Buch lesen: «Теории внимания»
© Шевцов А.А., 2013-2019
© Издательство «Роща», 2013-2019
Введение
Внимание, безусловно, чрезвычайно важно. Без него невозможно ни самопознание, ни раскрытие способностей, ни такие древние искусства, как йога, к примеру, или тантра. Без внимания просто не достичь успехов в жизни. Точнее, без умения им управлять. Но я не знаю, что такое внимание!
Я даже не знаю, является ли внимание способностью… Или, быть может, это некое свойство? А я могу обладать способностью, управлять этим свойством? Но тогда свойством чего является внимание? Не свойством меня же!
В мире существует множество работ, посвященных вниманию. О нем писали люди, которых можно назвать практиками. Например, Станиславский и Чехов учили актеров, как овладеть вниманием, чтобы играть на сцене. Знаменитый адвокат Кони писал о том, как важно понимать, хорошо ли владеет человек вниманием, чтобы выносить суждение о качестве его свидетельских показаний.
Но никто из них не дает определение того, о чем пишет! Для них это либо слишком сложно, либо не нужно! А внимание – это нечто, что само собой разумеется и понимается!
Психологи же, наоборот, очень много раз пытались определить внимание. Причем, их понимание внимания претерпело несколько качественных скачков. И начинались обоснования каждого нового скачка с признания, что предыдущее понимание внимания неудовлетворительно… Завершилось этот тем, что в рамках самой современной и повсеместной школы психологии – когнитивной психологии – ученые совсем отказались от теоретических разработок внимания.
Тем не менее я надеюсь, что ответ где-то есть, и намерен сначала поднять все доступные подсказки о том, что такое внимание, а затем выйти на прикладную работу с ним.
В сущности, овладение вниманием кажется мне необходимой ступенью в познании себя и раскрытии собственных способностей. Вот исходя из этой задачи, я и намерен строить работу по овладению им.
Книга называется «Теории внимания» не в том смысле, что я собираюсь создать некую теорию, а в том, что в ней как в своего рода введении в предмет я прорабатываю все доступные мне теории внимания. «Теория» в переводе с греческого означает созерцание. Действительная теория – это описание того, что ты созерцаешь, что увидел и сумел рассмотреть.
Теории внимания так или иначе творят описание изучаемого явления. Таким образом, задача этой книги – создать с помощью всех доступных мне средств исходное описание внимания, которое позволило бы начать полноценное изучение этого явления и выход на прикладную психологию внимания.
В той части, где я делаю выводы и пытаюсь сказать что-то свое, я опираюсь на опыт и знания, приобретенные мною во время этнографических экспедиций по владимирскому Верхневолжью, совершенных в 1985–1991 годах. Люди, у которых мне довелось учиться, были потомками офеней и называли себя масыгами или мазыками. Поскольку я много рассказывал о них в других книгах, здесь я ссылаюсь на них без дополнительных объяснений.
Часть первая. Самое общее понятие о внимании
Предчувствую, что внимание очень важно в том деле, которым я хочу заниматься. Можно сказать, что я это знаю. Но я не знаю, что такое внимание. И мне непонятно, как я вообще понимаю, что то, что я считаю вниманием, действительно внимание! Как мне удается определиться с тем, о чем идет речь?
У меня, определенно, есть понятие о внимании. Мой жизненный опыт как-то соотнес слово «внимание» с тем, что происходило во мне, и я понял, что «внимание» – это имя для определенных ощущений и действий. Но это значит, что я понял, что и народ считает вниманием именно эти действия и ощущения. И предполагаю, что у меня единое понятие внимания с моим народом. Иначе говоря, я считаю вниманием то, что им считает русский язык.
Любопытно, совпадет ли то, что считает вниманием русский язык, с мнением наших языковедов? Поэтому я начну со словарей русского языка.
Предполагаю, что глубина их понимания внимания недостаточна. Поэтому мне с неизбежностью придется обратиться за более глубоким понятием к тем наукам, которые занимались вниманием. Любопытно, кто, кроме психологов, мог им заниматься?
Глава 1. Что такое внимание?
