Buch lesen: "Заводские настройки", Seite 2

Лёгкий труд

Артём считал себя сильным и здоровым мужиком. Зимой он ходил на лыжах, летом – бегал, а ещё постоянно участвовал в туристических походах. В общем, вёл здоровый образ жизни. Прямо как в рекламе. Он гордился тем, сколько километров преодолевал на каждой тренировке. Артём очень любил природу: она вдохновляла его на новые свершения.

Только представьте. Тихий вечер в лесу. Небольшую полянку освещает пламя уютно потрескивающего костра. Возле него разбит лагерь из трёх палаток, обитатели которых наслаждаются ароматным чаем из котла, глядя на огонь. Завтра снова в путь, а сейчас есть время погреться и отдохнуть.

Или вот. Наконец-то вершина. Стодвадцатилитровый рюкзак за восхождение превратился в двухсотлитровый. Чем выше, тем труднее дышать. Команда вымоталась. Но достижение вершины – ни с чем не сравнимое счастье. Повезёт с погодой – увидишь волшебные серебристые пики соседних гор. Горы в сердце навсегда.

Сколько походов, больших и маленьких, горных и пеших, прошёл Артём. Успел он и поруководить, а однажды стал вице-чемпионом России. Даже имел корочки кандидата в мастера спорта по горному туризму. Но всё это мишура по сравнению с возможностью узнавать новые маршруты и общением с природой. И Артём никак не мог предугадать, что вскоре откроет для себя новый маршрут, но не в леса и горы.

Вернувшись из очередного похода в районе северного Тянь-Шаня, Артём постепенно переходил в свой стандартный режим: работа – дом – пробежки несколько раз в неделю. На одной из пробежек он почувствовал тупую боль в груди, которая стихала только при переходе на шаг. Неожиданно.

Бег – шаг, бег – шаг. А сердце вдогонку. То летело со скоростью света, то ползло черепахой вровень с дыханием. Так повторялось каждую пробежку, пока наконец Артём не перестал на них выходить. Как бы он ни любил спорт, собственное здоровье диктовало новые условия игры. Нож в спину, ей-богу. Неужели и спорт калечит?

Не откладывая на потом, Артём обратился к знакомому кардиологу Равинскому, который держал частную практику. Настолько частную, что официальные направления выдавать не мог. При этом Равинского считали отличным диагностом, Артём с женой доверяли его мнению. Врач со всех сторон обследовал Артёма, крутил-вертел как хотел, не ставя диагноз. Никак не определялся с назначениями. В итоге Равинский всё-таки расписал план дальнейших действий.

– Готовься, Тёма, к операции. Иди в поликлинику, бери направление и вперёд.

– Куда вперёд? – не понял Артём.

– На о-пе-ра-ци-ю. Стеноз у тебя, ну, закупорка коронарных сосудов. А сосуды эти питают сердце. Нет питания – участок отмирает. Дело серьёзное, но поправимое. – Равинский пригладил чубчик непослушных волос на макушке. – Время есть.

Делать нечего, пришлось Артёму отправиться в Чебаркульскую городскую больницу к родному участковому терапевту. Набившие оскомину тёмные грязно-зелёные коридоры с отваливающейся со стен краской, толпы призраков-больных, кочующих из одного кабинета в другой. Мигающие лампы, нарастающий гул безумных семичасовых очередей… Тоска и безысходность. Никто даже и не помнил, когда в больнице в последний раз работал кардиолог. Вот где его искать теперь? Все спились, поди.

Не так просто попасть к узким специалистам, как хотелось бы. Сначала терапевт, потом – желанный врач. Больница – непредсказуемый квест. Первое задание: пережить очередь в регистратуру. Вопрос «кто последний?» за час Артём услышал миллион раз. Кто-то орал, кто-то лез вперёд сквозь толпу. Главное – выжить. Заполучив желанный талон к терапевту, он погрузился в пучину бесконечного ожидания. Злое время не щадило никого. И если на приёме оно летело быстрее ракеты, то в очереди медленно капало на темечки собравшихся, как в известной китайской пытке.

