Buch lesen: «Бесконечная жизнь майора Кафкина»
От автора
Не верь, читатель! Не было ничего из того, что описывается ниже! Не было этого, да и быть не могло!!! Хотя… Может быть, случилось это все же в одной из бесконечных параллельных вселенных? И, кстати, кто сказал, что они не пересекаются?
Часть первая
Зелье кришнаита
Глава 1
Юбилей отставного майора
Началась эта история давно и до сих пор конца не имеет. А виновата во всем жена Верка. Жердь. Швабра. Из-за ее бабьих поэтических амбиций отставной майор-замполит Григорий Францевич Кафкин оказался в ситуации, когда умирай не умирай, а жить будешь вечно!
Кто же она, эта чертова поэтесса, и как довела супруга до такого состояния? Знакомьтесь: Вера Владимировна Кафкина (бывшая Крупская), тридцать восемь лет, сто восемьдесят один сантиметр в длину, бездетная, домохозяйка. Костлява, уродлива, сварлива. Прикидывается дурой, но, однако, хитрая, как дворовая кошка!
Когда исполнилось двадцать лет, она отправилась в гости к замужней сестре в военный гарнизон, в Сибирь. Вроде как бы проведать, а на самом деле – мужа подцепить из местных холостяков. И ведь повезло профуре: клюнул на нее юный да неопытный замкомроты по политчасти лейтенант Кафкин. От безысходности, конечно, клюнул, потому как в том месте с молодыми девицами была крайняя напряженка. А жениться-то надо, иначе просто сопьешься… Вот так и пошла жизнь под откос!
Пока СССР существовал, можно было строить виды на урожай, на карьерный рост. А потом объявили перестройку с ускорением и гласностью. И все полетело к чертям собачьим. Еще, слава богу, успел Кафкин достичь должности батальонного замполита и погоны майорские получить. А дальше – вывод за штат, увольнение. Придрались к тому, что сломал челюсть воину во время рассказа о счастливом будущем страны… На гражданке получил от военкомата трехкомнатный дом с огородом, и пожелали ему счастливого пути. Вот и все. Так стал огородником.
Он привез из деревни Шапкино к себе мать, Клавдию Васильевну, и высадил под ее руководством капусту с картошкой да помидорами. Стал за ними ухаживать и внезапно ощутил в этом призвание. Гораздо лучше и спокойнее это занятие, чем с офицерьем да воинами мучаться! Там нервы нужны, а здесь – разлюли-малина! Черви почву бороздят, жуки копошатся, бабочки порхают, муравьи субботники проводят. Каждый добросовестно отдает свой долг, и все – без понуканий, не то что в осточертевшем стройбате!
Кафкин присматривался к насекомым. «У них ведь тоже своя служба, – думал он, – свои трудовые будни и свои проблемы. Тоже, наверное, хотят понять, для чего живут? Вот бежит жук по своим делам. Куда? Возможно, у него тоже жена есть? Ждет дорогого супруга с лаской и вниманием. Понимает, что муж нуждается в отдыхе. Не то что эта!.. Бабочки, вон, вьются парами. Паучок паутинку лазурную сплел. Пчела собирает мед для детей. И все мирно, без ругани и скандалов».
Короче говоря, стало Кафкину хорошо и спокойно с насекомыми. И нервы, что поистрепал за годы нелегкой службы, восстанавливаться стали.
А вот Верка недовольна была. Думала после службы в Москве или Питере осесть, а пришлось ехать в маленький областной центр с поганым снабжением. Огородничеством она заниматься решительно не желала. «Я, – говорит, – майорша, имею духовные запросы! Лучшее время жизни в дыре угробила, так хоть теперь начну расцветать! Хочу культурно обогащаться, тем более что ты – импотент! Детей сделать не можешь, ну и помалкивай на огороде. А я буду стихи писать, с культурными людями общаться!»
Вот оно, куда повернула?! Культуры захотелось, Швабра?! А кто не давал штудировать материалы партсъездов, изучать Маркса с Энгельсом? Не желаешь огородничать – ступай в столовую посуду мыть, как делала до замужества! Жрать-то любишь?! Сейчас видишь, какие времена?
