Buch lesen: «Экология русского языка»
Предисловие
Ровно четверть века тому назад академик Д. С. Лихачев сказал знаменательные для нашего исследования слова: «Кажется, именно сейчас стал особенно актуальным вопрос о защите русского языка, о его охране. Это в интересах не только русских, но и всех, кто пользуется и будет еще долго пользоваться русским языком наряду со своим родным» (ЛГ. 30.10.1991). В наше время забота о русском языке как о национальном и государственном продолжает быть не менее актуальной, так как в условиях не всегда удачных социальных преобразований и информационной войны увеличилось количество угроз для России и всего Русского мира. Под угрозой оказался и русский язык, который стал одной из мишеней направленной против России холодной войны. Это обстоятельство, а не только исследовательский интерес, стало одной из причин, побудивших меня написать эту книгу, в которой использованы некоторые материалы моих публикаций прежних лет, а также результаты новых поисков и наблюдений.
Основные целеустановки книги – показать остроту общественного заказа на лингвоэкологические исследования и соответствующую социальную практику; сформулировать адекватное этому заказу определение лингвоэкологии как особого междисциплинарного научного направления (а в идеале – научной дисциплины); охарактеризовать в общих чертах его предметную область, выделив наиболее злободневные, с моей точки зрения, проблемы, и наметить некоторые пути их решения. Эти задачи обусловили структуру книги, тематику ее глав и некоторые особенности, на которые считаю нужным обратить внимание читателей.
1. Философия, «работающая» на высоком уровне абстракции и «схватывающая» самую суть вещей, рассматривается мной как одно из методологических оснований лингвоэкологии. Этим объясняется частое обращение к суждениям философов, содержащим продуктивные идеи или подтверждающим правильность тех или иных положений и выводов.
2. Поскольку язык является коллективной собственностью народа-языкотворца, я учитываю мнения не только профессиональных лингвистов, но и непрофессиональных носителей русского языка, озабоченных его судьбой. Множественность и однонаправленность суждений таких людей о языке и определяет то, что обычно называют социальным заказом, а также вектор этого заказа. Этим объясняется значительное количество предъявляемых показательных цитирований.
3. По своей природе лингвоэкология аксиологична, так как главный решаемый ею вопрос: что в языке и речи экологично, а что не экологично. В научном исследовании такая оценочность должна быть объективной, то есть строиться на основе убедительного количества достоверных фактов и логически безупречных аргументов. Я старался последовательно соблюдать это непреложное правило. Но поскольку русский язык – это мой родной язык и речь идет о его судьбе, я не мог быть абсолютно бесстрастным аналитиком изучаемых фактов, что обусловило известную долю допущенной мною публицистичности. Надеюсь, читатель отнесется к этому с пониманием.
Выражаю глубокую благодарность моим уважаемым рецензентам, взявшим на себя труд прочтения моего не малого по объему текста, за конструктивные замечания и полезные советы; благодарю также кафедру русского языка, литературы и речевой коммуникации и руководство Института филологии и языковой коммуникации СФУ за предоставленную мне возможность подготовить и опубликовать мою книгу. Буду признателен всем, кто сочтет целесообразным высказать о ней свое мнение в той или иной форме (skapnat@mail.ru).
А. П. Сковородников
Список сокращений
АиФ – «Аргументы и факты»
АН – «Аргументы недели»
ВС – «Вокруг смеха»
КГ – «Красноярская газета»
КК – «Красноярский комсомолец»
КО – «Книжное обозрение»
КП – «Комсомольская правда»
ЛГ – «Литературная газета»
ЛР – «Литературная Россия»
МК – «Московский комсомолец»
МКК – «Московский комсомолец в Красноярске»
МН – «Московские новости»
НГ – «Новая газета»
НУЖ – «Новая университетская жизнь»
РВ – «Русский Вестник»
РГ – «Российская газета»
РНЛ – «Русская народная линия»
СГ – «Сегодняшняя газета»
СК – «Советская культура»
СР – «Советская Россия»
ТД – «Твой Додыр»
УГ – «Учительская газета»
Глава 1
К философским основаниям понятия и предметной области лингвоэкологии
Везде, где есть язык и есть человек, человек этот не только возвышается или уже возвысился над натиском мира, – но эта свобода от окружающего мира есть вместе с тем свобода по отношению к именам, которыми мы наделяем вещи, о чём говорится в Книге Бытия, сообщающей, что Адам получил от Бога власть давать имена вещам.
