Buch lesen: «Рикошет (сборник)»

Schriftart:

* * *

Рикошет

1

Разбираю папки с бумагами. Месяц назад побросала их в сейф, и теперь на полках хаос. А тогда… Тогда мне нужно было сделать кучу дел:

1. Забежать к Маринке за шикарными итальянскими солнцезащитными очками;

2. Заскочить к Люське. В прошлом году она привезла из Москвы потрясный купальник. Два часа в ГУМе за ним давилась. Думала похудеть – взяла на два размера меньше, а получилось наоборот. Вот и пожертвовала мне;

3. Попасть в парикмахерскую;

4. Решить, какие тряпки могут понадобиться;

5. Выслушать последние мамины наставления о том, как следует вести себя в незнакомом обществе молодой незамужней девице, с кем дружить, как загорать, что есть, чтобы поправиться и стать похожей на человека, что пить и в каких количествах;

6. Позвонить Толику. Утешить, что замуж не выйду и он со своими восьмиклассниками может спокойно готовить школу к новому учебному году и ждать моего возвращения…

Разложив все по полочкам, закрываю сейф. С тоской смотрю на стол. Мария Васильевна могла бы и вытереть его перед моим появлением из отпуска. Нахожу засохшую, твердую как камень тряпку и, плеснув на стол воды из позеленевшего графина, отмачиваю ее в лужице. Отжав над урной, начинаю ровными кругами протирать столешницу. Добиваюсь идеальной чистоты, опускаюсь на стул и поднимаю трубку телефона.

Раздается голос шефа:

– Прокурор Ковров.

Вежливо здороваюсь и слышу, как он усмехается:

– Лариса Михайловна, кажется, мы сегодня виделись… – Он делает паузу. Должно быть, смотрит на часы. Потом добавляет: – Сорок минут назад.

– Сорок пять, – уточняю я и жалуюсь, что не знаю, куда приложить восстановленные за время очередного отпуска силы; обижаюсь, что обо мне забыли; плачусь, что и заняться-то нечем – ни одного дела в производстве.

– Дело для тебя уже готово, – успокаивает Павел Петрович. – Зайди… через четверть часа.

Кабинет шефа небольшой, сумрачный. Солнечный свет с трудом пробивается сквозь пропыленную листву старых, по-городскому корявых тополей. Поэтому под высоким потолком постоянно горит раскидистая пятирожковая люстра. Форточка открыта, но запах табака не выветривается, впитался в стены.

Павел Петрович делает приглашающий жест. Как благовоспитанная девица, придерживаю воображаемую юбку и сажусь. Шеф неодобрительно косится на мои джинсы.

Он у нас только с виду суровый, а в сущности – хороший и добрый. Когда я пришла в прокуратуру после окончания института, ужасно его боялась. Прямо тряслась от страха, если вызывал. Павел Петрович заметил это и стал подолгу беседовать со мной. Расспрашивал о жизни, о родителях, о друзьях. Пригласил домой на чай. Жена у шефа оказалась прекрасной женщиной. Очень любит своего Пашечку. Когда она так назвала шефа, я смутилась, а шеф еще больше. После этого визита мое отношение к прокурору изменилось.

Павел Петрович кладет ладонь на картонные корочки уголовного дела. Пытаюсь разобрать, что там написано, но читать вверх ногами неразборчивую надпись весьма непросто. Кашлянув, Павел Петрович говорит:

– Если откровенно… Не хотел сразу наваливать на тебя такое дело…

Нечего сказать, начало многообещающее! Я заинтригована. Однако внешне – само спокойствие.

– Но больше некому, – продолжает он. – Селиванов совсем зашился с взяточниками из треста «Огнеупор». Валентина, сама знаешь, снова в декрет ушла…

Прежде чем успеваю сообразить, что я не на крымском песочке, а в кабинете прокурора, у меня вырывается:

– Да, Кирилл разохотился. Сына ему подавай!

Шеф смотрит укоризненно. Словно хочет сказать: «Тебе двадцать восемь, а все как девчонка!» Виновато опускаю глаза.

Ну и что, что двадцать восемь?! Выгляжу-то моложе! В автобусе часто слышу: «Девочка, передай на компостер». Ошибиться немудрено. Такая уж у меня фигура. И рост, как у современных девочек, – сто семьдесят. К тому же короткая стрижка. А что касается нескольких морщинок в уголках глаз, так о них знаю только я.

