Buch lesen: «Я к вам по делу, ваше величество!»

Глава 1

Последняя нота финальной арии замерла где-то под потолком, чтобы осыпаться оттуда шквалом аплодисментов. Они росли, поднимались, подобно тому, как набирает силу морская волна, прежде чем разбиться о береговые скалы. Стоящая на сцене молодая женщина купалась в них, наслаждалась ими, умирала и возрождалась.

Она была невероятно талантлива, и столичная публика буквально носила новую знаменитость на руках. Поклонники засыпали её цветами и подарками. Приглашения на рауты, маскарады и просто вечеринки поступали десятками так же, как и предложения разной степени пристойности. Она находилась в центре внимания и, казалось, была по-настоящему счастлива.

Занавес дрогнул и медленно стал закрываться, пряча от взглядов певицу, которая, как только тёмно-красное полотнище заслонило от неё зал, устало опустила руки и почти рухнула в предусмотрительно подставленное кресло.

– Это предпоследнее выступление, – мягкий голос нарушил тишину, окутавшую сцену, – теперь через два дня закрытие сезона, и ты наконец-то сможешь отдохнуть.

За спинкой кресла, в котором сгорбилась недавно сияющая от счастья и успеха молодая женщина, появилась высокая широкоплечая фигура, но в полумраке невозможно было определить возраст подошедшего.

– Я так устала, Феликс, если бы ты только знал! – она тяжело вздохнула и негромко застонала от удовольствия, когда ладони мужчины легли ей на плечи и стали умело разминать уставшие мышцы.

– Я знаю, моя дорогая, я всё знаю, – его руки сильно, но мягко массировали плечи, шею, нажимали на определённые точки, чтобы снять напряжение, дать крови возможность бежать ровно и спокойно. – Но ты не принадлежишь себе, Клео, ты – сокровище, которое желает заполучить каждый театр. Твой дар призван нести слушателям наслаждение, которое больше никто им не подарит. Ты ведь понимаешь это, верно?

– Да, – не открывая глаз, прошептала женщина.

Ладони мужчины скользнули чуть ниже, тонкие сильные пальцы знали, как и куда нажать, чтобы закаменевшие от напряжения мышцы расслабились. Некоторое время на теперь уже скрытой от посторонних глаз сцене царила тишина, нарушаемая только негромкими женскими стонами: если подслушать из-за угла, то можно было бы подумать, что здесь уединились страстные любовники.

Впрочем, мужчина мог бы им стать, если бы только намекнул о своём желании: Клео давно и безнадёжно была влюблена в своего импресарио. Но он либо не замечал этого, либо его сердце было отдано другой женщине – этого певица, благосклонности которой, говорят, добивался сам канцлер, не знала.

Когда-то, пять лет назад, Феликс подобрал её в третьесортном портовом кабаке, насквозь пропахшем дешёвым пивом, потными телами и прелой соломой, которой был усыпан грязный пол. Девушка, которую тогда звали просто Мэри, трудилась там подавальщицей и честно зарабатывала свою копеечку, хотя и комплекцией, и характером значительно уступала двум другим девицам. Но чаевые Мэри получала не за расторопность и не за «дополнительные услуги», от выполнения которых никогда не отказывались ни Салли, ни Колетта. Худенькая подавальщица иногда, когда позволял хозяин, выходила на середину заплёванного зала и пела незамысловатые полуприличные песенки или слезливые баллады.

Посетители слушали, порой пытались подпевать и швыряли под ноги девушки мелкие медные монетки. Мэри благодарила, с помощью мальчишки-конюха подбирала их, прекрасно понимая, что две-три медяшки наверняка прилипали к его ладошкам. Но девушке было совершенно не жаль этих денег, так как пела она не только, точнее, не столько ради них, сколько потому, что не петь не могла. Казалось, что голос живёт самостоятельной жизнью, растёт, ему становится тесно, он рвётся на свободу, выплёскивается через край.

