собой – автомобильный буксировочный трос. Вот только где его взять? Я ездил на праворукой япошке, которая никогда не ломалась, а по сему, таких вещей сроду не имел. Пришлось ходить по двору и выпрашивать тросы у автолюбителей. Парочка из них, учтя моё плачевное положение смилостивилась, в итоге я стал счастливым обладателем двух тросов, каждый длиной по пять метров, с которыми снова поднялся на крышу под честное благородное слово тут же их вернуть по окончании моего опасного рандеву. И снова я оказался на заваленном помётом чердаке, где как мог опоясался и обвязался тросами, конец которых привязал к балке рядом с окном. С собой я взял собой скудные инструменты, которые нашёл в багажнике машины, и, скрепя бешено бьющееся сердце, полез через разбитое окно на крышу.

Я вылез и ухватился за радио мачту, прижавшись к ней, как к родной. Страшно – это не то слово, каким можно передать мои тогдашние ощущения. Когда ты стоишь на скате ледяной крыши, держишься за старую ржавую мачту на высоте, как тебе кажется, небоскрёба, а в лицо с заледеневшей Оки дует ветер такой силы, что тебя просто сносит, это я вам скажу такие незабываемые ощущения… Собрав волю в кулак, проявляя чудеса эквилибристики и воздушной гимнастики, хватаясь замёрзшими трясущимися пальцами за всё, что попадалось под руку – кабели, уголки, выступы, я полз на пузе по ледяной крыше, каждую секунду готовый покатиться с неё и рухнуть вниз.

Брови мои заиндевели, зуб не попадал на зуб, в всё тело было напряжено до судорог. Спустя пятнадцать минут таких адских мучений я дополз до вентиляционных возвышений, из которых воняло попеременно фекалиями и готовящимся обедом. Башенки эти были увешаны гроздьями заржавевших антенн. Тут как в «Поле чудес» – выбирай шкатулку и крути барабан. Я прикинул, какой кабель от какой антенны шёл в квартиру Упырёва с наибольшей вероятностью. Мне было настолько холодно и страшно, что я решил просто откусывать по очереди кабели и смотреть, какой из них упадёт в сторону окна начальника-самодура. Мне повезло, нужный фидер я нашёл с третьей попытки, чего не кажешь о счастливых обладателях первых двух.

Но тут меня ждал очередной неприятный сюрприз – антенна генерала была нечеловеческих размеров и прикручена к какой-то металлической конструкции, заледеневшей и напоминающей треногу или паука, гигантскими болтами настолько ржавыми, что открутить их явно не представлялось никакой возможности. Я прямо-таки увидел внутренним зрением смеющиеся глаза упыря Упырёва, когда он с вожделенным удовольствием кровопийцы представлял моё удивление по поводу размеров его антенны и экзотичного способа её крепления.

Ну что поделать, представив себя Павкой Корчагиным, лёжа плашмя на пузе на льду, зацепившись телом и руками за все возможные конструкции, периодически мотаемый из стороны в сторону ветром и стараясь не смотреть вниз, в смертельно опасную пропасть, я достал из карман ржавое полотно от ножовки по металлу, которое чисто случайно оказалось в моём багажнике среди прочего хлама, и начал пилить. Вот Сизифов труд скажу я вам! Воистину адская работа. Только такой демон, как Упырёв, мог её выдумать. Я пилил битых часа два, проглатывая наворачивающиеся от безысходности слёзы и кусая замёрзшие до корки губы. На той крыше я промёрз так, что чувствовал каждую косточку, а все мои конечности затекли и перестали слушаться. Демон Дон Упырёв устроил мне ад при жизни.

Наконец-то последний болт был допилен, я разжал скрюченные от мороза пальцы и откинулся буквально на секунду в холодном забытьи. В это момент огромная, 2,5-метровая антенна накренились, надпиленные болты не выдержали, и она, надломив крепления, с грохотом шлёпнулась плашмя на ледяную поверхность кровли и, к моему величайшему ужасу, медленно поползла вниз, в пропасть, по инерции таща меня за собой и увлекая в бездну. Тут-то я и понял, что как бы я не хватался за маленькие ненадёжные конструкции, встречающиеся на нашем пути, удержать её я не могу. Силы мои иссякли, мышцы превратились в безвольные ватные тряпки, и я просто вместе с антенной всё быстрее и быстрее летел вниз, навстречу смерти, слыша в ушах демонических хохот Упырёва и Асмодея Чернобабы, подло улыбающегося из-за широкой, волосатой спины своего господина.

