Buch lesen: «Под открытым небом. Том 2»

Schriftart:
* * *

Книга четвёртая
Встречный ветер

 
Ручей среди сухих песков…
Куда спешит и убегает?
Зачем меж скудных берегов
Так стойко путь свой пролагает?
 
И. Бунин

I

Молодость хороша ощущением пути. К этой мысли Александр Ковальский будет неоднократно возвращаться через три с лишком десятка лет. А пока ему двадцать четыре. Он сидит в светлом просторном кабинете главного инженера большого нефтехимического завода. Главный и его заместитель Самарин решают, в какой цех направить молодого специалиста.

«А насколько важно, в какой попаду? – успевает подумать Ковальский. – Многое ли зависит только от этого?»

– Мы, кажется, прошлый раз говорили о втором? – произнёс главный.

– Да, но там уже есть два молодых специалиста. В этом году неплохой парень закончил вечернее отделение. И остался на рабочей должности. Да, вот его, Ковальского, однокашник с месяц назад пришёл. Некий перебор, – ответил Самарин.

– Ничего. Перейти в другой цех никогда не поздно. А здесь он скорее почувствует пульс всего завода. – Главный цепко взглянул на Александра. – Какая тема диплома?

Ковальский назвал и добавил:

– Это ближе к четвёртому цеху… Где газоразделение…

– И во втором есть похожий процесс, – то ли возразил, то ли уточнил главный и посмотрел на заместителя, словно заставляя подтвердить сказанное.

Ковальский понял, что в этом кабинете, похоже, бывает прав только его хозяин и невольно чуть улыбнулся.

Самарин уловил улыбку и понимающе слегка кивнул.

– Оформляйтесь во второй, – сказал главный. И к Самарину: – Дайте команду отделу кадров.

– Хорошо, – отозвался тот.

Когда они вдвоём вышли из кабинета, Самарин обронил:

– В какой-то степени он прав: цех по набору процессов один из самых насыщенных. Многое там узнаешь. Может, как раз для тебя… Иди в кадры. Я позвоню.

* * *

Прошло четыре года, как Ковальский, уехав учиться на дневном отделении института, выселился из заводского общежития, а мало что в нём изменилось. В подвале – тот же теннисный стол. И вахтёры остались прежние, и комендант Нина Георгиевна.

Когда Ковальский сидел в её кабинете, дожидаясь, в какую комнату она его определит, раскрылась дверь и деловитой походкой, слегка подбоченясь, вошёл парень.

– Ковальский, ты ли?

Парень дружески обнял его за плечи и тут же всплеснул несколько раз над головой руками, будто тихо поаплодировал.

– А я, понимаешь, услышал, что будешь оформляться сегодня к нам, думаю: дай-ка перехвачу. Нина Георгиевна, можно я его к себе возьму, а? Мы с ним начинали вместе учиться. Хороший парень!

Только после этой фразы Александру стало понятно, кто перед ним.

– Свино… – пытался он вспомнить, – Николай?

– Так точно: Николай Васильевич Свинарёв. Мы были на одном потоке, только вы – совмещённики, а я на дневном начинал.

Говоря это, Свинарёв важно и осанисто двигался по кабинету.

Карие глаза его смотрели на Александра упрямо и немигающе.

– Пойдёшь к нему? – комендант внимательно взглянула на Ковальского и чему-то улыбнулась.

– Ну, раз так, что ж выбирать… свои…

– Вот-вот, свои, – обрадовался Николай. – Давай в восемьдесят седьмую. Я буду в комнате!

Когда они остались одни, Нина Георгиевна почему-то переспросила:

– Пойдёшь?

Александр кивнул головой.

* * *

Сосед удивил Ковальского в первый же день.

– Как ты вылетел из института? – поинтересовался Александр мимоходом, разбирая свои вещи.

– Высшая математика подвела.

– Каким образом?

– Дак, понимаешь, – доверительно пояснял Свинарёв, – в математике я ни бум-бум. Переверни дроби ногами вверх – уже не понимаю, что дальше и как? В этом деле сообразиловка нужна.

– В высшей математике, вроде бы, дроби не самое главное…

– Я вообще говорю. Она вся с неожиданностями. Раз – и непонятно. Короче, из-за неё пострадал.

Вечером состоялся ещё один своеобразный разговор.

– У тебя вся тумбочка вузовскими учебниками за третий курс забита. Учишься в вечернем? Или заочном? – поинтересовался Ковальский.

– Как бы тебе это объяснить… – замялся Свинарёв.