Если не получалось выступить в кабаке, Мэри шла на пирс и там, раскинув руки, пела морю, которое хоть и не кидало монеток, но слушателем было более благодарным, чем пьяные грузчики и уставшие от тоскливых береговых будней матросы. Оно подхватывало её голос и несло вдаль от берега, перебрасывало с волны на волну, старалось закинуть на низко плывущие облака.

Именно там и услышал её впервые мэтр Феликс Берелли, известный в столице и за её пределами «ловец талантов». Что привело его тем ненастным вечером в не слишком благополучную портовую часть города, так и осталось для Мэри тайной: сам он не рассказывал, а она сначала не решалась задавать подобные вопросы, а потом это стало уже совершенно неважным.

Услышав летящий над морской гладью голос, мэтр Берелли сначала не поверил своим ушам, настолько неуместным казалось это восхитительное чистейшее сопрано среди гнилых водорослей и мокрых старых досок. Но голос звучал, становясь то тише, то громче, в зависимости от того, куда шёл Феликс, а он пытался найти источник этих волшебных звуков и до дрожи в руках боялся, что неизвестная певица замолчит, и он никогда не сможет её найти в этих трущобах.

Но судьба смилостивилась над ним, и, завернув за очередной лодочный сарай, он увидел на пирсе худенькую фигурку. Широко раскинув руки, девушка пела старую балладу, в которой рыцарь вернулся из похода и узнал, что невеста стала женой его брата. Не слишком обращая внимание на не очень складные слова, Феликс вслушивался в голос и понимал: это настоящее сокровище.

Он осторожно подошёл к пирсу и дождался, пока незнакомка повернётся к нему. Девушка вздрогнула от неожиданности, увидев на пустынном берегу высокую мужскую фигуру, и Феликс выставил вперёд руки в извечном мирном жесте. Певица неуверенно приблизилась, и мэтр смог разглядеть, что перед ним совсем юная девушка, невысокая, с милым, но простеньким худеньким личиком, одетая в сильно заношенное платье и обутая в старые стоптанные башмаки.

Через четверть часа, которые ему потребовались, чтобы преодолеть недоверие девушки по имени Мэри, он понял, что Богиня послала ему награду за мужество, с которым он перенёс все выпавшие на его долю испытания.

Переговоры с трактирщиком, который неофициально считался кем-то вроде опекуна Мэри, так как именно он когда-то подобрал никому не нужную сироту, вырастил её и дал возможность заработать копеечку, заняли меньше пяти минут. Увидев в руке благородного господина полновесную серебряную монету, владелец заведения со странным названием «Рыба у моря» даже не стал интересоваться, зачем тому невзрачная подавальщица. Велев Мэри собираться, он охотно ответил на вопросы, которые задал ему Феликс .

Нет, никто не знает, откуда девчонка взялась: она просто однажды пришла по берегу, а откуда – ни она сама, ни кто-либо другой знать не знают и помнить не помнят. Почему подобрал? Да жалко стало, у него самого дочка её годков, да и рабочие руки лишними в трактире никогда не бывают. Родителей искать? А где ж уважаемый господин предлагает это делать? Ради такого пустяка за сотни миль в столицу ехать? Шутить изволите!

Мэри собралась быстро, так как вещей у неё практически не было: в старом рассохшемся сундуке сиротливо лежали несколько простых платьев из относительно тонкого домотканого сукна да пара грубых башмаков. Из собственных, оставшихся из прошлого, вещей у девушки был только странный медальон, который был у неё, сколько она себя помнила. Небольшой овальный камень непонятного цвета, не то серый, не то синий, не то вообще бесцветный, заключённый в скромную оправу из светлого металла. Интереса для воров и скупщиков медальон не представлял, так как оправа была не серебряной, а камень – не драгоценным. А кому нужна обыкновенная, хоть и миленькая безделушка? Потому медальон и остался у Мэри, которая привыкла к нему и никогда не снимала.

Увидев девушку, спускавшуюся по скрипучей лестнице с чердака, где располагалась её каморка, Феликс попрощался с трактирщиком, подхватил практически ничего не весящий узелок с вещами Мэри, и они навсегда покинули приморский городок.