Вся жизнь за несколько секунд скольжения, как водится, промелькнула перед моими глазами. Генерал Упырёв представлялся мне в виде черта, каких рисуют в журнале «Крокодил» в разделе «Пьянству-бой». Он был на кривых ножка-копытах, с жирным волосатым животом, рогами и мохнатыми бровями. Кромка крыши была всё ближе, а я цеплялся ногтями и зубами за лёд, но увы, безуспешно. Кончина моя была близка. Я в паре с антенной неминуемо достиг края крыши, антенна проломила тонкую жестяную окантовку и полетела вниз, увлекая меня в воронку за собой, как тонущее судно утопленника.

Я зажмурился и полетел вслед за ней. Где-то внизу раздался треск веток, грохот и рёв сигнализации. Летел я секунду, две, но почему-то не долетал до асфальта и не умирал. Я осторожно открыл глаза. Оказалось, что рано радовался чёрт в обличье Упырёва. Если и бывают чудеса на свете, то одно из них случилось именно сейчас. Тот самый страховочный трос, размотавшись на всю длину удерживал меня на самом краю крыши, а ноги упирались ровно в её зыбкую жестяную окаймовку. Я висел над пропастью, в миллиметре от смерти, но…

– Жив, – с удивлением подумал я, – жив! Ты смотри-ка! Нет, врёшь, не возьмёшь!

Но радоваться было рано. Мне предстояло на безвольных руках по льду и почти отвесной крыше как-то вскарабкаться до окна, а связанная страховка из двух автомобильных тросов начала подозрительно расползаться в районе узла. Включив всё чтобы в остатке – второе дыхание, моральные, волевые и прочие качества духа, мобилизовав инстинкт самосохранения, я пополз вверх, расцарапывая в кровь ногти о кровлю и лёд, задыхаясь, перебирая трясущимися руками и ногами. Я глотал слёзы, но всё-таки полз, миллиметр за миллиметром вырываясь из пасти старухи смерти, отвоёвывая у неё секунду за секундой. И в конце концов, я-таки вышел из её цепких объятий, выскользнул прямо из разинутой пасти пропасти. Я успел. Узел двух верёвок лопнул и разошёлся, полетев оторванной верёвкой вниз, ровно в тот момент, когда я уже успел ухватиться за край спасительного окна.

– Беги, Форест, беги, – моё тело безвольным мешком перевалилось за парапет чердачного окна.

На автопилоте я сполз по лестнице на пятый этаж, вернул ключи бородатому молчаливому жильцу. За окном надрывалась сигнализация какой-то машины, но мне было до такой степени всё равно, что я не замечал её рёва. Я спустился по лестнице вниз.

Прямо перед выходом из подъезда меня ждала печальная, но занимательная картина. Огромная дьявольская упырёвская антенна свалилась прямо на припаркованную рядом с домом иномарку, которая переливалась всеми цветами фар и орала, визжала как сумасшедшая всеми фибрами сигнализации. Как ни странно, на её крики никто не выбегал, видимо окна у хозяина были к его несчастью на другую сторону. Антенна лежала ровнёхонько на крыше тачки, оставив на ней огромную вмятину и раздавив лобовое стекло. Кстати, это была машина одного из добросердечных соседей генерала, выдавших мне трос. Как ни в чём не бывало, как будто, так и надо, я совершенно хладнокровно, проходя мимо, снял антенну, взвалил её себе на плечи, как Спаситель крест, и пошёл в сторону. Меня вдруг осенила мысль, что меня тут никто не знает, авто моего никто не видел, как и антенны на крыше тачки. Так что, извините. Ну а может это ледышка упала, или кусок снега? Упал и растаял, а я уже к этому не имею никакого отношения.

*****

Но на это история, разумеется, не окончилась. Меня ждало новое приключение на новой, ещё более вычурной квартире генерала Упырёва – это установка этой самой, снятой с опасностью для жизни, антенны. Учитывая то, что я понятия не имел, как «это» подключать, выполнить эту задачу, под саркастическую самодовольную улыбку оценивающе глядящего на меня Виктора Сергеевича, было ой как не просто. Я парился, краснел, потел, кому-то звонил, корячился, ездил за лестницей, покупал огромное победитовое сверло за свои бабки, умолял незнакомых прохожих мне помочь. Упырёв же всё это время внимательно следил за мной и моими усилиями, не сводя с меня голодных крысиных глазок.

