Buch lesen: «Написано лапой и хвостом»
Судьбоносная встреча
Я ещё щенком был, когда Никита меня от неминучей гибели спас. Не подоспей он вовремя, я бы сейчас эти строчки лапой не карябал.
В тот день проснулись Никита и дружок Егорка ещё до зорьки и на рыбалку отправились. Придумали до Леонтьевской протоки махнуть. Дорога хоть и не близкая, зато место сильно уловистое. Утро всего лишь посидят – и у каждого полнёхонькое ведро окуней, лещей, плотвы, осетров… и другой рыбёхи наудачу. Без улова никогда не возвращались.
И вот идут они к месту по-над обрывистым берегом, веселёхонько разговаривают, смеются – и тут я тону… Я уже тогда большой был, почти три месяца. Потерялся у своей мамы и по глупости со сваи в речку бултыхнулся. Понесло меня течением и прибило вместе со всяким плавником и хламом к обрывистому берегу. Забрался я на осклизлую корягу, а выбраться из речки не могу: берег обрывисто нависает. Остаётся что – скулить да повизгивать.
Тут-то меня парнишки и услышали. Первым мой Никита всполошился. Он вдруг резко остановился и прислушался.
– Егорка, слышишь? Скулит кто-то… щенок вроде…
Ну, я ещё больше заголосил. Никита сразу к обрыву кинулся, да тут же в растерянности замер. К самому краю никак не подойти, опасно: берег высокий, до воды метра три-четыре, и подмыт сильно, наброво – трава вместе с дёрном чуть ли не на метр провисает. То и дело большие комки глины в воду бухают. И всё же насмелился он и к самому краю подполз. Глянул вниз и сначала даже разобрать ничего не смог. Столько река всякого дерева нагнала, ошметки коры и мусора, и всё это друг на дружке громоздится, пенится в водовороте. Увидел я парнишку, заскулил, затявкал, что есть мочи: мол, здесь я, здесь!
– Чео там? – нетерпеливо спросил Егорка.
– Щенок на ветке сидит. Как же он сюда попал?
– Как, как… Топили да не дотопили. Пойдём, ничем ты ему не поможешь.
– Как это пойдём?! – Никита даже рассердился. – Оставим его погибать? Да ты!..
И в это момент ветка талины, на которой я сидел, вдруг отцепилась от корневища разлатой кокорины и поплыла вдоль берега. Метров через пятьдесят начиналась быстрина, а дальше и вовсе шумный перекат. На таком течении мне никак не удержаться, соскользну в воду – и поминай как звали. Прости мама непутёвого сына. Я прямо оцепенел от ужаса, даже скулить перестал. Никита тоже, конечно, испугался за меня, в ту же секунду скинул курточку и сиганул в леденящую воду. Не мешкая. Потом-то я узнал, что с малолетства отец Никиту к плаванию приучил. Как лето, так он из воды не вылезает, хорошо плавает и за раками ныряет на глубину. Так это по лету, в жару, а тут в стылую весеннюю воду да в омут глубокий, водоворот страшенный. Обожгло его холодом, даже дыхание перехватило, от страха всё тело свело.
– Вот безбашенный! – ахнул Егорка. А сам к берегу подойти боится. – Чео, сдурел? Никитка, к берегу давай!
Никита всё же перемог страх, скоренько догнал ветку и меня с ней, а я реву, с жизнью прощаюсь. Прижал он меня к груди – я дрожу всем тельцем, тычусь мокрой мордахой. Кое-как всё же доплыли до берега. К счастью, сразу перед перекатом под обрывом пологий бережок начинался. На него и выбрались. А там уж и Егорка помог нам на травку вылезти.
Успокоился я немного, на Никиту во все глаза взираю. А когда стали меня колбасой кормить и салом, и вовсе уверовал в свою счастливую судьбу. Возле костерка разомлел, спать захотелось. Сквозь дрёму слышу:
– И зачем он тебе нужен? – ворчал Егорка. – Дворняжка обыкновенная.
– Сам ты обыкновенный, – заслонил меня Никита. Сам дрожит от холода, зуб на зуб не попадает. – Это колли, кажется, он ещё шерстью не оброс. Вырастит – видно будет. Моя собака.
И так мне эти слова на сердце легли! Ещё теснее прижался к Никитке своим тельцем, и уже совсем мне спокойно стало.
– Ты только никому не рассказывай, что я в речку прыгал, – попросил Никита, когда согрелся. – Мамка, сам знаешь, какая впечатлительная! Да и отец по голове не погладит.