Артём вспомнил старую песенку, которую напевала дочь про Чебаркульскую больницу. «Чебаркульская больница – хуже места в мире нет. Ты, кирпичная убийца, где вонючий туалет…»

Второе задание: анализы. Не думал Артём, что ему назначат так много исследований. Тут и анализ крови, и ЭКГ, и, самое противное, ФГС. Вот зачем человеку с болезнью сердца совать трубку в рот? Чтобы исключить язву желудка; если её нет – можно спокойно оперировать. Пережить, перетерпеть, раз ввязался.

Третье задание: попасть на операцию. Терапевт выдал направление в челябинский кардиоцентр. Артём поехал с женой Тасей в качестве группы поддержки. Она бережно хранила необходимые документы в папках, решала вопросы с проездом туда и обратно. Да и просто была рядом: поддерживала добрым словом, обнимала при случае. Артём не справился бы без неё.

Они не сразу нашли вход в кардиоцентр. Как тут найти, ведь здание, выстроенное в форме звезды, с ловкостью заправского фокусника водило посетителей за нос по архитектурным лабиринтам. На приёме серьёзная дама, кандидат наук, придирчиво разглядывала карту Артёма и, не ответив ни на один его вопрос, отправила заселяться в палату. Сумбурно прошептав несколько тёплых слов Тасе, Артём отправился в новую для себя жизнь.

Операцию Артём перенёс отлично, по крайней мере, он сам так думал. На специальном велотренажёре, велоэргометре, без усилий крутил педали, спортсмен же. «Наверняка медсёстры давно таких пациентов не видали», – гордился он про себя. Ему очень повезло с лечащим врачом, им оказалась сестра его друга, Марина. Знакомство ли или просто профессионализм врача, но пребывание в больнице Артёма было комфортным, насколько это вообще возможно.

Шунтирование – стандартная операция для кардиоцентра. Брали кусок сосуда с одного места (чаще всего – с ноги) и обводной трубкой вшивали его в место закупорки. Перед операцией Артём радовался и веселился, даже зачем-то сходил в палату: мало ли – книгу взять почитать, вдруг скучно станет. Волшебные пофигистские таблеточки действовали, красота. И всё равно, что вчера был день рождения, а его поздравили только по телефону. Конец марта на дворе, весна, жизнь прекрасна. Артём принял неизбежное.

И снова ему повезло: шрамы после операции тонкими ветвями проросли на груди и на ногах. Заживут, совсем скроются из виду. Артём просто потерял сутки в реанимации: проспал. Когда ещё удастся столько времени «отдохнуть»? Уже в палате Артём простыл. Разве можно заболеть ещё больше, когда ты в больнице? Но он ухитрился. Всему виной кондиционеры, охлаждавшие палаты. Его старичкам-соседям вечно было жарко, вот и попросили так настроить. А он заработал насморк.

«Так странно, – думал Артём, – вот я вроде всю жизнь занимаюсь спортом. И что? Лежу в больничке с дедами… Ничего, вот выйду, вернусь к тренировкам, всё будет хорошо». Раньше ему казалось, что если ведёшь здоровый образ жизни, занимаешься спортом, то болезни обходят стороной. Как же он заблуждался! Никто от этого не застрахован. Осознание гулкой болью отдавалось в сердце, которое необходимо беречь.

Постоперационные дни сливались. Ежедневные звонки жены хоть как-то разбавляли больничный быт Артёма. Приезжали челябинские родственники, даже друзья-туристы разок заглянули. Дочь Саша навещала как получалось. После операции она пришла поздравить его с днём рождения и принесла необычный подарок.

– Смотри, отец, это – мандала, – она протянула плетёную снежинку. – Я сделала её для твоего здоровья. Когда плела, пропевала специальные мантры.

– Мантры? – не понял Артём.

Саша часто изъяснялась странно.

– Набор звуков, имеющих воздействие на тело или душу. Поёшь, а тебе легче становится. А мандала – это специальный символ, проводник. С каким намерением или настроением плетёшь, то и получится. Ты не парься, просто смотри на неё иногда, держи в руках, и всё будет.

– Даёшь ты, Сашка, спасибо! Какая штука классная!