Слышу голос шефа:

– Не торопись с выводами. Дело неординарное. Перепроверь все как следует. Расследовала Валентина, но закончить не успела. Мнение у нее сложилось, но мне не хотелось бы, чтобы оно над тобой довлело…

Понимающе киваю и, чувствуя, что Павел Петрович к продолжению беседы не расположен, тихонько ретируюсь.

2

Труп Анны Иосифовны Стуковой обнаружили соседи по лестничной площадке. Обычно они помогали престарелой женщине в домашних делах, а тут их насторожило, что Анна Иосифовна второй день не показывается из квартиры.

Старушка была прелюбопытная. В возрасте семидесяти шести лет неплохо выглядела, носила парик, любила побаловаться рюмочкой коньяка и, вообще, не умела себе в чем-нибудь отказывать, хотя, проработав всю жизнь машинисткой в различных учреждениях, получала не очень большую пенсию.

Дело в том, что Анна Иосифовна была дочерью известного томского ювелира Иосифа Яковлевича Стукова и от нежного родителя унаследовала кое-какие безделушки. Среди них и перстенек с бриллиантом, стоимостью в сорок две тысячи.

Родных у старушки, кроме двух племянниц, не было.

Вчитываюсь в протоколы осмотра трупа и места происшествия. Просматриваю показания свидетелей. Последние документы Валентина даже не подшила. Это постановления о привлечении в качестве обвиняемых и о применении меры пресечения в виде содержания под стражей.

Валентина считает, что со старушкой расправились муж и жена Малецкие. Соседи, обнаружившие труп. Вывод поспешный и не очень вразумительный. Правда, при обыске в квартире Малецких обнаружили корешок почтового перевода на имя Стуковой. Сумма солидная – тысяча двести рублей. Но…

Вот и шеф не разделяет точку зрения Валентины. Читаю вложенный в дело листочек с его замечаниями и не нахожу ничего нового. У Павла Петровича вызвали сомнения те же моменты, на которые и я обратила внимание. Сделав необходимые выписки, звоню шефу.

Несколько длинных гудков – и голос уставшего человека:

– Прокурор Ковров.

Предлагаю подвезти его до дома. Хотя времени уже восемь часов, шеф интересуется, изучила ли я дело. Бодренько отвечаю:

– Естественно.

– Понравилось?

– Не очень… Так едем?

После минутного колебания шеф соглашается. Быстро складываю бумаги в сейф, с трудом поворачиваю ключ. Задерживаю взгляд на приклепанной к сейфу на уровне моих глаз стальной пластине с витиеватой надписью: «Новониколаевск. Артель “Ударник”». По-дружески подмигиваю полуобнаженному кузнецу. Раскрыв рот в беззвучном крике, кузнец прощально машет мне огромным молотом.

Подхватываю сумочку и выскакиваю из кабинета.

Дождь. Моя красавица стоит под деревом. Прозрачные капли струятся по ее красным сверкающим бокам, соскальзывают по лобовому стеклу.

Вприпрыжку добегаю до машины, поспешно открываю дверцу, падаю на сиденье. Включаю зажигание, и мотор начинает урчать, как сытый кот. «Дворники», тикая, словно ходики, весело разгоняют воду. В зеркало заднего вида замечаю, что шеф нерешительно ежится в дверях в предвкушении порции дождя. Дав задний ход, въезжаю на тротуар. Подгоняю «Ниву» к подъезду так, чтобы дверца оказалась прямо перед Павлом Петровичем. Он втягивает голову и живо ныряет в машину. Сурово бросает:

– Хулиганка.

Смеюсь. Шеф еще что-то ворчит себе под нос, но «Нива» уже спрыгивает с тротуара.

Ехать по городу одно мучение. Хотя первая очередь метро сдана, центральные магистрали по-прежнему перекрыты. Приходится делать такие круги!.. И светофоры на каждом шагу! А сколько бензина уходит…

– С чего собираешься начать? – спрашивает шеф.

Сообщаю. Павел Петрович слушает немного рассеянно, согласно кивает.

– Обратила внимание на сроки?

