Продавец Песка и другие сказки потерянного города

Сказка шестая. Песочное сердце

С тетушкой Феодосией творилось что-то необыкновенное. Она не могла налюбоваться на свое новое украшение – золотистую жемчужину, оправленную теперь в серебряный кулон с цепочкой. Она беспрестанно примеряла ее с разными платьями и блузками, но все же остановила свой выбор на платье с бежевыми рюшами, в котором и отправилась на воскресную службу. Она была уверена, что ее жемчужине позавидуют все женщины, и шла с гордо поднятой головой, что было на нее совсем не похоже. Выйдя из церкви, она решительно направилась к толстому краснолицему торговцу, у которого дважды в неделю покупала мясо. Он приподнял шляпу, расплылся в улыбке, а она, глядя на него в упор и не мигая, выпалила:

– Вы ведь мечтаете на мне жениться, чего вы ждете?

Когда к онемевшему мяснику вернулась речь, он промямлил, что и впрямь давно влюблен, но не осмеливался признаться. Да, он счастлив предложить ей руку и сердце…

Днем позже толстый мясник торжественно заявился в гости разряженный, надушенный, с букетом багровых роз и лицом того же цвета. К его приходу был накрыт чай; на столе красовался сервиз из тонкого старинного фарфора, из какого не доводилось пить самому Эми. Он улизнул было в сад, но тетушка скоро призвала племянника в столовую.

Краснолицый гость ожидал их, стоя позади стола перед буфетом. Вернее было бы сказать, что он подпирал собой буфет: мясник так волновался, что не знал, какую лучше принять позу. На Феодосию он смотрел со страхом, обожанием и изумлением, словно никогда прежде не видывал таких, как она. Эми тоже не мог надивиться на свою тетушку: она теперь то и дело вскидывала голову вверх и смотрела так, словно разглядывала перед собой что-то совсем мелкое. Рука ее постоянно теребила серебряный кулон с золотистой жемчужиной, свисавший с длинной худой шеи. Поправив кулон в двадцатый раз, она заговорила так сурово, что у Эми сжалось сердце:

– Эммануил, дорогой мой племянник, рада тебе сообщить, что я выхожу замуж. Тебе уже двенадцать лет, ты – почти взрослый и должен понять, как это серьезно и важно для нас с тобой. Я теперь – дама, а у тебя – новый близкий родственник, который заменит тебе отца. Познакомься же со своим будущим дядей Харлампием.

Эми совсем не хотелось быть племянником Харлампия, который зачем-то еще заменит ему отца. Но этого он не сказал и молча протянул свою руку мяснику. Тот проворно схватил ее двумя волосатыми лапищами и долго тряс.

– Ты мог бы быть и поприветливей, Эммануил, – сухо заметила Феодосия. – Впрочем, сейчас я намерена говорить о другом. Этот дом – по праву твой, и ты можешь здесь жить. С тобой останется наша кухарка. Ты только что получил место церковного органиста, и тебе положено жалованье, из которого ты сможешь и кухарке платить и жить, хоть и скромно, но вполне прилично. Мне же придется переехать в деревню, на животноводческую ферму твоего дяди Харлампия. И ферма, и твой будущий дядя нуждаются в моей заботе. Мы будем приезжать сюда два раза в неделю: твой дядя – для того, чтобы, как обычно, продать в лавке свой товар, а я – присмотреть за домом и за тобой. Но если ты захочешь жить с нами на ферме, мы будем только рады. Не так ли, Харлампий?

– Да, – прохрипел Харлампий.

– Эммануил, твой будущий дядя хочет кое-что тебе сказать. Послушай его внимательно, а я отлучусь на кухню. У вас разговор мужской, не буду мешать. – И она «отлучилась», правда не на кухню, а только за дверь, закрыв ее за собой не слишком плотно.