Х. Г. Гадамер
Философия, как религия, во все входить должна, и парения ее возвышают, подвигают все отрасли науки. <…> Лучи философии везде; везде она светит или согревает; следовательно, и от академической деятельности отнимать ее не должно.
А. И. Тургенев
1.1. Философия как методологическая база лингвоэкологии
Лингвоэкология, называемая иногда эколингвистикой, – сравнительно молодая область междисциплинарного знания и научного поиска (родоначальником считается американский лингвист Эйнар Хау-ген [Haugen 1972], в России получила развитие в начале 80-х годов), в отношении предмета которой нет единого мнения у ее адептов, на что справедливо указывают многие (см., напр. [Бернацкая 2014; Ильинова 2010; Кравцов 2012; Полухин 2009; Потеряхина 2014; Сковородников 2013а; Соллогуб 2010]).
А. А. Бернацкая в статье «В поисках философии лингвоэкологии» справедливо замечает, что путем обращения к истории философии можно «наметить онтологические и методологические ориентиры формирования философии формирующейся дисциплины “лингвоэкология”» [Бернацкая 2014: 74]. Соглашаясь с этим, полагаем, что для более или менее обоснованного решения такой актуальной задачи, как определение контуров лингвоэкологической предметности и их основного наполнения, представляется целесообразным обратиться к философии, дающей общее видение мира, «на основе которого строятся видения частнонаучного характера как элементы более широкого целого – философского осмысления реальности» [Кохановский 1999: 197]. В своих «Прелюдиях» В. Виндельбанд по этому поводу заметил, что «в основе всех логических форм лежит идея связи частного с общим, зависимости первого от последнего. Все наше познание состоит в соединении наиболее общего с наиболее частным при помощи промежуточных звеньев, создаваемых размышлением» [Виндельбанд 1904: 227–228]. Об этом же говорит и В. В. Розанов: «Будучи цельным мировоззрением, она (философия. – А. С.) может дать созерцание и того частного, что предстоит исследовать, потому что частное всегда отражает в себе целое, имеет нечто аналогичное в своем строении и в своей сущности с этим целым, никогда не может быть чем-то совершенно разнородным с ним» [Розанов 2008а: 131]. Ср.: «Что же касается частных наук, то философский метод, будучи примененным в комплексе с другими методами, способен помогать им в решении сложных, фундаментальных проблем, “участвовать” в их предвидениях. Важное значение имеет участие философии в создании гипотез и теорий» [Алексеев, Панин 1998: 15]. С суждениями ученых Нового времени о роли философии совпадают и мысли древних мыслителей, выражаемые иногда в образной форме: «Те, кто пренебрегает философией, занимаясь частными науками, похожи на женихов Пенелопы, которые, добиваясь ее, совокупляются с ее служанками» (Горгий Леонтинский, 483–375 гг. до н. э.). Ср.: «Но что же может вывести на путь? Ничего, кроме философии» (Марк Аврелий, 121–180 гг.).
Важно также учесть, что мы живем в эпоху всеобщей нестабильности, в том числе расшатанности языковых и нравственно-поведенческих канонов, системы общечеловеческих и национальных ценностей, а в такие периоды «идут интенсивные споры о языке. Причем язык становится объектом не столько лингвистических исследований, сколько философских дискуссий. Споры о языке неизбежно становятся философскими спорами» [Елистратов 1998: 59].
Все сказанное выше делает не только целесообразным, но и неизбежным обращение к философии при решении лингвоэкологических проблем.
Опираться следует прежде всего на так называемую предпосылочную функцию философии, которая понимается как «понятийная, или категориальная, поддержка науки», обеспечение ее «определенными содержательными представлениями, исходными тезисами» [Ушаков 2005: 13].
Таким образом, перед нами стоит задача так прочитать философские тексты, чтобы увидеть в них глазами лингвиста основу для определения статуса лингвоэкологии и обоснования или постановки той или иной лингвоэкологической проблемы.