Обиженно надуваю губы. Как будто могла не обратить?! Но обида проходит быстро. Промчавшееся такси заливает «Ниву» мутной водой. Становится темно. Щетки стеклоочистилей с усилием вычерчивают чистые полукружия, через которые вижу уносящуюся в ореоле брызг «Волгу». Вот нахал! Прибавляю скорость, начинаю настигать его. Дождь распугал пешеходов, и улица пустынна. «Волга» замирает перед светофором. Моя «Нива» медленно накатывается на перекресток. Кладу руку на рычаг переключения скоростей и, уловив момент, когда загорается желтый, одновременно со взвыванием двигателя включаю «вторую». Приглядев приличную лужу, проскакиваю рядом с «Волгой». Выплеснувшаяся из-под колес вода веером накрывает ее.

С удовлетворением замечаю, что таксист свирепо шевелит губами. Мило улыбаюсь. Будет знать!

Павел Петрович сидит напряженно, упершись ногами в пол. Он всегда так сидит, когда едет со мной.

– Как это отец разрешает тебе садиться за руль?! – риторически восклицает шеф, немного переведя дух.

Молчу. Не стану же доказывать, что вожу машину классно. Одно то, что отец дал мне доверенность на управление, говорит о многом. Сам он ездит редко и без особого желания. Ему надоедает штурвал «баклажана». Так отец называет аэробус, на котором летает. Когда я беру ключи от гаража, мама глядит вслед такими глазами, будто провожает в последний путь. Они не понимают, как здорово иметь под руками машину. «Нива» помогает мне соблюдать сроки расследования уголовных дел. На ней я успеваю побывать за день в стольких местах, сколько на автобусе не объездишь и за неделю. Например, сегодня еще смогу заехать к Толику, а то мама говорила, он совсем исстрадался. Перед моим приездом чуть телефон не оборвал. Все узнавал, нет ли телеграммы. А я взяла да прилетела.

Останавливаю машину возле дома, где живет шеф. Павел Петрович приоткрывает дверцу, спрашивает:

– Может, зайдешь? Люся будет рада.

Вспоминаю несчастного Толика и отказываюсь.

Шеф выпрыгивает под дождь и, смешно скрючившись, шлепает по лужам. Выезжаю со двора.

Льет и льет. Включаю «противотуманки». Спиной чувствую, как промозгло на улице. Вот тебе и конец августа…

3

От вчерашнего дождя остались только лужи на асфальте, в которых игриво преломляются утренние лучи солнца. Оказывается, и в конца августа бывают безоблачные деньки.

Свернув под арку, сбрасываю скорость. Машина медленно ползет по двору. Вот и вывеска, которую ищу. На черном фоне горделиво сверкают золотом большие буквы: «Жилищно-эксплуатационный участок». Глушу двигатель, поворачиваю к себе зеркало заднего вида.

Полный порядок! Легким движением поправляю челку. Теперь совсем хорошо.

Сбегаю по ведущей в подвал лестнице. Полумрак, прохлада, тишина. Лишь где-то в конце коридора-лабиринта щелкают счеты. Нахожу кабинет начальника.

– Приема нет, – не отрываясь от газеты, произносит молодой, но успевший освободиться от тяжести волос человек.

Однако я уже сижу напротив и выходить не тороплюсь. Он поднимает безразлично-тусклые глаза. Едва двигая тонкими губами, повторяет:

– Приема нет.

– Извините, но я по делу…

– Какие могут быть дела у столь молодой особы? – растягивает губы начальник ЖЭУ.

Наверное, он так улыбается. Едва успеваю об этом подумать, лицо мужчины начинает жухнуть. Похоже, пик эмоций уже позади.

Вынимаю из сумочки удостоверение. Непонимающий взгляд собеседника становится приторно-подобострастным. В нем читается желание угодить. Не помочь, а именно угодить. Откуда это в людях?! Ведь не воспитывали же его в страхе перед прокуратурой!

– Я хотела бы осмотреть квартиру номер девятнадцать во втором доме. Нужен ваш представитель, ключи и двое понятых.

– С огромным удовольствием, – отвечает начальник и нажимает кнопку.

За стеной верещит звонок. По коридору раздаются тяжелые шаги. В дверь просовывается увенчанная мелкой «химкой» голова. Круглое лицо женщины выражает недовольство.