– Ладно, – пообещал Егорка, – а ты всё равно ненормальный.
Сначала хотели меня Герасимом назвать, как главного героя дедушки Тургенева. Это который маленькую собачку Муму любил, но пошёл на поводке вздорной барыни… Увидели между нами очевидную связь: и в моей судьбе, и в жизни того Герасима водная стихия сыграла решающую роль. Но потом подумали, подумали и назвали меня Колей, чтобы никто не сомневался, что я из породы колли. Имя мне сразу понравилось, солидное такое, надёжное, не какой-нибудь Бобик или Тузик – котам на смех. Да ещё как у Николая Васильевича Гоголя… Что скрывать, я на великого писателя очень похож, особенно в профиль. Длинный и острый нос, на мордахе короткая шерсть, а с ушей грива как каре свисает. Да и впоследствии способности к писательству открылись…
Я, естественно, хозяина не разочаровал. Ох и смышлястый я оказался! К году длинной шерстью оброс, весь такой рыженький, нарядный стал. Тут и все сомнения отпали, что мои мама и папа из шотландских овчарок, или колли, как эту породу ещё называют. Все команды я слёту разучил, меня и дрессировать-то не пришлось. Стразу понял: начнёшь шкодить и плохо учиться – на цепь посадят или сплавят куда-нибудь, к чёрному коту на кулички. Хотя и хитрю иногда, но не со зла, не корысти ради, так получается… Мимодумно. Главное, очень уж я добрый, ласковый и послушный. От счастья прямо-таки всего распирает! Люблю я хозяина своего Никиту и всю семью, аж дух захватывает!
Пишу как есть, положа лапу на сердце
Никита пошутить любит и частенько небылицы про меня рассказывает. Однажды среди сверстников такое отгрохал:
– Мой Коляша просто зверь какой-то… Вчера мы с ним ездили в город – он там такое учудил!.. Смотрю, бегает мой Колька, а из пасти у него какая-то верёвочка торчит. Сначала я не обратил внимания: ну, верёвочка и верёвочка. Потом подозвал его, гляжу, а это, оказывается, поводок… Потянул я за поводок этот – и еле-еле вытащил из пасти вот такенную таксу!.. – на полметра развёл руки Никита.
– Да ладно заливать! – усомнился худой и долговязый Славик.
– Да что мне врать-то? Так всё и было… Хорошо ещё, целиком заглотил и недавно. Обошлось. Такса отдышалась маленько, очухалась, даже гавкать давай. Недовольная такая, сердитая. Обиделась, наверно. Тут и хозяйка прибежала, старушка какая-то. Я ей говорю: бабушка, вашей собаке ни с того, ни с сего плохо стало… Хорошо, говорю, мы с Кольком рядом были. Оказали первую помощь…
– А хозяйка, случайно, не старуха Шапокляк была? – спросил упитанный Вадик.
– Может, и Шапокляк, – усмехнулся Никита. – Я в её паспорт не заглядывал.
Хозяин тогда меня просто в краску вогнал. Мне сначала казалось дикостью, что он на меня всякую напраслину наводит. Обижался даже, а потом – ничего, сам стал среди собак байки распускать. Я ведь во всём стараюсь Никите подражать. Недаром говорят, что собаки на своих хозяев похожи.
Помню, собрал вокруг себя свору и такую небылицу закинул:
– Кошек заметили, как меньше стало? Это я их на деревья загоняю, и они там неизбежно пропадают насовсем…
– Что-то я не видел, чтобы коты на деревьях пропадали, – ехидно пропищал ободранный пудель.
– У меня напрочь исчезают! От страха. Если не все, то девять из десяти – точно.
– Это с какой такой радости?
– Не верите? Я сам своими глазами видел! Помните того лохматого сибирского кота, который возле котельни жил?
– Ну да, он вроде как ничей. Что-то его давно не видно.
– Вот-вот. Я его тоже на дерево загнал. А через полчаса мы с хозяином мимо возвращались, глядим, кота с дерева снимают и на носилках уносят…
Эти коты постоянно мою психику расшатывают. Вредные животные. У меня такое чувство, что они против рода человеческого что-то замышляют. Всё время чем-то недовольны, зануды редкостные. Вот и воюю с ними с утра до вечера. Уже вся морда когтями исполосована. Эх, была бы моя воля, я бы запретил котам носить когти длиннее одного миллиметра.
У котов сильной любви к хозяевам нет – это все знают, – эгоисты они, только о личной выгоде заботятся. Вот хоть нашего кота Ардалиона взять. За миску карасей продаст и даже не покраснеет.