Потом был долгий путь в столицу: сначала на корабле, где пришлось ютиться в тесной каюте, показавшейся привыкшей к более чем скромным условиям Мэри просторной и очень уютной. К счастью, от морской болезни ни девушка, ни сопровождавший её маэстро не страдали, и Мэри с огромным удовольствием пела для экипажа шхуны те немудрёные песенки и баллады, которые знала. Затем, тепло попрощавшись с капитаном и матросами, они пересели в дилижанс, подобных которому девушка никогда не видела: лакированные деревянные детали, бархатные сидения, к которым даже прикасаться лишний раз было боязно – до того они были хороши!

В столице Феликс поселил Мэри в небольшом уютном пансионе, владельца которого давно знал с самой лучшей стороны. Дядюшка Фред, как звали его все знакомые, был человеком добродушным, но достаточно консервативным и потому строгим. Маэстро объяснил, что привёз в столицу будущую звезду сцены, но поселить её у себя не может по понятным причинам – негоже молодой девушке жить в доме у холостого мужчины, не являющегося её родственником. Дядюшка Фред подобную предусмотрительность похвалил и пообещал присмотреть за новой постоялицей.

От выделенной ей комнаты девушка пришла в абсолютный восторг: ей понравилось всё. Она неверяще оглядела оклеенные дешёвенькой, но чистой и светлой тканью стены, покрытую лаком простенькую мебель, яркое покрывало на удобной даже на вид кровати, большое зеркало над симпатичным комодом.

– Это всё мне? Я правда буду здесь жить? – Мэри прижала к груди руки и глубоко вздохнула. – Какая красота! Спасибо вам огромное, господин Феликс!

– Скоро тебе станет доступной роскошь, о которой сейчас ты не можешь даже мечтать, – уверенно сказал маэстро Берелли, ни секунды не сомневаясь в собственных словах, – ты станешь настоящей звездой, моя девочка. У тебя есть главное – невероятный талант, а всё остальное сделаю я.

С тех пор прошло пять лет, наполненных кропотливой ежедневной работой, выступлениями, переездами. Мэри давно уже привыкла откликаться на более благозвучное имя Клео, научилась принимать свою облагороженную цирюльниками и мастерицами красоты внешность, перестала в страхе прятаться за Феликса при знакомстве с сильными мира сего.

Её гонорары за выступления ещё в первые месяцы покрыли всё, что потратил на свою воспитанницу маэстро Берелли, и теперь она вполне могла считать себя более чем состоятельной молодой женщиной.

Самым удивительным было то, что сплетни и слухи, беспощадные к представителям столичной богемы, почти не затрагивали молодую певицу. За всё то время, что она выступала на подмостках столичный театров, ни одна газета, ни один репортёришка не смогли найти ничего, что дало бы повод для пересудов или обсуждений.

Никто ничего не знал о её происхождении, но даже самые смелые фантазии разбивались о спокойную доброжелательность молодой женщины. Маэстро Феликс мог только восхищаться невозмутимостью своей воспитанницы, её удивительной невосприимчивостью к неизбежной для любой публичной персоны лести.

Все комплименты Клео выслушивала спокойно, с лёгкой приветливой улыбкой, благодарила за цветы и сладости, но никогда не принимала дорогостоящих подарков. Феликс сбился со счёта, сколько футляров с драгоценностями вернулось к их отправителям. Клео даже не открывала подарки, лишь улыбалась и писала очередное письмо с благодарностью и отказом. Позиция подопечной не могла не вызывать у маэстро уважения, и он постепенно начал относиться к юной певице как к дочери, которой у него никогда не было: всю свою жизнь Феликс Берелли посвятил музыке. О чувствах, которые испытывает к нему Клео, он даже не догадывался, а если бы ему кто-нибудь сказал о них, то маэстро весело посмеялся бы над удачной шуткой.