Времена были тяжелыми. «Лихие девяностые» ломали прежние устои, рушили скрепы, корежили судьбы, и вершились на территории страны дела чудные, дотоле невиданные и неслыханные.
Верка поволокла свои вирши в местную желтую газетенку «Два плюс два», специализирующуюся на сенсациях, разоблачениях и чудесах. И там дуру заарканил ответственный секретарь Игорь Дубов. Очкарик всеми силами надувал тираж, ничем не брезговал, и к тому времени печатал из номера в номер проплаченные статьи о странствующем госте города – проповеднике Общества сознания Кришны господине Бхагмахаббурхане, который, однако, откликался и на былое свое советское имя Федор.
Это – только присказка. А сказка началась, когда приспело время майорского юбилея. Сорок лет – круглая дата! Кафкин хлопотал по продуктам, а жена торчала в редакции. Так и получилось, что она, неожиданно для мужа, пригласила на празднование «для интеллигентства» пронырливого очкарика Дубова и кришнаита-йога Федора!
Их интерес объяснялся просто: Дубов надеялся вытрясти из Кафкина сенсационные детали о неуставных отношениях в армии, а проповедник изыскивал любую возможность завербовать новых сторонников. Они принесли подарки: Дубов, заявив «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!», преподнес скульптуру голой женщины из папье-маше и книгу «Превращение» неизвестного Кафкину автора Кафки, а йог Федор – сандаловые палочки и небольшую бутылку настойки из гималайских растений.
– Это – для долголетия, – пояснил он. – Элексир бессмертия по рецепту Кришны. Можно жить вечно, и, как минимум, увеличивает жизнь в два раза – на себе испробовал. Гарантия – сто процентов! Только помаленьку нужно пить: глоток в неделю. Категорически не больше. Это ж ведь – Шамбала, перерождение душ…
Сперва нежданные визитеры произвели впечатление на родных и приятелей майора: семидесятипятилетнюю мать Клавдию Васильевну, магаданских родителей жены Владимира Ильича и Надежду Иосифовну Крупских, переулочных соседей Харитона и Елену Оборвышевых. Еще один сосед – отставной полковник советской бомбардировочной авиации Спиридон Гаврилович Котенко, поначалу воспринял их с подчеркнутым равнодушием. Он-то понимал, что самое правильное ученье – не от оранжевых кришнаитов, а от Сталина.
Кафкин, имея опыт общения с массами, легко нашел общий язык с новыми знакомыми. Ему показалось лестным предложение Дубова рассказать о трудностях армейской службы. Конечно, служил он не в настоящей армии, а в стройбате, в «королевских войсках», так сказать… Но зато какие там бывали случаи!
Юбилей, праздновавшийся во дворике посреди деревьев черемухи, получился успешным. Мать желала Кафкину семейного благополучия, кришнаит – бессмертия, Дубов – «сбычи мест», Котенко – повышения военной пенсии… Пили за него, за мать, за жену, за Родину, за… За что только не пили, если – честно и откровенно!
Не обошлось без небольшого эксцесса. Сосед Харитон, пропустив несколько стопок яблочного самогона, заговорил о космических пришельцах, внеземном контакте, потом зашатался, опрокинулся на стоящие неподалеку вишневые майорские «жигули», а дальше уж простыми матерными словами стал выяснять отношения с женой Еленой.
– Жалко, что мы не успели об огороде покалякать, – произнесла она, прощаясь. – Видите, Харитон какой? Все о космосе и пришельцах пургу несет. А вы много капусты высадили? Гусеницы жрут? Я уж и не знаю, что с ними делать.
Оборвышевы удалились, а пирушка продолжилась с нарастанием праздничности. День постепенно превратился в вечер, стало прохладнее, защелкали в округе кузнечики со сверчками, кришнаит зажег принесенные ароматные палочки. Этот дородный лысый господин лет сорока, одетый в просторную оранжевую тогу-простыню, положительно нравился Кафкину. Добрая улыбка, обходительность, мягкие манеры…
Престарелый ветеран ВВС Спиридон Гаврилович Котенко не мог успокоиться. Его оранжевый гость раздражал.
Котенко искал подходы, чтобы опозорить кришнаита, и для этого выяснял: верно ли, что после смерти люди не умирают? А переселяются, к примеру, в собаку? Или – птицу?