– Готовишься восстановиться? У тебя академический?

– В том-то и дело, что отпуск два года назад, в шестьдесят шестом кончился.

– И что же?

Николай вздохнул и поглядел на собеседника так пристально и значительно, что Александру стало не по себе.

– Книги для авторитету!

– Какого?

– Ну, какого?! Я – общественник. Член комитета комсомола завода, член горкома. Мне лучше быть с дипломом. Рабочий класс – хорошо. Гегемон! Но теперь это уже не то.

– Что-то не понимаю, – Александр остановился около окна. – Ты учишься или нет?

– Нет. Но пусть думают, что учусь, понял? У меня всё спланировано. И тебе помогу по партийной линии сделать своё будущее – самое верное дело! Давай друг дружке доверять и помогать. У тебя и фамилия хорошая для этого. Не то что моя – Свинарёв. Ты знаешь, учёные говорят: имя и фамилия влияют на успехи в жизни. А мне от роду не повезло, и не моя она – отчима. Мать так состряпала. По отцу я – Давыдов!

«Опять врёт», – подумал Ковальский, но промолчал.

– Я тут для авторитета кое-что делаю. Понимаешь, слова собираю для лексикону. Люди уважают того, кто слова мудрёные говорит. И я говорю, когда надо.

– Ну и какие же слова насобирал, – поинтересовался Ковальский.

– Какие? Например: адекватно, эйфория, инфантильность. И это… как уж… – прецендент. – Николай махнул горестно рукой: – кажный раз «нэ» буква втискивается! Мне говорили несколько раз об этом.

«Прохвост, очевидно, а мне жалко его почему-то, – думал, слушая соседа, Александр, – шелухой оброс».

II

Ковальский не торопился с экзаменом на допуск к работе начальником технологической смены. Изучал рабочие места аппаратчиков, машинистов, насосчиков, желая знать всё то, что потом пригодится. И поочерёдно сдавал экзамены, позволявшие самостоятельно действовать на разных участках цеха в качестве рабочего.

Это, в общем-то, обычная практика, но Ковальский после очередной сдачи некоторое время обязательно трудился на соответствующем месте. То же и у однокашника по институту Николая Гарина – Хризантемы, так его звали в группе. Только тот отставал от Ковальского на пару экзаменов.

Через полгода они получили допуск к работе начальниками смен, но мест свободных не было. Ковальский стал работать старшим, а Хризантема – рядовым аппаратчиком.

Принимал экзамены у них начальник цеха Чухвичёв, который пришёл в цех одновременно с ними. Задёрганный ежедневными заботами, он изучил производство хуже, чем они. Заместитель по технологии второй месяц болел. Забот прибавилось и новый начальник явно не успевал за всем.

Порой экзаменатор проявлял такое явное незнание технологии, что Ковальскому становилось за него неловко.

Приученный в цехе по производству полиэтилена, где работал до перехода на дневное отделение института, составлять развёрнутые материальные балансы, он и здесь, освоив все рабочие места, легко это делал, что приводило Чухвичёва в замешательство.

– Всё! Довольно с меня! Выйдет заместитель, освобожусь немного, засяду за учёбу. Кое-что мне растолкуете, хорошо?

– Хорошо, – согласился Ковальский.

Чухвичёв до этого работал на соседнем заводе начальником вспомогательного цеха. А здесь громадное производство. Многое надо было осваивать заново.

Они и не предполагали, что через пять лет Чухвичёву придётся сдавать цех новому начальнику – Ковальскому. Но это когда ещё будет!

* * *

Нелегко работать в смену. Особенно четыре ночных подряд. Установки цеха, перерабатывая углеводородное сырьё, поступавшее по железной дороге, подземным и наземным трубопроводам, выдавали его в технологические цепочки целого ряда производств завода. Цех определял ритм всего предприятия.

В одну из ночных вахт Ковальский поднялся на верхнюю площадку самой высокой установки. Он и раньше, когда проходил стажировку, бывал здесь. Но теперь на нём лежала ответственность начальника смены. А это совсем иное.

…Внизу светилось яркими огнями бытовочное помещение, за ним – операторная. Через дорогу направо высилась тёмная громадина здания производства полиэтилена, слева – ярко освещённые помещения цехов газоразделения. Завод, состоящий из колонного, компрессорного, реакторного оборудования, из разной величины зданий, соединённых трубопроводными эстакадами, раскинулся окрест на четыреста гектаров. Огромные языки двух факелов в незначительном удалении от заводской ограды, полыхая, шумели, сливаясь с общим утробным гулом огромного заводского, казалось, живого организма.

