Buch lesen: «Раскол Русской Церкви в середине XVII века»
А. В. Крамер известен петербуржцам по прочитанным им циклам радиопередач на Радио «Мария»: «Римские катакомбы», «Иконоборчество и иконопочитание», «Начало раскола Русской Церкви в середине XVII в.», «Храмы Петрограда в 1917 г.». Его книга «Раскол Русской Церкви в середине XVII в. Причины, начало и последствия», предлагаемая читателю в IV издании (I издание вышло в 2005 г.), – переработка соответствующего цикла радиопередач.
Содержание книги точно отражено в ее названии и легко разделяется на три части:
1) Начало раскола Русской Церкви при царе Алексее Михайловиче и патриархе Никоне – драматичнейший эпизод русской истории – описано во множестве научных, научно-популярных и художественных сочинений; не забыл о нем и кинематограф. В предлагаемой книге автор ставил себе задачу описать эти события вполне объективно, а разнообсуждаемый образ патр. Никона – максимально всесторонне, без черной и розовой краски.
2) По важному и острому вопросу о причинах раскола тоже существует литература и полемика. В книге убедительно показана военно-политическая экспансионистская подоплека «Никоновых» реформ, приведших к расколу Церкви, и выяснены роли их участников.
3) Последствия раскола никто до А. В. Крамера ясно не назвал, не систематизировал и не обсудил. Эти последствия, не исчезнувшие и в наши дни, – тема отдельной главы книги, ради которой вся книга и написана. Не обсуждавшееся ранее всерьез влияние этих последствий на ход русской истории и на современную русскую жизнь – значительно; поэтому книга о них интересна каждому русскому человеку.
Вопрос, естественно и неизбежно встающий перед каждым читателем этой книги: возможно ли, и если да, то как, если не ликвидировать, то уменьшить важные для русской жизни негативные последствия этого раскола? Этот вопрос автор не изучает и даже не ставит, как бы его не замечая; можно счесть это недостатком книги. Но не следует забывать, что его обсуждение вышло бы очень далеко за рамки, очерченные ее названием, и потребовало бы привлечения многих разнообразных сведений о положении дел в России в начале XXI в. и, в свою очередь, обсуждения этого положения. Все это совершенно лишило бы книгу единства и цельности. К тому же и ответы на него могут быть разные, и их может быть много. Будет лучше и, вероятно, плодотворнее, если читатель обдумает этот вопрос самостоятельно. Следует, однако, отметить, что Московская патриархия задумывалась над этим вопросом и пытаясь, видимо, его разрешить, сделала шаг в правильном направлении: признала старые и новые русские богослужебные обряды «равночестными». Добрых результатов этот шаг, однако, не дал, так как ни одно старообрядческое согласие не сделало встречного шага и не признало такое «равночестие» старых и новых обрядов. Это психологически естественно и вполне ожидаемо, так как если бы хоть одно старообрядческое согласие признало такое «равночестие», то тем самым оно признало бы своих сожженных и запытанных предков не страдальцами за веру, а бессмысленными упрямцами, страдальцами не за что, за пустое место. Такое непризнание «равночестия» старых и новых обрядов не только естественно психологически, но и оправдано фактами: в книге А. Крамера ясно показано, что старое и новое перстосложения и способы написания имени Христа далеко не «равночестны». Таким образом, одна спорящая сторона объявила, что спорить не о чем, другая не согласилась, и конфликт зашел в тупик, в котором русские верующие люди поныне и пребывают. Чтобы разобраться в этом вопросе и сделать дальнейшие попытки выйти из тупика, книга А. В. Крамера необходима.
Об очерке-исследовании А. В. Крамера о расколе Русской Церкви и его последствиях
Предлагаемая вниманию читателя – уже в третьем издании (первое – 2005 г., второе – 2011 г.) – умная и хорошо написанная работа Александра Владимировича Крамера посвящена одному из самых трагических из время от времени осуществляемых властями Руси-России крутых поворотов ее истории.
Возмечтавшись создать на основе Московского царства многонациональную Православную империю, царь Алексей Михайлович вместе с патриархом Никоном решили всю страну к этому подготовить, «исправив» ее церковную жизнь по образцу тогдашней греческой, претерпевшей, надо сказать, значительные перемены после падения Византии, за время жизни под турками. И для этого уже в имперском – в карикатурно-имперском, конечно, – духе жесточайшим образом они осуществили реформу Русской Церкви, стиль и последствия которой сравнимы разве лишь со стилем и результатами деятельности в нашей стране большевиков.
