Избранная проза. Самое-самое

© Алексей Алексеевич Ратушный, 2019

ISBN 978-5-0050-9055-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Авто био грофия

Родился в 1952 году в декабре месяце на Колыме. В день рождения за окном было тепло: жалких минус тридцать три градуса. За неделю до рождения и три недели после за окном были нормальные минус сорок пять-минус пятьдесят. Был положен под форточку в первые минуты жизни и сразу заболел туберкулёзом бронхов. Чудом выжил. Когда конвоир нёс меня – почти трупик – в сугроб, мама поставила ему штык лопаты к горлу. Когда умер Сталин я пошёл на поправку. Потом в военном госпитале у нас – гулаговских младенцев – откачивали спинной мозг. Три года в судорогах и парез лицевого нерва. Искривление лица на всю жизнь. Пятнадцать воспалений лёгких. За печкой и в больницах всё детство. Теперь вот пишу.

Публикуюсь в областной печати с 1968, во Всесоюзной с 1974. Первые публикации – как юморист. Снят в полочном фильме «Тайное голосование»

Открыл «Мерцающие шахматы» и тысячи других игр. Разработал вновь «Чатурангу», гадал на судьбу России по ЦТ. Всё сбылось.

I am staff!

Я не знаю, кто я!

Мы идём по улице засыпаемой мелким мокрым липким снегом, продуваемые холоднющим сильнейшим ветром.

На дворе самый конец марта.

Нас двое.

Я – это я.

Алиса – это не Алиса.

Я не знаю кто она.

Я знаю только, что сейчас я ничего не могу ей объяснить.

Я не знаю, кто я.

Но мне плохо!

Мне очень плохо!

Так плохо мне не было никогда.

Я ничего не могу поделать с этим.

Я просто выполняю указание того, на кого никак не могу повлиять.

Никак.

Алиса бежит впереди меня.

Она безгранично мне доверяет.

Она абсолютно мне верит.

Она не может мне не верить.

До сих пор со мной у неё было связано только всё самое приятное и самое хорошее.

Она была чертовски голодна.

Из моих рук она съела всё моё мясо.

Ей было жутко зябко.

Я привёл её в дом, где было мягко, уютно, просторно и тепло.

Её до сих пор в основном тупо игнорировали.

Я привёл её в дом, где ей, похоже, все были рады.

И вот теперь я вёл её по улице, как бы погулять, прочь от этого прекрасного, тёплого, уютного дома!

Она беспрекословно пошла со мной.

Без поводка.

Без привязи.

Без условий.

Просто бежит радостная впереди меня, забегая иногда то в один сугроб, то в другой.

Мы идём в сторону ближайшей деревни, по улицам городка, и я пытаюсь дозвониться то в одни, то в другие красивые ажурные, дорогущие ворота.

Она не знает, зачем я звоню в эти ворота.

Она просто полностью доверяет мне.

Ей кажется, что я тот, кто и был ей нужен с самого начала.

Но я – не тот!

Я не знаю, кто я!

Погода на улице мерзкая.

Это та самая погода, про которую говорят:

– В такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит!

Я – не хозяин.

Но именно вот это сейчас и делаю.

Выгнал собаку на улицу и готовлюсь оставить её навсегда одну.

Я не в состоянии объяснить ей, что сделал для неё не всё, что мог.

Что сделал для неё гораздо больше чем мог.

Что в ситуации, когда я сам без гроша, без дома, без своего собственного угла, без малейшей надежды обрести всё это смог дать ей мясо, предоставить теплое убежище, мягкий диван, много корма и улыбки таких умных, таких добрых, таких ласковых людей, мне не в чем себя упрекнуть. Я дал ей такую прекрасную передышку от того ужаса, в котором она оказалась! Дал ей такой потрясающий шанс выжить вопреки всему!

Но она не знала, что всё это призрачное счастье можно обрести только при одном условии – упасть где-то на одном месте и часа четыре просто поспать! Просто никому не мешать и не попадаться лишний раз на глаза! Но как ей объяснить всё это?

Её пытались укрыть в тайном помещении. От тех, кто не должен был её видеть и слышать.

И тут она стала скулить, плакать, бросаться на двери!

Ей пытались приобрести цепь, чтобы посадить на неё и тем самым спасти. Но цепи нигде в округе не нашлось. И тут появился самый главный самый добрый самый ответственный Человек и отдал прямой приказ:

– Уведи её отсюда немедленно.

Я не знаю, кто я!

Я здесь – в гостях.

Если бы она притаилась на несколько часов, если бы только она умела притаиться, она имела бы здесь больше прав, чем я.

Там был еще один, тоже в гостях, который хотел взять её к себе. Но он такой же как и я бездомный бесправный гость, без вида на собственный уголок в этом мире.