Вся эта громадина, с множеством зданий и сооружений, хитросплетениями эстакад, железнодорожных путей, продуктопроводов и полыхающими факелами завораживала и тревожила одновременно.

Александру показалось, что он, как в детстве, находится на излюбленном месте – Бариновой горе. Такая перспектива внизу и вдали! Широта и необъятность! Только летом там, на Бариновой горе, внизу была светлая, в изумрудной зелени лента реки, а здесь другие краски: тёмные и жёлтые. А вместо сверкающего серебристого купола церкви буйствовал красно-рыжий плотоядный гудящий язык заводского факела. Будто жалил потускневшее небо.

Нет, это совсем другое. Здесь не было места ни деду Ивану, ни его раздумчивым словам. Здесь, на заводе, и люди другие. И говорят они по-другому. И об ином.

Он почувствовал, что похожее уже где-то видел. И вспомнил: ещё более пугающая картина стояла перед глазами, когда читал в тёмной книжице стихотворение поэта Михаила Герасимова. Её название было жутковатым – «Железные цветы». Поразившие его стихи он отметил карандашом и отложил книгу на тумбочку. Несколько раз потом, в комнате, проходя мимо, заглядывал на страничку с будоражащими, ошарашивающими строчками:

 
Завод вонзил два рога
В седое брюхо туч.
От раненого бога
Сочится красный луч.
Он с облачной перины,
Пронзённый, без ребра,
Спустил свой лик старинный
В окладах серебра.
 

«Ведь он безоговорочно признаёт существование Бога и так говорит о нём? И – с маленькой буквы! Что это? Жутко! Разве можно? – Эти мысли обжигали сознание. – Он предупреждает нас, всех живущих: несдобровать всем гостям на Земле, если так будем вести себя по отношению к Богу? Или он сам так относится к Богу? Не понять…»

Александр долго не мог успокоиться, зная, что в его комнате есть эта книжка. С такими стихами… Лежит на тумбочке. А ведь написана так давно. И так давно обращена к людям. А кто услышал?

Теперь здесь, на тридцатиметровой высоте, глядя на ночной завод и ночное небо, Александр с содроганием понимал: да, человек вонзил рога в небо. Он и Землю вспорол тем же рогом или рогами. Человек переходит грань допустимого. Не к роковой ли черте движется? Не о том ли говорил лысоватый профессор Засекин, когда предвидел гибель цивилизации во всё разрастающемся техническом прогрессе?

И тут Ковальский спохватился: «Я смотрю на завод глазами своего деда. Но я – молодой специалист, нефтехимик. Ведь и в нефтехимию-то пошёл только потому, что она, и этот вот завод, создана для того, чтобы было всё целесообразно. Завод призван спасать природу, – нашёл Ковальский довод в пользу пыхтящего и свистящего огромного существа. – Назначение его – утилизация газов, образующихся после нефтедобычи. Претерпев расщепление и синтез, они превращаются в фенол, ацетон и синтетический спирт, идущий, в конечном счёте, на получение каучука и резины. Логический, замкнутый цикл. Мы забываем, что платим недёшево, но за благо!.. Сколько сейчас факелов в Сибири! Нефтедобычу развернули, а газопереработки рядом нет. И трубопроводов, по которым можно было бы доставить газ на заводы, – нет. По железной дороге всё не увезёшь…».

– Верно ли мыслю? – будто видя себя со стороны, проговорил вслух Ковальский. И сам же ответил: – Конечно, верно!

…Он успокоился и стал спускаться, но остановился, вспомнив недавний случай.

Ему хотелось как можно больше узнать о заводе. Прослышав, что намечено включение отремонтированной факельной установки, напросился посмотреть.

– Факельное хозяйство у нас – целая система жизнеобеспечения. На каждом заводе, как правило, не менее двух факельных стволов: один – действующий, другой – в резерве. В обычном режиме на дежурную запальную свечу в час подаётся около полутонны лёгкого газа. Он обеспечивает постоянное горение. Это необходимо для того, чтобы в аварийной ситуации моментально сбросить газообразные продукты на сжигание, оберегая и оборудование, и людей, – основательно говорил оператор Андрей, с которым Ковальский отправился на факельную установку.

…Все операции по переключению они проделали успешно. Ковальскому даже доверили зажечь факел выстрелом из ракетницы в струю газа на тридцатиметровой высоте.

Когда ехали в автобусе назад, притихший Андрей попросил притормозить. Потом вышел и остановился у каких-то зарослей.

Присмотревшись, Ковальский увидел кладбищенские ограду и кресты. Вернувшись, Андрей сказал, будто извиняясь:

– Дед мой и бабка лежат, а там, подальше – шабры с нашей улицы.

– Как они сюда попали?

– Это деревенское кладбище. Тут наша деревня когда-то была. А теперь – очистные сооружения завода. Отхожее место, одним словом.

Голос его дрогнул.

– А где жильё?

– Когда завод строили, деревушку снесли…

Ковальскому стало не по себе.

– Вон, – будничным тоном, уже успокоившись, махнул рукой Андрей, – там, за оградой, метров через двести – наш сад был. Вишни и сейчас стоят, почерневшие…

Автобус снова затрясло на ухабистой дороге.

«Сколько всего строится в стране, – невольно подумал Александр, – покупаем целые заводы за рубежом. Девиз: решительным рывком преодолеть техническое отставание от Запада. Здорово! Вот и контракт с концерном «Фиат» на постройку автомобильного завода, судя по газетам, вовсю реализуется. Через два года, в семидесятом, должен появиться в Тольятти наконец-то свой массовый отечественный легковой автомобиль. Но при таких масштабах наверняка сколько будет всего понаковеркано? Почему-то по-другому не умеем…»

* * *

…Ковальский постоял ещё немного на лестничной площадке, глядя на хищный огненный язык факела, от которого ветер доносил запах сероводорода, схожий с запахом тухлых яиц, и пошёл вниз. В голове крутилось: «Этот факел, как Змей Горыныч из детской сказки». Он и принимал, и отвергал такое сравнение. До конца осмыслению оно не поддавалось.

…Александр долго отсутствовал, надо было поторопиться. Вспомнив недавнее совещание, на которое был приглашён как председатель совета молодых специалистов, подумал: «В докладе начальник объединения говорил, что в текущем году на строительство очистных сооружений будет потрачено около девяти миллионов рублей. Достаточно ли? Как восполнить уничтожение целой деревни? На месте кладбища – заводские отстойники нечистот! Так ли должно быть? Начали строить «трикотажку», обнаружили братскую могилу красноармейцев, погибших в бою с белочехами, пришлось срочно перезахоронить…».

…Когда вошёл в операторную, там было всего трое рабочих.

– Где остальные?

– Кто где, но большинство чревоугодничают, – ответил старший аппаратчик Митясов. У него была такая манера: обязательно сказать необычно.

Ковальский посмотрел на часы: два часа ночи. Как правило, в это время либо в буфете соседнего цеха, либо здесь, у себя, все поочерёдно подкреплялись. Недавно придумали, как жарить картошку и коптить колбасу. Завернув в бумагу, кладут кульки с провизией в сумку из кирзы, сумку – на пышущий жаром паропровод.

Положенное во вредном цехе молоко как раз в кон! С картошечкой! Но картошечку можно и с сальцом! И с такой вот колбасой – тоже неплохо.

Как-то Ковальский заметил, что перекусившие возвращаются подозрительно порозовевшими и притихшими, стараясь не привлекать к себе внимания. Всё открылось, когда вместе с одним из таких «перекусивших» перекрывал большую задвижку на эстакаде. От напарника пахло спиртным.

Тогда, спустившись на землю, Ковальский крепко отчитал провинившегося и попросил от его имени предупредить остальных, что выпивки не допустит. Пусть прекратят по-доброму. Без выяснения отношений.

…Сейчас догадывался, что где-то явно идёт «перекус». Но где? «Искать не буду, не ищейка же я? Но что-то надо делать», – соображал он.

…Дальняя дверь в операторную со стороны раздевалки открылась и вошёл один из сменных котельщиков – разбитной, но безобидный и безотказный в общем-то малый.

– Станиславич, пойдёте со мной?.. – проговорил он, испытывающе глядя на Ковальского.

– Куда? – Александр уже всё понял. «Кажется, провокация», – мелькнула мысль.

Парень, как мог, ответил:

– В бытовке, мы, это, ну, они, в общем… меня послали вас пригласить…

– Не в женской бытовке-то хотя бы, а? – произнёс Ковальский и отметил про себя: «Завожусь, кажется… Но не тютей же сейчас быть? Слопают».

Они вошли в бытовку. У стола, выдвинутого на просторное место меж шкафов, шесть человек. Так хорошо пахло свежеиспечённой картошкой и горячей колбасой! Идиллия, да и только!

«Вот, черти, и машинисты здесь, и насосчики. Все рабочие места ослаблены, по одному человеку осталось. Рисковые ребята, однако! Случись неполадка, оперативности в переключениях не будет. Недалеко до беды!»

– Товарищ начальник, – от стола выдвинулся кареглазый, с широким плоским лицом Фёдор Абдулатипов. – По маленькой перед картошечкой, уважьте и не судите строго!

Фёдор говорил вкрадчиво, тихо. Смотрел цепкими глазами нагло и выжидательно.

«Только дай коготку увязнуть – по локоть оторвут. Выпей раз, второй уже не откажешься, либо не сможешь запретить. Проверяют, черти», – пронеслось в голове. Вслух сказал:

– Что это? – и указал на бутылку из-под молока в центре стола.

Он угадал ответ.

– Спиртяшка заводской, но не думайте, что так себе. Перетроенный – три раза перегоняли, по Менделееву. И очищенный – есть умельцы.

– Есть, есть, – подтвердили остальные чуть ли не хором.

Ковальский увидел, что форточка напротив открыта. «Только бы попасть – тогда будет эффект, а если в оконный переплёт или в стекло – конфуз».

Фёдор, перехватив его взгляд, враз понял: разливать не придётся. Потянулся за бутылкой, но Ковальский опередил, ухватив цепко пальцами за самую макушку, вырвал её из окружения душистой закуски.

– Хорошие мои! На природе, после работы с вами с удовольствием, а сейчас…

– Не попадёте! – упредил его Фёдор.

Все разом уставились на форточку.

– Какой натюрморт пропадёт, – дурашливо простонал парень, который привёл Ковальского в бытовку.

Стол шириной в метр и от него до стены больше двух. Ковальский, приняв бутылку из левой руки в правую за донышко, пообещал:

– Фёдор, беги, если с той стороны поймаешь – твоя. Возражений нет?

– Нет, начальник, не побегу – бутылка здесь грохнется.

– Посмотрим! – лицо у Ковальского хищно дёрнулось.

– Посмотрим, – как эхом, отозвался Абдулатипов.

Казалось, о выпивке забыли. Бытовка превратилась в маленькую спортивную арену с болельщиками. Хитрец Фёдор, поняв, что Ковальский всё равно пить не будет, увёл всех от общего поражения на одном поле, чтобы взять реванш на другом.

– Давайте! Чё медлите?!

Он ждал обструкции молодого начальника. Ковальский, не размахиваясь, как ядро, от плеча, толкнул бутылку в форточку. В мёртвой тишине прозвучало:

– Это последнее толкание ядра, второго раза не будет. Понятно?

Фёдор нашёлся первым – действительно, шельма! Захлопал в ладони. Его нестройно поддержали остальные.

Ковальский вышел.

Никогда «перекуса» больше в своей смене он не замечал.

* * *

Вскоре в одну из дневных смен диспетчер завода сообщил Ковальскому, что Самарин приглашает его после работы к себе.

…Александр вошёл в приёмную директора. Там была ещё одна дверь, чуть поменьше, нужная Александру. Не успел заговорить, как секретарь приветливо пояснила:

– Валентин Сафронович предупредил о вас. Как освободится – доложу. Садитесь. У него сейчас гость из Москвы.

Ковальский сел, огляделся. После приёма на работу и разговора у директора больше в этом светлом официальном помещении он не был. Но секретарь его запомнила. Это Александр отметил.

«Росточком ей, наверное, директор до плеча не достанет», – только успел расслабиться Ковальский, как дверь открылась и вышли два высоких, статных, улыбающихся человека. Самарин, прижимая ладонью рассыпавшуюся рыжую шевелюру, энергично говорил:

– …отчёт по результатам испытаний пришлю с оказией недели через две…

– Хорошо, тогда мы всё успеем, – отвечал ладный, в светлом костюме собеседник, похожий на артиста Ланового. И белозубо улыбнулся. – Главный у себя? – спросил он секретаря.

– Да.

– Я гляну, – подавая руку Самарину, сказал «Лановой» и через мгновение пружинистой походкой вышел из приёмной.

– Ковальский, заходи, – пригласил Самарин.

Предложив сесть, он выдержал паузу и спросил:

– Как работается? Наверное, не ожидал: есть много и рутинного, и зряшнего.

– Нормально.

– Все рабочие места освоил?

– Все.