– Всё, принимайте работу, – сказал я, вытирая пот со лба, закончив работу и рухнув на пол.

Был уже глубокий вечер. По подключённому в первый раз в моей жизни к спутниковой тарелке телевизору шла какая-то зарубежная программа, внизу радостно отображался зеленью 100% -й уровень сигнала.

– Ты давай, не расслабляйся. Прибери тут всё за собой и свободен, – поблагодарил меня в своей манере его величество Упырёв и дал понять, что больше меня не задерживает.

После этих его слов голова у меня потяжелела, и я помню всё очень смутно, как будто в тумане. Какими-то вспышками в памяти всплывало, что как бы от усталости всё вокруг закружилось, и я на пару мгновений потерял связь с реальностью. И только дома я обнаружил у себя на шее, рядом с ключицей, два свежих пореза, похожих на укусы, но день-то суетной был, где хочешь поцарапаться мог, поэтому тогда я на них внимания и не обратил.

Глава 4.

Упыри.

И всё бы хорошо, вроде и с работы не выгнали. Да только стал я на себе ловить потом внимательные взгляды Упырёва, и улыбочку эту его поганую. А ещё ощущать какое-то излишнее внимание к своей персоне. Так же я заметил, как его жаба-янычар Чернобаба стал меня ревновать, давать поручений каверзных, в своём стиле, больше прежнего и вообще всячески задевать, пытаясь оградить от внимания любимого хозяина. Как я говорил тогда – милые бранятся, только тешатся. А генерал чего-то выжидал, видимо он уже предопределили мне какую-то роль. Асмодей же, Владленович, будь он неладен, как будто выискивал удобного момента, чтобы стереть меня с лица земли, но так, чтобы сделать это похитрее, поизворотливее, поподлее.

И всё бы хорошо, два кровососущих клеща – Упырёв и его слуга Чернобаба, продолжали жиреть, а вот людишки в нашем офисе стали странным образом хиреть. Почему-то поголовно все вроде стали худее, бледнее, сначала всё это списывали на небывалые управленческие таланты упырей. Мол вон видите, как хорошо они заставляют крепостных работать, как эффективно, какие, понимаешь, «талантливые» управленцы. Но это всё до поры, до времени. Потому как через некоторое время человечки-то наши начали помирать. Отдавали Богу душу загадочным образом, смерть косила их целыми отделами, штабелями. Но всё строго от естественных причин, не подкопаешься.

Борисов Олег был мужик не старый, крепкий, средних лет, да поддавать любил. Ирина Никодимовна кажись болела чем-то по женской части. Светка Глушкова, та и совсем была баба молодая, только тридцатник стукнул, да у неё вроде бы онкологию нашли. Все по осени внезапно Богу душу отдали. И так далее и тому подобное… Вроде бы никто не виноват, всему находилось разумное объяснение, диагноз, но странным оставался этот «закон эпидемичности», который невозможно было объяснить логическим путём, когда смерть стала косить направо и налево людей одной профессии, словно мы работали где-то на ядерных рудниках. Правда выжившим думать тоже особо не приходилось, потому что у каждого из нас вдруг, откуда ни возьмись, появились странные хронические болезни. У кого гастрит, у кого холецистит с панкреатитом, у кого давление вдруг пошло в разнос, у кого-то вообще предынсультное состояние. Да так всех поголовно прихватило, что нам всем сразу стало сугубо всё равно до остальных, так как думали все в первую очередь о своих болезнях, не вылезая из клиник, в которых врачи только разводили руками, поражаясь столь массовой полиорганной деградации организмов в одной социальной группе.

И вроде казалось – вот оно, сейчас вся работа остановится, показатели поползут вниз, работать- то стало некому, все по больницам, да по процедурам сидят. Но… и тут Упырёв с Чернобабой оказались на высоте. Люди дохнут – значит они омолаживают коллектив, понижают средний возраст, выполняют коэффициенты полезной деятельности, болеют – сокращают ФОТ, уходят на аутсорсинг. Наверху прямо не нарадуются на их показатели по работе с персоналом. Текучка кадров нулевая. Когда такое было? Кадры начинали течь не на сторону, а на кладбище, а таких коэффициентов ещё не придумали. А на пухлых щеках генерала и его преданного прислужника то и дело проявлялся какой-то странный румянец, неестественный такой.