Пока не пришёл Главный её все гладили, ласково разговаривали с ней, заигрывали, поили и кормили. А она валялась на диване, бегала по дому, играла, и регулярно подбегала ко мне и совала мне в руки свой благодарный счастливый нос. Как я не объяснял ей, что вот они – её новые благодетели, а я лишь передаточное звено, случайный элемент цепочки… Она всё равно чётко выделяла меня. Ведь это я забрал её из автобуса и привёл сюда. В свет. В тепло. В счастье.

Я оделся и позвал её за собой.

И она пошла!

Сразу!

Беспрекословно!

Абсолютно доверяя мне, тому кто её так быстро и так легко приручил, используя всего навсего случайную цепь привходящих обстоятельств.

Всё кончается однажды.

На этот раз цепь удачных совпадений оборвалась сразу и навсегда.

Мы идём по мокрому липкому водно-снежному покрову ледяной от холода улицы, по её свеженаметённым сугробам.

Я звоню то в одну, то в другую, жутко дорогую, узорчатую дверь.

Иногда мне отвечают, но услышав просьбу приютить её хоть на пару дней отвечают жёстким отказом.

Иногда нас посылают сразу далеко и жёстко.

Я не в силах объяснить ей, что мир жесток.

Что она действительно опасна для окружающих людей.

Что её родственники – дальние и близкие – немало сделали для того, чтобы сейчас ей все отказывали.

Она очень открыта, прямолинейна, абсолютно доверчива и дружелюбна.

Она видимо воспитывалась там, где людей бывало много и где все её – щенка еще – ласкали и гладили.

Она откровенна и бесхитростна.

Если ей плохо, она сразу сообщает об этом.

Она бегала по автобусу от одного пассажира к другому и заглядывала всем в глаза.

Она откровенно просила еду!

Она откровенно хотела пить.

Она очень устала и замёрзла.

Она садилась только на кресла, она не ложилась на пол.

Она очень ухожена, уши правильно и своевременно купированы, она вычесана, на ней ошейник. Она прекрасно знает команды «Сидеть!», «Фу!», «Лежать!», «Ко мне!».

Она четко понимает всё, что я ей могу сказать жестами.

Но я ничего толком не могу ей объяснить.

Что я уже вырвал ей трехчасовую передышку.

Что она уже и поела и погрелась, и попила, что теперь ужас возвращается, и последнее, что я мог сделать для неё – это рассказать о ней другим людям.

Но и в этом я мало что могу.

Мне нельзя ходить в Интернет там, где я был в гостях.

Я тайком пробрался в Интернет с чужого компьютера, по пиратски залез на свою страничку и вывалил туда в считанные мгновения фото и короткий рассказ о ней.

Дал свой мобильный и надеялся: «А вдруг?»

Но я не могу объяснить ей, что такое модератор, и почему он может не пропустить материал «в свет».

Время шло, а, как потом выяснится, публикация та так и не попала в «эфир». Сказали, что это другая рубрика.

А когда я беспрекословно сменил «рубрику», материал всё равно не увидел света. Теперь его просто «забыли» промодерировать. И в рубрику загнали такую, где никто её толком не увидит. Видимо «там» решили, что и материал о ней опасен читающей публике не меньше, чем она сама.

Но это всё случится уже позже.

Пока я надеюсь, что материал опубликован, что кто-то нужный чудом прочтёт о ней и поможет распространить информацию дальше. Что вдруг зазвонит на моей шее мобильный и из трубки назовут её имя и расскажут о том, что с ней случилось.

А пока мы идём по длинной длинной, улице городка, и я всё звоню и звоню в эти такие благополучные, такие тёплые, такие добротные особняки. Мы заходим в домики охраны, и я пытаюсь пристроить её хоть на пару суток, пока откликнется Интернет. А вдруг…

Но сегодня это волшебное, это великое «а вдруг» не срабатывает.

А вдруг просто не происходит.

Я сам стал ненадолго её «а вдруг» в автобусе, где она откровенно погибала.

Такая доверчивая, прямолинейная, открытая.

В автобусе, где она, съев мясо из моих ладоней, положила мне лапы на колени и стала плакать, рассказывая о том, как ей холодно и голодно в это жуткое время, когда хороший хозяин…

Я не мог рассказать ей об Антуане де Сент Экзюпери, и о том, почему мы в ответе за тех, кого приручили.

Всё что я смог для неё сделать – это дать ей немного чужого тепла и уюта, чужой воды и дивана. Познакомил с теми, кто в общем-то мог бы её пожалеть и спасти….

Но она не умела таиться, она не умела хитрить и прятаться.

И теперь мы идём по улице и непоправимое уже наваливается на меня всё быстрей и быстрей. И я беспомощен и бесправен. И уже ничего не могу ей ни объяснить, ни дать.

Я только знаю, что я и сам как она.

Что я и сам вот так же ношусь по автобусу бесприютной бездомной жизни, и также не умею ни хитрить, ни прятаться, ни таиться.