Разруб, нанесенный стране реформаторами XVII в., только углублялся с веками под Романовыми и не исцелен до сих пор. Удивительны их остервенение в репрессиях, их бессовестность в подделках, их решимость, как пишет А. В. Крамер, идти «до победного конца, сколько бы русских людей ни сложило из-за них свои головы», их «ненависть к противникам и жесткость, доходящая до патологии». Что-то, видимо, всегда при мечтательном обращении к «светлому будущему» – имперскому ли, коммунистическому ли – из этого «светлого будущего» в настоящее веет – какая-то озверяющая ненасытимая кровожадная жестокость. «Как уродовала и старообрядцев, и государство, и государственную Церковь, и ее каноны эта безумная сама по себе и безумно вторгшаяся в Церковь политика!» – восклицает А. В. Крамер. С ним нельзя не согласиться. То, что цель реформы политическая, в его очерке-исселедовании показано со всей очевидностью.
Раскол Русской Церкви исковеркал внутреннюю жизнь страны и выплеснул на ее глухие окраины и за ее пределы неисчислимое количество ее лучших верующих, лучших хранителей ее отеческой культуры, лучших тружеников. Прожив столетия в иноплеменном окружении, они – в отличие от эмигрантов-«никониан» и Смердяковых наших дней – остаются русскими, замечательными, внутренне крепкими и инициативными русскими, каких здесь, в России, уже нелегко сыскать. Эта «распыленная Древняя Русь», воссоединившись с нынешей Россией – при условии, конечно, просьбы прощения от «никониан» – очень способствовала бы новому духовному расцвету и хозяйственному укреплению стран, а также резкому увеличению в ней рождаемости (по четырнадать-пятндадцать детей в их семьях не редкость).
Теперь ведь и «никониане» прошли через те же гонения и муки от ревнителей «светлого будущего», что прежде них староверы. Можно ли надеяться, что общее для тех и других духовное стремление в вечное Царствие Небесное и принятые за это страдания сблизят их еще здесь, на земле? На российской земле. Заростив этот разруб, Росия стала бы, несомненно, гораздо более здоровой и крепкой страной. Работа А. В. Крамера, показывающая, как произошел Раскол и каковы его трагические последствия, заставляет этого сильно желать. О последствиях Раскола, заметим, он единственный, кажется, кто всерьез задумывается и пишет. Хорошо знакомый и с источниками наших знаний того, о чем он пишет, и с соответствующей научной литературой, А. В. Крамер написал эту работу, однако же, не только для историков-специалистов, но и для всех, кто небезучастно думает о истории и настоящем России. Им всем я и рекомендую ее прочесть.
Доктор филологических наук, главный научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, заслуженный деятель наукиГ. М. Прохоров(†)
Церковная реформа и раскол Русской Церкви
Церковная реформа 1653–1667 годов, получившая название «Никоновской», открыла в России эпоху преобразований, направленных на модернизацию общественного и государственного устройства страны. Как справедливо показал автор настоящей монографии А. В. Крамер, проведение реформы диктовалась, в первую очередь, политическими соображениями: необходимостью унификации церковных книг и обрядов восточно-европейского христианства с целью сплотить православные народы и содействовать возрождению освободительных идей в славянских землях. Это давало возможность Москве и ее боярской элите возглавить борьбу с Османской империей для достижения далеко идущей цели – возрождения под скипетром православного царя Восточно-Римской (Византийской) империи.
Бесспорно, церковная реформа была нужна и необходимость ее проведения ощущалась в русском обществе, в котором церковная сфера охватывала многие области культурной, государственной и общественной жизни. Деятельность кружка «ревнителей благочестия», идеи которого, отстаивающие нравственные и культурные ценности, первоначально разделяли и протопоп Аввакум, и будущий патриарх Никон, объективно была направлена на усиление теократического начала в управлении страной. Вместе с тем, в правящем классе росло понимание необходимости освобождения культуры от излишнего церковного влияния, развития секуляризаторских, светских тенденций, либерализации общественной жизни. Эти радикально противоположные парадигмы тянули развитие страны в противоположные стороны. Ясного понимания того, в каком направлении проводить реформы, не существовало. При «христолюбивом» царе Алексее Михайловиче в Россию стали часто приезжать «за милостыней» греческие церковные иерархи. Как ярко показано А. В. Крамером, эти люди преследовали преимущественно свои личные цели и к тому же плохо разбирались в реалиях российской жизни. Поддерживая великодержавные вселенские амбиции молодого царя, они убеждали его в необходимости унификации церковных книг и обрядов, имея при этом в виду принять за эталон книги и обряды современной им греческой церкви, ошибочно признавая их каноническую «непогрешимость». Однако, как оказалось впоследствии, эта непогрешимость оказалась мнимой, и реформа свелась к изменению церковных обрядов, изначально принятых российской церковью у греков и прочно укоренившихся в народном сознании.