Федор сперва отвечал кратко: да, верно, превращаются. Но тема – серьезная. Вступайте в наше Общество – тогда все подробно изложу. Даже выясним, кем станете в будущем. Но вначале – членский билет и взнос. Желательно также завещать дом и все остальное общине.
Котенко злился. Юлит сектант, увиливает! Никак не получалось его прищучить. Ишь ты, верблюд гималайский! Сталин ничего не говорил про переселение душ! Постепенно их диалог привлек внимание остальных, и кришнаит заговорил громче и решительнее:
– Любой ишак знает, что душа – бессмертна, хотя и носит разную оболочку! Раньше, допустим, был клоп, а потом, после перерождения, стал полковником. А дальше, например – коровой. Священное животное, между прочим! Как и обезьяны-мартышки…
– Тьфу! – плюнул Котенко. – Только мартышек еще не хватало!
– …которые ведут правильный образ жизни – не плюются в общественных местах, к примеру, – продолжил невозмутимо Федор, – те обретают человеческую плоть. А бывает и – наоборот. Среди людей тоже скотов хватает, не в обиду некоторым будет сказано. Но международное Общество сознания Кришны всякого принимает, даже военных отставников. Мы – дети одного бога, а Кришна – его верховная форма.
– Извините, – не выдержал Кафкин, – но ведь марксизьм-ленинизьм отрицает любых богов?
– Это раньше так считалось, – не смутился Федор. – Теперь даже западная наука признала Кришну. Джордж Харрисон, например. Что ж, думаете, нас просто так легализовали? Да если хотите знать, Джуна на армию секретно работала еще при Советском Союзе!
Кафкин развел руками:
– Я слышал, и Чумак воду заряжает целебной радиацией?
– Чумак – шарлатан. Спаивает население. А вот мы имеем тысячи лет подтвержденных фактов. Мяса избегаем, спиртное не пьем, на сторону не гуляем, никотин не курим. В очко и прочие азартные игры не играем. Потому будем перерождаться на более высоких кругах сансары. А потом – нирвана!
Полковник Котенко совершенно потерял контроль над собой и стал, брызгая слюной, утверждать, что кришнаиты оттого избегают алкоголь, что без приема мяса слишком ослабли.
– Косеете вы быстро, вот и все дела! – кричал Спиридон Гаврилович.
– Папаша, вы не правы, – возражал журналист. – Еще неизвестно, кто слабее: йог-кришнаит или отставной ветеран.
Спор вышел нешуточный, и раззадоренный йог заявил наконец:
– Да я раньше, признаюсь, столько пил, что дай бог каждому! Потому и стал проповедником Кришны, чтоб завязать. И помогло! А вы как думаете? В Обществе нашем одни аскеты? Хрена! Не согрешишь – не покаешься! Мы воздерживаемся не оттого, что не можем, а просто нам этого не надо. Харе Кришна!
– Чушь! – долдонил упрямый Котенко. – А давай попробуем: кто кого перепьет? Мне сейчас – шестьдесят с хвостом, а любого йога за пояс заткну. Наливай!
Кафкину был интересен гималаец, и очень раздражал выживший из мозгов приятель-полковник, которого, однако, надо было терпеть: как-никак сам приглашал.
А Федор между тем не выдержал:
– Ладно. Только, чур, если я выигрываю – вступаете в Общество.
– Не бойся, вступлю, – согласился старик. – А вот ты, если я тебя перепью, достанешь мне пять кило сала! Поехали!
Естественно, он окосел уже после второго стакана. Вытащил из внутреннего кармана потрепанную книжку «История ВКП(б). Краткий курс», уложил на стол рядом с еврейским салатом да и возложил на нее голову.
Старики Крупские после этого переглянулись, встали из-за стола и отправились в избу. А Федор развеселился и принялся вещать поредевшей аудитории.
– Бутылка на двоих людям Кришны, как стакан нарзана непосвященным, – говорил он, ловко счищая вилкой шашлык с шампура на блюдце. – Главное – постоянно петь мантры. В них вся сила. А основа духовной практики – киртан. Конечно, также – полное бескорыстие, куда без него перерождаться? Только с ним очищается карма, а мы освобождаемся от материального рабства.