Сегодняшнее выступление далось девушке нелегко, Феликс чувствовал это, но прервать череду триумфальных концертов он не мог. Тем более что остался всего один, зато какой!

– Говорят, на закрытие сезона приедет сам король? – не открывая глаз, проговорила певица.

– Я тоже слышал об этом, и это совершенно естественно, раз выступление будет во дворце, – маэстро убрал руки с плеч своей подопечной и отошёл в сторону, давая ей прийти в себя, – всем известно, что его величество не очень любит музыку, но в этот раз он решил составить компанию королеве-матери и её фрейлинам.

– Почему? – голос Клео звучал на удивление безжизненно, тускло, и Феликс огорчённо покачал головой. Этот настрой нужно было срочно менять, так как к финальному в этом сезоне выступлению девушка должна быть в полном порядке и сиять, словно бриллиант. Но он привык быть откровенным и честным с ней, и поэтому, помолчав, проговорил:

– Не знаю… И у меня дурные предчувствия…

– Предчувствия? – она печально взглянула на своего единственного друга, и тот увидел в прозрачных светлых глазах подопечной какую-то раньше не заметную обречённость.

– Что с тобой, Мэри? – он впервые за пять лет назвал её прежним, давно забытым ими обоими именем, что как нельзя лучше говорило о том, насколько маэстро взволнован и обеспокоен.

– Не знаю, – певица зябко передёрнула плечами, – в последнее время мне всё время холодно, словно я опять стою на пирсе, продуваемом всеми ветрами. Разве что солёные брызги не долетают. Мне кажется, что за мной кто-то следит, Феликс. Я постоянно чувствую чей-то взгляд, и этот человек, который наблюдает за мной, он меня… ненавидит.

– Брось! – постаравшись придать голосу уверенность, которой совсем не чувствовал, воскликнул маэстро Берелли. – Публика тебя обожает, поклонники готовы носить на руках, я не успеваю отвечать на приглашения! Откуда такой пессимизм?

– Я не знаю, – всё так же безразлично ответила девушка, – просто неуютно. Наверное, сказывается усталость. Отдохну и всё пройдёт… Прости, что заставляю тебя волноваться.

Клео коснулась пальцами медальона, привычно ощутила прохладу камня, погладила его, как живое существо, и через силу улыбнулась встревоженному импресарио.

– Конечно, – он старательно улыбнулся в ответ, – после последнего концерта мы с тобой сразу же уезжаем отдыхать: только солнце, только прогулки, только свежий воздух!

И ни сам Феликс Берелли, ни великолепная Клео не знали в тот момент, что уже через два дня королева-мать, после блестящего выступления удостоившая певицу личной аудиенции, вдруг побледнеет как мел и медленно осядет в кресло в глубоком обмороке. Встревоженный король вызовет лекаря, который, в свою очередь, попросит всех присутствующих покинуть зал.

Певица выйдет из приёмной вместе со всеми, но в свои гостевые комнаты так и не придёт, словно растворившись в дворцовых коридорах. Её импресарио найдут в одной комнат, связанного, со следами сильного удара по затылку. Куда исчезла великолепная Клео? Кто мог отважиться на такое дерзкое преступление буквально на глазах у их величеств? Почему дворцовая стража ничего не видела и не слышала? Столько вопросов и ни одного ответа….

Глава 2

– Эй, посторонись, шляпа!

– До королевской библиотеки за десять медяшек?! Смеётесь, господин? Не меньше тридцати!

– Вечерняя газета! Свежая вечерняя газета!

– Недорогие комнаты, идеальная чистота и полный пансион! Всего за серебряный в неделю!

Выбравшись из явно знавшего лучшие времена дилижанса, который за два дня путешествия по сельским дорогам пропылился, казалось, насквозь, я глубоко вдохнула столичный воздух. Как же я по нему скучала, если бы кто-нибудь знал! И совершенно не важно, что от мостовых пахнет гораздо хуже, чем от лужаек, окружавших закрытый пансион, в котором я провела последние несколько лет. Этот запах большого города не спутаешь ни с чем, и я не готова променять его ни на какие сельские красоты.