К середине XVII в. в России сложился уникальный, достаточно многочисленный образованный класс интеллигентов-книжников, воспитанных в восточно-христианской духовной традиции. Уже около столетия в Москве действовала государственная типография Печатный двор, имевшая долгосрочный план изданий как богослужебных, так и четьих и «учительных» книг. При типографии работали высокообразованные «справщики», готовившие новые издания и делавшие переводы с иностранных языков.
В 1654 г. на Афон и в Палестину для приобретения старых греческих книг был послан образованный монах Арсений Суханов. Наряду с привезенными им книгами, ученый инок дал резко отрицательный отзыв о современном ему греческом православии, призвав не следовать советам греков в делах церковной реформы. Однако, в силу политических соображений, возобладало мнение противной партии реформ и к мнению ученого монаха не прислушались.
В своей монографии А. В. Крамер много внимания уделяет личности непосредственного организатора церковной реформы патриарха Никона. Автор справедливо полагает, что патриарх Никон не был инициатором и убежденным сторонником реформы, о чем он сам неоднократно заявлял после своего отстранения от власти. Бывший сельский священник Никита, в монашестве Никон, не получил систематического образования и плохо представлял себе работу по книжной «справе». Будучи хорошим администратором, твердым в принятии решений, он был, как принято теперь выражаться, «интеллектуально недостаточен» и не мог возглавить сложную текстологическую и исследовательскую работу. Вместе с тем, выполняя заказ царя, он торопил реформаторов, а возражавших ему жестоко преследовал. Были и личные причины, ввиду близко ожидаемого воссоединения с Киевской митрополией, уже давно принявшей новогреческие обряды. Не смог предвидеть патриарх и последствий реформы, затронувшей «цивилизационный код» России и приведшей к многолетнему расколу российского общества. Под «цивилизационным кодом» следует понимать «совокупность средств биологического и социокультурного характера, посредством которых смысл жизни (идеалы) цивилизации воспроизводятся в преемственности поколений». Современный писатель М. Е. Устинов написал: «Никоновы новины вольно или невольно внедряли мысль об относительности истины». Развивая эту тему, А. В. Крамер отмечает, что к концу ХХ в. мысль об относительности истины была внедрена в сознание большинству интеллигентных русских людей. «В наше время – пишет он – подавляющее большинство русских вполне искренне скажет: «Не все ли равно, как пальцы складывать? Не все ли равно, какие класть поклоны? Не все ли равно, что есть в пост? Не все ли равно, как одеваться? Не все ли равно, стричь или не стричь бороду? Не все ли равно, 5 часов молиться или 2? И за такие пустяки люди в костер шли? Сегодня относительность истины торжествует уже не только в вопросах обрядовых, но и “на всех фронтах”. В середине XVII в. Аввакум, Федор и иже с ними, защищая старый обряд, вместе с ним защищали и абсолютность истины». Видимо уже тогда, чувствуя угрозу, которая несет церковная реформа цивилизационному коду нации, Аввакум написал: «До нас положено: лежи оно так во веки веком».
В монографии А. В. Крамера подробно рассмотрена как сама церковная реформа, так и ее последствия для русского общества и государства. Плачевным итогом реформы автор считает «убийство» древнерусской культуры. Вместе с тем, наблюдения автора ярко показывают, что благодаря стойкости и таланту многих поколений старообрядцев, живших и творивших в сложнейших условиях существования как в императорский, так и в советский периоды гонений и преследований, древнерусская культура не умерла и получила развитие по многим важным направлениям.