– Это что еще за «киртан»? – смутилась Клавдия Васильевна.
– Групповое воспевание Кришны, – ответил Федор. – Не бойтесь, это не та «групповуха», про которую подумали.
– Ничего я не думала, – обиделась та. – Пойду спать. Не пейте много!
Она ушла, а йог продолжал проповедь:
– Я здесь, чтоб призвать всех к безграничной любви к Кришне. Придут дни, когда Кришну будут славить везде – хоть в Магадане, хоть в Кремле! Мы придем с мридангами и караталами и устроим киртан у дверей Мавзолея! Чего нам бояться, коли Кришна с нами?!
Григорий Францевич глянул на супругу и изумился: та слушала лысого, как загипнотизированная. Возможно, аромат от палочек подействовал? Да ему и самому все нравилось, напоминало политзанятия, которые проводил он с воинами.
– Вот, смотрите! – Федор выхватил из оранжевых складок тоги несколько книг с яркими обложками и воздел их над блестящей лысиной. – «Бхагавад-гита», «Шримад-Бхагаватам». Не забывайте Кришнамурти, будьте на высоте, углубляйтесь в Кришну, пойте мантры! Ну, за перерождения, братия!
Наступила тишина, которую решил нарушить уже сам Кафкин. Пришла пора поделиться с Дубовым и остальными этапами славного боевого пути. Журналист, впрочем, вместо того, чтобы записывать откровения Кафкина, налегал на шашлык и переглядывался с его женой.
Дыша редкостным ароматом горящих йоговских палочек, погрустневший Кафкин повествовал о своих подвигах в борьбе с агрессивными натовцами и американскими авианосцами. Потом запьяневшая жена читала ему стихи-посвящения, потом пели песни на стихи Есенина, потом Дубов кричал, что завтра непременно придет с магнитофоном и запишет все подвиги Кафкина, потом все снова слушали йога, который вместо пения мантр перешел на понятный русский язык.
– Нам, бляха-муха, надо блюсти, ептыть, духовность! – кричал лысый проповедник. – Рыбу – ни грамма, ептыть, спиртного – ни литра! Есть одно мясное, плоды, овощи, грибы. Фрукты. Мак… Анашу – не каждый день, ептыть, а по праздникам можно и ширнуться!
Он ударился лицом в селедку под шубой и умолк.
– Мы, Григорий Францевич, еще переплюнем Полякова с его «Ста днями до приказа», – пробормотал журналист, обратясь к юбиляру. – Завтра сделаем с вами очерк-интервью о неуставных отношениях в Российской армии. Ух, какую эпохалку сварганим!
– А какую книжку вы Грине подарили? – встряла Вера, поглаживая голову захмелевшего супруга.
– Да, какую? – поддержал Кафкин. – Об чем книжка?
– Дело-то не в том, о чем в ней написано, – пояснил любезно Дубов. – Важнее, кто автор.
– Ну и – кто? – вопросил Григорий Францевич.
– Вот! Фамилия его – Кафка. А? Слыхали про такого?
– Нет, – признался Кафкин.
– А я ведь вам, Григорий Францевич, специально его решил преподнести. Как Вера Владимировна сообщила, что вы имеете фамилию Кафкины, так я и смекнул. Вы – Кафкины, а он – Кафка. А? Символизм! Может, и родственные связи имеются. Вот потому и решил эту книжку подарить. Кстати, «жигули» у вас на ходу?
– Пару лет назад купил. Ни разу не ремонтировал еще, – ответил Кафкин, заинтригованный оговоркой про возможные родственные связи. – А вот с книжкой вы правы… Очень интересно. Тем более что в школе меня «кафкой-пиявкой» дразнили. А этот писатель, он – не классик, случайно?
– Классик, – обрадовал Григория Францевича журналист. – Мировая знаменитость из Праги. Такие темы поднимал!..
– Вот как? – заинтересовалась Вера и принялась наполнять стаканы. – Здорово! А, Гриньчик? Прага! Чешский хрусталь!
Кафкин почувствовал прилив энергии. Однако! Мировой писатель в родственниках! Прага… Там ведь «шкоды» клепают. Хорошие автомобили, гораздо лучше вшивых «жигулей»!