Сняв с багажной полки небольшой саквояж, я медленно, внимательно поглядывая по сторонам, пошла в сторону центра. На меня никто не смотрел, так как я совершенно не привлекала внимания: самая обычная горожанка, каких сотни ходят по улицам. Скромное, но приличное платье неброского кофейного цвета с аккуратным белым воротничком, маленькая шляпка без украшений, добротные, но простенькие ботиночки на минимальном каблучке. Когда-то дорогой, а сейчас изрядно потёртый саквояж недвусмысленно намекал на то, что я – очередная небогатая провинциальная дворяночка, приехавшая в столицу устраивать свою судьбу.

Это было не совсем так, точнее, совсем не так, но прохожим, скользящим по мне равнодушными взглядами, совершенно ни к чему знать, что по степени древности и знатности рода я могла бы дать фору многим приближённым к трону влиятельным придворным. И что моё достаточно скромное положение – результат не жизненных неурядиц, а исключительно моего собственного упрямства.

Именно оно заставило меня четыре года назад поссориться с родственниками, подготовившими для меня должность младшей фрейлины королевы-матери. Между прочим, для большинства моих приятельниц – подругами я как-то не обзавелась – это назначение было пределом мечтаний. Я же категорически воспротивилась и заявила, что всего добьюсь сама, без поддержки влиятельных родителей и особенно бабушки, леди Синтии Мэнсфилд, любимой фрейлины и наперсницы нашей королевы. И пусть её величество Жозефина уже несколько лет назад передала власть в руки сына, короля Александра, но она по-прежнему была в курсе всех мало-мальски важных событий и оказывала огромное влияние на внешнюю и внутреннюю политику.

Единственным, на что я согласилась, было рекомендательное письмо к директору Королевского Благородного пансиона с просьбой принять меня на учёбу и определить мне стипендию на первый год, а там уж – по результатам. Если директор и удивился тому, что наследница Мэнсфилдов собирается жить на более чем скромную сумму, то вида не подал и просьбу отца выполнил. То, что пансион был расположен далеко от столицы, меня вполне устраивало: это существенно снижало риск внезапных родственных визитов.

Как ни странно, единственным членом семьи, кто меня поддержал, была бабушка, которая, выслушав мою пылкую речь, лишь пожала плечами и пожелала мне всяческих успехов. Правда, в конце добавила, что если я решу вернуться, то должность она мне всегда организует.

С тех пор прошло четыре года, и вот теперь в моём саквояже лежал диплом об окончании факультета изящной словесности Королевского Благородного пансиона и аттестационная ведомость почти с одними пятёрками.

Я никому не сообщила о своём приезде, потому что рассчитывала и дальше обходиться собственными силами: снять квартиру, найти работу и вообще как-то освоиться в окружающем мире.

Прекрасно понимая, что в первую очередь нужно найти жильё, я купила газету у пробегавшего мимо мальчишки и, разжившись у уличной торговки двумя большими пирогами с яблоками, уселась на скамейке в тени раскидистого каштана.

Объявлений о сдаче квартир и комнат было много, но мне с моими скромными финансовыми возможностями особо привередничать не приходилось. Не то чтобы денег было совсем мало, нет, они, конечно, были – мне неплохо удалось подзаработать репетиторством – но за последние четыре года я стала ярой сторонницей политики разумной экономии. Поэтому, прикинув свои возможности, решила, что могу потратить на жильё не больше двух серебряных в месяц. Вдруг я ещё не скоро найду работу и обзаведусь надёжным источником дохода? Идти к родителям на поклон? Ну уж нет!

Вооружившись извлечённым из всё того же саквояжа карандашом, я решительно перечеркнула все объявления, где фигурировали не нравящиеся мне цифры. Потом посмотрела на оставшиеся три и тяжело вздохнула. Но привычка доводить любое дело до конца победила, и я, поудобнее перехватив саквояж, который с каждым шагом, казалось, становился тяжелее, пошла по указанным адресам. А вдруг по какому-нибудь из них мне действительно повезёт?