– Аркадий Федорович, у меня же отчет! – вскинув выщипанные брови, говорит она.

– Конкордия Петровна, – хмурится начальник, – товарищ из прокуратуры желает осмотреть квартиру.

Женщина оглядывает кабинет в поисках «товарища» и с недоумением останавливает взгляд на мне. Ниточки бровей изгибаются с неподдельным интересом:

– Это где старуху убили?.. Говорят, ее соседи пристукнули, на богатство позарились. Правда?

– Ведется следствие.

– А-а… – мнется Конкордия Петровна. – Мне с вами в квартиру идти?

– Желательно.

Она всплескивает крупными руками:

– Ой, страх-то какой!.. Сейчас за ключами сбегаю.

Когда женщина выходит, благодарю Аркадия Федоровича за помощь и, пытаясь пробудить в нем положительные эмоции, улыбаюсь. Он проводит рукой по голове, словно приглаживая непокорные вихры, вяло кивает.

4

Дом старый, в два этажа. Мне такие нравятся. В них всегда пахнет пылью, немножко котами, из-за дверей струятся ароматы приготовляемой пищи. Кажется, вот-вот скрипнет темно-коричневая филенчатая дверь, и по широким ступеням, придерживаясь за толстые перила, чинно сойдет дама с зонтиком и собачонкой под мышкой. Такая, как у Маршака. «Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж…»

Квартира № 19 на втором этаже. Дама не появляется, но, вероятно, чтобы не рассеять мое представление о старых домах, по лестнице спускается старичок из далеких тридцатых. В розовой кепочке и чесучовом пиджачке.

– Здравствуйте, Эдуард Феофанович, – приветствует его Конкордия.

Старичок приподнимает кепочку:

– Мое почтение.

Нашу процессию, состоящую из меня, Конкордии, дворничихи Зинаиды Ивановны и двух понятых – электрика и лифтерши из ЖЭУ, Эдуард Феофанович провожает любопытным взглядом.

На лестнице Конкордия трусит и приотстает. Однако когда подходим к квартире, оказывается тут как тут. Ее чувства понятны. Боязно заходить туда, где был убит человек. Боязно, но интересно.

На двери белеет бумажка со знакомым оттиском. Печать Валентины. У меня такая же – маленькая, металлическая, с номером в центре. Только у Валентины – четырнадцать, а у меня – тринадцать.

Конкордия нервничает. Ключ никак не попадает в замочную скважину. Наконец дверь открыта.

Пахнет затхлостью и лекарствами. Почему-то в квартирах мертвецов всегда царит этот дух. Нащупываю выключатель и зажигаю свет в коридоре. Пол затоптан до невозможности. Сколько же народу здесь побывало?! Спрашиваю об этом у Конкордии Петровны.

– «Скорая», – загибает она внушительный палец. – Милиция, – она загибает второй. – Следовательша ваша, – она загибает еще один. – Потом мы опись делали.

Округляю глаза.

Конкордия понимает это по-своему и торопливо начинает заверять меня, что все делалось по правилам, комиссионно, с участием старшей по дому.

– А как же печать следователя? – прерываю ее.

– Бумажка же легко отклеивается! Не хотели вашего товарища беспокоить. Зачем, думаем, беременного товарища сюда в который раз тащить? Сами управимся.

Слов у меня нет. Протяжно вздыхаю.

– Кто же вас надоумил с описью?

– Аркадий Федорович дал указание, – обиженно отвечает Конкордия.

Она подчеркнуто официально говорит «дал указание», а не «надоумил», как вырвалось у меня. Помолчав, воинственно встряхивает «химкой»:

– Вдруг пропадает что-нибудь? А ЖЭУ потом ответ держать!

Не скатываюсь до нотаций, а принимаюсь разъяснять понятым их права и обязанности. Электрик рассеянно кивает. Лифтерша слушает, склонив голову. Дворничиха тоже прислушивается, но на ее лице выражение школяра, заранее знающего, о чем будет говорить учитель. Когда я заканчиваю, она небрежно сообщает:

– В прошлый раз понятым то же самое толковали.

Делаю удивленное лицо. Тем же тоном Зинаида Ивановна роняет:

– Дворников завсегда приглашают.