Каждый день, по заведённому упырями порядку, народ унылой вереницей с безысходным видом тянулся на экзекуцию. Выходя от Виктора Сергеевича, они шли к Асмодею Владленовичу на промывку мозгов и выкачивание жизненной энергии, и так по кругу, час за часом, день за днём. Жизненные соки вытекали из нас, как бензин их пробитого бензобака. Ну что делать, как говорится – лес рубят щепки летят. К тому же генерал Упырёв был большой мастак красного патриотического словца. Он горячо всех агитировал за Советскую власть, да за справедливость, за честь и совесть, и всегда во всех вопросах показывал принципиальную позицию. Только как-то его жирная мохнатая рожа и выставленные напоказ богатства, почему-то не очень вязались с пролетарскими лозунгами, но среди всеобщего болезненного состояния все были в тумане и этого не замечали, как будто пелена легла на наши глаза.

Время шло, генерал продолжал бросать в мою сторону неоднозначные плотоядные взгляды и давать всякие странные и необычные поручения. То, понимаешь, ему захотелось, чтобы у нас в конторе был свой музыкальный коллектив, а моей задачей было собрать со своих, еле передвигающих ноги, коллег деньги, всё купить, организовать, отрепетировать и конечно сделать фееричный концерт на Восьмое марта и Новый год, на котором наши болезные исхудавшие зомбеи с ввалившимися глазами, под пристальными натянутыми улыбками Упырёва и Чернобабы, занявшими центровые места в первом ряду, изображали всеобщую радость и ликование.

– Радуйтесь! Что-то вы плохо радуетесь! – приказывал, повернувшись, Асмодей, потирая пухленькие бабские пальчики.

И на наши посеревшие лица натягивалась подобострастная улыбка. Мы начинали веселиться, танцевать, хлопать в ладоши.

Однажды у генерала в элитном коттеджном посёлке на бывших Правительственных дачах, на дорогу упало дерево и надо было срочно найти технику, что его убрать, так как оно очень резало его величеству глаз. За дело взялся лично Чернобаба, отдающий приказы направо и налево. В присущей ему манере он всё представил таким образом, что Россия в опасности, ни шагу назад, умрём на валежнике, но не сдадимся. Я аж сам почувствовал себя виноватым, в том, что проклятый пенёк вырос на пути великого Упырёва. Пронизанный с ног до головы духом патриотизма, я, вместе с бригадой, снятой с аварии на прорванной и заливающей целый район трубе, незамедлительно штурмовал кусок мёртвой древесины, как рабочие и крестьяне зимний дворец. Надо ли говорить, какое мы получили моральное удовольствие, когда вместо того, чтобы дать воду половине города и устранить фонтан кипятка, бьющий как гейзер из-под проезжей части в самом центре мегаполиса, наша бригада резала и таскала остатки бурелома рядом с шикарным коттеджем его сиятельства, который наблюдал за нами с балкона, попивая кофе, одетый в красный атласный халат. На самом деле упавший ствол и не мешал никому конечно, а так… «не порядок». А «не порядок» упырь очень не любил. Правда устранить порыв трубы нам всё равно пришлось, только было это уже глубокой ночью, когда генерал крепко спал. Он вообще всё делал по расписанию.