Харлампий обтер ладонью потный лоб и покраснел еще больше. Эми даже пожалел его. Тот, собравшись с духом, сбивчиво забормотал:

– Ты, сынок, не думай… У меня всё… В общем, одной семьей – хорошо… И телятам хорошо, когда всей семьей, дружно, да… Я ведь – всей душой… я б тебя всему обучил бы как следует, чтоб ты знал, и с телятами там как, да и по бараньей части в общем… Кабанчики, конечно – дело особенное, тут тонкости много… Опять же, одно дело вырастить, а другое – тушу разделать чистенько, чтоб на прилавке-то каждый кусочек заиграл по-своему. Тоже, я тебе скажу, наука – навроде твоей до-ре-ми-фа-соли будет, да… Ну, ты – парень-то смышленый, все схватишь мало-помалу – даром, что такую науку превзошел… Я же – что, я – бездетный; с Феодосией-то нам уж детушек не видать, а тебя бы, глядишь, я и наследником своим назначил, вот… После меня стал бы сам с телятами… В общем, дело хорошее, прибыльное, это тебе – не жалованье получать, да по клавишам стучать…

Бедный толстяк совсем запыхался; так долго он говорил впервые в жизни. Распахнув дверь, Феодосия пришла жениху на выручку:

– Эммануил, ты должен подумать над предложением твоего дяди. Это – блестящее будущее для тебя, сына звонаря. А теперь будем пить чай, – твердо заявила она, сжимая пальцами свою жемчужину.

При первой же возможности Эми сбежал из столовой в свою комнатку и открыл шкатулочку Евы, которая теперь принадлежала ему. Достав из нее сиреневый колокольчик, он позвенел им и погладил его. Он часто делал это: колокольчик напоминал ему об отце. Но ни разу еще не было ему так грустно. Он вдруг понял, впервые в жизни, что никому не нужен. Это было непривычное чувство, от которого хотелось заплакать.

Конечно же, он не думал о том, чтобы уехать с Феодосией и Харлампием. Ни одной секунды не думал он о блестящем будущем с телятами и кабанчиками и о том, чтобы покинуть свой тубелин и свой орган. И ни за что бы он теперь не покинул девочку с рыжими волосами, хоть и не знал, увидит ли ее еще хоть раз. Но здесь, на этой улице, он может хотя бы смотреть на ту скамейку, где она сидела, и воображать, что видит ее, и ждать, что она вдруг появится…

Надвинулись сумерки. Гость, наконец, удалился, и Эми, в который уже раз за эту неделю, пошел выглянуть за калитку: нет ли там ее? Сердце его замерло и заколотилось, как бешеное: на другом конце улицы, на той самой скамейке, сидела она, все в том же зеленом плаще! Она казалась светлым призраком в темнеющей пустоте! Не вполне веря своим глазам, с дрожью в коленках, он двинулся в ее сторону. И едва он приблизился, она заговорила с ним. Нет, почти запела – так нежна и протяжна была ее речь:

– Та золотая жемчужина – сердце песочное, го́рькута сердце жестокое. Тот, кто носит ее на себе, станет го́рькутом сам, но не вмиг – не так, как песок равнодушный.

– Я не понимаю, – только и смог вымолвить Эми.

– Жемчужину бросишь в песок и увидишь все сам. Воды приготовь; вода эту тварь одолеет. Только проделай все втайне; о том, что увидишь, молчи. И помни: песочное сердце владеет владельцем своим.

– Что это значит?

– Жемчужина эта засыплет песком равнодушия сердце тому, кто доверится силе ее, приносящей удачу.

– А мое сердце она не засыплет песком?

– Ты безразличен к жемчужине желтой, и власти она над тобой не имеет. Прощай.

– А я тебя увижу еще?

– Меня ты увидишь, но только не должен ни с кем говорить обо мне.

– Я никому не скажу о тебе никогда, клянусь! Но как тебя зовут?

– Капеллой зови меня. Сам ведь меня ты назвал так.

– Да кто же ты?! – спросил потрясенный Эми, но тут ему пришлось обернуться. За спиной раздался голос Мокия Третьего:

– Эй, лопоухий! Ты что, со скамейкой разговариваешь? – Мокий замахнулся было на него, но глаза Эми чем-то смутили его, и кулак повис в воздухе. Эми вновь повернулся к скамейке: она была пуста. Кажется, Мокий не увидел никакой девочки! Не взглянув на сына и внука градодержца, Эми побрел к дому, уже не слишком удивляясь. Похоже было, что с этой скамейки можно запросто исчезать без следа – такое он видел уже дважды…

Он не сомневался ни минуты, что должен сделать все именно так, как говорила девочка с рыжими волосами. Теперь нужно было дотерпеть до ночи и не уснуть. Сама Феодосия всегда спала крепко. Дождавшись ее храпа, он вошел в ее спальню на цыпочках и нащупал кулон в шкатулке на комоде. Прихватив фонарь, он так же тихонько прокрался в сад и достал из колодца полное ведро воды.