Помню, прошлым летом такой случай вышел. Солнце распалилось не на шутку, вся земля в пекло превратилась. У меня шерсть длинная, мне и вовсе худо. Разморило, и задремал я под яблонькой. Вдруг чую, что-то такое, неправомерное, происходит. Я один глаз приоткрыл, и глазу своему не верю. Гляжу, семья бобров – штук десять их было – разбирают нашу баньку и брёвна со двора к дороге выносят, на телегу складывают. У меня от наглости такой на глазу нервный тик случился. Подскочил я как ошпаренный, об яблоневую ветку головой треснулся. Кинулся я к ним, бобрам этим, и спрашиваю: так, мол, и так, по какому такому праву? Где разрешение на снос? Выдвинулся их старший бобёр и давай мне объяснять, раскладывать. Оказывается, Ардалион обменял нашу баньку на ведро карасей. Это как? И главное, за спиной всей семьи преступную схему оборачивал, втихую. Вот и скажите мне, что коты – хорошие животные.
Ну, я, естественно, возмутился, осерчал. Заставил их баньку обратно сложить. К счастью, ни хозяин Никита, ни семейные ничего не заметили. Как только бобры баньку восстановили, отец и Никита с покосов пришли, а мама весь день возле плиты толкошилась, во двор и не выходила.
Коту я потом, естественно, взбучку устроил.
– Ты в своём уме? – рычал я на него. – Наше общее имущество разбазариваешь! И где гарантия, что они тебе рыбу принесут? Бобры рыбу не ловят, это тебе не выдры!
Ардик тут же извиняться давай, просил никому не рассказывать, ластился и мурлыкал. Только, я думаю, вряд ли он искренне раскаялся, наверное, ещё и обиду затаил. Эх, что и говорить, кот, одним словом.
Добрая продавщица из мясного отдела
Пошли мы как-то всей семьёй на базар. У меня прямо глаза разбежались от всякого изобилия. Слюнки потекли, в животе заурчало. Не выдержал я и отлучился в мясной отдел.
Остановился возле прилавка, где самая большая гора мяса, и стал украдкой приглядывать. В нашем деле главное – тщательно составить план экспроприации. Смотрю, продавщица тучная, – значит, реакция у неё не ахти. Дождался я, когда она отвлеклась, и потянул с прилавка маленький филейный кусочек. Килограмма на три. И вот тут, к моему ужасу, ждал меня неприятный сюрприз. Эта продавщица, на удивление, среагировала мгновенно. Схватилась за другой конец филейки да как заверещит! Я испугался, хотел было бежать, да зубы, как назло, заклинило. Я на себя кусок тяну, торговка – к себе тащит. Кричит, ругается, всякими нехорошими словами меня обзывает. Дубину откуда-то достала и со всей моченьки по спине меня огрела. Я так и взвыл от боли! В глазах потемнело, слёзы дробью в разные стороны брызнули. Заскулил с такой душераздирающей болью, что всем покупателям аж не по себе стало. Одна только торговка злорадно расхохоталась. Я побежал, переламываясь в спине, а она мне вслед кричала:
– Ещё раз увижу, псина блохастая, вообще прибью!
Спина потом с неделю болела, на спине спать не мог. А всё же мы, собаки, так устроены, что мстить совсем не умеем, даже зла не держим. В первую же ночь привиделся мне целительный, душераздирающий сон. Снилось мне, будто лежу я на санях, весь такой раненый и перебинтованный, а в санки запряжена, как в собачью упряжку, продавщица эта мясная. Тянет она кожаные ремни, упирается со всей моченьки. А пурга страшная такая, словно мы в Антарктиде какой или в Арктике. Дорогу совсем замело, от снежных вихрей вокруг ничегошеньки не видать. Тащит бедная продавщица санки, а снежная крупа ей прямо в лицо бьёт, чуть ли не с ног сшибает.
– Ничего, Коленька, больница уже близко, – говорила она, глотая слёзы. – Потерпи, миленький. Только живи, хороший мой, только живи.
И я терплю, лежу на мягкой подстилке, тот самый филейный кусок потихоньку общипываю, растягиваю удовольствие.
Всю дорогу она мне ласковые слова говорила. Я тоже в ответ поскуливал. Она сама попросила, чтобы я отзывался. Всё боялась, что лапы откину, не дотянув до больницы.
– Вот вылечишься, я тебе котлеток нажарю, – говорила она. – Любишь котлетки?