Первый дом мне сначала понравился: аккуратные балкончики, увитые буйно цветущей ипомеей и душистым горошком, резные наличники, флюгер в виде единорога. Я вежливо постучалась в выкрашенную светлой краской дверь, и мне тут же открыл немолодой мужчина, любезно пропустивший меня в небольшой уютный холл. Он, сладко улыбаясь, сообщил мне, что у него как раз осталась последняя свободная комната, и я хоть сейчас могу её посмотреть. Но при этом его глаза масляно блестели, а руки так и норовили приобнять меня за плечико или талию. Вздрогнув от отвращения, когда его влажные пальцы дотронулись до моей ладони, я поблагодарила, сказала, что хочу посмотреть ещё пару квартир, и сбежала. Нет уж, не надо мне такого счастья!

Второй дом был не менее привлекательным внешне, но хозяйка, узнав, что я собираюсь жить одна, пришла в ужас. Видно было, что в воображении она уже нарисовала себе длинную череду мужчин, которые непременно станут посещать меня, причём обязательно с самыми неприличными целями.

К третьему, последнему дому я шла уже совершенно без энтузиазма, на чистом упрямстве. От голода в животе урчало, а уличные торговцы куда-то, как на зло, исчезли. Поэтому небольшой домик максимум комнат на десять я рассматривала мрачно и пессимистично. Тут распахнулась входная дверь, выпуская вполне приличного мужчину средних лет, и из дома повеяло одуряющими запахами еды. Опасаясь, что если не поем, то упаду в обморок прямо тут, я вошла в дом, рассчитывая перекусить и присмотреться. Несмотря на отсутствие вывески, на первом этаже обнаружилось нечто вроде небольшого трактирчика из разряда «для своих».

– Что желаете, юная госпожа? – приветливо окликнул меня из-за стойки высокий мужчина с такими роскошными усами, что я залюбовалась.

– Добрый вечер, – поздоровалась я и неуверенно спросила, – а можно пообедать? Или вы только жильцов кормите?

– Можно, отчего же нельзя, – добродушно усмехнулся усач, – присаживайтесь, я к вам сейчас пришлю. Ну или сам подойду…

Я быстро оглядела зал, который выглядел чистым, аккуратным и каким-то на удивление уютным, выбрала небольшой столик в уголке и, пристроив саквояж на свободную лавку, устало вытянула ноги.

– Вы всерьёз покушать или слегка перекусить? – возле столика возникла симпатичная девушка примерно моих лет и доброжелательно мне улыбнулась.

– Если можно, то пообедать, – я даже не предполагала, что за годы жизни в пансионе настолько отвыкла от общения в обычных житейских ситуациях. – А скажите, комнат свободных у вас нет? Я только сегодня приехала, два дня в дороге, а жильё найти никак не могу, чтобы и чисто, и недорого.

– Сейчас спрошу, – кивнула девушка и, подумав, добавила, – кажется, сегодня утром как раз выехала одна дама. Скорее всего, батюшка ещё не успел никому её комнату сдать. Подождёте минутку?

– Конечно, – я улыбнулась, – в любом случае я твёрдо намерена пообедать.

Девушка убежала на кухню, а потом, видимо, передав мой заказ, подошла к обладателю роскошных усов. Она что-то быстро ему сказала, и трактирщик внимательно посмотрел в мою сторону, словно оценивая. Затем вышел из-за стойки и неторопливо направился к занятому мной столику.

– Дочка сказала, вы комнатой интересовались, юная госпожа? – спросил он, усаживаясь на лавку, для чего ему пришлось слегка подвинуть мой саквояж.

– Да, я ищу жильё, – подтвердила я, чувствуя, что почему-то очень хочу остаться именно здесь, и дело было не только в усталости. – Пока примерно на пару месяцев, а там видно будет.

– Чем заниматься планируете, позвольте поинтересоваться? – задал он следующий вопрос, и я его прекрасно понимала: мало ли кто комнату снять захочет, разбирайся потом с последствиями!