Левой рукой он зачерпнул горсть песка из пожарного ящика и, приоткрыв ладонь, сунул в нее кулон. Жемчужина, и без того удивительно теплая, сразу же сделалась теплее. Затем он почувствовал кожей, как песчинки сползаются к жемчужине, словно к магниту. Он посветил себе фонарем, раскрыл левую ладонь и увидел на ней большущего жука песочного цвета. И хотя оправа кулона мешала насекомому, жук зашевелился, став горячим.

Эми сбросил жука на землю и хорошенько посыпал его песком, который тут же к нему и прирос. И вот песочный жук, теперь уже величиной с утюг, заковылял к подножию кедра. Оправа скрылась в песочном теле: лишь серебряная цепочка волочилась хвостом. Го́рькут поднялся на задние лапы, раздвинул свои челюсти-жвалы и вонзил их в дерево, отчего оно задымилось. Эми послышалось, что кедр вскрикнул. Поспешно поставив фонарь на землю, он вылил на жука ведро воды. Тот стал быстро расползаться мокрым песком. Схватив кулон, Эми ополоснул его и бросился назад, в спальню Феодосии, чтобы вернуть драгоценность на комод, казалось, дрожавший от тетушкиного храпа…

Он долго не мог уснуть, а потом проснулся от кошмарного сна: разорванный мост через Реку вдруг сам собой сросся, и по нему поползла на Город необозримая армия жуков величиной с кабанчиков. Внезапная мысль заставила его вскочить с постели и одеться. За занавесками едва начинало светать; тетушка, конечно же, еще крепко спала. В третий раз за ночь Эми прокрался к ее шкатулке и осторожно выковырял жемчужину из кулона перочинным ножиком. Быстро напихав в карман конфет, он побежал прочь из дома…

Сказка седьмая. Невидимый голос

Все родители в Городе – все до единого – запрещали своим детям бывать на заброшенном вокзале. Однако ж было немало мальчишек, и среди них Эми, которые гордо звались «вокзальщиками», потому что знали вокзал, как свой двор. Правда, у юного церковного органиста теперь уже для таких развлечений времени не оставалось. Он давно не бывал здесь, и сейчас, в холодных рассветных сумерках, почувствовал легкую дрожь.

Это пустынное, мрачное место словно нарочно было устроено для игр маленьких смельчаков. По главному пути, вдоль платформы с большим зданием без дверей и стекол, тянулся длинный ржавый поезд, прицепленный к ржавому паровозу. Соседний путь был пуст от начала до конца, то есть до кустов ежевики, где кончались вообще все рельсы и телеграфные провода со столбами. На третьем же пути всегда стоял одинокий вагончик, такой же точно ржавый, как и все, и вдруг – на́ тебе!.. Эми едва узнал его: вагончик блестел новенькой желтой краской!

Все вагонные двери на вокзале всегда были заперты, хоть это, конечно, не означало, что нельзя забраться внутрь, когда очень надо. Но сегодня ближняя дверь одинокого вагончика оказалась распахнутой настежь. Над входной лесенкой, привязанная к поручню, болталась на ветру знакомая красная шапка-малахай. Сразу же за дверью начинался удивительно чистый коридор, и тут же, справа, располагалось столь же чистое купе без двери. Столик меж двух диванчиков был накрыт белой скатертью, на которой, свернувшись, спала змея, казалось, сделанная из золота. Эми отпрянул в коридор.

– Проходи, не стесняйся, – приветствовал его хозяин, вынырнув из следующего купе с полным кувшином воды и двумя кружками. – Тут у меня гостиная. Кухня, спальня и кабинет – дальше по коридору, но там не прибрано. – Заметив, что мальчик остолбенел, он заглянул в первое купе и отдал Эми кружки. Свободной рукой он быстро схватил змею и швырнул ее в дальний конец коридора, где хвост ее молниеносно пропал из глаз.