В университете Саша увлекалась восточными практиками: йогой и цигуном. Ходила на них вместо ненавистной физкультуры. Как-то со школы она её невзлюбила, несмотря на то, что посещала лыжную секцию. Артём по первости водил дочь туда, пока она не привыкла к дороге. Спустя пару лет с удивлением узнал, что она больше ходить туда не хочет. Грустно это было, но заставить её вернуться он не мог. Наверное, йога и цигун нравились ей больше.

Обняв дочь на прощание, Артём отправился к себе в палату изучать подарок. Восемь бамбуковых палочек, соединённых причудливым узором из разноцветных ниток в снежинку. Ярко-синие, жёлтые, зелёные, белые линии – они словно гипнотизировали и в то же время придавали сил. Артём сомневался, работает ли эта штука вообще, но ему действительно стало легче. Сила заботы и любви.

Что бы ни говорили про систему здравоохранения, Артёму всё, можно сказать, понравилось: и отношение, и процедуры. Увы, подобные вмешательства в организм не проходят даром, и ему прописали пожизненный курс таблеток. А восстанавливаться после операции Артёма отправили в санаторий «Кисегач» под родным Чебаркулем. Свежий воздух, озеро, сосны, берёзы и никаких больничных коек. Счастливый Артём гулял вокруг озера Теренкуль ежедневно. Дорвался! Друзья-туристы принесли трекинговые палки, и Артём наматывал с ними по двенадцать – пятнадцать километров в день. Будто не было никакой операции. Кра-со-та!

Кровь легко бежала по восстановленным сосудам. Организм словно перезапустился после затяжного сна. Артём без проблем контролировал любое движение, скорость, чёткость. Власть над своим телом опьяняла и дарила счастье. А ведь скоро можно будет выходить на пробежки, а в следующем году вообще в поход! Неужели всё получилось?

Как хорошо отдыхалось, так тяжело возвращалось. После санатория Артёма на работе ждал «лёгкий труд», который на поверку оказался совсем не лёгким. Медицинская комиссия выдала Артёму заключение, что он не может исполнять свои прямые обязанности: работать токарем. Он, конечно, знал, что его ждёт, но даже подумать не мог, насколько это окажется невыносимо. А трудиться «легко» ему до середины октября – целых полгода!

С начальником Сальниковым отношения у Артёма складывались своеобразные. Он считал, что тот боится его высказываний об атмосфере в цехе и зарплате рабочих, но при этом заявление на месячный отпуск в середине лета Артём исправно просил его подписать. Поход же. Эпизод, когда они с начальником разошлись во взглядах на жизнь, память услужливо прикрыла тёмно-синими занавесками. Артём подозревал, что легко после больничного не будет.

Для начала Сальников поручил ему навести порядок на складе инструментов. Поправив рабочую кепку, Артём отправился в хранилище резцов и фрез. Аккуратно, методично он разбирал железки, сваленные кучами на полках. Не авгиевы конюшни, но попотеть пришлось. Полученным результатом можно было гордиться: резец к резцу, фреза к фрезе, ключи и прочий скарб – всё отсортировано по размерам и назначению.

Следующим «подвигом» Артёму назначили вытирание пыли с отопительных батарей. А туда поди залезь, не расшибившись. Высоко. Но ничего, справился.

Параллельно с «трудами» Артём пытался освоить новый для себя станок – круглошлифовальный – и новые возможности, да и всяко лучше, чем без дела болтаться. Не тут-то было!

– Ты такую операцию перенёс, – возмущалась сменная мастерица Венера Ралифовна. – Сейчас упадёшь возле станка, и что мы с тобой делать будем? Нет уж, Тёма, ты давай без глупостей этих.

«А если бы я с батареи свалился, то как бы она голосила? – мысленно возмущался Артём. – Тут хотя бы станок посмотрел, глядишь, и прибавку к зарплате бы выпросил. Эх… Нашли мальчика на побегушках!»