– Вы по отцу – Францевич? – спросил Дубов.
– Да.
– А писателя того звали Францем! – довольно воскликнул Дубов. – Ну, за родственников!
– За родственников! – горячо поддержали Кафкины в один голос.
– Не больше глотка в неделю! – отозвался на это из селедки под шубой йог.
Происходящее потом Кафкин контролировал с трудом. Вероятно, аромат йоговских палочек был тому виной, а только очнулся он страшно вспотевшим в чулане на материнском древнем кованом сундуке. В него после отставки и переезда он плотно упаковал артефакты, что взял из части в память о службе. Хранил там массивную мраморную чернильницу, клубный барабан, запасные мундиры, парадную и повседневную шинели, полевую сумку, хромовые сапоги, пару фуражек, шапку, портупею и еще – новенькие подполковничьи погоны, что так и остались нереализованными.
От лампочки исходил тусклый желтоватый свет, обстановка перед глазами чуть вращалась. Было очень жарко и хотелось пить. Он стал сосредотачиваться, озирая прогнувшиеся полки с пачками газеты «Красная звезда», томами сочинений Ленина и партийных съездов.
Почему он не в спальне с Веркой? Где все остальные? Который час? Не пора ли на службу? Ах да! Какая служба? Все в прошлом. Том прошлом, когда часто приходилось ночевать вне дома. Есть такая профессия – Родину защищать!
Командирские наручные часы показывали половину второго. Ночь, как видно. Все еще спят. Тут он начал помаленьку вспоминать… Каков жук Котенко, однако! Книгу сталинскую вместо подушки использует, хоть партия давно уже заклеймила культ личности. В маразм впал. Жарища! Эх, попить бы!
А это что? В левой руке Кафкин обнаружил книжку классика-однофамильца, раскрытую на первой странице. Понятно: захотел почитать, да, похоже, сон и сморил.
С кем не бывает! Есенин, бывало, пил, как священная корова. А начальник училища? То-то. А что в кармане штанов имеется?
Он сунул руку в карман и почувствовал гладкую теплоту. Да это же подарок йога. Ай, молодец, не забыл прихватить! Вот и утолим жажду! А потом почитаем, что написал чехословацкий предок. Если он, конечно, на самом деле родственник. А почему бы и нет? Такое бывает. И в «Известиях» раньше писали, что Инюрколлегия разыскивает наследников миллионера такого-то… Вдруг писатель оставил после себя миллионы, а детей и близких родственников нет? Вот и у них со Шваброй нет детей. Это, конечно, не его вина. Сама виновата, импотентка старая!
Короче, надо налаживать родственные контакты. Но сперва – напиться! Нет – раздеться вначале, а то уж слишком жарко. Кафкин полностью обнажился, вынул подарок лысого йога из штанов, и с любопытством осмотрел фигурную иностранную бутылочку. Любопытно. Травы целебные из этой… из…
Он захотел припомнить название местности, откуда привез жидкость лысый, но не сумел. Тем более надо принять, подумал Григорий Францевич. Взбодриться, а то строчки скачут!
Напиток ударил в голову невероятным блаженством. Кафкин позабыл обо всем на свете, и, зажмурив глаза от удовольствия, единым духом высосал до дна. У него немедленно появилось ощущение фантастической легкости и какого-то неземного полета. Этакого порхания, так сказать.
«Вот что значит импортный продукт, – подумал Григорий Францевич, – умеют же люди делать. Это не российский яблочный самогонище! Прямо-таки душа поет! Надо завтра йога отыскать да заказать еще пару пузырей! А теперь – за дело! Во-первых, читать предка, во-вторых, завтра же начать оформлять наследство, в-третьих, готовиться к переезду в Прагу. Позднее надо будет „шкоду“ приобрести. Или сразу, кадиллак“?»
Затем Кафкин приблизил книгу к глазам и прочел:
– «„Превращение“. Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое…»
Тут внезапно навалилась на отставного майора жуткая слабина, и утащила она его в какой-то бесконечный и беспросветный туннель.
Глава 2
Превращение
Пробуждение оказалось тягостным. Сперва Кафкин понял, что не спит. Потом ощутил тяжесть в теле и кружение в голове. Потом стало ясно, что надо вставать. Домашние дела ждут; вероятно, придется убирать объедки; жена заставит мыть посуду и уносить мусор. Ох уж эти юбилеи!..