При первом взгляде на это слово кажется, что оно чрезвычайно просто и понятно. Поэтому определения наших толковых словарей предельно кратки и не дают повода для сомнений. Так, Ожегов в первых изданиях своего словаря определяет внимание всего в нескольких словах:
«Внимание – сосредоточенность восприятия, мысли на чем-нибудь» (Ожегов, 1952).
Внимание как внимательность, то есть заботливое отношение, я не рассматриваю.
В издании 2006 года (в соавторстве со Шведовой), определение несколько меняется:
«Внимание. Сосредоточенность мыслей или зрения, слуха на чем-нибудь».
Вероятно, составителям словаря показалось, что так определение станет еще проще, но мое понятие о внимании подозревает в этом случае безграмотность: внимание, безусловно, управляет и зрением и слухом, но никак не есть их качество. Более того, я как-то даже не представляю себе, как можно сосредоточивать слух или зрение!
Как ни странно, но словарь под редакцией Евгеньевой повторяет эту бессмыслицу, если только не является ее источником:
«Внимание. Сосредоточение мысли или зрения, слуха на каком-либо объекте, направленность мысли на что-либо».
Как ни странно, но и первая часть определения – сосредоточение мысли, вызывает большие сомнения. И не в том смысле, что внимание – это вовсе не действия с мыслями. Это возражение по существу. А я пока возражаю с точки зрения языковой грамотности: как-то я не уверен в том, что русский язык знает о возможности «сосредоточивать мысль» на чем-то. В русском языке описаны возможности прислушиваться, приглядываться и думать о чем-то. Даже сосредоточенно думать!
Но является ли способность думать сосредоточенно способностью сосредоточивать мысли? Или же сосредоточенность тут описывает некое мое состояние при думании, а не состояние моих мыслей?
При всей поверхностности этих определений они все же воспринимаются как языковедческие. А вот определение Ушакова, сделанное в 1935 году, явно заимствованно у науки, и у науки модной:
«Внимание. Психический процесс, при котором из нескольких одновременных впечатлений некоторые воспринимаются особенно ясно».
Безусловно, Ушаков понятия не имеет о том, что такое «психические процессы». Это понятие в его время только входит в бытовое употребление и само по себе является понятийной свалкой, в которой нет ничего, что одинаково понималось бы всеми психологами. Никто толком не понимает, что такое процессы; никто не доказал, что они относятся к психике; никто не в состоянии однозначно объяснить, что такое психика и существует ли она вообще!
Тем не менее это правящая научная парадигма, иначе – мнение правящего научного сообщества. И Ушаков предпочитает правящее психологическое мнение мнению языковеда.
Впрочем, предшествовавшие ему языковедческие определения либо вообще невозможно понять, как определение Чудинова, либо они уже в то время ощущались поверхностными, как определение Стояна, сделанное в 1913 году:
«Внимание. Сосредоточивание мысли на предмете».
Определение Ушакова языковеды не приняли и, как видите, предпочли вернуться на круги своя, перепевая определение Стояна, которое далеко не является определением внимания, если вообще к вниманию относится…
Это вовсе не случайность. В действительности, и этимологические словари не любили слово «внимание». Его нет в словарях таких добросовестных исследователей, как Преображенский, Фасмер, Черных, и многих других современных авторов.
Словарь Крылова уделил вниманию всего три строки:
«Внимание. Это заимствованное из старославянского слово образовано от вънимати – „слушать“, произведенного с помощью приставки вън („в“) и глагола имати – „брать“».
Это почти дословный повтор определения словаря Шанского, Иванова, Шанской, вышедшего в 1961 году:
«Внимание. Заимствование из старославянского языка. Образовано с помощью суф. – ние от вънимати – „слушать“, производного посредством приставки вън- „в“ от имати – „брать“».
И даже в третьем томе многотомного «Этимологического словаря русского языка» под редакцией Шанского, вышедшем в 1968 году, внимание почти не заслуживает внимания языковедов, хотя при этом Шанский полностью меняет свое мнение:
«Внимание. Вероятно, собственно русское. Встречается уже в памятниках XI века. Образовано с помощью суф. – ние от внимати».
Далее словарь делает предположение, что из греческого было заимствовано само исходное слово «внимать», поскольку является калькой соответствующего греческого слова. Все эти поиски исходных корней в чужих языках хороши, пока есть некая вещь, с которой они и были заимствованы. Вроде трамвая или миксера. Но когда речь заходит о человеке, его способностях, свойствах и качествах, усилия языковедов становятся натужными.