– Значит, присутствовали при осмотре?..

– Присутствовала… Ох, и кровищи тут было! Надо же, беременную женщину заставили на покойника да на кровищу глядеть.

Задумчиво закусываю губу. Действительно, крови должно было быть много. Судебно-медицинский эксперт указал, что череп Стуковой был проломлен в области виска. Смерть наступила мгновенно. Орудием убийства, по его мнению, послужил тупой твердый предмет. Вот такое веселенькое заключение…

Оглядев комнату, спрашиваю у дворничихи:

– Обстановка нарушена во время осмотра? Или все перерыли, когда опись делали?

Брошенный в адрес ЖЭУ камешек не остается незамеченным. Конкордия недовольно сводит брови. Зинаида Ивановна зорко осматривается:

– Нет… Когда следовательша пришла, уже был беспорядок. В шкатулке кто-то рылся, в шифоньере…

Вспоминаю, что с платяного шкафа и шкатулки взяты отпечатки пальцев. Одни принадлежат хозяйке, другие, к сожалению, непригодны для идентификации. «Пальчики» Малецкого тоже найдены, но совсем на других предметах.

Прошу понятых и представителей ЖЭУ быть внимательными и приступаю к осмотру. Делая пометки в блокноте, медленно продвигаюсь вдоль стен. Останавливаюсь у зеркала. Стекло слегка помутнело от времени, но, наверное, прослужит еще лет сто. Вот только эта царапинка у края. Маленькая, чуть больше сантиметра. Чтобы поцарапать стекло, тем более такое и так глубоко, нужно… Нужен алмаз! Алмаз… Или бриллиант. Кто же проверял подлинность камня? Кстати, от кого узнали, что похищен перстень, другие ювелирные изделия и сберегательная книжка на предъявителя? Интересуюсь у Зинаиды Ивановны.

Она без промедления отвечает:

– Малецкие сказали только про перстень. Что еще украли, они не знали. Это подруга Анны Иосифовны все обсказала.

– Какая подруга? – переспрашиваю я.

– Августа Дмитриевна. Она все к покойнице ходила. Фамилию не скажу… Следовательша осмотр делала, а она как раз пришла. Расстроилась сильно, но все обсказала: что было и где хранилось. Потом ей совсем плохо стало. На «скорой» и увезли…

Продолжаю осмотр. У ножки комода замечаю маленький белый прямоугольничек. Поднимаю его. Это билет на электричку до станции Новосибирск-главный, датированный восьмым августа.

Поворачиваюсь к Конкордии Петровне:

– Когда вы производили опись?

Настороженно глянув на билет, она тихо отвечает:

– Седьмого.

Мне это совсем не нравится. Интуитивно чувствую, что приобретенный восьмого августа билет не мог быть обронен ни седьмого, ни даже третьего, когда, как утверждает судебный медик, была убита Стукова. Что же это такое?! То отклеивают, то приклеивают бумажку с Валиной печатью!

А вот это совсем никуда не годится! Зачем же трогать чужие вещи?! Невооруженным глазом видно, что стоящий на комоде портрет интересной молодой женщины кто-то брал в руки.

На бронзовой рамке в виде переплетенных листьев слой пыли тоньше, чем на других предметах.

– Это Анна Иосифовна в молодости, – заметив, как пристально я рассматриваю фотографию, подсказывает дворничиха.

Осторожно поворачиваю рамку. Толстый картон с золотым тиснением: «Томск. Фотография Пейсахова» надорван. Края разрыва пропылиться не успели. Когда портрет осматривала Валентина, картон был цел. Придется отправить его на экспертизу.

– Товарищи понятые, обратите внимание, – бережно опуская портрет в полиэтиленовый пакетик, говорю я. – Этот предмет изымается.

Замечание излишнее. Понятые с интересом следят за моими действиями.

Перехожу к столу. Пепельница из синего стекла полна окурков. В основном папиросы «Беломорканал», но есть и три едва начатые сигареты «Опал» с характерным прикусом фильтра.

Негромко интересуюсь:

– Стукова курила?

– Дымила покойница.

Этот возглас раздается из прихожей. Оглядываюсь. В дверях переминается с ноги на ногу старичок по имени Эдуард Феофанович.