Вчера, похоже, перебрал. Что же там было? Воспоминания были отрывочны и обрывались на моменте, когда они с журналистом условились о сегодняшней встрече и записи интервью на магнитофон. А потом? Черт его знает! Кстати, еще до того пообещал спьяну подарить полковнику Котенко свою «Советскую военную энциклопедию». Болван! Так разбрасываться ценными книгами!
Голова болела. «Все же зря мы себя не щадим, – вздохнул Кафкин. – Пьем алкоголь, нагружаем печень и мозговое вещество. И это – вместо того, чтобы культурно посидеть с рюмкой минеральной воды. Ну, в крайнем случае – добавить туда, чисто символически, чуть-чуть коньячку. Только нынче путного коньяка не отыщешь. Сплошная левота из спирта „Ройял“ и виноградного сока. Запросто можно отравиться; оттого и приходится самогон яблочный употреблять. Дрянь-то какая! И кому на ум взбрело гнать его из яблок? Уж лучше бы – из капусты! Эх, сейчас бы капустного рассольчику хлопнуть!»
Кафкин чуть шевельнулся и ощутил, что рука онемела. Ну что ж, будем вставать… Попытался приподняться, но тело не слушалось, и пришлось раскрыть глаза. Что это? Это что такое?
От головы вместо нормального человечьего тела шла отвратительная зелено-желтая сосиска с черными пятнами-бородавками, из которых топырились длинные черные волосья. Присутствовали также омерзительные бледные отростки, один из которых как раз и ощущался онемевшей рукой! Изловчившись, Григорий Францевич смог чуть приподняться и изогнуться на сундуке уродливой латинской буквой L.
Белая горячка? Чушь, с коммунистом такого быть не может. К тому же раньше приходилось и побольше выпивать. И ничего такого не мерещилось.
А сколько же он осилил? Да нет – не больше обычного. Ведь и ночью просыпался, и был в полном порядке, вспомнил Григорий Францевич. Книжку читал… или – не читал? А еще… «Да я ж отвар засосал, – вспомнил внезапно Кафкин. – Целый флакон! Отвар… Подарок лысого. А что лысый говорил? Не больше глотка… В неделю! А я – за один раз! Элексир бессмертия, растудыть его! Это что же? Я теперь – бессмертный? Чепуха! Не может быть!»
Паника стала волнами нарастать, и Кафкин вспомнил еще, что лысый толковал про перерождения. Даже тост поднимал за это. Вот тебе и подарочек! Опоил, скотина оранжевая! И превратил в… «Да в кого же я превратился, – в ужасе подумал Кафкин. – В змею? – Он посмотрел на свои руки. – Какие, к черту, руки, мать вашу! Просто щупальца! Сколько же их?»
Он принялся считать щупальца, и оказалось, что их – шестнадцать штук. Шестнадцать! «У змей столько не бывает, – подумал Григорий Францевич. – Змеи, они – не такие. Значит, получается, что я – гусеница? Ну, блин, спасибо, кришнаит проклятый, вот уж уважил так уважил!
А зачем кришнаиту провокация? Да очень просто: его в Индии завербовали и поручили уничтожать офицерский состав Российской армии! То-то он по стране разъезжает, подлец! Приехал, превратил офицера в насекомое, и дальше покатил. Вот диверсия так диверсия! И ведь никто не догадается!
А он, наверное, и журналюгу подкупил. Запросто. Дал ему американских долларов, а тот и рад: вербует простаков. К Верке в доверие втерся. Вот так и создаются пятые колонны! Надо сегодня же довести до компетентных органов, что в стране создана шпионская сеть под видом кришнаитского общества. Используют спецсредства и гипноз!
Эх, сейчас бы капустки пожевать! Пора выбираться из чулана». Он принялся опускать свое окончание с сундука, и в этот момент из коридора раздались голоса тестя с тещей. Они, как видно, говорили о нем. Так и есть!
– А где юбиляр? – спросил Владимир Ильич. – Ему же нас везти на вокзал. На огород пошел?