Если внимание существует как данность моего внутреннего мира, я вполне мог обойтись без греков, чтобы заметить его.
Единственный этимолог, отводящий вниманию более или менее обширную статью, – Галина Павловна Цыганенко. Именно она в 1970 году заложила традицию связывать внимание с мыслью. Впрочем, в ее высказывании это звучит вполне приемлемо:
«Внимание – „направленность мысли на что-либо“, „забота“, „благосклонность“. В древнерусском языке образовано с помощью суффикса отвлеченных имен – иj-е от причастия въниманъ глагола вънимати „слушать с участием“ который образован от имати „брать“ посредством приставки вън- с пространственным значением „направление движения во внутрь чего-либо“…
Таким образом, внимание по этимологии как бы „вбирание в себя“, „захватывание внутрь“ › „слушание с интересом“ › „интерес, вызываемый кем- или чем-либо“ › „участие, расположение к чем- или кому-либо“».
Итак, если верить языковедам, исходно внимать – это слушать с участием или интересом. Однако, если мы вдумаемся, то и участие, и интерес в данном случае лишь слова, с помощью которых дается намек на то, что же такое внимание. И внимать тут вовсе не определено, потому что сделана тонкая подмена определения. Внимать – это не слушать с участием, а именно слушать со вниманием!
Внимание осталось бы вовсе не объяснено, если бы не последнее: внимание – это как бы «вбирание в себя», «захватывание внутрь».
Куда внутрь? Во что происходит вбирание?
Если на этот вопрос не будет дано ответа, не будет обретено и понимание внимания. И я вовсе не уверен, что ответ на этот вопрос будет дан, хотя я вовсе не сомневаюсь, что он возможен.
Ответ этот, безусловно, существует, поскольку в вопросе явно виден намек на устройство человека. И если это устройство существует, однажды его удастся рассмотреть.
Однако, раз его так долго не могли рассмотреть, это вовсе не простая задача. Очевидно, для получения ответов такой сложности нужен другой уровень созерцательности, что предполагает и другой уровень психологической культуры, включая культуру самонаблюдения, почти полностью уничтоженную в нашей психологической науке…
Глава 2. Внимание в языке
Что очевидно, языковеды, по крайней мере на уровне толковых словарей, боятся давать определения таким простым понятиям, как внимание, и стремятся переложить ответственность на ученых. Вероятно, на психологов. Оно и правильно, поскольку предполагается, что наука должна идти в познании действительности глубже, чем уже успел народ.
Однако и недооценивать то, что отложилось как знания о нашем мире в русском языке, нельзя. Детская болезнь науки заставляла ее торопиться и быстро придумывать новые понятия, вместо того чтобы понять, что уже нашел народ. Поэтому я хочу еще раз вернуться к толковым словарям и воспользоваться тем, что в них собрано в качестве примеров высказываний о внимании.
Полноценное языковедческое понятие должно выводиться из этих примеров, а не браться готовым на стороне, пусть даже у самой передовой из наук. Поэтому я попытаюсь составить из приведенных языковых примеров описание внимания. В сущности, это будет описание явления. Именно описание позволяет разглядеть границы или пределы понятия, из чего и должно рождаться определение.
Должен отметить, «Словарь Академии Российской» в конце восемнадцатого столетия еще не имеет статьи посвященной вниманию, хотя в «Старославянском словаре (по рукописям X–XI веков)»1 ему посвящено несколько примеров из старинных рукописей. Толкование этих примеров слишком сложно и без соответствующих знаний сомнительно, поэтому я их опущу и сразу перейду к Далю.
Даль выделяет для внимания довольно большую статью. Точнее, внимание скрыто внутри статьи «Внимать».
«Внимать, внять чему, внимаю и внемлю, арх. воймовать, сторожко слушать, прислушиваться, жадно поглощать слухом; усваивать себе слышанное или читанное; устремлять на это мысли и волю свою // слушаться, применять наставления к делу. – ся, стар. заниматься огнем, загораться.// – во что, твер. прм. Вступаться во что, браться за что, входить, мешаться в дело. Не внимайся в мое хозяйство».