– Прошу прощения, но было открыто… – виновато улыбается он, встретившись со мной взглядом. – А Стукова на самом деле покуривала, «Беломорчик» предпочитала, фабрики имени товарища Урицкого. Мы с ней иногда на лавочке сиживали.

Делаю короткую запись в блокноте, вынимаю еще один полиэтиленовый пакетик и высыпаю в него содержимое пепельницы. Потом перехожу к обозначенному мелом силуэту. Слышится вздох Зинаиды Ивановны:

– Вот здесь она и лежала… Прямо как к смерти приготовилась. Выходное платье на ней… Лица-то не видно было, одеялом кто-то прикрыл. Вон тем…

Скомканное одеяло лежит на кровати, у самой стены. На бежевом фоне отчетливо видны засохшие бурые пятна. Убираю его в сторону и настораживаюсь. Между стеной и кроватью поблескивает какой-то предмет. С трудом дотягиваюсь до него, соблюдая все меры предосторожности, извлекаю маленький, но увесистый утюг. У меня дома такой же. Только на этом пятнышки, похожие на кровь. И прилипший седой волос.

Зинаида Ивановна что-то шепчет и крестится. Конкордия и лифтерша бледнеют. Электрик кисло морщится. Лишь Эдуард Феофанович, проявляя философское отношение к жизни и смерти, раздумчиво покачивает головой.

Покончив с составлением протокола осмотра, знакомлю с ним понятых и представителей ЖЭУ. Они расписываются и с облегчением выходят из квартиры. Достаю из сумочки комочек пластилина, разминаю его и, придав форму шарика, опечатываю дверь. Шарик превращается в аккуратную лепешку с цифрой тринадцать посередине.

5

Пожилой боец ВОХР, нацепив на нос очки, изучает удостоверение. Потом поднимает глаза и сравнивает фото с оригиналом. Чтобы сходство было абсолютным, стараюсь выглядеть как можно более сердитой. Именно такой я получилась на фотографии. И теперь чуть ли не ежедневно вынуждена изображать мину, которую запечатлел фотоаппарат.

Вохровец, кажется, так и не найдя идентичности, со вздохом возвращает документ и, поправив кобуру, интересуется целью моего визита.

Прошу пригласить Малецкую. Он снова вздыхает, снимает трубку и просит начальника отдела сообщить Малецкой, что ее ожидают. Вахтер совсем уже готов объяснить – кто, но я предостерегающе прикладываю палец к губам. Трубка возвращается на место. Спрашиваю, где можно побеседовать. После недолгого раздумья боец сообщает, что это можно сделать в «красном уголке».

На лестнице раздается торопливый перестук каблучков.

Снизу вверх, да еще и против света, вижу только силуэт. Стройная женщина. Она подходит к вахте, смотрит на вохровца, потом на меня.

– Это вы вызывали?

Голос тихий, приятный. А вот глаза беспокойные. Почему?.. Боится разоблачения? Или это результат косых взглядов и закулисных разговоров соседей? А может, Валентина сказала, что подозревает их с мужем в убийстве Стуковой?

– Элеонора Борисовна, у меня несколько вопросов…

Идем в «красный уголок». Малецкая чуть впереди, я за ней.

Когда прикрываю дверь, она оборачивается. Молча стоим друг против друга. Малецкая повыше меня. Пышная прическа, гладкое, без единой морщинки, лицо. Чувствуется, следит за собой тщательно. Хотелось бы мне так выглядеть через десять лет.

Представляюсь.

Ресницы Малецкой вздрагивают. В углах рта появляются горестные складки. Нервная рука теребит прядь волос. На пальце узенькое обручальное колечко. Наконец она тихо произносит:

– Я же давала показания…

– Я их читала… – говорю я и спрашиваю: – Как вы обнаружили труп Стуковой?

На этот вопрос Малецкая уже отвечала, но слишком коротко.