Но самый памятный «подвиг» Артёма за время «лёгкого труда» – мытьё листьев фикуса. Две потёртые кадки с растениями стояли у окна, но это не мешало маслу с крана пачкать их. И кому-то приходилось их протирать. Эта миссия выпала Артёму. Раз в смену токарь (а в трудовой книжке записано именно так), вооружившись ведром и тряпкой, шёл очищать фикусы от масла. Вообще жизненный путь цеховых животных и растений так или иначе приводил их к маслу. В КПЦ вон все коты в нём.

Вся тяжесть «лёгкого труда» ощущалась, казалось, только начальником. Ведь он постоянно придумывал для Артёма «подвиги», чтобы с пользой и не надорваться. Сложная задача. Ведь парню уже попадало в цехе болванкой по голове, а потому необходимо беречь себя. Сальников не хотел новых проблем.

Но зачастую Артём просто слонялся по цеху, приставал к знакомым мужикам с расспросами: «Какая у тебя технологическая операция?», «А глубина резания какая?», «А какой инструмент?» Доставалось от Артёма и нестаночникам, ведь жить же как-то нужно. Не мог он без работы, скучал. Уж лучше, чем в смартфоне сидеть, который Артём так и не удосужился купить: незачем. Голова в порядке, руки-ноги целы, а нормально работать нельзя. Почему так?

Уже забылась та история с болванкой. Сколько стружек награждало ожогами и шрамами – не сосчитать. А сколько ещё будет… Тело жаждало труда. Спортсмен стоял на старте и рвался бежать. Размять мышцы, и вперёд к станку. Загрузить заготовку, запустить машину. Первый круг, второй, третий… Снова и снова, как заведено. Но нет. Пока нет.

Ответственней сотрудника Сальникову в те полгода было не сыскать. Всё делал, что ни скажут. Удобно. Артём играл в эту игру, он хорошо знал правила: зарплату платили, пусть и поменьше, чем обычно, но всё же. Поэтому чего рыпаться? Но так хочется!

Но чем меньше работаешь, тем больше думаешь. Регулярные занятия спортом не уберегли Артёма от больничной койки. Обидно, ведь он сделал всё для своего здоровья. Что это: стечение обстоятельств, генетика, судьба или ещё какая-нибудь чушь, – он не понимал. Это надо пережить. Точно так же, как и удар болванкой. И тогда, он надеялся, что-нибудь поменяется. Может, у него в мыслях, может, в мыслях Сальникова.

Пятнадцатое октября – дата официального выхода на «тяжёлый», вернее, вполне обычный токарский труд. В ночь перед знаменательным понедельником Артём так активно и беспокойно ворочался в кровати, что Тася чуть не отправила его спать в другую комнату. Сколько она переживала, он даже не представлял и старался, как мог, радовать её. Готовил любимую жареную картошку, встречал с работы. Но в ту ночь как будто кто-то открыл портал в его голову: туда лезли мысли, идеи, проекты, планы… Нужно выстраивать маршрут для похода… В общем, не до сна.

Утром пятнадцатого числа бодрый и весёлый Артём спешил на работу. Наконец-то, наконец-то он встанет к станку. Любой резец, метчик или ключ он с лёгкостью мог найти с закрытыми глазами. Благо собственную тумбочку за эти полгода он изучил вдоль и поперёк. Там он хранил не только инструменты, но и обед.

А что ещё оставалось делать? «Здорово, Тёма, с выходом тебя!» – не те слова, что токарь ожидал услышать, но они всё равно заставили его сердце потеплеть. Ведь он был в цехе вместе со всеми. Так странно. Непривычно.

– Так-с, Артём, вернулся! – Венера Ралифовна заметно обрадовалась. – Держи сменное задание. И втягивайся, втягивайся.

– А я и не уходил никуда! Будет сделано, – Артём почти улыбался мастерице.

Так странно. Он же вроде работал, разве что по персональной программе. А вот, «вернулся». За полгода цеховые женщины успели разузнать все её подробности. Где лежал, как туда попал, как восстанавливался. Сочувствовали, жалели – Артёму это было в новинку. Даже после удара болванкой коллеги так не интересовались его здоровьем. Артём привык к постоянному равнодушию, потому выход из комфортной раковины ему давался непросто.