– Я закончила факультет изящной словесности и хочу найти работу по специальности: или в библиотеке, или в издательстве. В крайнем случае – в газете могу поработать. Я труда не боюсь, вы не смотрите, что маленькая и щуплая!

– Позвольте вопрос задать, – помолчав, проговорил трактирщик, – почему барышня из хорошей семьи снимает жильё и ищет работу? У меня глаз намётанный – вижу, что из аристократов вы, юная госпожа. Или правильнее – юная леди?

– Леди, – вздохнув, призналась я, – понимаете, господин…

– Томас, леди, – представился трактирщик с улыбкой, – так что же с вами приключилось? Вы не думайте, я болтать не стану, хоть и работа у меня такая… разговорчивая. Мы, трактирщики, больше слушать любим. А ежели чужие секреты разбалтывать начнём, так быстро без клиентов останемся.

– Я хочу всего добиться сама, – чувствуя к этому человеку странное доверие, ответила я. А может, мне просто нужно было наконец-то с кем-то поговорить: в пансионе с этим было непросто. – Доказать всем, что я чего-то стою и сама по себе, отдельно от известной фамилии. Понимаете?

– Отчего же не понять, очень даже, – кивнул Томас, и я почувствовала, что это не просто слова, этот человек действительно меня понимает, – достойное дело, леди…

– Моника, – улыбнулась я ему, – леди Моника Мэнсфилд.

– Ох, неужто из тех самых Мэнсфилдов, которые в дальнем родстве с королевской фамилией? – изумился трактирщик, глядя на меня, впрочем, по-прежнему доброжелательно.

– Ну, родство настолько дальнее, что и упоминания не стоит, – улыбнулась я, – а так – да, из тех самых. Но вы не беспокойтесь, у меня с родителями всё в порядке, они с трудом, но приняли мой выбор.

– Это хорошо, – кивнул Томас, – что же касается комнатки… Посмотрите, леди, да и оставайтесь, ежели подойдёт вам. У нас ведь скромно, по-простому.

– Да мне скромно и надо, – улыбнулась я, – тогда давайте сейчас и посмотрим, а то вдруг, пока я обедаю, её перехватят: у вас так уютно и симпатично, что хочется остаться, даже не глядя.

– Спасибо на добром слове, леди, – довольно подкрутил шикарные усы трактирщик, – еду вам принесут минут через десять, как раз и управимся.

Мы поднялись из-за стола, причём кряхтела в основном я, а не Томас, хотя он и был как минимум вдвое старше меня. Он быстро зашёл за стойку, взял со специальной доски ключ и жестом пригласил меня подняться на второй этаж. Там мы прошли по застланному половичком коридору, и трактирщик распахнул передо мной дверь.

Комнатка мне сразу понравилась: небольшое окно с цветастыми занавесками пропускало достаточно света и свежего воздуха, круглый столик был застелен аккуратной светлой скатертью, ящики комода были приоткрыты, видимо, чтобы проверить, не забыла ли чего бывшая постоялица, а кровать, украшенная ярким лоскутным покрывалом, так и манила прилечь. На чистом полу возле неё приютился пушистый коврик, наверное, для того, чтобы после сна вставать не на голый пол, а на уютную мягкость. Небольшой шкаф для одежды, пара стульев, столик, комод и кровать – вот и вся обстановка. Впрочем, после более чем скромной комнаты в общежитии эта показалась мне почти дворцом.

– Ванная комната и прочие удобства, уж простите, общие на четыре номера, – извиняющимся тоном сказал трактирщик, – те комнаты, что с собственными удобствами – те подороже будут.

– Мне очень нравится! – я улыбнулась Томасу, который от двери наблюдал, как я осматриваю будущее жилище. – Я правильно поняла, что стоит она два серебряных в месяц?

– Именно так, – подтвердил трактирщик, – ну а коли обедать тоже у нас захотите, то, думаю, в цене сойдёмся, не обижу.