В первую очередь, внимать – это слушать с усилием, прислушиваться. Как в пушкинском «Пророке»: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли…». Однако слушать сторожко, жадно, с усилием – это и есть со вниманием. Очевидно, что исторически понятие слуха было разработано в нашем языке раньше, чем понятие внимания, что вполне естественно. Ведь слух – одна из важнейших способностей, обеспечивающих выживание.
Очевидно и то, что заметить внимание на примере слуха было проще, чем на примере зрения. Зрение слишком важно и используется для определения непосредственной опасности. И тут уж речь о внимании не идет, внимание мгновенно становится непроизвольным, в силу чего и незаметным.
Слух, как часовой, используется тогда, когда непосредственной опасности, а значит, работы для зрения нет. Есть лишь подозрение, что опасность может возникнуть, появиться где-то за пределами обозримого и подкрасться. И ты заставляешь себя прислушиваться, для чего удерживаешь внимание на том, что слышишь.
Как пишет Даль: устремлять на это мысли и волю свою. Ты прикладываешь силу и заставляешь себя слушать, что в действительности означает, что ты именно удерживаешь внимание на слухе, не позволяя ему отвлечься на мысли. В итоге получается своеобразное йогическое упражнение, сродни дхаране или дхьяне, когда ты либо изгоняешь все лишние мысли из своего сознания, либо те, что есть, направляешь на то, к чему прислушиваешься. Попросту говоря, заставляешь себя думать только об этом.
Является ли такой пример управления мыслями примером управления вниманием? Боюсь, что нет. Мысли мыслями, а внимание вниманием. В мыслях его нет, оно за ними. Это лишь способ облегчить свою задачу, что-то вроде тех мнемонических приемов, с помощью которых запоминают сложные вещи. Они тоже, конечно, облегчают запоминание, но к памяти отношения не имеют.
А вот то, что Даль называет «волей», то есть некое усилие, явно может оказывать воздействие на внимание. И мы все знаем, что если подобного усилия не совершать, внимание рассеивается или убегает с пролетающими мыслями. Мысли захватывают его и уносят, и приходится «ловить себя» и усилием «возвращать» к тому, что ты избрал созерцать внешним или внутренним взором.
Причем я могу созерцать нечто внешнее, а мысли унесут внимание внутрь, и взор мой затуманится. Это значит, что вниманию безразлично, куда быть направленным, и для него нет различия между внешним и внутренним мирами. Как если бы оно было выше извечного спора о том, что первично, и вообще имело природу, выходящую за рамки осмысленного идеализмом и материализмом.
Из приведенных Далем примеров, я, пожалуй, опущу архангельское воймать, поскольку не понимаю его. И тверское-пермское вниматься как «входить в дело». Это слово хоть и звучит одинаково со внимать, все же являет собою иную ветвь словообразования, видимо, производную от имать, то есть «брать, браться».
А вот старинное вниматься заниматься огнем, загораться – чрезвычайно соблазнительно, хотя и совершенно непонятно. Очевидно, это тоже другая ветвь, дожившая до наших дней в выражении заниматься – заниматься пламенем, занималась, то есть разгоралась заря.
Скорее всего, в отношении внимания это выражение может использоваться лишь как метафора, этакое иносказание, указывающее на подвижность внимания. Оно тоже то тухнет, то вдруг вспыхивает, охватывая все естество человека и вынуждая его всецело отдаться одному делу. Очень похоже на отношение древнего человека к огню.
А вот усваивать себе слышанное или читанное, похоже, очень важно. Думается мне, что именно это и есть первый выход за пределы слуха в попытке понять внимание. Да, конечно, внимать можно и слушая, но в таком случае слушание надо разделить на две части, среди которых будет и само слушание!
Внимать – это не слушать, а слушать с неким усилием, которое и есть внимание, грубо говоря. И если все, что относится во внимать к собственно «слушать», отбросить, то останется это усилие. Но его мало, чтобы говорить о внимании. Должно быть нечто еще. Усваивать слышанное или читанное – это тоже совсем не ответ. Это такой же намек, подсказка, вроде перста, указующего на луну. Его еще надо понять.