Полагаем, что выводы о предмете лингвоэкологии, сделанные с опорой на суждения философов, должны быть основаны на так называемой строгой аналогии, которая стремится к тому, «чтобы было схвачено и выражено действительное, а не кажущееся сходство сопоставляемых объектов. <…> Информация о сходстве должна быть того же типа, что и информация, распространяемая на другой объект» [Горский и др. 1991: 13–14]. Другими словами, лингвоэкологическая интерпретация философского текста должна базироваться на принципе онтологического изоморфизма общего и частного.
В этой связи уместно обратить внимание на то, что обращение к философии помогает минимизировать роль субъективного фактора в исследовании, поскольку, как заметил Л. И. Шестов, «убеждения, столь необходимые в повседневной жизни, в философии допустимы лишь условно. Величайшая прерогатива философии – это свобода от убеждений, и без этой свободы вы никогда не проникните в мир сущности» [Шестов 1993: 268].
Заметим также, что под философами мы понимаем не только профессионалов в этой области, но и известных мыслителей вообще, в том числе выдающихся общественных и религиозных деятелей, писателей, ученых и т. д. Так, применительно к России следует иметь в виду, что русская философская мысль выражается часто не только в собственно философских работах, но и в художественных и публицистических текстах. Выдающийся русский философ XX века А. Ф. Лосев пишет об этом так: «Среди русских очень мало философов par excellence: они есть, они гениальны, но зачастую их приходится искать среди фельетонистов, литературных критиков и теоретиков отдельных партий. В связи с этой “живостью” русской философской мысли находится тот факт, что художественная литература является кладезем самобытной русской философии. В прозаических сочинениях Жуковского и Гоголя, в творениях Тютчева, Фета, Льва Толстого, Достоевского, Максима Горького часто разрабатываются основные философские проблемы, само собой в их специфически русской, исключительно практической, ориентированной на жизнь форме» [Лосев 1991: 213–214].
Сходные мысли находим у В. В. Розанова: «И, нам думается, насколько именно литература, а не школа и все школярское, есть деятельно просвещающая сила в нашей стране, – русская “философия” насколько она есть, есть (курсив Розанова. – А. С.) не в магистерских и докторских диссертациях, этом невольном литературном приложении к устному университетскому экзамену, но вот в таких и подобных этим маленьких, бесформенных, но полных “взрывчатости” книжках» [Розанов 2008б: 151]. Ср. с аналогичными суждениями других известных ученых, например, А. С. Панарина [Панарин 2002: 222], Ф. И. Гиренка [Гиренок 2012], В. В. Варавы [Варава 2013].
Для нашего исследования методологически значимой является также мысль М. Минского о том, что метафоры и аналогии «дают нам возможность увидеть какой-либо предмет или идею как бы “в свете” другого предмета или идеи, что позволяет применить знание и опыт, приобретенные в одной области, для решения проблем в другой области» [Минский 1988: 291].
В связи со сказанным нельзя пройти мимо следующих размышлений И. А. Ильина: «Тот, кто желает исследовать познание истины и установить, что есть верное знание предмета, – посвящает себя проблеме очевидности (здесь и далее курсив Ильина. – А. С.) и приступает к теории познания; он должен осуществить и накопить обширный и разносторонний опыт очевидности. <…> Акт очевидности требует от исследователя дара созерцания и притом многообразного созерцания, способности к вчувствованию, глубокого чувства ответственности, исследовательского сомнения и вопрошания, упорной воли к окончательному удостоверению и живой любви к предмету» [Ильин 1994: 500–501]. И далее: «Созерцать значит приблизительно то же самое, что “наблюдать”; но созерцание есть такое наблюдение, которое вчувствуется в самую сущность вещей. Созерцание можно было бы условно охарактеризовать, как “воображение”; но только созерцать – значит взирать интенционально; поэтому созерцание призвано вживаться в образы мира или в объективный состав каждого предмета – ответственно и сосредоточенно» [Там же: 543].