Оттарабанив положенные полгода после операции, Артём так и не смирился с формальным подходом начальства к его положению. Деятельная натура требовала выхода, который нашёлся в спорте.

Артём потихоньку увеличивал количество тренировок по скандинавской ходьбе. Однажды он попробовал выйти на пробежку. Ноги мягко пружинили по асфальту, унося его вперёд, к здоровью. Свежий лесной воздух заряжал на новые свершения. В тот раз он преодолел совсем немного, но зато в нормальном для себя темпе.

А уж после завершения «лёгкого» труда Артём оторвался: полноценные тренировки, походы выходного дня. «Здравствуй, природа-мать, принимай блудного сына!» Он понемногу планировал маршрут большого похода на следующий год. Собирался в восточный Тянь-Шань. Жизнь налаживалась – и это самое главное.

Игрушки

В детстве я любила придумывать и собирать истории. В моей комнате жило много мягких игрушек, и они приглашали меня в свои миры. Вот семейство медведей обустроилось на нижней полке по соседству с моей любимицей, розововолосой лошадкой. Рядом болтали малиновый бычок, слон в колпаке и белая обезьянка. Вот жёлтый заяц прячет морковку от резиновой овечки. Тут же поросёнок хвастается костюмом перед серым псом с длинными ушами. Жили они дружно.

Куклы сидели отдельно. Они мало кого пускали в свой круг. Мне нравилось их наряжать, но больше я любила играть со зверями. И с железками, которые мне приносили родители с работы.

Они трудились на заводе, и я ежедневно слушала разговоры о нём. Что это такое, я не могла вообразить. Всякие Бочкарёвы, Зорины и прочие товарищи превращались для меня в таинственных сказочных персонажей. Мама с папой играли с ними в другом, заколдованном, мире, пока я скользила и падала с ледяных горок в дурацком детском садике «Солнышко». Одно из падений обернулось ниткой шрама на лице и сделанной после фотографией для выпускного альбома. На ней я, насупленная, сердитая, всем своим видом показывала: «Нечего меня со шрамом фотографировать!» Бордовая молния красовалась под правой бровью, не желая исчезать. Правда, тональником её почему-то не замазали, может, и не было у мамы. Шрам превратился в невидимку только спустя пару недель. Но было уже поздно.

Иногда мама приносила мне что-нибудь с работы. В основном обломки образцов из лаборатории. Сначала просто для развлечения, а потом уже объясняла мне назначение каждой фигурки. Я так вошла во вкус, что вскоре начала выпрашивать железные штучки. Сама того не ведая, мама открыла для меня новый мир. Мир железок. И я даже не могла вообразить, насколько они изменят мою жизнь в будущем.

Первыми железными игрушками стали половинки гантельки. Маленькие блестящие фигурки весело перекатывались у меня на ладони. Если поставить их на основания, получатся башни с изломанными шпилями или мачты кораблей. Возможно, половинки могли превратиться в шахматные фигуры, но я не знала, как ими играть.

Следующими мама подарила мне два гладких кирпичика с бороздами на гранях. Вот с ними можно было смело возводить что-нибудь серьёзное. Подставку из них соорудить, например, или вытянуть в башенку.

Однажды мама привела меня к себе на работу в лабораторию. Тогда ещё было можно. Мы миновали огромное здание с белыми колоннами, на котором широкими, выстроенными по линейке буквами было высечено «ЛАБОРАТОРИЯ» и какие-то цифры. Позже мне объяснили, что это год постройки. Мы зашли в проходную в соседнем от лаборатории здании. Как меня, ещё школьницу, пустили на завод, я совсем не понимала. Какие-то вертушки, охранники. Мама им что-то показала, и мы зашагали дальше.

Мама вела меня широкими коридорами того огромного здания с колоннами, и мне не терпелось всё-всё рассмотреть. Где-то там, на потолке, висели пыльные старые белые плафоны с красными цветами. А что творилось за деревянными дверями кабинетов, я не представляла. Только силуэты за матовыми стёклами могли подсказать. Но они молчали. Я безостановочно вертела головой. Хотелось заглянуть в каждый угол, узнать всё об этом заколдованном мире, где работали родители.