*****

В перечне добрых дел генерала Упырёва, которые он выполнял чужими руками, однажды мне попалось очень странное поручение, которое никак не вязалось с моим представлением о его сиятельстве. Началось всё с того, что когда я был на каком-то его же очередном очень ценном задании, вдруг мне позвонила секретутка и замогильным испуганным голосом сообщила, что Виктор Сергеевич через полчаса ждёт меня у себя на аудиенции. Она могла даже не пояснять, что упыря никак не волновал тот факт, что я находился совершенно на другом конце города, а повсеместно, как и всегда в этот час, выстроились километровые пробки. Генерал любил ставить невыполнимые задачи и ждать, сверля своими крысиными глазками, когда же ты наконец-то всё-таки не сумеешь исполнить его высочайшего повеления. Но он просчитался, не в этот раз. Я, нарушив все физические законы и правила дорожного движения, пересекая двойные сплошные и не обращая внимания на красные света, несколько раз едва не сбивши пешеходов и не попав в добрую дюжину аварий, за минуту до назначенного времени вбежал в его офис. Там я помчался бегом по этажам, чтобы не терять время на лифт, взлетел по лестнице, весь потный, мокрый, заскочил в приёмную и, раздеваясь на ходу, открыл двери его монументального кабинета-дворца. Опоздал я ровно на 10 секунд от назначенного времени и сделал шаг в полутёмный, как склеп, огромный тронный зал, потонув в персидском ковре ручной работы с эмблемой нашей компании, почему-то с этого ракурса напомнившей мне пентаграмму.

– Ах ты, чупа-чупс недоношенный! – услышал я нелестный отзыв о себе самом, только моя нога переступила порог.

Сразу стало понятно, что я сейчас узнаю о себе очень и очень много нового.

– Во сколько Генеральный директор велел Вам быть!

То, что Упырёв перешёл на «Вы», вместо привычного ему тыканья, означало высшую степень раздражения.

– Но Виктор Сергеевич! Я ж был по-Вашему же заданию на окраине… да ведь пробки… да оттуда и за два часа не приедешь в час пик… – мямлил и оправдывался я.

– Заткнись! Я повторяю! Во сколько Вам было приказано быть?!!! В десять! А время сколько? Десять ноль одна! Вы нарушили трудовое законодательство, Вы опоздали! Вы не выполнили Приказа! Да Вы недисциплинированный разгильдяй. Нет, Вы даже не разгильдяй, Вы же урод, моральный и физический урод! Дезертир и не только! Да Вам доверить ничего нельзя! Вы… Ты… Да как ты посмел, щенок! Ещё раз Вы, ты… хоть на одну секунду опоздаете, опоздаешь, Вам больше не работать ни здесь, нигде в этом городе, с волчьим билетом вылетишь на улицу, будешь по помойкам помои жрать. Вам всё понятно? – брызгая слюной и перескакивая с «ты» на «вы», кричал, размахивая руками, щеками и бровями разъярённый Упырёв.

– Так точно, Виктор Сергеевич, виноват, больше не повторится! – в очередной раз угождая его рабовладельческому эго и делая вид лихой и придурковатый, изображая сыновнюю любовь, рапортовал я.

– Смотри у меня! Ладно, я вызвал тебя по сверхважному делу. Садись, пиши. На вот, листок. Пиши – батюшка Николай. Телефон +79777777777. Записал? Всё. Созвонись с ним, сделаешь всё, что ему надо. Свободен. Урод, – это я уже слышал вслед, как выстрел в спину.

Выйдя в приёмную и привычно «обтекая» от нелестных эпитетов в свой адрес, я надевал куртку и всё никак не мог взять в толк, для чего чтобы записать телефон надо было устраивать весь это театр? Ради чего я пёрся по пробкам через весь город и выслушал весь этот словесный понос? На следующий день, я позвонил по указанному телефону с девятью семёрками. На другом конце провода меня действительно ждал некий батюшка Николай. В тот момент, после нашего первого с ним разговора, я подумал, что Упырёв таким вот экстравагантным образом решил позаботиться о собственной душонке, так как речь в нашей беседе со святым отцом шла о восстановлении церкви где-то в глубокой, Богом заброшенной глуши на краю области. Ну и восстановлении в манере Виктора Сергеевича, естественно, конечно чужими, а точнее моими руками, чему я был нисколечко не удивлён.

Правда не вязалось дьявольская сущность генерала и порывы его проданной души никак друг с другом не вязались, но… Может на два фронта решил поработать? Но пока я был у него в корпоративном рабстве, оставалось только одно – подчиниться. Ехать надо было далеко, на другой конец губернии. Там, в районном центре, мы и договорились встретиться с батюшкой Николаем…

Глава 5.

Дорога в обитель.