Этот «метод опыта очевидности», постулируемый философом, обязывает лингвоэколога обеспечить количественную достаточность и качественную достоверность собранных для исследования фактов, как и их объективный анализ и оценку с точки зрения приемлемости/неприемлемости этих фактов, явлений и тенденций для языка как такового и языкового сознания его носителя и творца – народа. Последнее обстоятельство обязывает исследователя выработать аксиологические критерии, соответствующие принципам объективности и междисциплинарности (поскольку язык является системой, обслуживающей все аспекты жизни социума). Этот метод опыта очевидности предполагает, что определение лингвоэкологии и ее проблемного поля, как и обоснование актуальности этой проблематики, должны опираться на значительный массив суждений как специалистов-лингвистов, так и представителей других профессий, озабоченных состоянием русского языка и речи. Таких суждений много в лингвистической литературе (см., напр. [Буряковская 2013: 322–323; Караулов 1995: 13–23; Костомаров 2012: 17–18; Васильев 2003: 119–126; Васильев 2010: 20–23; Сиротинина 2006: 5–14; Сиротинина 2011: 54–58; Русский язык и культура речи 2002: 5–12; и т. д.]), причем тревожную оценку состояния культуры русской речи, грозящего ущербностью русскому языку, находим, естественно, и в литературе собственно лингвоэкологического содержания (см., напр. [Савельева 1997; Хазагеров 2013; Юдина 2010; Соллогуб 2010; Ильинова 2010; Никонов, Бианки 2011; Шаховский, Солодовникова 2013 и др.]). Что касается публицистики, то в центральной прессе постоянно появляются статьи и заметки о бедственном положении русского языка и русской литературы. Приведем несколько выдержек из характерных газетных публикаций, подчеркивающих разные аспекты общей проблемы и принадлежащие людям разных профессий: «…Чуткое ухо ученого, да и просто любящего свой язык человека с горечью заметит идущую ныне варваризацию речи, ее огрубление и обеднение, искажение смыслов и значений многих слов (здесь и далее выделено мной. – А. С.)» (ЛГ. 2011. № 36); «Опасность, которую несет в себе глобализация, многократно возрастает при “языковой болезни”, а она, на мой взгляд, в нашем обществе налицо. Основные ее симптомы: низкая культура речи, падение “языкового авторитета”, резкое снижение языковой компетенции. <…> Небрежение нормой начинает носить иногда характер демонстративный, а декларируемая свобода речевого поведения выражается в отказе от каких-либо табу. Ярким (но далеко не единственным) показателем этого является беспримерное расширение зоны употребления обсценной лексики» (ЛГ. 2012. № 6); «Разрушение традиций классического образования, недооценка роли русского языка, русской литературы, русской истории в образовательном процессе <…> несет не только угрозу статусу России как интеллектуального и научного центра мира, но и реально понижает его» (Завтра. 2012. № 24).
«Сейчас идет процесс разрушения единого культурного и языкового пространства (вернее – культурно-языкового, если помнить неразрывную связь языка и культуры), полифония превращается в какофонию, – пишет профессор МГУ им. М. В. Ломоносова В. В. Красных. – Не хочу никого пугать, но если этот процесс завершится, то это приведет к краху страны как единого целого. Как целостного историко-, социо-, культурно-языкового образования, имя которому Россия» (ЛГ. 2012. № 28); «Я 20 лет даю диктанты, но такого никогда не видела, – пишет Анастасия Николаева, доцент кафедры стилистики русского языка факультета журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова. – По сути дела, в этом году мы набрали инопланетян… Это национальная катастрофа!.. ЕГЭ уничтожил наше образование на корню. Это бессовестный обман в национальном масштабе… Дети не понимают написанного друг другом. А это значит, что мы идем к потере адекватной коммуникации, без которой не может существовать общество» (МК. 16.11.2009); «Как заявил глава Комитета Госдумы РФ по делам СНГ и связям с соотечественниками за рубежом Леонид Слуцкий (фракция ЛДПР), “За последние двадцать лет в мире число людей, владеющих русским языком, уменьшилось с 350 до 270 млн человек. Русский язык активно и целенаправленно вытесняется не только из бывших союзных республик с их этнократическими политическими режимами (разумеется, за исключением Республики Беларусь, но это исключение, лишь подтверждающее общее правило) – он активно вытесняется из международной жизни вообще и из российской жизни в частности» (Завтра. 