– Какое там, – ответила Надежда Иосифовна. – Наверное, смотался к алкашу-приятелю, да пьют спозаранку. Говорила Верке: плюнь на этого импотента, разведись! Нет, майоршей быть хотела. Вот и дохотелась: детей нет, муж – алкаш!
«Сама ты импотентка», – разозлился Кафкин. Хотел было выругаться, да вдруг почувствовал, что языка-то нет! И зубы отсутствуют. А верхняя губа стала твердой и большой и закрывает нижнюю. Та тоже стала твердой. Эге, а говорить-то теперь можно?
Он попытался произнести: «Здравствуйте, товарищи», но сумел выдавить только зловещее шипение. Вот непруха! Как же теперь сообщить кагэбэшникам об иностранных агентах? Записки писать?
Магаданская теща услышала шипение и насторожилась.
– Что там? – беспокойно спросила она. – В чулане. Слыхал? Вор залез?
– Да что там воровать? – ответил тесть. – Макулатура да дохлые пауки.
Осел! Какие еще «пауки»? Говорил же ему, что тут находится партийная периодика, а со временем оформится «Ленинская комната»!
– Надо Верке сказать, чтоб нашла этого кастрата, – заметила теща. – Хоть и алкаш, а нечего с утра водку пить! В армии его, извращенца, хоть дисциплина держала, а теперь, вишь ты, – почуял волю!
Они ушли дальше, а Кафкин, опустившийся нижней частью тела на пол, стал вырабатывать план действий. Главное – найти оранжевого колдуна и потребовать, чтобы вернул прежнее естество. Откажется – по суду затаскать! Влепить иск на пару миллионов долларов! А как иначе?
Соображение об иске повысило настроение. Но требовалась помощь жены. Следовательно, надо добраться до нее и дать понять, что в гусеницу он обратился случайно, из-за оранжевого кришнаита. А чтобы вернуться в человека, надо просто накатать заявление в суд на лысого. Делов-то!
А как пояснишь? Вот как: берется в рот авторучка, и пишется Швабре послание. И это – правильно! Она как узнает, что речь идет о миллионах, всю душу из йога вытрясет. Главное, чтобы Крупские уехали. Эти могут панику поднять раньше времени. Не люди – пауки! Короче, конспирация нужна.
В коридоре стояла тишина. Видимо, Крупские уволоклись пить чай во двор, а мать и жена еще спали. Отлично! Кафкин отворил ртом чуланную дверь и двинулся по коридору необычными волновыми сокращениями, приподнимаясь передней частью и подтягивая затем заднюю. Позади оставались зеленые мокро-слизистые пятна. Миновав коридор, навалился туловищем на дверь семейной спальни. Та отворилась без скрипа. Аккуратно прикрыл дверь.
Верка похрапывала на пуховой перине, свесив худую жилистую руку почти до пола. «Ишь как сопит, Швабра, – подумал Кафкин. – Надо писать, пока не очухалась. Проснется – а вот и записочка! Так, мол, и так, дорогуша…»
Он приподнялся передней частью и поискал на прикроватной тумбочке жены блокнот и авторучку. Поэтесса всегда держала их под рукой, но сейчас их не было видно. Озадаченный, Кафкин обратил внимание на раскрытую косметичку. Да ведь там у нее помада хранится! Самое то, что надо: дверь белая, так что надпись будет очень заметна. Главное – покрупнее написать.
Вытряхнув косметичку, он обнаружил помаду. Замечательно, все шло по плану! Вынул ртом помаду и несколько минут пытался с его помощью выдавить красную вонючую массу из пластикового вместилища. При этом ему поневоле пришлось не только вымазаться, но и попробовать саму помаду. «Какая же это гадость, – подумал Кафкин. И как только они ее мажут каждый день?!»
Затем он подполз к двери, приподнялся и принялся писать: «Верочка, это отвар йога, он меня превратил…»
Сзади что-то охнуло, и Кафкин обернулся. Так и есть: жена очухалась и таращит буркалы на него. Дура! Он подмигнул ей, мол, все в порядке, сейчас напишу разъяснение, но тут Швабра взвизгнула и швырнула в него подушку. Попала, да так, что помадный тюбик от внезапности удара оказался полностью во рту и проглотился. Тьфу!