Представленная монография, выходящая уже четвертым изданием, исправленным и дополненным, опирается на широкий круг разнообразных источников. Однако следует отметить, что в последние десятилетия появилось много специальных научных работ по темам, затронутым в книге. В этих работах впервые введены в научный оборот новые факты о жизни и деятельности патриархов Иосифа и Никона, протопопа Аввакума, о деятельности Печатного двора и выдающихся справщиков того времени, новые исследования по вопросам государственной, общественной и церковной жизни XVII–XVIII вв. Опубликованы новые работы, касающиеся зарождения идеологии старообрядчества, обусловленной теми реформами, которые были задуманы и уже осуществлялись без глубоких общественных потрясений до патриаршества Никона. По-видимому, ввиду обширности избранной автором темы, далеко не все эти работы использованы в книге. Можно поспорить и с некоторыми спорными авторскими мнениями и выводами, хотя общая идея книги и оценка автором места старообрядческого движения на историческом пути России безусловно справедливы. Особая и важная заслуга автора – последовательная систематизация деструктивных последствий Никоновой реформы, доныне не унесенных в небытие потоком времени, и отягощающих Россию даже в XXI в.
Н. Ю. Бубнов, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Библиотеки Российской Академии наук
От автора. К IV-му изданию
Предлежащая читателю книга – переработка цикла лекций, прочитанных мной в 2001–2002 гг. на радио «Мария» и в 2003 г. в РХГИ, у которых я прошу прощения за то, что из-за спешки не упомянул об этом в I издании. Из-за той же спешки я не составил к I изданию именной указатель, за что прошу прощения у всех читателей. Способ отсылки цитат к библиографии я употребляю встречающийся в современной научной литературе не часто (например, в [114]). Мне он представляется наиболее естественным и удобным; если же кому-то он покажется непривычным и (возможно, поэтому) затруднительным, тоже прошу прощения. И прошу прощения за обилие и объем цитат; думаю, что в книге, претендующей на то, чтобы дать необычные и для многих неожиданные ответы на столь важные и щекотливые вопросы, как те, которые здесь обсуждаются, такое цитирование наиболее убедительно и, поэтому, обоснованно. Большие цитаты мне многократно пришлось прерывать пропусками или своими пояснениями, которые я заключаю в скобки <>; ссылки на источники я заключаю в скобки []. Особо прошу прощения за обсуждение царствования Петра I (определившего, в значительной степени, последующую историю России), которое может показаться слишком обширным отступлением от основной темы книги. Но я уверен, что он не царствовал бы, если бы не «Никоновы» реформы и, таким образом, это обсуждение укладывается в тему «последствия раскола», заявленную на обложке книги; собственно его царствование и есть, я думаю, главное последствие раскола. Имя Христа я пишу: Iсус; такое написание лучше других передает звучание греческого имени. IV издание иллюстрировано; иллюстрации помещены в книгу, чтобы подтверждать и доказывать отдельные места текста, которые могут показаться спорными. О фото на обложке см. с. 204. Благодарю Г. М. Прохорова(†) и Н. Ю. Бубнова за помощь.
Раскол Русской Церкви в середине XVII века. Причины, начало и последствия
IV издание, исправленное и дополненное
Патриаршество Иосифа
Патр. Иоасаф умер 28.11.1640. Перед правительством царя Михаила Федоровича стояла диктуемая «экономической необходимостью задача – сократить землевладение и хозяйственное могущество высшей церковной иерархии» [2, с. 112], отчасти разрешенная в 1649 г. изданием так называемого «Уложения царя Алексея Михайловича». Для подготовки к ее разрешению нужно было в конце 1640 г. безошибочно избрать нового патриарха – такого, который не стал бы или не смог бы энергично защищать имущественные интересы епископата и крупных монастырей от посягательств государства; в том же, что епископы и богатые монастыри постараются сохранить и, по возможности, приумножить свои земли, крестьян, права и доходы, у бояр – советников царя Михаила Федоровича – сомнений, вероятно, не было. Поэтому, вероятно, так долго подбирали 6 кандидатур на патриаршую кафедру, и только 20.3.1642 из них жребием был избран Иосиф, архимандрит подмосковного Симонова монастыря. Сама необычная процедура этой жеребьевки была скопирована с той, при помощи которой в начале XVI в. был удачно для Москвы определен первый (после крушения новгородской независимости) угодный Москве новгородский архиепископ Сергий; распечатал жребий и прочел и огласил имя Иосифа сам царь Михаил Федорович. Замечательно, что в летописи было отмечено как нечто немаловажное, что на обеде у Государя 27.11 (после посвящения нового патриарха), когда Иосиф благословил царя, тот «в руку и в клобук патриарха не целова», и сидел Иосиф не рядом с царем, а на расстоянии сажени «или мало больши» [2, с. 113]. Такими, всем тогда понятными жестами, новому патриарху давали знать его скромное место и предостерегали от попыток подражать в своих отношениях с царем покойному патр. Филарету – отцу по плоти царя Михаила Федоровича – и от претензий на такое же значение в управлении государством, какое имел Филарет. Выбор был сделан правильно; патр. Иосиф был мнителен и самолюбив, но стар, неинициативен и не способен решительно защищать права и материальные интересы духовенства (в частности, противостоять составлению и принятию в 1649 г. «Уложения»), большая часть которого, к тому же, не любила его за сребролюбие. Все это не значит, что сам царь Михаил Федорович и многие русские люди его времени не жертвовали земли и деревни монастырям; жертвовали, конечно; но личное благочестие – это одно, а государственная политика – совсем другое.