В назначенный день я выехал засветло. Дорога была не из приятных – далеко, муторно, по разбитым полуасфальтовым и грейдерным трассам, вздымающимся волнами. На ней я чуть не растерял колеса и выхлопную трубу, кочки превратили мою пятую точку в отбивную. Я прибыл в посёлок Октябрьский и подъехал к местному приходу. Поселковый храм был добротный, светился белизной и сусальным золотом, внутри него было ухожено, аккуратные клумбы на территории переливались зеленью, прекрасными благоухающими цветами и хвойными растениями. Видно, что церковь была постройки прошлого века, но поддерживалась с такой любовью, которая присуща только деревенским жителям, во все годы, даже при советской власти, сохранявших истинную веру. Я припарковался у приходских ворот, перекрестился и зашёл во двор. Через какое-то время из административного здания, что было поодаль, вышел высокий мускулистый человек в чёрной рясе, с небольшой аккуратной бородой, короткой стрижкой, смуглым скуластым мужественным лицом и голубыми глазами. Батюшка был внешне худощавым, но под рясой явно бугрились мышцы. Шёл он ко мне ровной, прямой офицерской походкой, а на лице отца Николая сияла открытая, добрая улыбка. Он по-простому протянул мне руку:

– Добрый день брат, храни тебя Господь! Как тебя звать-величать то? О, интересное имя! Даздраперм говоришь? Да, родители у тебя с фантазией. Даже и не знаю, как такое произносить… Ну да ладно, на всё воля Божья. Так значит тебя ко мне в помощь послали? Знаешь хоть, что делать то?

– Да нет, батюшка Николай, не ведаю. Просветите, ради чего я в такую даль приехал.

– Ну пойдём, пообедаем с дороги, там и поговорим о делах наших тяжких.

Вышагивая своими длинными ногами в армейских сапогах, он провёл меня в обитель. Мы прошли куда-то в подвал, где оказалась просторная горница с кухней и большим столом. Всё вокруг было выполнено в старинном стиле, и чувствовал я себя как в фильме про Русь изначальную. Стены в образах, резьба по дереву, кованные двери, деревянный стол и стулья. Часы пробили полдень. На столе стоял сытный обед: наваристые щи, белый свежий хлеб, морс в запотевшем кувшине, сметана. Благодать! И всё с виду такое свежее, аппетитное, не смотря на строгий летний Успенский пост.

– Батюшка Николай, а как правильно молиться перед едой? Просвети меня тёмного. Может какая специальная молитва есть?

– Да читай «Отче наш», сын мой.

– Что, вот так просто?

– Да жизнь вообще штука очень простая, не надо её усложнять.

– А как же, вроде сейчас пост идёт строгий, а Вы мне мясо, щи…

– Да ты лучше мясо ешь в пост, чем греши. Мясо оно что… Главное человеков не есть…

Батюшка с удовольствием покрякивая налегал на аппетитную похлёбку, а сметана повисла у него на усах. Я последовал его примеру. Давно не едал я таких вкусных щей и хлеба! Таких наваристых, хоть ложку ставь. Еда деревенская – она самая вкусная, самая натуральная, с городской не сравнится. Я уплетал обед за обе щеки. На второе давали кашу с рыбой, явно тоже собственного улова, да с деревенским лучком, с овощами.

– А что значит «человеков есть», батюшка? – спросил я священника, пережёвывая еду.

– А то и значит, сын мой, – отвечал батюшка, доедая обед.

Чем-то сейчас, в свете, падающим из окон деревенского храма он напомнил мне актёра Алексея Серебрякова. Такой же худощавый, голубоглазый, скуластый, светлый. А лицо одухотворённое, несгибаемое.

– Иной человек вроде строит из себя христианина, постится, в Храм ходит, причащается, исповедуется. А как не поговоришь с ним, кается всегда в одних и тех же вещах. Что человеков ест. И никак насытится не может. Пытается он всякими обрядами, да исповедью прикрыть своё людоедство. Вот я и говорю – лучше мясо животных в пост есть, а не человечину каждый день. Это конечно в переносном смысле. Вера, она ведь дана людям для очищения, чтобы любить ближнего своего, зла не творить. А он сегодня троих уволит, завтра десяток до инфаркта доведёт, сворует, по головам пройдётся, и идёт сюда, к нам – исповедоваться до причащаться. И считает, что местечко своё купит на том свете постом, да свечками. Да только не бывает так. Вот кстати, и этот твой меценат, Виктор Сергеевич, тоже о-о-о-очень человеков любит… Есть… Ну это попозже, не порть аппетит, доедай, пошли.