2013. № 16). Журналист Леонид Радзиховский в статье «Геолингвистика» пишет: «Русский язык – основное национальное достояние России. <…> Наша минимальная обязанность – хотя бы не до конца растерять это богатство. Сохранить и передать хоть часть наследства русской культуры внутри страны» [Радзиховский 2008]. Владимир Толстой, советник Президента РФ: «Допущенное наступление на основу национальной идентичности – русский язык – стало, пожалуй, самой большой ошибкой. В результате наши дети говорят на чудовищной смеси жаргона социальных сетей и не вполне нормативной русской лексики. Мы рискуем получить поколение информированных потребителей, лишенных богатства русского языка, неспособных воспринять ничего из мировой и отечественной классической культуры, презирающих и прошлое, и настоящее своей страны и не связывающих с ней свое будущее. Возможно, именно так по чьему-то замыслу должны выглядеть граждане мира, но подлинными гражданами своей страны – России – они при этом точно не станут» [Толстой 2013]. XVIII Всемирный русский народный собор в своем итоговом «Соборном слове», отметив ряд угроз государственному единству России: конструирование квазиэтносов («поморский», «сибирский» и тому подобные), псевдоисторических концептов, раскалывающих русских, противопоставляющих их друг другу; ослабление русского национального сознания, русской идентичности; отсутствие возможностей для полноценного этнокультурного развития русских; табуирование самого слова «русский» в официальной риторике и государственном документообороте; неуместное противопоставление русской национальной и российской общегосударственной идентичности, – призвал преодолеть допущенные ошибки, напомнил о «стратегической значимости русской культуры» и необходимости «всемерной поддержки русского языка как родного для русских людей» (выделено мной. – А. С.) [Соборное слово…].
Наконец, Президент России: «Повторю, забота о русском языке и рост влияния российской культуры – это важнейший социальный и политический вопрос» [Послание Президента… от 26 апреля 2007 г.].
Высказывания подобного рода можно продолжать цитировать, как говорится, до бесконечности. Даже если считать, что в цитированных текстах трагизм ситуации с русским языком несколько преувеличен, социальный заказ на лингвоэкологию очевиден, и он обращен и к лингвистам, и к государственным структурам, и к культурной части общества в целом. А исследователям лингвоэкологической проблематики философия дает общую ориентацию для выполнения этого заказа.
1.2. О предмете и дефиниции лингвоэкологии
У большинства пишущих на лингвоэкологические темы предмет этой формирующейся дисциплины связывается преимущественно с негативными процессами, происходящими в языке и речи, и, соответственно, только с идеей сохранения и защиты языка, а не его творческого развития (см., напр. [Полухин 2009; Кравцов 2012; Потеряхина 2014; Соллогуб 2010; Никонов, Бианки 2011; Бернацкая 2014 и др.]), что, естественно, отражается и в дефинициях лингвоэкологии (см. [Сущенко 2011: 57–60]). Поэтому возникает вопрос: насколько оправданно данное мной ранее такое определение лингвоэкологии, которое включает не только проблематику защиты и сохранения языка, но и его совершенствования и развития [Сковородников 1992, 1996, 2013а]. Для прояснения этого вопроса обратимся к философскому тексту.
Мартин Хайдеггер в книге «На вершинах нигилизма», сочувственно рассуждая о введенных Фридрихом Ницше ценностных понятиях «сохранение» и «возрастание», пишет: «Ницше проясняет: ценности по сущности своей – точки зрения, а потому одновременно всегда и условия сохранения, и условия возрастания. <…> Условием чего же служат ценности в качестве точек зрения, если в одно и то же время они должны обусловливать и сохранение, и возрастание? Сохранение и возрастание характеризуют неотрывные друг от друга основные тяготения жизни. Сущность жизни немыслима без желания роста, возрастания. Сохранение жизни всегда служит возрастанию. Если жизнь ограничивается самосохранением, она деградирует» (выделено мной. – А. С.) [Хайдеггер 1993: 185].
Если это общее суждение о жизни, т. е. бытии, применить к частной сфере бытия – жизни языка, то логично заключить, что предметная область лингвоэкологии должна включать в себя и аспект сохранения, и аспект возрастания, то есть развития, совершенствования.