Кафкина чуть не вырвало. Он потерял равновесие и упал на пол. «Натуральная Жердь», – подумал Григорий Францевич, глядя снизу на жену. Та, похоже, преодолела страх и смотрела то на него, то на дверь. «Читает, – понял Кафкин. – Читай, читай, голуба. Главное – не нервировать психопатку. Прочитает – и все поймет. Надо лишь подождать».
Жена действительно все поняла.
– Вот, значит, как? – пробормотала она спустя несколько минут. – Допрыгался! В гусеницу превратился? Здорово. И сразу – ко мне? Любви захотел?
«Бесится Швабра, – заволновался Кафкин. – С утра она всегда такая. Надо бы задобрить…»
Он постарался ласковыми подмигиваниями дать ей понять, что не надо злиться. И даже было стал шипеть, мол, все нормально, Веруня…
– А помаду нарочно взял? – продолжала накаляться Швабра. – Что, не мог уголь со двора принести или кирпич? Гад ты был ползучий, Кафкин, им и остался!
За дверью раздались голоса тестя с тещей и еще – фальцет бывшего авиатора Котенко. Тот чего-то требовал.
– У вас я ее оставил! – выкрикивал Котенко. – Мне она дорога, как память о родителе! Я отлично помню, что спал на ней! Наверняка лысый спер! Где Григорий?
– Сами с утра ищем, – заискивающе ответила теща, а потом раздался грохот, и тесть завизжал:
– Ай! Он же весь коридор загадил! И – не вытер! Я так шейку бедра сломать мог! Этот кастрат нас всех поубивает! Мы к нему – со всей душой, рога оленя в подарок привезли, а он блюет, где попало! Сейчас же уезжаем, пока всех не ухай-дакал, как президента Кеннеди! Верка, где наши чемоданы?
Григорий Францевич понял, что они хотят зайти к дочери. Но и Швабра догадалась, а потому скомандовала:
– Прячься под кровать, живо!
Кафкин стремительно метнулся туда от двери, и вовремя! В открывшемся дверном проеме показалась тещина голова.
– Вера, твой-то где лазит? Товарищ Котенко пришел, просит книжку вернуть.
– От отца единородного досталась, – просунулся головой и Котенко. – Авторства Иосифа Виссарионовича.
– Не видела я ваших книжек! – зевнула Швабра. – И Григория не видела. Может, погулять вышел?
– Как же! – злобно каркнул тесть. – Весь коридор заблевал зеленью и удрал. Отец чуть инвалидом не стал! Спасибо, Верочка, за хлеб-соль!
– Он мне подарил «Советскую военную энциклопедию», – добавил елейным голосом Котенко. – Заберу вместо своей книжицы. Я знаю, где она стоит.
Верка вышла из спальни, и Кафкин остался один под кроватью. Там было темно, пыльно и – как ни странно – уютно. Как в коконе, подумал Григорий Францевич. Незаметен и защищен. Если все пойдет по плану, можно будет здесь укрываться. Пока на йога в суд подадим, пока то да се…
Остро захотелось есть. Эх, сейчас бы кочанчик навернуть! Или хотя бы квашеной капусты. Кадка с ней на кухне. Крышку сдвинуть и – вперед!
Он прислушался. Верка, похоже, увела всех. Наступил момент истины! Он вылез из-под кровати и двинулся к двери, отметив, что вполне освоился к новой манере передвижения. Лапки двигались синхронно и обладали отменной цепкостью. Кафкин ухватил ртом ручку и потянул дверь на себя. Она отворилась, и он осторожно высунул голову в коридор. Ни души! Ну и замечательно.
На кухне он ловко снял с кадки крышку, зацепившись за нее жесткими губами-челюстями, и с удовольствием погрузился головой в капустную массу. Великолепно! Какая же вкуснятина! Он жадно хватал широкогубым ртом солено-кислые листы и, не жуя, глотал их. Процесс совершенно захватил Кафкина, он забыл об осторожности, а – зря!
За спиной загремело. Он выдернул голову из кадки и оборотился. Мать. Обморок. Какие у всех слабые организмы, вздохнул сокрушенно Григорий Францевич. Подумаешь, гусеница ест капусту. Что в этом такого? Эх, в какое время живем, господи! До чего довел людей антинародный режим!