– Это – хулиганство, Доротея! – крикнул он ей вслед. – Извини, Эми, она любит пошалить. У нее есть свой угол – так нет, она норовит залезть в гостиную, причем на белую скатерть. Не бойся, теперь она сюда носу не сунет, да и вообще гостей моих она не кусает. Разве только я ее попрошу об этом… Чувствуй себя, как дома. Садись и рассказывай. Хочешь пить? – с безмятежной улыбкой он наполнил водой обе кружки и одну тут же опрокинул себе в глотку.

Эми присел на диванчик, совсем не чувствуя себя, как дома. Отпив из кружки, он выложил на стол жемчужину, но рта раскрыть не успел; хозяин сделал это быстрее:

– Так я и думал, Эми! Так я и думал: на тебя песочное сердце не действует! Ты – избранный! – восклицал Продавец Песка, улыбаясь во весь рот. – А это очень опасно!

– Почему? – растерялся Эми

– Как почему? Сам посуди: если на кого-то не действует то, что действует на всех, то приходится действовать на него по-другому. И это другое действие может быть неприятным. Взять хотя бы то, что произошло когда-то с этим городом. Однажды на главной его площади раздался невидимый голос.

– Невидимый голос? Это как?

– А так: все слышали голос, но никто не видел говорившего. Притом этот невидимый голос говорил такое, чего никто не должен был слышать. Но весь Город уже услышал, и пришлось позаботиться о том, чтобы этого не услышали в других городах.

– Значит, все-таки, есть другие города? – спросил Эми.

– А ты конфеты принес?

Эми вытащил из кармана тянучку и положил на стол. Продавец Песка, причмокивая, с наслаждением сжевал ее и продолжал:

– Мы, степняки, не умеем делать сладкое… Ну конечно же, есть другие города. Ваш город был крохотной частичкой большой страны – до тех пор, пока здесь не раздался невидимый голос. Ничего с этим голосом поделать было нельзя, он кричал и кричал, а откуда – непонятно. И пришлось устроить так, чтобы больше такого никто не услышал.

– Какого – такого? Что он кричал, этот голос?

– Он кричал, что главный начальник всей страны – негодяй и прохвост.

– Про какой хвост?

– Ни про какой. Прохвост – это что-то вроде подлеца и жулика одновременно. Мало кто знал, что главный начальник всей страны – негодяй и прохвост: это было строжайшей государственной тайной. Понимаешь, людям приятно думать, что их начальник – великий и прекрасный человек. И чтоб всем было приятно, именно так все друг дружке и говорили, что мол великий он и прекрасный человек. Об этом везде писали, про это пели и сообщали по телеграфу. Это хорошо действовало на людей, украшало их жизнь. Но жители вашего города так наслушались невидимого голоса, что на них это все уже не действовало, вот и пришлось действовать на них по-другому. К счастью для всей страны, нигде больше таких голосов не слыхали, и поэтому достаточно было просто истребить всех жителей вашего города, и стереть его с лица земли. Поначалу так и думали сделать, но оказалось, что это немного сложно, и сделали по-другому. Город, с кучей деревень вокруг, просто отрезали от страны и от всего мира.

– Как это, отрезали?

– Ну, можно сказать, отгородили. Но отгородили так, что будто отрезали. Представь: все дороги, все тропинки раскопали и перекрыли колючими заборами, засадили непролазным кустарником, и даже заложили бомбами; рельсы железной дороги разобрали. Отсюда стало не выехать и сюда не въехать. Почту стало не на чем возить, а телеграфные провода обрезали. Письма и телеграммы больше не приходили сюда и не уходили отсюда. Город лишился вестей из большого мира и не мог никому сообщить о себе. Я тебе скажу, отрезать вас было не слишком-то и трудно: кругом и так – глухая тайга. Вот Городу и повезло: его не стерли с лица земли, но зато стерли со всех карт; все бумаги и книги, в которых о нем говорилось, сожгли и запретили перепечатывать. Город будто перестал существовать. О нем забыли. Забыли и запретили вспоминать.

– И никто не узнал, чей был тот невидимый голос?

– Никто не узнал. Но ты узнаешь. Это был мой голос.

– Ваш?! Значит, вы тогда уже жили? Ах, да…

– Я жил уже намного раньше, но об этом поговорим в другой раз.

– И вы умеете делаться невидимкой! Как тогда со мной, на скамейке?

– Этому можно научиться, только тренироваться нужно долго. Но я-то живу достаточно, чтобы выучить фокусы и похитрее.

– А зачем вам нужно было кричать про главного начальника?