Такие выборы патр. Иосифа не были исключением: «Патриарха мог избирать не собор, а только государь, притом из лиц, которые ему были нужны и которые ему нравились. <…> Не только патриархи, но и все епархиальные архиереи <…> тоже избирались не собором, не патриархом, не паствою, а государем. <…> Государи, единолично избирая епископов, хорошо знали тех лиц, которых они назначали на кафедры. <…> Соборы <…>, которые, предполагается, должны бы были избирать патриархов и всех епархиальных архиереев, в действительности их вовсе не избирали, а собирались они только для того, чтобы торжественно признать царский выбор и торжественно посвятить в патриархи или епископы лиц, избранных государем» [9, с. 336–341]. Это знали все в России и даже иностранцы; Маржерет писал в 1606 г.: «Патриарх, епископы и аббаты назначаются по воле императора. <…> Тайный совет для дел особой важности состоит обычно из самых близких родственников императора. Спрашивают для вида мнение церковнослужителей, приглашая в думу патриарха с несколькими епископами, хотя, если говорить начистоту, нет ни закона, ни думы, кроме воли императора <…>». Олеарий: «О <…кандидатах на патриаршество> докладывают его царскому величеству, и один из них его царским величеством <…> избирается» [42, с. 236, 240,405]. Итак, в XVII в. все русские архиерейские кафедры были заняты лицами, угодными и послушными царям; то же можно, конечно, сказать и о важнейших игуменских и архимандритских местах. Этот несомненный факт неизменно играл важную роль в нижеописанных событиях.
Он не был, конечно, новацией в христианской истории. В назначении епископов такую же решающую роль, как цари в России, играли императоры в Византии; русские прекрасно это знали и, отчасти поэтому, в царской России, во многом ориентирующейся на «Империю ромеев», такая ситуация никого не удивляла и не возмущала, как возмущает многих в новое время. Византийский «император являлся по существу главой Церкви» [125, с. 12]. «Канонический запрет применяться духовенству к светской власти в Византии <…> не исключал <…> утверждения императором кандидатов патриаршего синода. Это лицемерие особенно бросалось в глаза в период могущества империи, когда императоры оказывали решающее влияние на все церковные дела, включая выборы патриарха» [59, с. 108].
(Отмечу от себя, что термины «светская власть» и «лицемерие» здесь неуместны. Само понятие «светская власть» неприложимо и не прикладывалось подавляющим большинством византийцев и русских к византийским и русским автократорам – «помазанникам Божиим». Нерушимая преданность, несмотря ни на что, царю и, позднее, императору – помазаннику Божию, то есть, христу – важнейший мiровоззренческий фактор старообрядческой психологии, бывший, как я попытаюсь показать ниже, весьма важным в развитии событий в России. И не только старообрядческой; 95 % русских до начала ХХ в. не согласились бы, что русский царь – это светская власть. Да он даже и формально, как «глава Церкви» (начиная с XVIII в.), не был «светской властью». «Народ относился к царю религиозно. Царь не был для него живой личностью или политической идеей. Он был помазанником Божиим, земным Богом, носителем божественной силы и правды. По отношению к нему не могло быть и речи о каком-либо своем праве или своей чести. Перед царем, как перед Богом, нет унижения» [131, с. 128]. Поэтому подчинение русских, как и византийских, иерархов царям и императорам не было подчинением «светской власти» и не было каким-то «лицемерием». Только в редких случаях, которые можно пересчитать по пальцам, когда это подчинение слишком резко не совпадало с голосом совести или христианских убеждений, русские епископы (как и византийские) осмеливались на протест против действий русского монарха: митр. Исидор, митр. Филипп II, еп. Павел Коломенский, митр. Арсений Мациевич и еще несколько менее известных архиереев. И все они потерпели поражение. Возглавить этот список должен, конечно, патр. «Никон, писавший патр. Дионисию Константинопольскому: “Ныне бывает вся царским хотением: егда повелит царь быти собору, тогда бывает, и кого велит избирати и поставити архиереем, избирают и поставляют, и кого велит судити и обсуждати, и они судят и обсуждают и отлучают”. Эта характеристика Никона вполне соответствовала действительному положению вещей» [111, с. 127]. Споря с Лигаридом, Никон писал: «Царское величество расширился над Церковью, вопреки божественным законам. <…> Приближается тиранское разорение Церкви» [230, с. 187, 178]. Как слова Никона, так и их тон ясно показывают, каким было его собственное отношение к такому положению вещей – резко отрицательным. Пророчество Никона о Русской Церкви оправдалось очень скоро.