И потому мы с ней в общем-то очень похожи друг на друга, и понимаем друг друга потому, что у нас одна судьба, одна доля – быть обманутыми и выброшенными на улицу.

Вот мы идём вместе по одной улице, и она просто безгранично доверяет мне, а сзади уже подкатывает, подкатывает джип, в котором сидит тот, кто всё правильно знает и всё правильно совершает.

И мне не в чем его упрекнуть. Он – Хозяин. Он тот, кто однажды дал мне кусок мяса со своей руки и иногда позволяет мне отдохнуть на своём диване.

Он садит меня в машину и я знаю, что этот миг мне будет сниться до конца моих дней.

Я закрываю дверку, но она бежит параллельно с нами и засовывает морду между створкой и кузовом, её преданный счастливый нос рвётся за мной, в тепло. Она безгранично верит мне и не может подумать, даже мысли не допускает, что я могу оставить её одну на этой чужой, холодной пустынной улице. Я чуть-чуть приоткрываю дверку, он прибавляет ход, на мгновние нос оказывается немного сзади створа и я закрываю дверцу. Всё! Она не сможет понять, что надо мной висит гигантский колокол угроз и обязательств. Что мои дети ничем не провинились перед ней, что я давно, гораздо раньше, чем она родилась, приручил навсегда кого-то другого. Но это всё – во мне. А в ней только непонимание и удивление. Она не верит! Она не понимает и не может понимать.

Машина со мной набирает ход. Она бросается за нами, всё ещё не веря, что я предал её, такую доверчивую, открытую и абсолютно беззащитную.

Она бежит, а он всё делает правильно и не едет слишком быстро, уводя её всё дальше и дальше от своего, такого гостеприимного дома.

Да!

Она реально опасна для детей.

Да.

Ей нельзя там было оставаться без привязи.

Да.

Кто-то предал её гораздо раньше, привёз сюда, в этот крошечный городишко и бросил погибать от холода и голода на улице.

Да.

Я сделал больше чем мог.

По сути теперь меня здесь не будут пускать ни к компьютеру, ни к дивану.

Я потерял этот дом навсегда.

Этот маленький оазис тепла и света, горячего чая и возможности глянуть мельком почту.

Собственно ей я отдал практически всё.

Но я не в состоянии был сказать ей всё это словами.

Слова здесь были абсолютно бессильны.

И потому теперь я сижу в тёплой машине, а она, бедняжка, бежит за нами изо всех сил и удаляется, удаляется, удаляется…

Там в автобусе она посмотрела мне в глаза и своим взглядом вскрыла мне грудную клетку и порвала моё уставшее уже биться сердце.

Теперь оно разрывается всё сильнее и сильнее, всё во мне горит от нестерпимого стыда за себя, несуразного, беспомощного, открытого, откровенного, так и не сумевшего так организовать свою собственную жизнь, чтобы иметь возможность реально помочь хотя бы одной бездомной собаке обрести счастье.

Я так и не узнал её имя.

Мы звали её в эти три счастливых часа «Алиса» но было очевидно, что она – не Алиса, и теперь было совершенно ясно, что этот «дом чудес» вовсе не был домом чудес.

И вдруг я осознал!

Вот эти три часа с ней и были моей счастливой— самой счастливой моей жизнью на Земле.

Мне ещё раз позволили быть «человеком», «великим», «добрым», «магом», «волшебником», а теперь счастье, отпущенное мне Богом в этой Игре, закончилось и мне строго указали на моё реальное место у коврика в самом грязном углу коридора.

И всё, что было у меня на свете – это возможность подарить ей немного мяса и тепла… а на самом деле это и было счастье. Вот такие три часа счастья.

А теперь она неслась по мокрому снегу за машиной, а я, так и не понявший, кто я на этом свете, сидел в автомобиле и не смел пикнуть.

И вдруг мне нестерпимо сильно захотелось вырваться из этой теплой кабины в этот снег. В этот мокрый липкий снег, в этот пронизывающий ветер и остаться на этой улице! Захотелось дать ей возможность подбежать ко мне и лизнуть меня в лицо! Захотелось признаться ей, что я люблю её вот такую открытую, честную, бесхитростную, преданную и брошенную и не променяю этот наш последний миг на Земле ни на что на свете. Я судорожно вцепился в рычаг для открывания двери.

– Притормози, – хрипло сказал я. – Я выйду.

Но за рулём сидел тот великий Человек, который всегда и всё делал исключительно правильно.

– Не дёргайся. Алексей! – сказал мой водитель, – я заблокировал двери. Нам пора!

И машина резко увеличив скорость повернула за угол и унесла меня прочь от этого кошмара.

Но из себя не выбежать.

Себе не простить.

Я просто обнадёжил её, не имея на это права.

Я оказался в итоге тем, кто я есть на самом деле. Никем.

Впрочем я узнал её породу в Интернете. И полное её наименование – мне не выговорить! – и короткое. И совсем короткое.

И теперь, идя по холодной улице, я знаю, кто я.