Мамина лаборатория была большая. И там стояло много странных железных машин. Некоторые из них прятались в больших коробах. Об их назначении мне никто не рассказывал. Что мне хотела показать мама, я не понимала.

Тем временем её коллеги с любопытством меня рассматривали. С кем-то мы были знакомы заочно, по маминым историям, а кто-то уже видел нас вместе. Город Чебаркуль – это же большая деревня: кто-нибудь кого-нибудь да знал. Со мной здоровались, спрашивали про семью, я чего-то невпопад отвечала, совершенно не понимая кому… Некоторые возмущались, что я не здороваюсь. Уже во взрослом возрасте я сталкивалась с теми же людьми, но моя память коварно утаивала их имена. Зачем здороваться с незнакомцами? И как я могу узнать человека и поприветствовать его, если видела раз или два в детстве?

Дверь заграждения одной из машин уже была открыта: наверное, готовились к испытанию.

– Сейчас, Саша, проверим, при какой силе сломается этот образец, – мама протянула мне руку с железной штангой. Жаль, я не успела её потрогать.

Мама исчезла за дверью. Машина медленно проснулась, словно потягиваясь, закряхтела и заскрипела. Только вместо рук у машины – маятник.

Раз – и маятник со скрипом описал дугу. Два – новая дуга. Три, четыре, пять… и бум! Всё закончилось. Я даже не поняла, что произошло. Что-то упало, кажется.

Мама вышла с двумя серебристыми брусочками в руках.

– Смотри, Саша. Это остатки образца после испытания. Копёр ударил по нему несколько раз и сломал.

– А зачем? – спросила я, жадно глядя на половинки штанги. Как бы хотелось забрать себе, покатать гладкие бочонки! Расставить их среди зверья…

– Чтобы измерить силу удара, при которой образец сломается. Это нужно для изучения свойств металла, – объяснила мама, крутя брусочки в руках. – А потом мы определяем, проходят ли они по документам.

– Ого! А ты меня ещё сюда приведёшь? Хочу ещё экскурсию! – я молитвенно сложила руки и чуть подалась вперёд.

– Если захочешь, что-нибудь придумаем. А образцы можешь забрать. Я тебе потом другие принесу.

Надо ли говорить, что после приключений на заводе я берегла блестящие половинки, которым отвела особое место в своей комнате, больше остальных сокровищ.

Я назвала его «Тайная комната». Начитавшись книг о Гарри Поттере, я впустила тайну к себе в комнату. Возле книжного шкафа на широко расставленных ножках стоял рыжий стол в разводах. А на нём громоздился круглый аквариум, который поддерживали изогнутые зелёные железные листья. Красно-синие гуппи и алые меченосцы проплывали среди мерно покачивающихся светло-зелёных водорослей. Рыбам, казалось, не было ни до кого дела. Они переливались в магическом свете люстры, растворяясь в своём водном мире. А мне так хотелось с кем-нибудь поиграть. Вот я и обустроила себе местечко под рыбьим домом.

Вначале я занавесила подстолье старыми жёлтыми шторами. То ли мама выделила из своих запасов, то ли я где-то раздобыла сама из закромов в шкафах. Внутри творилось волшебство. Я поставила туда комодик из спичечных коробков, оклеенный жёлтой, голубой, розовой и зелёной бумагой. На его ящичках и стенках сверкали звёзды. Затем я положила туда маленький, переливающийся рубиновым камешек (самый любимый) и много-много разных бусин.

Ещё я принесла в «комнату» маленькую пирамидку из бумаги: нужно было склеить для школы, но в итоге фигурка осталась у меня. Её я сделала постаментом. Какие-то мягкие игрушки из многочисленного семейства медвежьих тоже переехали туда. И куда ж я без моих любимых железяк? Бережно хранимые мной бруски и бочонки заняли почётное место возле комода. Там же отлично разместилось «зеркало», которое мама принесла с завода. «Тайная комната» в нём казалась ещё волшебнее и загадочнее. Хотя это был просто очередной гладкий кусок кварца с маминой работы.

Хранителями комнаты я назначила медвежье семейство. Только старший оставался сторожить вход: он попросту не влезал под стол.

Каждый вечер я приходила играть в «комнату», придумывала разные квесты. Уставшим родителям после работы было просто не до меня. Завод, словно подъём к горной вершине, высасывал из них последние силы. А я придумывала свои новые миры.

Однажды папа отдал мне маленький железный шарик, блестящий и холодный. Его хотелось держать в руках и медленно перекатывать, как яблочко в сказках, благо для этого у меня имелось «блюдечко» – жестяная, расписанная цветами крышка от конфетной коробки. Катать – не перекатать. Я представляла, как после пары-тройки полных кругов шарика на серебристой поверхности появляется картинка с морем и пальмами.

Уже потом я узнала, что мой шарик совсем не простой: это часть от подшипника, где с ним рядом толкались железные собратья. Там они дружной кучкой катались между кольцами. Забавно, что в университете со мной приключились две истории, связанные с подшипниками.

Первая случилась на самом страшном и сложном для нас предмете под названием «Детали машин». Нетрудно догадаться, что там изучали. У нас началась большая тема «Подшипники. Опоры валов и осей». Рисовали много схем, записывали формулы. Рисовать да и чертить у меня получалось так себе.

Самым классным занятием оказалась лабораторная работа, там-то первая история и закрутилась. Наш преподаватель Евгений Петрович принёс две связки подшипников, велев изучать. Не учишь – публичная порка. И это помимо двоек! Мы честно старались работать на каждой паре и радовались, что в этот раз можем прикоснуться к предмету изучения. Какое богатство нам доверили: и огромные шариковые, и маленькие роликовые. Но всеобщим успехом пользовался двухрядный сферический. Его кольца крутились не только по кругу, но и по сфере вокруг друг друга. Мы с одногруппниками чуть не подрались. Учебная медитация: крути себе колечки на паре, никто и слова против не скажет. Ту лабораторную мы защитили на «отлично». Евгений Петрович любил сначала опрашивать девушек, считая: хуже разбираются – больше спрос. Вероятно, он хотел, чтобы мы понимали и запоминали материал. Мы трудились изо всех сил. Раньше я тормозила, когда отвечала на лабораторных. Одногруппники то и дело называли меня «слабым звеном». Но теперь всё изменилось.

Друг даже обещал подарить мне сферический подшипник на день рождения, но не смог купить из-за космической цены. Зато принёс игрушечную соломенную сову.

Сов я любила с детства. Первая появилась у меня после Бажовского фестиваля. Каждый год там собирались творцы: гончары, ювелиры, модельеры, певцы, танцоры… всех и не упомнишь. Я нашла и не выпускала из рук маленький глиняный колокольчик в виде совы, и родители купили мне его. Она свила гнездо на бра над кроватью. Уже потом мне надарили столько сов, что я собрала приличную разномастную стаю.

Вторая история предложила мне новый способ медитации. Однажды на четвёртом курсе мы с одногруппниками пришли на свою кафедру встретиться с куратором. Мы сидели за столом, на котором почему-то лежал обычный шариковый подшипник. Я взяла его и всё собрание крутила внешнее кольцо. Это успокаивало и расслабляло. Вокруг меня о чём-то говорили, но мне было всё равно. В итоге я осмелилась задать вопрос:

– Василий Александрович, можно я возьму? – и показала подшипник.

– Берите, Александра, – пожал он плечами.

Кто знает, что он обо мне подумал? Может, у него студенты пачками выпрашивают разные железки?

Зато я приспособила подшипник вместо чёток и часто крутила его во время просмотра фильмов и сериалов в общаге. Кайфовала и радовалась.

Я продолжала собирать железную коллекцию, не прикладывая к этому дополнительных усилий. Магнит, как есть магнит.