Во-первых, в данном случае очевидно, что внимание относилось не только к услышанному. Когда в древности некто вещающий слова истины или мудрости требовал от учеников внимать: «Внемли словам моим!», казалось, что он требовал слушать. Но слух никогда не прекращается и не выключается, как не выключается работа ни одного из органов восприятия.
Значит, он требовал не просто слушать, а удерживать слух на его речи? То есть не отвлекаться на то, что звучит вокруг? Это очевидно, и очевидно мало. Механическое слушание может даже позволить запомнить сказанное целиком. Но позволит ли оно понять сказанное?
И вот из подсказки Даля рождается прозрение: внимание должно быть связано с пониманием. Поэтому оно может проявляться внутри слушания, но может и внутри чтения. И только при его наличии происходит усвоение, которое невозможно без понимания.
Вероятно, я могу выстроить такую последовательность: восприятие внешними органами – внимание – понимание – усвоение.
Возникает вопрос: если эта последовательность имеет отношение к действительности, что она описывает? Это последовательность чего?
Пока рождается лишь один очевидный вопрос: последовательность познания. Иными словами, внимание – одно из основных и важнейших орудий человеческой способности познавать.
Это определение выглядит очевидным, но это не значит, что оно верно. Его еще надо доказать. А я пока сомневаюсь, что работа внимания ограничивается познанием. Мне кажется, что оно шире и может больше. Впрочем, мои сомнения, может быть, лишь признак непродуманности.
В любом случае, необходимо продолжить описание внимания, которое и позволит проверить родившееся предположение.
Глава 3. Немного о познании и созерцании
Мне представляется, что самым главным орудием познания является видение или созерцание. Под видением понимается мною нечто превосходящее зрение. Условно говоря, это зрение не телесное, а то самое, которое мы производим «внутренним оком». Вероятно, это видение души или чего-то за ней. Чтобы говорить о таких вещах определенно, необходимо проделать исследование человеческой способности познавать.
Я такого исследования не проделал и пока ограничиваюсь некими самыми общими штрихами, позволяющими наложить некие рамки или пределы на тот материал, который избрал своим предметом. Это рамки, определяющие мой предмет, – в данном случае, внимание, вширь.
Конечно, это весьма условное «вширь». Оно всего лишь позволяет мне хоть как-то собраться, отсекает лишние метания и удерживает даже не столько в рамках предмета, сколько в рамках того орудия, с помощью которого я собрался этот предмет исследовать. Условно говоря, я хочу внимание «рассмотреть», что бы это ни значило. И буду стараться его созерцать.
Тут уместно вспомнить, что теория, ставшая основным признаком науки, переводится с греческого именно как созерцание. Иными словами, чтобы родилась теория в научном смысле слова, необходимо, чтобы случилось подлинное созерцание, которое и будет впоследствии записано в виде некоего трактата, описывающего изучаемый предмет.
Иначе говоря, теория в науке – это запись видения или описание предмета, созданное благодаря его созерцанию.
При этом исходно предполагается, что действительно научная теория рождается не тогда, когда профессионал от науки пишет большую и обязательно скучную, поскольку непонятную, книгу. Теория должна прибавлять некое качество, и если вдуматься, то это качество познания. А точнее, это увеличение количества знания, которым обладает человечество.
Следовательно, действительная теория – это описание того нового, что открылось при созерцании. А значит, созерцание – не просто рассматривание предмета с помощью внутреннего взора. И внутренний взор может быть таким же тупым, как у барана при виде новых ворот. Это значит, что действительным созерцанием, то есть тем видением, которое рождает теорию, мы можем называть только такое созерцание, которое прибавляет знание.
Но где его взять?
Только из действительности. Иначе говоря, из того, что разглядываешь. Оно там, конечно, не хранится. Знание создается мною, а не предметом изучения. Но сам предмет можно рассматривать с обычных сторон, то есть со сторон, которые уже изучены и познаны. И тогда новое знание просто не может родиться, хоть все глаза прогляди. Это очевидность.
Неочевидно, почему такое разглядывание предмета нельзя считать созерцанием? Впрочем, считать или называть его созерцанием, наверное, можно. Кто же запретит?! Вопрос в том, чем оно отличается от того созерцания, которое приносит знания и становится теорией?