Я поблагодарил матушку за вкусный обед, мы вышли из церкви и сели в мою машину. Путь нас ждал неблизкий, и я продолжил расспрашивать отца Николая о жизни, да о цели своего визита.

– Отец Николай, а Вы не ели человеков? Вижу выправка-то у вас военная, мышцы вон под рясой.

– Я-то… Да, прав ты, – в сердцах махнул то рукой, – есть грех. И крови на мне столько, что не отмыться. Я ж десантник, участник боевых действий, прошёл Карабах, Чечню. Да в каких только горячих точках не был. Руки мои по локоть в крови. Убивали всех – виновных, невинных, какая разница, приказ есть приказ… И вот знаешь, грехи меня совсем уже готовы были раздавить и не было другого выхода, кроме как петлю нашею накинуть. Ведь ночью ко мне во сне трупы стали приходить. Придут и всё смотрят молча, укоризненно, и что я им не скажу – только молчат. Так вот, тогда Бог протянул мне руку, и вытащил как того дитя из утробы, из бездны дьявольской. Да только не совсем обычным образом.

К нам в Орёл однажды приехала православная выставка, большая такая. Смех в том, что расположилась она в бывшем музее-мемориале Ленина. А я тогда по церквям скитался, с батюшками беседовал, но не было нигде мне успокоения. Каждую ночь то чеченцы бородатые, то молдаване мёртвые, хохлы, даги, все ко мне приходили и смотрели молча. У кого глаза нет, у кого и вовсе кишки наружу, а я как в западне, кричал, прощения просил, потом бил их – никакого толку, только больше и больше их с каждым днём становилось. Транквилизаторы в дурке мне выписывали горстями, водку пил литрами, чтобы забыться – ничего не помогало. Только в церкви мне хорошо становилось, а спать я боялся, бывало по неделе не спал. До ручки дошёл, уже продумал как руки на себя наложу. Задумал я пару листов нейролептиков с водкой смешать и избавиться от страданий. Только напоследок решил в церковь сходить, исповедаться. А в конце службы, на проповеди, батюшка всем велел на эту православную ярмарку сходить, а она ровнёхонько по пути ко мне домой была, ну я и последовал его совету.

Большая была та выставка-ярмарка! Много церквей съехалось, из разных стран, из всех концов страны, мощи святые выставлены были Матронушки. А перед мощами стоял батюшка. Видный такой, импозантный, можно сказать харизматичный. Высокий, с бородой чёрной до пупа, с глазами всепрощающими, от него аж свет какой-то и доброта исходили, умиротворённость. В толпе слух про него шёл, что у него руки целебные, от всех болезней помогают, сила от них исходит небесная. Так вот подошёл я к нему, благословил он меня, руки наложил мне на чело и протягивает запястье для поцелуя. Наклонился я, и так и оторопел… Руки-то у батюшки все как есть в тюремных наколках, в перстнях, да надписях зоновских! Уж я таких рук много повидал, когда нас на бунты тюремные бросали. Я наколки его как книгу прочитал, сколько он сидел, по каким статьям. Человек это, судя по партакам, был авторитетный, матёрый. Я было хотел отпрянуть, а потом всё-таки поцеловал руку эту в воровских перстнях.

И тут снизошло на меня откровение Господне. Понял я тогда, что любой человек может грехи свои искупить, и нету ни смерти, ни конца, есть только вечная жизнь и душа. Если уж вор и убийца мог стать священником, которому руки целуют у мощей Матронушки, если Господь смог его простить, то может и меня простит. Ну вот, с тех пор я и иду по этому пути, вот видишь стал настоятелем. Ведь Храм, где мы с тобой были – главный Храм в районе.

А сколько забытых, разломанных, осквернённых церквей по нашим деревням, разрушенных при Советской власти. Нет им числа. И дал я обет Господу – восстановить все их, сделать всё, что в моих силах. А церковь мало восстановить, там надо службу организовать, а паства маленькая совсем, всё сплошь алкаши, да старухи. Ну, короче, работы мне до конца дней моих хватит.

– Да… Интересная, история, поучительная, батюшка Николай, – отвечал я ему, ведя машину,– как солдат стал священником… Храмы восстанавливаешь по деревням, от суицида Бог тебя спас… Просто книгу можно написать.

– Как сказано в Священном писании? Когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая. Чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.