– Это было нужно не мне: я выполнял предначертание. Я должен был сделать так, чтобы ваш город был отрезан от всего мира. И я придумал, как это сделать.

– Но кому это было нужно? И зачем? – допытывался Эми.

– Опять сразу два вопроса: кому и зачем? Ладно, давай вторую конфету, я прощаю. Если бы ты мог понять, кому это было нужно – ты бы не спрашивал, зачем. Однако ж разговор это – опасный, даже если мы будем говорить шепотом.

– Кто нас услышит?

– Он.

– Кто, он?

– Тот, кому все это было нужно.

– Он – здесь?

– Он – очень далеко. Но у него хороший слух – тем более, если говорят о нем.

– Как можно слышать, если кто-то шепчет очень далеко?

– Он слышит не ушами.

– Чем же тогда?

– Он слышит сердцем. Оно у него огненное, и сам он – огонь. И это – такой огонь, которому неважно, далеко ты или близко: он слышит твои мысли. Он может из страшного далека нагревать золотистые жемчужины, и они теплеют, – тут Продавец Песка хитро сощурился, но тут же расхохотался, увидев, как Эми косится на жемчужину, что покоилась на белой скатерти. Выхлебав еще кружку воды, хозяин вагончика продолжал:

– А знаешь, давай-ка лучше я расскажу тебе, зачем все это было нужно. Так проще. А нужно это было за тем, чтобы никто не помешал предначертанию.

– Какому предначертанию? Что это значит?

– Тайга умрет, и все засыплется песком. Таково предначертание. И это уже началось: левый берег Реки уж тридцать лет, как стал песчаной пустыней.

– Но для чего?!

– Это – просто. Если б ты был, допустим господином пустыни, ты бы тоже захотел, чтобы пустыня была как можно больше.

– Я не уверен…

– Нет-нет, не думай даже спорить. Уж если владеешь чем-то, или властвуешь над чем-то, то непременно захочешь, чтобы власть твоя была больше и больше, а владение твое – шире и шире. Это уж закон такой, поверь. Ты просто еще – маленький, и не понял.

– Я понял, что на меня не действует то, что действует на всех, – сказал Эми. – И это значит, что меня от всех отрежут. Или сотрут?

Продавец Песка перешел на шепот:

– Такого предначертания пока нет, но оно может появиться в любой момент. А мне бы не хотелось такое предначертание исполнять.

– Значит, я могу пойти домой? – так же, шепотом, спросил Эми.

– Конечно. Ты все равно придешь снова. У тебя будут вопросы, на которые только я смогу ответить. Разве не так?.. А кстати, что ты собираешься сказать своей тетушке про это? – Продавец Песка показал на желтую жемчужину, лежавшую посередине стола.

– Я что-нибудь придумаю… Но… откуда вы знаете?!

– Что ж тут знать? Твоя тетушка повсюду красуется в серебряном кулончике с прекрасной золотистой жемчужиной, которую только ты мог ей подарить. Но что-то заставило тебя взять свой подарок обратно – тайком, конечно же. Ведь тетушка Феодосия не рассталась бы с жемчужиной ни за что на свете, уж это я знаю. Теперь ты пришел вернуть жемчужину мне. Чем она тебя так напугала?.. Молчишь? Ладно, я не спрашиваю, тем более что конфет у меня нет. Захочешь – сам расскажешь. Но жемчужину ты уж забери, пожалуйста. Тетушка Феодосия жить без нее теперь не сможет, вот увидишь. Ты же не хочешь, чтобы она мучилась?

– Нет. Но я не хочу, чтобы она стала го́рькутом.

– Ах вот оно что!.. А ты сам-то понимаешь, что говоришь? Не знаю, кто тебе там что насоветовал, но пойми: каждый все равно станет тем, чем он должен стать. Каждый становится тем, что спрятано в глубине его сердца. Жемчужина лишь помогает сделать это быстрее. Когда ты увидишь мучения твоей тетушки, ты сам захочешь ей вернуть ее драгоценность и прибежишь за ней ко мне. Так что, сделай милость, забери ее сразу, а там уж поступай, как знаешь. Будут вопросы, заходи и приноси конфет побольше. А ты не знаком ли случайно с древаками? Они делают чудесный мед. Достал бы мне немного, а?