Очевидно, тем, что, глядя на уже известное, познанное, ты не разглядываешь действительность, а узнаешь ее! Иными словами, ты непроизвольно достаешь из сознания знания, которые хранятся в виде образов, и сквозь эти образы и рассматриваешь свой предмет. И если это произошло, то, что бы ты ни сказал, оно непроизвольно вторично, потому что включает в себя уже известные образы.
Рождается еще одно описание того же самого, возможно, высказанное иными словами. Но знание от этого не прибывает, а твое сочинение становится еще одним слоем культурных помех на пути к истине.
Похоже, новое открывается не тогда, когда мы применяем привычное разглядывание предмета любым взором, узнаваемое нами как его созерцание. А тогда, когда мы применяем это разглядывание к неведомым, не узнаваемым его сторонам. Иначе говоря, чтобы случилось созерцание, надо владеть как способностью разглядывать вещи, так и чутьем на неведомое.
Уже одна способность разглядывать может оказаться загадкой, поскольку мы привыкли глядеть глазами и считаем, что ими и разглядываем. Очевидно, это ошибка понимания, вызванная недостатком культуры самоосознавания. И мне кажется, что она из разряда тех, против которых когда-то выступал епископ Беркли.
Заявив, что нет мира «снаружи», что есть только мир «внутри» – в сущности, мир образов, который мы и рассматриваем, Беркли вовсе не отказывал миру в действительном существовании помимо человека. Он был не дурак, да и верующий человек, что значит, что для него снаружи было достаточно всего, включая Бога. Беркли лишь говорил, насколько это позволял ему его язык, о том, что мы не видим настоящего мира, а видим мы те образы этого мира, что живут в нашем сознании.
И означает это для меня то, что видение, происходящее за глазами и без глаз, гораздо важнее физического зрения. В том смысле важнее, что оно чаще всего занимает гораздо больший объем, чем восприятие всеми телесными органами чувств. Мы как бы глухи, слепы и немы, поскольку предпочитаем глядеть не на внешний мир, а в мир своих переживаний. И это испытывал каждый, когда, к примеру, гуляя по улице, вдруг обнаруживал, что в задумчивости не заметил, как оказался в совсем другой части города.
Мы все изрядно аутичны и умеем отключать те органы восприятия, которые непосредственно не нужны. Что называется, «тихо сам с собою я веду беседу», не замечая происходящего вокруг. Это, конечно, психологическое упрощение того, что хотел сказать Беркли, но зато это знакомо каждому.
Однако и это не все. Иногда нечто снаружи привлекает наше внимание и заставляет себя разглядывать. И мы определенно можем свидетельствовать про себя, что глядели не внутрь неких своих переживаний, а разглядывали нечто с помощью глаз. Но вот вопрос: с помощью глаз или глазами мы это разглядывали?
Иными словами, чувствуем ли мы при таком разглядывании, что внутренний взор никуда не исчезает, если глаза глядят, что он смотрит прямо сквозь тот поток восприятия, которым глаза снабжают сознание?
Иными словами, есть телесное зрение или его нет, внутренний взор сохраняется всегда. Он-то и может созерцать. А может и не созерцать.
Чтобы созерцать, как уже было сказано ранее, он, как и телесные глаза, однажды должен вырваться из плена переживаний и поглядеть не сквозь образы имеющихся знаний, а свободно, чисто. Чисто здесь означает без малейших примесей того, что уже имеется в памяти.
Вот если такое видение случается, тогда появляется возможность создать совершенно новый образ, который станет после этого твоим личным знанием. А если его перевести в запись, то может оказаться, что и все человечество посчитает его тем, что надо знать.
Может и не посчитать. К примеру, просто не рассмотрит сквозь твою запись. Или не разглядит ценность увиденного.
Следовательно, чтобы научиться созерцать, необходимо развить чувство новизны, то есть научиться видеть, что нечто, что сейчас тебе открылось, совершенно ново и не имеет образов в твоем сознании.
Новизна пугает. Людям свойственно от нее закрываться. Потому мы и накапливаем облака образов, которые, как нам кажется, объясняют устройство мира, в котором мы живем. Страх перед новизной – это проявление большого страха жить. А накопление знаний о мире – воплощение задачи выжить.