Отмечу, что византийские протестующие иерархи могли пытаться получить (и пытались, и получали) одобрение, помощь и защиту из Рима, официально остававшегося верховным авторитетом для всех ромеев; яркий, но не единственный пример – конфликт между императорами-иконоборцами и монахами-иконопочитателями, возглавленными прп. Феодором Студитом. У русских «протестантов» такой возможности, и вообще надежды на какую-либо помощь из-за рубежа, не было.
Я потому не упомянул епископов, пострадавших за свои убеждения в Смутное время, что тогда не было ясности в вопросе: кто есть истинный богопомазанный русский царь; это и есть, собственно, Смута. У названных мной архиереев каких-либо сомнений на этот счет не могло быть и не было).
«Инвеститура патриарха, как и назначение митрополитов, епископов и даже главных архимандритов, игуменов и протопопов, зависела исключительно от доброй воли государя. Да иначе и быть не могло, так как в древней России епископы были не только пастырями душ, но также и агентами правительства с очень обширными полномочиями административнаго характера. Владея огромными поместьями, они выполняли там все функции власти и начальствовали иногда над войсками, представлявшими из себя автономные военные единицы, но при этом они являлись всегда лишь делегатами своего государя, единственного источника всякой власти. <…> Государь сделался истинным главою церкви. Идеи и чувства Алексея делали его особенно способным для выполнения подобной функции» [89, с. 86], то есть его благочестие и вполне искренняя любовь к богослужению. То же можно сказать и о его сыне и преемнике – тоже персонаже предлежащей читателю книги – царе Федоре Алексеевиче. Однако, при всем своем благочестии, цари в России были не менее властны, чем императоры в Византии, в том числе и в «церковных делах, включая выборы патриарха». «Период могущества» русского царства – это, как раз, правление Алексея Михайловича, когда объединенная и оправившаяся после Смуты Россия впервые (в 1673 г.) после двухсот двадцати лет воинственных заявлений, не сопровождавшихся какими-либо действиями, осмелилась поднять руку на Османов.
Полная власть русского царя в церковных (как и во всех прочих) делах, его полное и в этом «самодержавие», конечно, имело фундаментом не закон, не парламентский акт, не лист бумаги с печатью, не богатство царской казны, не полицию и даже не войско, но безграничную любовь всего русского народа к царю и безграничную же преданность народа как идее самодержавия, так и лично самодержцу. Эту любовь и эту преданность (сломанные только 1-й мировой войной, что стало величайшей трагедией России) отметили с XV по XX вв., как несомненый факт, сотни иностранных наблюдателей, которым он бросался в глаза благодаря своей несхожести с положением на их родине – на Западе. Из сотен соответствующих цитат приведу одну: имп. Елизавета Алексеевна 28.12.1809/9.1.1810 писала из Петербурга своей матери Амалии маркграфине Баденской в Карлсруэ: «<Император Александр I> очень доволен своей поездкой, в Москве его принимали со всеми проявлениями чувств, которые русский народ всегда высказывает своим государям. Мне кажется, что в этом смысле нет лучше нации, которая проявляла бы такую привязанность и безотчетную преданность монарху, титул которого для нее священен…» [137, с. 264–265].
Царскому правительству предстояла и другая, не менее важная, трудная и актуальная задача: ослабить культурную изоляцию России. Важнейшим шагом в этом направлении должно было стать замужество царевны Ирины Михайловны, которую отец решил в 1643 г. выдать за «датского принца Вальдемара».