– Будет зависеть от того, какую работу и как быстро я найду, – подумав, ответила я, – но, думаю, я у вас поживу. Хлопот я вам не доставлю: шума сама не люблю, гостей приглашать не планирую, так что…

– Вот и прекрасно, – довольно погладил усы Томас, – тогда вот вам ключик, леди.

– Просто Моника, – улыбнулась я в ответ, – я от титула давно отвыкла, если честно: в пансионе нас вообще только по фамилиям звали.

– Как скажете, Моника, – видно было, что хозяину по душе такое моё отношение, – ну а я для вас дядюшка Томас тогда. Заселяйтесь сразу после обеда, а я в газету мальца своего отправлю, чтобы объявление убрали. Чего зря людей в заблуждение вводить, правда?

– Спасибо вам большое, дядюшка Томас, – я протянула трактирщику заранее приготовленные монеты, – это за первый месяц.

– Сейчас запишу сразу, – хозяин опустил серебряные в карман и, подождав, пока я закрою теперь уже свою комнату, спустился в зал. На моём столике уже исходили ароматным паром тарелки, но я вдруг ощутила непреодолимое желание вернуться в комнату и, пожалуй, забаррикадироваться комодом. Или даже шкафом – он тяжелее.

За моим столом, сдвинув в сторону саквояж, сидел высокий господин преклонных лет, выглядевший не то чиновником средней руки, не то преуспевающим конторским служащим. Серый камзол, серые же брюки, крепкие удобные сапоги, в руках шляпа того же мышиного цвета, впрочем, всё из достаточно приличных, если не сказать – дорогих, материалов. Да и внешность у него была такая же невзрачная, но это исключительно до того момента, как вы встречали его взгляд: острый, внимательный, холодный.

Словно почувствовав моё появление, он медленно повернулся и встретился со мной взглядом, после чего вежливо встал и поклонился с неожиданным изяществом. Впрочем, этот человек был безупречен всегда и во всём. Чем, признаться, бесил чрезвычайно.

– Вам знаком этот человек, Моника?

– Да, дядюшка Томас, не волнуйтесь, этот человек не станет причиной ваших проблем, – вздохнув, сказала я, – его прямая обязанность совершенно иная. Он, скорее, привык их решать, а не создавать. Не так ли, господин Стайн?

– Совершенно верно, леди Моника, – отозвался неожиданный визитёр негромким голосом, таким же бесцветным, как и вся его внешность, но дядюшка Томас, услышав имя гостя, низко поклонился и спросил:

– Прикажете подать перекусить?

– Нет, ничего не нужно, – отказался Стайн, – я пришёл всего лишь переговорить с леди Моникой. И передать ей устное послание, на которое рассчитываю получить положительный ответ.

– Домой не поеду! – со всей решимостью, на которую была в данный момент способна, сказала я. – Это моя и только моя жизнь! Так родителям и передайте!

– Вообще-то я не от них, а от леди Синтии, – прервал мою гневную речь господин Стайн, – она просила меня узнать, всё ли с вами хорошо и не соблаговолите ли вы завтра с утра нанести ей визит. Именно ей…

– А родители в курсе, что я приехала?

– Во всяком случае, я им об этом не сообщал, – невозмутимо сказал бывший глава Тайной полиции и по совместительству близкий друг моей бабушки господин Стайн. Наверняка он был лордом, но настоящего его имени никто не знал: для всех он был просто господином Стайном. Наверняка бабушка была в курсе, но мне и в голову не приходило расспрашивать её. Во-первых, она бы не сказала, а во вторых, биография господина Стайна как-то никогда не входила в круг моих интересов.

– Спасибо, – помолчав, я поблагодарила бывшего главного шпиона и глубоко вздохнула, – бабушка действительно будет одна? Просто я не готова сейчас встретиться с родителями.

– Насколько я знаю, леди Синтия заказала завтрак на две персоны, – как всегда, обтекаемо ответил Стайн, – полагаю, что для вас и себя. Она попросила меня проследить, чтобы вам никто не помешал.