– Я не знаком с древаками, и тетушка Феодосия их боится.

– Чего там бояться? Напускают на себя: притворяются колдунами, а ничего не умеют, кроме как травы отваривать, да деревьям кланяться. Сборище тупиц: слушают бредни древнего старика и боятся сказать, что не верят. Но мед у них – объеденье.

– Почему вы сами не купите у них меда?

– Мне древаки не продадут свой мед: у нас испортились отношения.

– Почему?

– Это очень давняя история. Сто шестьдесят шесть лет уже, но старик помнит…

Сказка восьмая. Старатель

Было еще холодно, и Город только просыпался. От заброшенного вокзала до соборной площади Эми промчался одним духом, глядя лишь под ноги. Он уже обогнул Градодержаву, Телеграф и сворачивал в свою улицу, когда его окликнул незнакомый голос.

– Постой, мальчик! – Через пустую площадь к нему спешил очень невысокого росточка человек в зеленом сюртуке со стоячим воротником – вроде тех, что носят донималы. Эми перешел на шаг, ожидая замечания о нарушении чинности и порядка.

– Ты ведь сын звонаря Себастьяна? – Незнакомец был лишь капельку выше Эми, но далеко не молод. Длинные полуседые волосы до плеч делали его непохожим на донималу. Да и зеленый сюртук был без погон и висел мешком на худом теле. Эми кивнул.

– Что ж, здравствуй, Эми. Мое имя Савелий. Если ты торопишься повидать свою тетушку, то не́ черта тебе бежать домой. Она – в мясной лавке у Харлампия.

– Так рано? – удивился Эми.

– У нее пропала драгоценность, и она безутешна. Она рыдает на груди жениха.

– Вы знакомы с тетушкой Феодосией?

– Нет, я зашел к Харлампию, и вдруг на пороге, в слезах – твоя тетушка: оказывается, ее неблагодарный племянник украл у нее самое-самое дорогое и сбежал.

– Я не крал, – покраснел Эми, – то есть, я…

– Конечно, ты не крал, я так сразу и сказал: на кой черт красть, если сам подарил?

– Откуда вы знаете, что это я подарил?

– Харлампий сказал.

– Вы – друг Харлампия?

– Нет, у меня с ним просто дела.

– Дела –это насчет телят и кабанчиков?

– Почему? – усмехнулся Савелий.

– Мне кажется, он ничего другого не знает.

– Ты чертовски прав, Эми. Но, как любой торговец, Харлампий всегда не прочь купить что-то подешевле у одного, чтобы продать подороже другому.

– Я думал, у Харлампия продается только мясо, – удивился Эми.

– Мясо Харлампий продает с прилавка, у всех на виду. А то, что он покупает у меня, продается потом в комнатке за прилавком – так, чтобы никто не увидел.

– И что же это такое?

– Ты любопытен Эми, и это хорошо, потому что сам я ужасно любопытен. Ужасно! И мне очень любопытно, что ты скажешь твоей тетушке. Жемчужина ведь при тебе? И ты не знаешь, как лучше поступить, я угадал?

Эми онемел. Слово «да» рвалось из его уст, но он удержался.

– Все верно, Эми, не доверяй свои тайны черт-те кому, – продолжал Савелий. – Но я, видишь ли, не черт-те кто. Я многое знаю о золотистых жемчужинах вроде той, что носила твоя тетушка. Я думаю, ты желаешь ей добра, но боишься, что жемчужина причинит ей зло. Я не спрашиваю, что знаешь ты, но, возможно, тебе поможет то, что знаю я.

– Вы совсем не знаете меня и… хотите помочь? – усомнился Эми.

– Мы с Себастьяном, твоим отцом, были приятели с детства. Почему же мне не помочь тебе?

– Вы просто хотите помочь? Просто так? Почему?

– Почему? – Савелий пожал плечами. – Не знаю… Я тоже рано остался без родителей… Да, я помогу тебе просто так, но давай начистоту: мое любопытство меня замучает, если говорить буду только я, а ты не ответишь ни на один мой вопрос.

– Значит, ответ – за ответ? Такое условие?

– Да ладно, не обязательно, какого черта… А знаешь что? Не зайти ли нам вон в тот трактир? С твоим отцом я сидел там не раз. По-моему, ты не завтракал и продрог. Стакан горячего чая со сладкой булкой тебе не повредит, я угощаю. И каждый расскажет только то, что захочет рассказать, идет? Условие одно: не болтать потом о сказанном.