Не лишним будет обратиться и к «Письму о гуманизме» Мартина Хайдеггера, а именно к его известной метафоре «Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек» [Хайдеггер 1998: 301]. Эту метафору М. Хайдеггера можно развить и вывести такое следствие: обитатель «дома бытия», homo loquens, и прежде всего лингвоэколог, может ограничиваться бережением и охраной своего обиталища, а может, как рачительный хозяин, прилагать усилия к совершенствованию своего дома – языка, разумеется, с учетом специфики его онтологии и закономерностей функционирования.
Идея необходимости не только сохранения, но и развития постулируется философами и для других сфер человеческой деятельности. Так, С. Н. Булгаков в своей «Философии хозяйства» утверждает, что содержанием творческой хозяйственной деятельности человека является «защита и расширение жизни (выделено мной. – А. С.), а постольку и частичное ее воскрешение» [Булгаков 1993:
131–140]. А Э. Фромм в книге «Революция надежды. Избавление от иллюзий», говоря об изучении системы «человек», обращает внимание на то, что «состояние благополучия человека можно объяснить эмпирически и объективно, как и состояние его неблагополучия; условия, способствующие благополучию, можно характеризовать точно так же, как и те, которые ведут к неблагополучию как физическому, так и умственному. <…> Мы должны взять в свои руки контроль над экономическими и социальными системами, а воля человека, направляемая его разумом и желанием быть оптимально активным, должна привести к желаемым результатам» [Фромм 2005: 114–115]. Спрашивается, разве язык не одна из подсистем системы «человек»? И если это так, то разве не имеет отношение к языку идея необходимости контроля за этой подсистемой для ее сохранения и развития? В наиболее обобщенном виде идея сохранения и развития всего сущего выражена в философии общего дела Н. Ф. Федорова в следующих словах: «Природа у нас начинает не только сознавать себя, но и управлять собою; в нас она достигает совершенства или такого состояния, достигнув которого она уже ничего разрушать не будет, а все в эпоху слепоты разрушенное восстановит, воскресит. Природа, враг временный, будет другом вечным, когда в руках сынов человеческих она из слепой, разрушительной силы обратится в воссозидательную. Задача сынов человеческих – восстановление жизни, а не одно устранение смерти (курсив Федорова. – А. С.). В этом – задача верного слуги, задача истинных сынов Бога отцов, Бога Триединого, требующего от Своих сынов подобия Себе, братства или многоединства» [Федоров 1994: 272].
Таким образом, философия, на наш взгляд, склоняет нас к признанию целесообразности включения в целевую и предметную область лингвоэкологии проблематики совершенствования языка и его речевого воплощения, включая изучение и популяризацию языкового творчества.
Такая точка зрения на содержание лингвоэкологии подтверждается и суждениями ученых о предмете и функциях социальной экологии, частью которой, по сути дела, является лингвоэкология. Так, Л. А. Зеленов и его соавторы видят у социальной экологии четыре базовые функции: сохранение природы, восстановление природы, совершенствование природы и защиту человека от пагубного воздействия природных явлений [Зеленов и др. 2008: 374]. Полагаем, что все четыре функции социальной экологии, выделенные данными авторами, органичны для лингвоэкологии и могут и должны найти свое обоснование и практическое воплощение в лингвоэкологических исследованиях.
Мысли философов и социологов подтверждаются суждением авторитетного лингвиста-русиста, доктора филологических наук Л. И. Скворцова, одного из зачинателей лингвоэкологического направления в России: «В беспрерывном своем обновлении и развитии русский язык и обогащается, и обедняется одновременно. В наши дни охрана языка от порчи, искажения, стилистического снижения и усреднения (нивелировки) перерастает в подлинно экологическую проблему – в заботу о формировании и поддержании здоровой, нормально развивающейся “языковой среды обитания”» [Скворцов 1991: 20].
Интересно отметить, что прокламируемые здесь задачи лингво-экологии отчасти совпадают с академическим подходом к языку в самом его зарождении. Так, созданное при Академии наук в 1735 году «Российское собрание» было учреждено «для поощрения и усовершенствования российского языка как в прозе, так и в стихах»; точно так же и «Вольное Российское собрание» было основано в 1771 г. «для исправления и обогащения Российского языка» [Успенский 1981: 12–13].