Выживание очень важно для человека. Особенно для человека, лишенного бессмертия, поскольку у него отобрали душу. Однако естественное развитие человеческого существа показывает, что выживание действительно важно лишь до того срока, пока ты не почувствовал, что тело твое развилось достаточно, чтобы ты мог решать главные задачи своей жизни. В сущности, главные задачи того, что называется воплощением у людей, которые еще имеют души.
И мы все помним те примеры из истории, когда люди свободно жертвуют телами, если перед ними встает вопрос чести. Или жертвуют здоровьем, если этого требует творчество. Это простое бытовое подтверждение того, что мы все прекрасно чувствуем свои главные задачи, которые никак не телесны. Эти задачи приносят с собой души, а тела ими рассматриваются лишь как орудия, необходимые для воплощения на Земле.
Поэтому в рамках прикладной психологии приходится признать, что выживание важно лишь условно и временно. Оно не покрывает всей жизни. Часть воплощения мы живем так, что могли бы пожертвовать телом ради главного. Но часто забываем об этом главном и потому влачим существование, в сущности, уже не сражаясь за выживание, но и не умирая, пока не израсходовали запас сил.
Если в такой период жизни главная задача вспомнится, человек сможет вершить чудеса. Но жизнь устроена так, что мы должны побеждать не только внешние сложности, но и внутреннее препятствие – нашу склонность терять осознавание и присыпать с открытыми глазами. Это и есть то, о чем говорил Беркли, если упрощать.
Мы боимся жить и потому погружаем себя в облака образов, звавшихся у мазыков лопотью, которые держат нас в сноподобных состояниях и не дают видеть действительность. И нас это устраивает.
Однако однажды приходит время, когда потребность вырваться из этой ловушки становится так сильна, что ты начинаешь чувствовать вкус таких состояний, в которых тебе удается заметить непознанное. Даже если эти мгновения случаются нечасто, они становятся тем, ради чего ты живешь. И в них сладость, потому что они расширяют сознание.
Точнее, расширяют ту часть сознания, в которой ты свободен от лопоти и где есть ты, а не образы чужих знаний. Чтобы созерцание случалось, к таким состояниям надо развить вкус. И делать усилие, позволяющее вырваться за пределы того, что тебе уже ведомо.
Именно тогда приходит знание.
Но это личное знание. И перед тобой встает вопрос: оставить его лишь для себя или сохранить для всех? И если ты ученый, то, значит, однажды, в одной из неведомых и давно забытых жизней, ты принес торжественную клятву богу, который в Греции звался Аполлоном, а на Руси, кажется, Семарглом, что посвятишь свою жизнь охоте за знаниями ради лучшей жизни людей.
Лучшая жизнь – это вовсе не более сытая земная жизнь. Земная жизнь – это выживание. А лучшая начинается после нее, после того как выживание обеспечено. Тогда, когда решены все основные задачи, ты начинаешь жить по душе и ради души. Это и считалось лучшей жизнью.
Вот ради нее ты и клялся кому-то из богов однажды. Впрочем, это мог быть вовсе и не бог, а, к примеру, титан вроде Прометея или асура вроде Варуны…
Какая разница! Главное, что, если ты настоящий ученый, эта клятва живет в глубине твоей души. А душа твоя знает, кому ты приносил свою клятву и чего она стоит. Впрочем, чего она стоит, могу сказать и я.
Эта клятва стоит свободы! Ты не обретешь ее, пока не сделаешь то, что обещал. Русские сказки помнят такие клятвы, когда ты обещаешь служить какому-нибудь волшебнику долгие годы и служишь, как Геракл, пока не очистишь все авгиевы конюшни…
Как ни смешно, но то, что мы вышвыриваем наружу при этой чистке, – это те описания действительности, которые удалось добыть при созерцании.
Как ни обидно, но все, что выходит из-под моего пера, – это дерьмо…
Хотя бы потому, что оно уже превращено в знания, а значит, служит для того, чтобы замазывать чьи-то глаза и предоставлять им как можно больше возможностей для узнавания вместо созерцания.
Однако перст, указывающий на луну, тоже не луна. Но для имеющего вкус к неведомому он может послужить обрывом, с которого можно сорваться…