Это была четвертая в XVII в. попытка породнить русский царский дом с правящими фамилиями лютеранской Европы. Первую совершил Годунов в самом начале века (пытался выдать свою дочь Ксению за принца Иоганна Датского), и две – царь Михаил Федорович в 1621 и 1632 гг. Все три были отвергнуты монархами Дании и Швеции. В противоположность этому, еще до Смуты, «в 1573 году состоялся брак дочери князя Владимира Андреевича Старицкого <…> Марьи Владимировны с датским принцем Магнусом» [236, с. 689] – лютеранином, конечно. Отношение русских к католиком было совсем иным; после Смуты недоверие и неприязнь всех русских и, в частности, руководителя, фактически, русской политики патриарха Филарета, к католикам были очень велики. Так, в 1630 г. царь Михаил Федорович приказал нанимать в русскую службу солдат за границей: «наймовать ратных людей, добрых и верных, а францужан и иных папежские веры не наймовати» цит. по [332, с. 127]. Кроме того, русское правительство, несомненно, знало, что католические принцы и принцессы – как и православные – не меняют при браке свое вероисповедание, а иметь царицу-католичку и, тем более, великого князя-наследника престола – католика, русские не хотели. Это нежелание российских государей родниться с католическими династиями Европы сохранялось до 1917 г.! Начиная с имп. Петра I, женившегося на лютеранке Катерине Рабе (по другим источникам – Марте Скавронской), русские великие князья и княжны вступали в браки с лютеранскими владетельными Домами много десятков раз; а за католических принцев вышли замуж всего две наследницы русского престола: Александра Павловна и Мария Николаевна.
«Датский принц Вальдемар» – так обычно называется этот молодой член датской королевской семьи в исторической литературе; однако тут требуется небольшое, но важное для понимания русских событий уточнение. Когда читаешь: «принц», как бы само собой разумеется, что он – наследник королевства. Фактически же «принц» Вальдемар не имел права наследовать датский трон в обозримых ситуациях, так как был всего лишь сыном датского короля Христиана IV «от морганатического брака с графиней Кристиной Мунк» [87, с. 245]; он и не стал королем после смерти отца. Таким образом, выдавая за него дочь, русский царь выигрывал очень мало в настоящем и в будущем (и знал, конечно, об этом), а расходы, вероятно, предполагал понести немалые на обзаведение хозяйства дочери при очень небогатом зяте. «Вальдемару обещали в приданое Суздальское и Ярославское княжества и свободу в деле религии. <…> Он получил самые формальные уверения в уважении к его вере, так же, как и обещание соорудить храм, в котором он мог бы свободно исполнять предписания протестантизма» [89, с. 37]. А также «требовалось, чтоб королевичу не было никакого принуждения в вере, чтобы он зависел от одного только царя, чтобы удел, назначенный ему тестем, был наследственным, чтобы государь дополнял ему содержание денежным пособием, если доходов с удела будет мало. Царь на все дал согласие, уступал на вечные времена зятю Суздаль и Ярославль и вдобавок обещал дочери приданаго 300 000 рублей» [113, кн.2, с. 52] – сумму колоссальную. Именно в XVII в. Ярославское княжество испытывало небывалый ранее торгово-экономический расцвет; отдав его зятю и его потомкам, царь Михаил Федорович, его потомки-преемники и русская казна лишились бы больших доходов. Несмотря на это, он, как кажется, в высшей степени желал этого брака (см. ниже) и употребил все усилия, какие мог, чтобы он совершился. Вероятно, он рассматривал его, как настоятельно необходимый России именно для прорыва международной изоляции. Царь столь сильно желал этого брака, что пренебрег отлично ему, конечно, известным пунктом исповеди из «Чина исповеданию православным царем и великим князем Московским», где духовник, в ряду прочих грехов, спрашивает исповедующегося и о таком: «не отдал ли замуж за иноверца свою сестру или дочь» [139, с. 49]. Этот «Чин» был напечатан в Москве приблизительно в 1630 г. Навряд ли значительную роль в создании такой «напористости» царя могли сыграть просьбы дочери, даже самые усиленные. Сам же королевич, вероятно, не сильно желал этого брака, это, вероятно, было известно царю, чем и объясняется столь интенсивное «заманивание». Возможно, не сильно желали этого брака и родители королевича.