Эми колебался, хотя ему очень хотелось горячего чаю. Да и не очень-то хотелось встретиться с тетушкой, а площадь из лавки Харлампия просматривалась хорошо.

– Ладно, Эми, пока ты думаешь насчет трактира, я начну, чтоб не мерзнуть. Тебе не худо бы знать, кто я. Таких, как я, называют старателями. Но, если разобраться, таких, как я, больше и нет. Все прочие бросают это дело после первой же экспедиции.

– Какой экспедиции? Куда?

– В Левый Город, черт возьми, куда же еще!

– В Левый Город?! – вскричал Эми. – На тот берег?!

– Говори тише. Да, на том берегу я добываю золотистые жемчужины.

– Такие, как тетушкина?

– Да, такие.

– Мне… я, кажется… – запнулся Эми. – Нет, все-таки лучше идемте в трактир.

– Ну, конечно же, ты весь дрожишь. Утро выдалось чертовски холодное. Пошли!

Трактир стоял на краю высокого берега, над самой пристанью. Столики были еще пусты. За окошком голубела Река, а за ней сплошь желтел песок. На том берегу не видно было ни зеленого кустика, ни деревца, одни лишь дома – словно кто-то высыпал в огромную песочницу охапку игрушечных кубиков. Слева через Реку тянулся мост, разорванный посередине. Савелий глотнул горячего грога и заговорил:

– Мой дед был из древаков, ушедших жить в Город. Покидая свое братство, древаки обычно селились на левом берегу, подальше от Градодержавы. Так поступил и мой дед. На том берегу родился мой отец, и там родился я. Тогда мост был еще цел, и по нему ездили не только телеги, но даже два автомобиля, что сохранились от старых времен. Когда-то, еще до моего рождения, автомобили, говорят, ездили сами. Потом в них стали впрягать лошадей, чтобы катать детей. Ты когда-нибудь видел автомобиль?

– Нет.

– Ну, конечно, нет. И, наверное, не знаешь, что Левый Город прежде называли Левоторжьем, потому что там было торжище – торговая площадь, куда на верблюдах приезжали со своим товаром степняки. Когда я был таким, как ты, на той самой площади стали рассказывать черт-те что: будто бы в степь с юга ползет горячий песок и засыпает дикие степные травы. Мой отец был учителем. Он был очень учен, а любопытства его хватило бы на десять таких, как я: он без конца что-нибудь изучал. И стоило ему услышать про то, что «песок съедает степь», как говорили торговцы, он сел на лошадь и поехал это изучать. Его долго не было. Из степи он вернулся худым, хмурым и тут же отправился в Градодержаву. А потом у него появился вот этот сюртук, что на мне сейчас, а с ним и другой, с красными погонами на плечах.

Савелий отчего-то поморщился и отхлебнул из кружки.

– Ваш отец был донималой? – спросил Эми. Савелий вновь поморщился и отвечал:

– Да, черт бы их побрал. Они сделали отца важным секретным донималой, чтоб он снова поехал в степь и изучил все как следует. Ему позволили взять с собой семью. Так я узнал, что значит «песок съедает степь». Правда, в степи мы почти и не были. В Градодержаве не все верили моему отцу. Многие считали его рассказы бреднями и не хотели тратиться на его экспедицию. Они спорили так долго, что, когда, наконец, мы пересекли тайгу левого берега, оказалось, что высокой душистой травы, о которой рассказывал отец, почти не осталось. Степь уже становилась пустыней, и песок наступал на леса.

– Но почему? Как песок это делал? Как он может наступать?

– Это жуки, Эми. Понимаешь, огромные жуки из песка. Отец назвал их пе́скутами. Они пожирают все, что растет из земли, и то, что они пожрали, становится песком. Не знаю, какой черт их создал, этих тварей, но, кажется, созданы они для одной дьявольской цели: превратить все в песок. Этим чертовым пе́скутам нет числа. Это – армия, которая прибывает и прибывает с юга. Они обходят большие реки, а речушки и ручейки заваливают собой до тех пор, пока остальные не смогут перебежать по разрушенным телам своих товарищей. Их поливают дожди, и они размокают, но на их место приходят новые. А старые подсыхают, оживают и снова перемалывают деревья, кусты, траву. Их челюсти горько дымятся, за что и прозвали их горькутами. Даже отец не мог понять, что это за дым – будто внутри жука горит печка. Да и жар от них заметный, если подойти поближе.