Валентина пошла простым путем: убийца – Малецкий, его жена – причастна к убийству. Когда версия одна, поневоле не обращаешь внимания на подробности. И моя коллега работала только в одном направлении. У меня еще во время чтения материалов дела возникли версии, но я не пытаюсь отсечь спорные и выкристаллизовать единственную. Раньше я пробовала не строить их, пока не соберу все, какие только возможно, доказательства. Но это трудно. Мысль не ждет, когда копилка фактов у следователя наполнится. Так говорили нам в институте. Уже работая, я поняла: сказано это было не для красного словца. Невозможно запретить себе мыслить, если ощущаешь информационный голод. Только воображение и логика могут компенсировать недостаток доказательств. Валентина уперлась в одну версию. Почему это произошло? Либо ей не хватило воображения, либо оно перехлестывало через край, создавая, вопреки логике, такую яркую картину преступления, что другие версии тускнели, отходили на второй план и забывались.

– Вас интересуют подробности? – спрашивает Малецкая.

Смотрю ей в глаза. Подробности меня интересуют. Они мне необходимы. Я хочу их услышать. Я их просто жажду. Не знаю, поняла ли это Элеонора Борисовна, но она начинает рассказывать:

– Мы живем на одной площадке со Стуковой. Я видела ее в субботу, вечером… По-моему, было второе августа. Мы на лестнице встретились. Поздоровались. Я еще спросила, как она себя чувствует… Анна Иосифовна погрозила пальцем и рассмеялась: «Элочка, со своими заботами вы напоминаете мне о возрасте!»… В воскресенье мы долго спали. Проснулись, когда свекровь уже ушла гулять с Викой и Костиком. После обеда позвонила моя подруга и пригласила нас с Романом на день рождения…

Малецкая вопросительно смотрит на меня, словно спрашивая, стоит ли обо всем этом говорить. Одобряюще киваю.

– Вернулись в двенадцатом часу, – продолжает она. – В понедельник муж рано ушел на работу. Он преподает в речном училище. Я собралась по магазинам, у меня как раз отгул был. Дома оставалась Евгения Константиновна с детьми. Когда вернулась, мы пообедали, и я стала мыть посуду, а свекровь пошла укладывать детей. Дети заснули. Свекровь вышла на кухню и спросила, не видела ли я Анну Иосифовну. Я сказала, что нет. Тогда она посетовала, что Стукова второй день не заходит…

– Почему это встревожило вашу свекровь?

Малецкая смотрит непонимающе:

– Почему вы решили, что встревожило?.. Просто Анна Иосифовна часто заходила к нам, они пили чай, разговаривали, курили.

– У них были общие интересы?

– Н-не думаю… Но они примерно одного возраста… Это всегда сближает.

Немного подумав, спрашиваю, когда же Малецкие встревожились. Элеонора Борисовна медлит, потом нерешительно отвечает:

– Пришел муж и сказал, что из почтового ящика Стуковой торчат газеты. Вот свекровь и предположила, что Анна Иосифовна заболела или умерла.

– Почему у нее возникла такая мысль?

В глазах Малецкой удивление. Ей кажется, что я не понимаю самых простых вещей.

– Возраст преклонный… Под восемьдесят…

– Продолжайте, – прошу я.

– Муж вышел на площадку и позвонил в квартиру Стуковой. Но никто не открыл. Я сбегала на улицу, спросила у старушек, не видели ли они Анну Иосифовну. Они сказали, что в воскресенье вечером та выходила на улицу, а сегодня не появлялась.

Вспоминаю заключение судебно-медицинской экспертизы. Получается, что Стукова выходила незадолго до смерти.

– Мы еще посидели дома, и муж снова пошел звонить к Стуковой. Это было уже около… – Малецкая замолкает и после паузы говорит: – Около шести вечера. Опять никто не открыл. Муж постучал к соседу, Киршину, объяснил ситуацию. Они посовещались и решили взломать дверь. Мы все почему-то подумали, что Анна Иосифовна умерла.

– Почему же?

Малецкая пожимает плечами:

– Я же говорю, старая она была.

– Кто взламывал дверь?

– Киршин… Взял топор и открыл. Аккуратно, старался не повредить…

На это я обратила внимание, когда опечатывала квартиру Стуковой. Только след отжима и остался. Завидная бережливость.

– Почему не пригласили представителей ЖЭУ?

– Если бы мы знали, – горько усмехается Малецкая, – как все полагается делать…

– А какие драгоценности были у Стуковой и где она их хранила, вы знали? – негромко спрашиваю я.

Малецкая бледнеет и, кажется, готова заплакать.