Ещё один мой друг, Серёга, вокалист глэм-рок-группы, носил кучу цепей и, конечно же, кожаную куртку с заклёпками. У него была объёмная причёска: длинные волосы, стриженные лесенкой, чёлка. К слову, заклёпки имелись и у меня: отдала одноклассница. Агата первая в классе начала краситься, позже – приходила в школу то панком, то готом. Она придумывала классные образы не только себе, но и нам. Я в чём-то пыталась ей подражать, придумывая собственный стиль. Вдохновившись Агатой, я украсила подаренными ею заклёпками свой рюкзак. Ходила довольная, сверкала крутой обновкой.

И однажды, придя в гости к Серёге, я обнаружила у него батарею висящих цепей. Первый раз в жизни увидела столько украшений у парня. Серёга заметил мой интерес и снял одну цепь, чтобы я рассмотрела поближе. Я взяла её и пропала. Крутила и никак не хотела отпускать: настроилась на медитацию. Из гостей я ушла со звенящим подарком. Потом прикрепила эту цепь на джинсы и на парах в университете часто её перебирала. Цепь болталась с левой стороны, оттягивала пояс и приятно позвякивала при ходьбе.

На третьем курсе, в год «Деталей машин» подруга подарила мне болт с гайкой. Она работала в закупках, отдала лишнее. Я не просила – так получилось. Как там могло появиться «лишнее», я даже не подозревала. Как-то не планировала собирать коллекцию, но она складывалась сама.

Единственная вещь, которую я выпросила, – ещё один шарик. Металлических шариков много не бывает! А мне бы хотелось украшение в духе моей будущей работы.

Мой папа – токарь. На своём станке он точил не только заготовки согласно сменному заданию, но иногда и детали для походной экипировки. Идеально.

– Ну, па-а-ап, сделай мне шарик!

– Да зачем он тебе?

– Я его носить буду, красиво же. Сделай, пожалуйста. Ну пожа-а-алуйста!

Ныть я умею, когда надо и не надо. Уговорила. Папа сделал. И я носила. Маленький, но тяжёлый шарик удобно устроился между ключицами. Мне нравилось, как он медленно перекатывался по коже. Холод металла освежал и заряжал меня. Я чувствовала себя уверенно и спокойно, будто меня хранил талисман. Иногда я катала шарик в ладонях, чтобы вновь насладиться его гладкостью и настроиться на нужный лад.

Только через неделю я его потеряла. Наверняка плохо завязала нитку, вот он и укатился, колобок. Ничего не заметила. Небольшая часть души пропала вместе с шариком.

Когда папа узнал об этом, прочитал занудную лекцию о моей безалаберности и небрежности. Но я обнаглела и попросила его сделать ещё один. Ничего с собой сделать не могла. Мечтала о новом талисмане. Папа не соглашался, как бы я ни уговаривала. Я доставала его практически каждый день. В этот раз нытьё не прокатило…

И я уже смирилась с поражением, но наступил Новый год, праздник сбывающихся желаний. Каждый раз я очень его ждала. Наряжала ёлку, у меня даже был именной шарик тёмно-синего цвета с нарисованной белочкой. Развешивала мишуру и снежинки по квартире.

Под нашей ёлочкой я нашла маленький свёрток, а там… вы не поверите – шарик! Счастливая, я скакала по комнате, по очереди обнимая папу и маму.

– А-а-а! Ура! Ура! Ура!

– Это он специально тебе на Новый год сделал, – с улыбкой сказала мама. Она радовалась вместе со мной.

Папа – кремень, не сдался мне, решил всё по-своему.

Всё происходило само собой. Как будто кто-то вёл меня по неизвестному мне пути. Возможно потому, что я дочь работников металлургического завода. Или потому, что обожала хеви-метал. Мне интересно, куда занесёт на очередном повороте.

Меня привели снова на Бажовский фестиваль. Лес, деревня, речка, солнце и много-много народу. Я расслабленно бродила между рассыпанными среди деревьев палатками, с наслаждением вдыхала свежий воздух. В загазованном Челябинске, где я на тот момент уже жила несколько лет, его так не хватало. Ели надо мной качали лапами в такт ветру. Я купила себе пару серёжек и зелёный керамический набор: мисочку на ножках и тарелку в форме листка. Позже мне было очень приятно обедать из красивой посуды, а серёжки идеально подходили к моему розовому платью.