– А зимой?

– А зимой их не увидишь. Эти твари такие горячие, что превращают снег в воду – на свою же беду. Зимой от них остаются только золотистые жемчужины, спрятанные под снегом на кучках песка. Но весной, когда подсохнет земля, жемчужины притягивают к себе высохшие песчинки, и жуки воскресают. Горькуты непостижимы, в них нельзя поверить, пока не увидишь. Ведь ты же никогда не видел горькутов, да?

Эми молчал, повторяя про себя слова Капеллы: «Проделай все втайне; о том, что увидишь, молчи».

– Черт возьми, значит, все-таки, ты их видел, Эми!

Вышло глупо. Ну конечно же, про такое смолчать – все равно, что признаться. Нужно было сразу отвечать «нет, не видел», но Эми вранье давалось тяжко.

– Я… видел одного, – тихо сказал он.

– Где?!

– В нашем саду. Я взял несколько горстей песка и насыпал на тетушкину жемчужину. Весь песок собрался в огромного жука. Я облил его ведром воды, и он растаял.

– Но кто же тебя этому научил?

– Я не могу сказать. – В ушах Эми тихой свирелью пело нежное обещание Капеллы: «Меня ты увидишь, но только не должен ни с кем говорить обо мне».

– Ладно, Эми, храни свои секреты, коль они тебе дороги. Мне интересно одно: ты не был на левом берегу?

– Нет, никогда.

– И не сто́ит.

– Говорят, там живут песочные жуки величиной с лошадь?

– Таких я не встречал. Но однажды на спину мне забрался жук с хорошую овчарку.

– Они что, людей тоже едят?!

– Нет, но они нападают, если видят в тебе опасность.

– И что вы сделали?

– Горькут всадил мне в затылок свои острые жвалы, которые человеку не разжать. Речная вода была близко, но дотащился я до нее не вдруг: на спине словно повис тяжеленный мешок горячего песка, а голову сдавили железные клещи. Вот почему я ношу длинные волосы. – Савелий приподнял серую прядь, и за надорванным сверху ухом Эми увидел острую вмятину в голове. Такая же точно была и за другим ухом.

– Мой череп оказался потверже кедров и елок, – продолжал старатель, – но, когда я, наконец, рухнул с головой в реку и освободился от жука, вода порозовела от моей крови. Нечего было и думать о том, чтобы сесть за весла, и будь я в тот раз один, мне бы домой не вернуться.

– А вы что, бываете там один?!

– Я почти всегда бываю там один – если никто не попросится ко мне в ученики. Но мало кто выдерживал больше одного урока.

– Они погибали?

– О, нет, такого я не допускал. Но они не могли продать свою добычу.

– Жемчужины?

– Да, золотистые жемчужины, которые многим хотелось бы купить.

– Многим? Почему ж тогда ваши ученики не могли их продать?

– Им слишком жаль было с ними расстаться. Они не могли налюбоваться на них. Но если ты не продаешь свою добычу, зачем тебе быть старателем? Они чертовски радовались тому, что добыли, и больше не желали плыть за реку. Все, кроме одного.

– Значит, все-таки есть такой, как вы?

– Нет. Он тоже не мог быть старателем. Он трясся, держа в руках золотистые жемчужины, и не отдал бы их ни за какие деньги. Но он был так чертовски жаден, что побывал на том берегу много раз. Я был тогда молод, и он стал первым моим напарником. Его звали Скорп – лодочник Скорп. Он владел причалом и имел несколько больших лодок. Сам я после смерти родителей обнищал и не мог позволить себе хорошую лодку. Зато я много знал о песочных жуках – как никто больше. А главное: я изобрел водяную пушку против горькутов. Чтобы ее сделать, нужны были немалые деньги, которые мне удалось заработать охотой на волков. За волчий мех дают мало; чтобы превратить мою идею в настоящее, надежное оружие, я целую долгую зиму носил скорнякам волчьи шкуры, из которых шьются дешевые шубы. И теперь мне нужна была большая лодка, чтобы установить на ней мою пушку и перевезти на тот берег приманку.