– Вы тоже считаете, что это мы? – с трудом произносит она.

Пытаюсь успокоить ее:

– Одно могу обещать – скоропалительных выводов делать не собираюсь.

– И на том спасибо, – невесело улыбается она.

– Не за что… Так знали вы, где Стукова хранила драгоценности?

– Знала, – подавленно отвечает Малецкая. – Она мне показывала. И перстень видела, и другие…

– Какие другие?

Словно сбрасывая оцепенение, она встряхивает волосами:

– Не помню… Были какие-то…

Свежо предание… Женщин, так говорящих о драгоценностях, я встречала не очень часто. Прячу язвительную улыбку и интересуюсь, кто сообщил, что именно было похищено.

– Кто? – переспрашивает Малецкая. – Я и Августа Дмитриевна, давнишняя приятельница Стуковой.

– А родственники у Стуковой были?

– Да… Конечно, были. Две племянницы. Римма и Людмила. Римма где-то в пригороде живет, а Люда в городе… Еще старичок какой-то ходил. Только он, по-моему, не родственник. Правда, месяца два как не вижу его. И на похоронах не был…

– Племянницы часто навещали Стукову?

– Не очень…

– Почему так?.. Ведь тетка, да еще состоятельная.

Малецкая мнется, и я укоризненно улыбаюсь. Она отвечает:

– Мне кажется, Анна Иосифовна спекулировала своим положением богатой тетушки… Она часто меняла отношение к племянницам. То с ее уст не сходила Римма, и та начинала бывать чаще. Потом вдруг резкое охлаждение, и место Риммы занимала Людмила. И делалось это Анной Иосифовной как-то… напоказ, что ли… А от этого девочки ссорились…

– Какого возраста племянницы?

Малецкая оценивающе оглядывает меня, говорит:

– Примерно вашего…

Улыбаюсь:

– Не возражаете, если я запишу ваши показания?

Она не возражает. Усаживаюсь за стол, вынимаю из сумочки бланк протокола допроса, разглаживаю его и записываю услышанное. Малецкая терпеливо отвечает на уточняющие вопросы. Однако последний из них заставляет ее измениться в лице. Она стискивает руки:

– Перевод?.. Я увидела его только во время обыска. Потом муж объяснил, что взял его у почтальона, чтобы передать Анне Иосифовне, но закрутился и забыл…

Наверное, Малецкий очень сильно закрутился, если положил перевод в словарь иностранных слов, стоящий во втором ряду книг на пропыленной полке.

Но вслух я этого не говорю. Улыбаюсь и протягиваю протокол:

– Ознакомьтесь.

Малецкая бегло просматривает запись своих показаний, расписывается.

6

Въезжаю во двор речного училища. У дверей толпятся курсанты. Черная форма сидит мешковато, но они уже считают себя речными волками. Фуражки лихо сдвинуты на затылок, в зубах сигареты. Увидев меня, новоиспеченные речники расправляют плечи, выпячивают грудь и втягивают живот. Прохожу через частокол глаз.

В преподавательской от седеющей полной женщины узнаю, что Малецкий у заведующего отделением и освободится не раньше чем через час. Позволить себе тратить столько времени на ожидание не могу и, решив пока допросить другого соседа Стуковой, сбегаю по лестнице.

Через десять минут вхожу в здание строительного управления. Открыв дверь с табличкой «Отдел материально-технического снабжения», спрашиваю у мужчины, сильно похожего на героя Рабле, где найти начальника отдела, товарища Киршина. Мужчина поворачивает ко мне все свои три, наложенные друг на друга подбородка и тоненьким голосом сообщает, что он и есть тот самый товарищ.

Меня это радует. Снабженцы подобны перелетным птицам, и застать их в кабинете – огромная удача. Прохожу и усаживаюсь за свободный стол.

Проследив за мной сонным взглядом, Киршин интересуется:

– Вы откуда?

Удовлетворяю вполне естественное любопытство. Слышу, как он бормочет себе под нос что-то вроде: «В прокуратуре работать уже некому». Понимаю, что он имеет в виду. Сначала Валентина в интересном положении, теперь девица в короткой юбке. На языке вертится ответная колкость, но Киршин поднимает маленькие глазки, уголки рта ползут вверх, щеки раздвигаются в стороны: