Рыжая обложка

Александр Сордо – «Рыжая обложка. Неконтролируемый стресс. Предисловие»

Поговорим об ужасах. Нет, не так. Поговорим об экстремальных ужасах. Поговорим о таких экстремальных ужасах, в которых и ужасов толком нет – только мерзости. Поговорим о расчленениях, совокуплениях и отправлениях. Поговорим о чернухе, бытовухе и кротовухе. О стишках-садюшках. О гормоне кортизоле.

А впрочем, не будем забегать вперед. Поставим четкий вопрос: зачем? Зачем люди читают эту дрянь?

Знаете, человеку полезно испытывать стресс в ограниченных количествах и в контролируемых условиях. Спорт, закаливание, умственная активность – все это требуется организму для поддержания себя в тонусе. Любая тренировка – стресс для мышц. Холодный душ – стресс для механизмов терморегуляции. Но этот контролируемый стресс работает на пользу организму, укрепляя его.

Точно так же и с психикой. Она укрепляется и тренируется, когда мы пытаемся испугаться. Когда щекочем себе нервы, смотря или читая очередной ужастик. Мы держим себя в тонусе и формируем новые нейронные связи. Испытывать страх – полезно для мозга.

Постоянно сидя в душном помещении и купаясь в теплой ванне, мы расшатаем себе терморегуляцию, и при ближайшем же морозце наш переохладившийся организм станет легкой мишенью для любой болячки. Выросшие в тепличных условиях дети постоянно болеют – это факт. А вот те, кто жрут с пола мороженое, заедают пиво жареными тараканами и выкусывают блох у собак – здоровы как быки.

Об идее закаливания психики, кстати, писал еще Шопенгауэр – умный мужик был, хоть и нудный на редкость. Но вернемся к делу.

Вообще, человеку полезно испытывать разные эмоции. Отрицательные – в том числе. Как минимум, чтобы на контрасте с ними положительные ощущались ярче. Вот поэтому нам полезно иногда прочитать страшилку и испугаться. Иногда полезно испытывать грусть и плакать над «Титаником». Иногда полезно даже чувствовать отвращение, смотря «Зеленый слоник» или «Горько!»

Бытует широко распространенное мнение, что ужасы должны вызывать страх, а не отвращение. Дескать, это же совершенно разные виды спорта. Я не совсем с этим мнением согласен. Ибо и страх, и отвращение – вещи из одного ряда. Их объединяет тот же самый контролируемый негатив, который стимулирует наши мозги и заставляет на контрасте с ним чувствовать ярче позитивные эмоции. К слову, именно так и работает черный юмор.

Кстати о черном юморе. Говорят, есть корреляция между повышенным интеллектом и любовью к черному юмору. Не знаю, так ли это. Ей-богу, вроде бы школу с золотой медалью окончил, два красных диплома имею, изучаю биоинженерию и биомедицину, расчленяя в подвале бомжей, но однозначного ответа так и не нашел. Так что врать не буду – может быть, вовсе никакой здесь связи и нет.

Если все же поговорить всерьез об экстремальных ужасах с кровищей, расчлененкой и чернухой… Можно только удивиться, насколько широко, оказывается, распространен этот жанр, и не только в виде «низкого» искусства – к такому многие относят те десятки культовых фильмов ужасов конца прошлого века. На минуточку, сколько там было про маньяков и резню?! Да один «Восставший из Ада» чего стоит! А миллионы людей восторгаются до сих пор. А как же старая-добрая «Пила»?

Да ладно ужасы. Есть же еще треш. Кровавая вакханалия, вызывающая больше смеха, чем страха – не видели ли мы чего-нибудь такого на экранах кинотеатров? «Ах, подержите мое виски!» – скажет вам очаровательная Сальма Хайек из незабываемого «От заката до рассвета».

Есть фильмы Ларса фон Триера, в конце концов! Высокий символизм, метакомментарии, постмодерн, драма, посыл и эстетика – все то, что ценят высоколобые кинолюбители на всяких там каннских фестивалях – это у него есть. А еще есть секс, насилие, расчлененка, гротескный треш и полное отсутствие моральных горизонтов.

А если говорить сугубо о контркультуре и чернухе, без упора на «экстремальность», то давайте вспомним «наше все» т-ща Балабанова и его бесподобный «Груз 200»!..

Но хватит об этом. Я не кинокритик, а литератор. И вы таки знаете, как много может дать литературе черная чернота экстремальных жанров? Если не знаете, я таки расскажу.

Проклятье, так нервничаю, пока пишу это предисловие, все ногти уже сгрыз. Извините за опечатки, просто под бурой корочкой не видно буквы на клавишах, но ничего, корректор потом поправит.

Двигатель читательского интереса в литературе – конфликт. Чтобы читатель переживал за персонажа, тот должен попасть в хорошую передрягу. Хоррор делает острее и темнее любой конфликт – мы сильнее переживаем за то, что случится с героем, окруженным всякой смертоносной пакостью. А экстремальный хоррор? Ну конечно же! Невозможно не переживать за персонажа, которому грозит не простой вампир или призрак, а поехавший маньяк-расчленитель, насильник и некро-педо-зоофил.

Другая притягательная сторона экстремальных жанров – абсурд. Иногда краски можно сгустить настолько сильно, что вовсе ничего не останется. Только черно-буро-бордовое месиво сочащейся с экрана слизи. Это и есть абсурд. Это и есть тот треш, угар и чернуха, которые делают смешными, а не страшными стишки-садюшки вроде:

«Маленький мальчик варил холодец,

По полу ползал безногий отец»

…К слову, об абсурде и треше.

Я имею сказать пару слов о рассказах в этой антологии. Почти все они были собраны с двух конкурсов сплаттерпанка, проходивших за закрытыми дверями в интернете. Один проходил в литературном сообществе «Большой Проигрыватель», другой – в личной группе моей коллеги-составительницы Марии «Алой» Синенко. Авторы состязались друг с другом в изощренности пыток, количестве пролитой крови, густоте грязи и черноте фантазии. Авторы пытались перещеголять друг друга и выяснить, кто достоин быть главным ингредиентом этого фарша из трупов.

Ха-ха, а вот еще вспомнил:

«Два пионера на грязной фанерке

Делали вилкой аборт пионерке…»

Это был своего рода спорт. Как олимпийские спринтеры выкладываются изо всех сил, чтобы показать лучшее время, так и наши авторы свинчивали все предохранители с мозгов, чтобы явить миру самое грязное, кровавое и убойное чтиво, которое они способны породить. И только по завершении этих двух конкурсов мы с Машей выпустили выживших авторов из подвала, дали им поесть и помыться, а рассказы отобрали в эту антологию.

«…рядом стоял виноватый вожатый,

бьющийся плод он прикончил лопатой».

А еще экстремальное чтиво позволяет разрядиться, сбросить напряжение.

Вообразите себе: один человек работает-работает, работает-работает, а потом говорит: «бля, мужики, я так больше не могу», после чего работает-работает, работает-работает. Потом он покупает себе бутылку водки и ножовку, подбирает на улице бродягу, заводит его на заброшенный завод через дорогу от дома и устраивает анатомический театр, развешивая кишки по карнизам, а потом возвращается домой и, меланхолично попивая водку, пишет дальше свое предисловие к сборнику чернухи от Большого Проигрывателя.

Да, а еще – это контраст. Жизнь тяжела и тосклива? Ну что ж, если окунуться в этот кровавый бассейн, то можно узнать, насколько страшной и жестокой бывает жизнь; ведь не все работы этого сборника – треш и чернуха. Экстремальный хоррор умеет поднимать серьезные вопросы – и некоторые из этих рассказов могут вызвать у читателя натуральный ужас. И когда отрываешься от этих историй и возвращаешься к жизни, у нее появляется какой-то новый вкус. Яркий. Сладкий. Становится гораздо легче справляться с трудностями и любить эту жизнь, какой бы она ни была.

Да-да, прямо как в фильме «Пила», только еще и не придется себе ничего отрезать. Ну, кроме, разве что, предрассудков.

Хотя был у меня один читатель, ему не понравились мои рассказы. Сказал, что не любит чернуху ради чернухи. Вот ему пришлось кое-что отрезать, теперь он вообще ничего любить не сможет. Точнее, никого. Да и сказать тоже ничего не сможет, хехеъъехе

Так, Саня, спокойно, спокойно. Успокойся, съешь еще этой мягкой тушеной печени да выпей чудного кьянти.

Понимаете, пугаться – это хорошо. Да. Очень. И отвращение, да… Гм, контролируемые стресс, это я уже писал… А, да! Если не выкручивать абсурд на максимум, то знаете, какой ход может зацепить читателя по-настоящему? История по соседству. То, что может произойти с любым. Даже с вами. Вот прямо завтра.

Это пугает.

Каждый второй на улице может оказаться психом. Вообразите, мне вчера какой-то чокнутый на автобусной остановке сказал, что я неправильную шапку ношу, надо из фольги. Я, конечно, рассмеялся и затушил окурок об его глаз. Нормальная у меня шапка, из скальпа прошлого такого же придурка. Долбанутые конспирологи, блин. Ну ничего, теперь у меня две шапки: одна рыжая, другая лысая.

А, ну да, точно. Антология. Чернуха. Сплаттерпанк. Контркультура.

Рыжая обложка. Аватара чернухи и треша в литературном мире. Гвоздь, вбитый в мозг читателя. Удар тяжелым сапогом по глазам. Мы все когда-то зачитывались Палаником, Уэлшем и Хантером-Томпсоном из этой оранжевой серии, а теперь…

Я должен признаться. Не было никаких конкурсов, не было никаких авторов, нет и не будет. И меня нет, только покрытая язвами бесформенная гора плоти перед монитором. У меня не осталось пальцев, я сточил их об клавиатуру. На мясницких крюках, подвешенных к потолку в моей квартире, висят тела. Теперь это еда.

Они посмели поставить моей книге меньше пяти звезд.

Я просто нашел эту книжку у подъезда. Прослезился от ностальгии, раскрыл: страницы были пусты. На обложке только мужик с топором и отрезанной головой, название тупое как колун – «Рыжая обложка». Пластинка еще какая-то видна. Ни автора, ни издательства.

А потом в ней начали появляться рассказы. По одному в день. Написанные красным от руки. Я садился после работы, пил водку с второй отрицательной (смешать, но не взбалтывать), перепечатывал эти рассказы в документ, приходил в себя в ванной, вымазанный кровью и испражнениями, смеялся в покрытый плесенью потолок, выплевывал зубы в слив и снова уходил записывать то, что появлялось в этой книге.

Не знаю, существуют ли эти авторы в реальности и кто они такие. Может быть, Маша знает. Она была первой, кто мне поверил, она сказала, что найдет людей и издаст эту книжку в сети. Похоже, в цифровом виде эти тексты не оказывают такого воздействия на психику. Я принял удар на себя, я их перепечатал. Маша оцифровала и выложила. А вы можете читать спокойно и закалять психику, контролируемый стресс, хорошо, отлично, боль утихает, меня уже не спасти, но можно спасти вас.

Не дайте себя победить. Не поддавайтесь тем, кто заставляет вас какать радугой и ловить бабочек. Это не путь к счастью. Добро можно познать, лишь познав зло. Так им и скажите.

Они говорят: выбери жизнь.

Выбери работу.

Выбери книжки о светлом будущем и рассказы о красоте заката над дачным поселком.

Выбери свет.

Выбери легкое любовное фэнтези или тестостероновый боевик.

Выбери хлеб, начинку, овощи и соусы, чтобы съесть в «сабвэе» вкусный сендвич.

Выбери костюм на выпускной, свадьбу и похороны.

Выбери график пять-на-два, выбери жену и любовницу.

Выбери психотерапевта, который выберет тебе антидепрессанты.

Выбери поплакать над «Титаником» или поржекать над «Американским пирогом».

Выбери почитать детям на ночь Корнея Чуковского или Агнию Барто.

Выбери кукольный домик для своей барби и отбеливатель для своей ванны.

Но зачем нам все это? Мы не стали выбирать жизнь, мы выбрали кое-что другое. Почему? Да ни почему. Какие могут быть «почему», когда есть «РЫЖАЯ ОБЛОЖКА»?

Вадим Громов – «Дьявол любит вставлять сзади»

Никитос доканчивал третью бутылку «Жигулей», рассеянно пялясь в треснутый экран «Сяоми» на сисястых телочек. Настроение было заметно ниже дырки деревенского сортира.

По плечу уверенно хлопнула тяжелая ладонь.

Мобилка едва не выпала из рук, Никитос дернул плечом, по-волчьи поднял переднюю губу. «Какой черт берега попутал? Ушатаю нахуй!»

Он сурово зыркнул вбок и сразу зацепил взгляд незнакомого, лыбящегося во всю пасть мужика. Мужик подмигнул Никитосу, и тот прочухал, что в первый раз глаза конкретно дали непоняток – теперь перед ним стоял родной, старший братуха Темыч. Самый, сука, четкий, душевный и понятливый человечище в этом беспредельно поехавшем всеми кукушками мире.

Темыч выглядел бодрячком и просто красавчиком. Сразу и не скажешь, что полгода назад он скопытился от передоза в вонючем подвале на радость крысам, которые два дня усердно наяривали вусмерть обдолбанную герычем человечинку, прежде чем Темыча нашли.

– Как сам, братан?! – загоготал Темыч, и Никитос пустил слезу от радости, насрав на то, что о нем могут подумать какие-нибудь левые персонажи. Передоз, похороны, недельные поминки – с вывернутой наизнанку душой, заблеванной одеждой, драками и двумя сломанными ребрами – все оказалось хреновым сном. Темыч был жив, и Никитос знал, что это реально зашибенный подгон неважно от кого. Главное – Темыч здесь.

– Без тебя пиздец как хуево было, – кивнул он. – А ты точно живой?

– Говно вопрос, чувак! Попозжа с тобой бухнем, и ты вкуришь, что мертвяки так не могут. А сейчас есть суровая тема, но в одного поднимать – конкретно тугая засада… Впишешься?

Никитос с готовностью кивнул:

− Да без бэ, родной! Какая тема-то?

Душу переполняли ништяки, и он был готов раскачать любую движуху – полететь на бутылке «Жигулей» в космос, трахнуть в пасть акулу, лечь вместо Темыча в могилу.

– С бывшей моей спросить надо, – Темыч чиркнул оттопыренным большим пальцем по горлу. – Ведет себя как мразота, ебется со всякими чмырдосами, про меня хуйню всякую рассказывает. Прикинь, какой пиздец лютый.

Никитос помрачнел.

– За такое и захуярить не впадлу. На крайняк – отпиздить до упора.

– Тогда двинули?

Темыч улыбался, пытливо заглядывая в душу, и Никитос знал, что задинамить его – это как навалить полные штаны поноса при тех самых сисястых телочках, а потом лихорадочно слизывать говно языком, пытаясь навести чистоту. За родную кровь он был готов на что угодно и против кого угодно. Темыч, братуха…

Поэтому он улыбнулся в ответ и встал рядом с Темычем.

– Двинули!

Спустя пять минут они подошли к нужной двери. Темыч встал сбоку, а Никитос спрятал за спину руку с «розочкой», сделанной из пивной бутылки. Темыч это одобрил: «К бабам надо ходить с флорой!».

Дверной глазок потемнел, и после короткой паузы раздался недовольный голос Людки – бывшей Темыча.

– Чего тебе?

– Я это… должок притараканил, – нашелся Никитос. – Косарик. Я хоть и синий тогда был, но помню, как ты меня реально выручила. И сверху мальца накинул, за уважуху.

Никитос не сомневался, что Людка откроет. Она и за рубль одноглазому последний глаз высосет, что уж про халявный косарь с довеском говорить…

– Ой, а я все жду-жду, когда отдашь… – затараторила Людка, и Никитос услышал, как она открывает замок. – А я тебе разве не два давала?

Дверь открылась. Никитос шагнул вперед и ткнул как штепселем в розетку «розочкой» Людке в губы, чтобы она заглохла; с силой провернул кисть. Стекло скрежетнуло о зубы, превратив мягкую пухлую плоть в кровавую рванину, и раскурочило верхнюю десну.

Карие глаза Людки полезли на лоб, она утробно сказала «ы-ы-ы!» и попятилась, вскидывая руки к лицу. Никитос оскалился, шагнул за ней. Подошва его кроссовка от души въехала Людке ниже начинающих отвисать «мячиков» с выпирающими даже через халатик сосками. Ее согнуло и отбросило к стенке.

– Красавелла, братан! – оценил Темыч старания Никитоса. – Разгон заебись, теперь главное – по тискам не бить! Газуй, блядь!

Он закрыл дверь, а Никитос сгреб Людку за растрепанное каре и потянул вверх, заставляя встать. Людка выпучила глаза и прерывисто, тоненько выла, кровь текла на короткий шелковый халатик, выставлявший напоказ аппетитные загорелые ляжки – ничуть не хуже, чем у шалав в Интернете. Никитос невольно сглотнул слюну, чувствуя, как начинает твердеть член.

Темыч словно прочитал его мысли.

– Братан, успеешь! Хуярь суку, радуй сердце! Ебальник ей под хохлому распиши, наведи красотищу!

Никитос улыбнулся так, что Людкино лицо стало неузнаваемым от ужаса. Он не знал, что такое «хохлома», но чуйка сигналила – это типа сделанной ломом хохмы, что-то мощное, злое и ржачное. Лома у Никитоса не было, и он саданул «розочкой» Людке в ухо. Та заверещала, брызгая кровавыми слюнями.

– Хули ты вякаешь! – возмутился Темыч. – Привыкла, что только хуем тыкают? Отвыкай, блядища!

Никитос отпустил волосы и схватил Людку за горло, прижал к стене. Верещание превратилось в хрип. Никитос «розочкой» вспорол кожу на лбу Людки, вторым движением содрал длинный узкий лоскут, а потом начал резать лицо – скупыми, прицельными взмахами. За спиной одобрительно покрикивал Темыч, и это придавало Никитосу сил и вдохновения.

Десяток тычков и взмахов превратили лицо Людки в заковыристый иероглиф, на который не пожалели красных чернил. От курносого носа остался белеющий хрящом огрызок, на месте левой щеки была дырка с рваными краями, кусок кожи с бровью шторкой закрыл правый глаз.

После очередного удара Людка обмякла и сползла на пол. Никитос бросил «розочку», схватил Людку за руки, потащил в комнату.

– Ништяк отхуярил! – заржал Темыч. – Теперь можно и отодрать!

– Да она пиздец теперь страшная, – пробурчал Никитос. – Прям хоть пакет надевай…

Он отпустил Людкины руки, и она мешком упала на пол, звучно ударившись головой. Грудь еле заметно двигалась: значит, живая.

Темыч хлопнул Никитоса по плечу.

– Пакет – это хуйня. Сейчас конкретно все порешаем: пять сек, братан.

Он ушел на кухню и быстро вернулся с большим ножом. Протянул его Никитосу.

– Отъебашь ей голову и впердоливай, пока тепленькая.

Никитос замешкался. В голове смутно забрезжило сомнение в том, что все сделанное им с Людкой – правильно и необходимо.

– Чувак, какие-то непонятки? – Темыч внимательно посмотрел ему в глаза, улыбнулся, и сомнение улетело к чертовой матери. Член встал столбом, сладко заныл от желания присунуть Людке не меньше, чем до сердца. Рука Никитоса сама взяла нож, приставила лезвие к горлу Людки. Вторая ладонь плотно прижала голову к полу.

Раз! – Никитос с силой провел ножом по горлу Людки, и с обеих сторон клинка хлынула кровь. Нож был наточен круто, резал как меч-кладенец – холодец, и Никитос заулыбался во весь рот: когда дело делается четко – это ж приятно, как ни крути!

Людка выгнулась, судорожно царапнула пальцами ковер и тут же обмякла. Никитос быстро добрался до шейных позвонков, перехватил голову за волосы, оттянул назад и начал бить лезвием по кости. Кровь заливала ковер, ручка ножа норовила выскользнуть из кулака, но Никитос на останавливался.

Он ударил в очередной раз, и голова осталась у него в руке.

– Нормалек, братан! – хлопнул в ладоши Темыч. – С мозгами у нее все равно напряг был, а так еще и пиздеть не будет.

Никитос кивнул, откинул голову Людки в угол, и начал торопливо стаскивать с нее трусы. Член разве что не вибрировал, требуя разрядки. Никитос перевернул Людку на живот, вжикнул молнией ширинки, макнул ладонь в кровь – вместо смазки.

Навалился на труп, с наслаждением и до упора вошел в теплое, начал трахать, постанывая от кайфа.

Темыч куда-то пропал, но Никитосу было глубоко фиолетово. Безголовая Людка чуть дергалась в такт толчкам, и настроение Никитоса взлетало выше небоскреба.

***

Баба Зина подошла к дому и досадливо поджала сухие тонкие губы.

Клятый «Мерседес» бритоголового супостата опять стоял перед самым подъездом, разве что не упираясь в дверь.

«Да чтоб тебе его спалили к лешему! – в сердцах пожелала баба Зина. – Ирод ты лысый, ни капелюшечки уважения к людям!»

Для своих семидесяти семи баба Зина была крепкой, картошку на шести сотках лопатила сама и ведра с ней тягала не из последних сил. Но бритоголовый мордастый сосед втрое младше ее выглядел тем, с кем ей бодаться совсем не хотелось. С такого станется и квартиру поджечь, и огород какой-нибудь гадостью опрыскать…

– Это же безобразие! – рявкнули за спиной бабы Зины. – Да за такое однозначно за яйца и в обезьянник! Без разговоров! Мы подобные выкрутасы терпеть не собираемся и не будем!

Баба Зина оглянулась. Сзади стоял незнакомый темноглазый мужчина и пристально смотрел на нее. Баба Зина удивленно моргнула, а потом широко открыла глаза и рот: да какой же это незнакомый! Это же Владимир Вольфович Жириновский, собственной персоной!

Жириновского баба Зина безмерно уважала. Солидный, образованный, правду рубит – не стесняется никого, пусть и выражений порой совсем не выбирает. Крепко жалела баба Зина, когда он умер. А теперь вон оно как выходит – и не умер вовсе! Выходит – притворился, чтобы всех удивить: а удивлять он мастак еще тот, в этом баба Зина никогда не сомневалась.

– Как есть безобразие! – поддакнула она. – Молодой, наглый, бросает где хочет. Может, вы его приструните?

Жириновский сжал кулак, гневно сверкнул глазами.

– Однозначно приструним! Вместе пойдем! Ваше поколение – надежда и опора во всем! Кто, если не мы? Да, да, именно мы!

Баба Зина тоже сжала кулаки, расправила плечи. Слова Жириновского попали в душу, как зерна во вспаханный чернозем. И в самом деле – чего бояться? Грубияна, которые ей во внуки годится? Умора, да и только.

– Пойдем! – отрубила баба Зина. – Хвост ему накрутим, чтобы знал!

– Мне нравится ваш настрой! – загремел Жириновский. – Но с пустыми руками не вариант! У вас есть что-нибудь подходящее?

– Тяпка есть дома! – назвала баба Зина первое, что пришло на ум. А что? Тяпкой сорняки выпалывают, а бритоголовый – самый что ни на есть вредный сорняк, для него тяпка – наилучший инструмент.

Жириновский даже просиял. Видимо, выбор бабы Зины угодил ему со всех сторон.

– Тяпка – это замечательно! Очень может быть, что до гражданской сознательности в конце концов дотяпаемся! Как считаете – дотяпаемся? Я полагаю – однозначно дотяпаемся! Давайте быстренько домой, и за дело, нечего его откладывать!

Баба Зина перечить не стала. Жириновский кругом прав, гражданская сознательность к соседу просто так не придет: все сами, сами…

Они заскочили к бабе Зине домой, Жириновскому еще глянулись садовые ножницы: их тоже прихватили.

– Звоните! – нетерпеливо велел Жириновский, когда они подошли к квартире соседа. – Если что, скажете, что ему коммунисты на капот насрали и размазали. А монархисты обещали в бензобак нассать!

– Однозначно! – кивнула баба Зина. Жириновский засмеялся и показал ей большой палец.

Баба Зина позвонила. Никто не открыл.

– Звоните постоянно!

Баба Зина вдавила кнопку звонка, в квартире зазвучало непрерывное «ж-ж-ж-ж-ж». Спустя минуту за дверью раздался раздраженный крик:

– Да иду, иду!

Дверь распахнулась. Баба Зина увидела мокрого соседа, придерживавшего на бедрах голубое банное полотенце. На полу прихожей виднелись отпечатки влажных ног.

«В душе полоскался, сорняк, корешок мыл, – сообразила она. – Вот и не открыл сразу».

Морда соседа стала багровой и злой.

– Вы охуели, что ли? Блядь, да я…

– Блядь, однозначно! – перебил его Жириновский. – Тяпку к бою!

Баба Зина решительно взмахнула тяпкой – двусторонней, с зубцами, как следует заточенной и сделанной любимым зятем специально для ее руки. Удар пришелся соседу в переносицу, он сразу растерял всю воинственность, тоненько взвыл, как-то по-детски перекосив рот и съежившись. На оранжево-изумрудном узорчатом кафеле голубой дугой легло упавшее полотенце. Член у соседа был маленький и безволосый.

«Мандавошек, что ли, выводит?»

Жалкий вид соседа придал бабе Зине сил.

«Не нравится прополка? На еще!»

– Тяпайте его! – Жириновский словно читал ее мысли. – Однозначно на пользу идет!

Поддержка воодушевила, и баба Зина бросилась в бой. Перевернула тяпку зубцами вперед и с чувством жахнула соседа по темени. В последний момент он качнул головой, зубцы скользнули по черепу, рассекли кожу за ухом и неглубоко воткнулись в плечо. Баба Зина дернула тяпку к себе и сосед снова взвыл от боли, засеменил назад.

– Сколько можно драндулет свой у подъезда раскорячивать! Совсем обнаглел, сопляк! Сорняк!

Тяпка снова замелькала в воздухе. Сосед неуклюже махал руками, пытаясь защититься, но в бабу Зину словно вселился великий и грозный боец, тяпка стала продолжением ее кулака, безошибочно попадая в цель.

На руках соседа множились истекающие красным зарубки. Острые уголки тяпки рассекали кожу, зубцы легко дырявили жирок и рвали мышцы, перестали слушаться перебитые мизинец и безымянный на левой руке. Несколько раз лезвие стесало шматки плоти возле локтей, обнажив кость. Кровь часто капала на кафель, добавляя ему хаотичной пестроты. Меткие удары перерубили сухожилия на запястьях. Запах крови приводил бабу Зину в восторг: ей казалось, что аромат справедливости должен быть именно таким.

Сосед визгливо матерился, верещал и охал, отступая вглубь квартиры. Улучив момент, баба Зина всадила зубцы ему в рот, продырявив щеку с языком. И метко пнула между ног, заставив соседа согнуться и упасть на пол.

– Отличный удар! – оценил Жириновский. – Кстати, как насчет подлить горяченького?

Он улизнул на кухню и быстро вернулся с густо исходящим паром электрочайником. Вручил его бабе Зине, ткнул пальцем в съежившегося соседа.

– Считаю, вялый он какой-то. Однозначно надо взбодрить!

– Взбодрим!

Баба Зина наклонила чайник и плеснула кипятка на живот соседу, пытающемся непослушными пальцами выдернуть тяпку изо рта. Сосед завыл, засучил ногами и баба Зина плеснула еще, побольше – в пах.

– Кто сказал, что вареные яйца полезны для здоровья? – назидательно изрек Жириновский. – Я сказал!

Глаза соседа вылезли из орбит так, что казалось, еще чуть-чуть – и они выскочат на пол. Жириновский восхищенно зааплодировал. Баба Зина засмеялась, наклонила чайник и щедро обдала кипятком лицо соседа, стараясь попасть в рот.

Сосед коротко булькнул горлом и потерял сознание.

«Какой нежный сорняк… – разочаровалась баба Зина. – Полить нельзя – сразу завял».

Жириновский задумчиво потер подбородок.

– Однозначно не хватает заключительного штриха!

Он протянул бабе Зине садовые ножницы, кивнул на член соседа.

– Полагаю, можно сразу под корень! С таким пипентием век коротать – только позориться!

Баба Зина взяла ножницы, пошире растолкала соседу ноги. Приставила ножницы к паху, с силой надавила вниз – чтобы захватить и откромсать побольше, а если получится – то все сразу. Из рассеченной кожи выступила кровь. Баба Зина вспомнила «Мерседес» возле подъезда, задорно улыбнулась.

«Любишь проход загораживать, полюби и без мудей хаживать!»

И решительно свела ручки ножниц.

***

– Дяденька, помогите пожалуйста!

Расслабленно идущий домой с халтуры Лихов обернулся. Сознание на миг будто бы раздвоилось: сначала он увидел высокого худощавого мужчину с жестким надменным лицом, поймал пронзительный, властный взгляд глубоко посаженных глаз. А потом на месте незнакомца очутилась девочка лет семи-восьми – худенькая и светловолосая, до одури похожая на его дочку – веснушчатую бойкую Дашку-кудряшку: и очень, очень испуганная.

Дашка была счастьем и путеводной звездой Лихова, особенно после того, как в прошлом году его бросила жена. С простым сантехником хрупкая душевная организация гениальной, пусть и непризнанной поэтессы не уживается, видите ли. И ребенок внимания требует, а временами еще и есть просит.

Лихов наклонился к девочке.

– Что случилось?

– Меня дяденьки пьяные трогали-и-и! – захныкала она. – За попу, а худой чуть трусики и платье не порвал! А толстый шею языком лизнул! Я еле убежала-а-а!

Перед глазами Лихова колыхнулся багровый туман. Воображение в темпе, детально и красочно изобразило паскудные рожи кучи ушлепков, с похотливым хихиканьем лапающих его Дашку.

– Где?!

– Та-а-ам…

Девочка ткнула пальчиком в сторону заброшенного двухэтажного профилактория – места сборища алкашей и прочих маргиналов, находившегося в паре сотен метров от дома Лихова.

Он коротко рыкнул и побежал к заброшке, придерживая увесистую и глухо звякающую сумку с инструментом.

Обкусанные ржавчиной ворота были нараспашку. Лихов миновал их, целью был темнеющий провал входа.

Заскочил внутрь. Редкие чешуйки штукатурки на стенах, битое пыльное стекло, грязь и рваный линолеум под ногами, куцые обрезки сантехнических труб из стен, въедливый запах сырости. Лихов спохватился, вытащил из сумки трубный ключ и пружинисто зашагал дальше.

Мужские, явно нетрезвые голоса звучали из второго дверного проема с левой стороны. Рассохшаяся дверь валялась поперек коридора, и Лихов свернул в комнату, на ходу замахиваясь ключом.

Возле деревянного ящика, накрытого куском фанеры, на обшарпанных стульях сидели два мужика. Украшающий фанерину натюрморт был незамысловатым – бутылка дешевой водки, свежий огурец, банка рыбных консервов, несколько ломтей хлеба и два пластиковых стаканчика. Еще одна, пустая бутылка валялась на полу.

На звук шагов мужики повернулись одновременно. Один напомнил Лихову Весельчака У из «Тайны третьей планеты» – короткие ножки, шарообразный торс, лысая голова из плеч и заплывшие свинячьи черты лица. Второй мог без грима сниматься в роли Кощея – худой, высокий, с длинными руками, крючковатым носом и костистой физиономией мизантропа.

– Ты чо, бля… – Весельчак успел пьяновато вытаращиться и привстать, а потом трубный ключ с размаха раздробил ему скулу. Весельчак слетел со стула и грохнулся на карачки, выхаркнув кровь вперемешку с осколками зубов.

Кощей сжал мосластые кулаки и вскинул руки к лицу, но Лихов без раздумий обрушил ключ на его колено. Кощей заорал, показывая мелкие кариесные зубы и желтоватый язык, схлопотал ногой в живот и кубарем покатился со стула.

– Шема, блядь… – Весельчак сморщился и сплюнул вторую порцию зубов. – Ебнулшя, шо ли?

Лихов пнул его в то же место, куда ударил ключом. Голова Весельчака мотнулась в сторону, показав короткую пухлую шею со вздувшимися жилами, и он упал набок, зайдясь в жутком кашле.

Кощей уже вставал, и Лихов прыгнул к нему, шарахнул ключом по затылку, опять сбив с ног. Кощей обмяк. Лихов взял его кисть и накрыл ею пустую бутылку.

– Руки чешутся девочек трогать? На, мразь!

Он ударил ключом по тыльной стороне кисти, глухо разбилось стекло. Лихов остервенело бил по руке, глядя, как из-под ладони растекается кровавая клякса; как хрустит, крошась, стекло; как лопаются вены и выгибаются переломанные пальцы.

Потом остановился, лихорадочно скользнул взглядом по комнате. Душа требовала сделать с педофилами что-нибудь особенное.

Взгляд притянул угол с подсохшими колбасками кошачьего дерьма. Лихов сгреб его голой рукой, наклонился к Кощею.