– Это хорошо. – Он сел за стол, заваленный бумагами. – Понимаешь, наращиваются мощности. У вас в цехе перед твоим приходом вынужденно построили восьмую печь пиролиза. Тягой она более-менее обеспечена, смонтировали дополнительный дымосос. А вот, если девятую соорудить, хватит ли тяги без дополнительных дымососов и трубы? Печь должна быть производительностью не менее семи тонн по сырью. Недостаёт этилена, а строительство нового, более мощного производства затягивается. Посмотри методики расчёта у проектировщиков в отделе, в библиотеке…

– Я считал на кафедре в институте такие вещи. Мне знакомо.

– Тогда готов?

– Да! – подтвердил Ковальский. – Когда нужно?

– Как сделаешь – ко мне…

Александр действительно уже делал подобные расчеты. «Но почему это поручено мне? Есть же проектно-конструкторский отдел? Здесь что-то не то».

Он решил всё посмотреть внимательно. Со старшим аппаратчиком обследовал горелки на всех печах, осмотрел «боров» – большой, выложенный огнеупорным кирпичом и накрытый сверху железобетонными плитами канал в земле. По нему удалялись дымовые газы.

И уже через две недели, сидя за знакомым столом, докладывал Самарину:

– По моим прикидкам, – Александр говорил намеренно без пафоса, решив, что так будет правильнее, – семитонную печь ставить можно.

– Где нашли дополнительную тягу?

– Сила тяги зависит от разницы температур после печи и на выходе из трубы, верно? – немножко смутившись, проговорил Ковальский.

– Допустим.

– Или от разницы давлений в тех же точках, коль давление есть производная температуры…

Самарин согласно молчал.

– Мы нашли у металлической трубы, которая когда-то была проложена вместо кирпичного подземного «борова», метров в пятнадцать неизолированный участок. Там – потеря тяги. Этот участок не виден, проходит между зданием и аппаратами. Его надо хорошо заизолировать – и все дела. Диаметр большой – тысяча миллиметров. На пять тонн нагрузки тяга есть.

– А на остальные? Где нашёл?

– Больше можно набрать, – не торопясь, ответил Ковальский, – недожёг топлива в печах – потеря мощностей. Надо заниматься режимом горения. Потом многочисленные неплотности в печах и в самом «борове» тянут лишний воздух в систему… Если серьёзно поработать – и больше найдётся.

– Расчёты оставить можешь?

– Да, я приготовил пояснительную записку. Вот, тут и расчёты, и перечень мер.

…Прощаясь, Самарин встал из-за стола и проводил его до двери. «Как того «Ланового» из Москвы», – отметил про себя Ковальский.

Вернувшись к столу, Самарин потянулся к телефону. Через десяток секунд веско громыхнул в трубку:

– Дмитрий Михайлович, что же твои технологи-расчётчики, не выходя из кабинетов, не видя цеха, считают? Они у тебя привязаны к стульям? Чиновники!

– Не понял? – прозвучало на том конце провода.

– Заходи прямо сейчас, поймёшь…

…Через два дня, в дневную смену, Чухвичёв попридержал проходившего мимо Ковальского.

– Александр, как же это ты? Расчёты делаешь, резервы вскрываешь? И через голову руководства цеха действуешь, а? Не очень-то…

– Я не думал об этом. Поручили – сделал, – искренне ответил Ковальский.

– Ну-ну, – непонятно отреагировал Чухвичёв. – Не думал он… – И добавил уже более внятное: – Непохоже, что не думал…

Altersbeschränkung:
12+
Veröffentlichungsdatum auf Litres:
12 September 2022
Schreibdatum:
2006
Umfang:
680 S. 1 Illustration
Rechteinhaber:
Автор
Download-Format:
Audio
Durchschnittsbewertung 4,7 basierend auf 1007 Bewertungen
Audio
Durchschnittsbewertung 4,9 basierend auf 110 Bewertungen
Entwurf
Durchschnittsbewertung 5 basierend auf 19 Bewertungen
Audio
Durchschnittsbewertung 4,5 basierend auf 241 Bewertungen
Audio
Durchschnittsbewertung 5 basierend auf 342 Bewertungen
Text
Durchschnittsbewertung 4,3 basierend auf 292 Bewertungen
Text, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 4,7 basierend auf 553 Bewertungen
Text
Durchschnittsbewertung 4,9 basierend auf 357 Bewertungen
Audio
Durchschnittsbewertung 4,6 basierend auf 541 Bewertungen