Я пробурчал там чего-то.
– Вот и хорошо, вот и чудненько. Шашлычками тебя накормлю, бастурмой. Люля-кебаб пробовал? А лявянги? Ничего, попробуешь ещё. Я тебе самые деликатесы готовить буду. Ты ведь голодненький был, раз пошёл на преступление. Ничей, конечно, беспризорный. Эх, бедовая головушка! Намучился поди по жизни, настрадался, а тут я ещё – палку эту, окаянную, из рук выронила… Надо же, прямо по спинке она тебе угодила. Сильно больно было, да? Да уж знаю, можешь не отвечать. Тебе и нельзя много говорить. Береги силы. Отозвался чуть – и ладно. Как же ты скулил, бедненький, как же плакал! У меня сердце чуть не оборвалось. Столько боли и обиды! Никогда себе не прощу! Эх, только бы до больницы дойти, только бы успеть! Только не умирай, хороший мой, держись! Держись, родненький! Если тебя не будет, и я жить не смогу!
Потом она совсем выбилась из сил, присела рядом на санки, погладила меня и заплакала.
– Не могу дальше идти, – всхлипывала она. – Сил больше нет. Пропали мы с тобой, теперь уж точно замёрзнем. Я-то ладно, пожила своё. А ты молодой совсем, щенок ещё. Вот горе так горе!
Гладит меня и ревмя ревёт, и у меня у самого слёзы навернулись. Заскулил я как можно жалостливей да тут же и проснулся. Пощупал лапами мордаху, а она и правда мокрая от слёз.
Совестно мне стало, неловко как-то: выходит, я хорошую тётю под страшные душевные муки подвёл. Ведь теперь её до конца жизни совесть грызть будет. А у совести клыки длинные, острые – не позавидуешь. И всё из-за меня.
С тех пор я решил мясо чужое не воровать. Думаю, нужно просто вежливо попросить, и так дадут, не откажут. Люди ведь хорошие и добрые.
Наша любимая корова Пестроня
Мы нашу корову Пестроню летом в стадо наряжаем. Пасётся она на сочной зелёной травке, а потом молоко вкусное приносит. Мы её ещё Кормилицей зовём. От неё зависит благосостояние и здоровье нашей семьи. Я лично провожаю Пестроню к своим знакомым, пастушьим собакам, и передаю из лап в лапы. Я и сам её иногда неплохо пасу, но лучше, конечно, когда этим занимаются профессионалы.
По дороге я всегда Пестроню спрашиваю, хорошо ли к ней относятся другие коровы, не обижают ли собаки, пастух. Однажды она мне пожаловалась, что её пастух Говядиной называет. У меня, конечно, сразу шерсть на загривке вздыбилась. Сразу побежал пастуха искать. Ну, думаю, порву в клочья, будет знать, как над нашей коровой смеяться. Но, видно, тот пастух в рубашке родился. Мне по дороге пастушьи собаки попались, и они рассказали, что пастух всех коров Говядинами обзывает, ничего личного. Типичное поведение невежественных людей.
С недавних пор наша Пестроня вместо молока сливки приносить стала. Жирность двадцать процентов. Другие коровы обзавидовались, конечно, им тоже захотелось отличиться. Стали за Пестроней подглядывать: какую она травку выбирает, что за режим питания и т.д. Заинтересовались химическим составом молока, соотношением жиров, белков и углеводов. Пристали к самой Пестроне с расспросами, а та только рогами разводит.
– Сама удивляюсь… Ни с того, ни с сего как-то…
Коровы обиделись, ополчились на Пестроню, то толкнут, то рогом подденут. Пришлось мне с каждой коровой по отдельности беседовать. К некоторым, особо непонятливым, применил вразумляющее воздействие.
Мне, конечно, сливок не достаётся, но я о себе в последнюю очередь беспокоюсь. Для меня главное, чтобы семья сытая и счастливая была. Оттого стал думать, как бы так Пестроню уговорить, чтобы она не только сливки, но и сметану, и сгущёнку производила. Скажем так: утром сливки, в обед сметану, а вечером сгущёнку.
Выслушала корова меня без всякого энтузиазма и даже обиделась.
– Ну ладно, сливки и сметану – это я ещё смогу, – жалобно промычала она, – а сгущёнку… Она же сладкая должна быть.
– У пчёл мёд тоже сладкий. И ничего, как-то справляются.
Пестроня понурилась, глаза её затуманились.
– Ладно, я попробую, – обронила она.
После этого мы дня три от коровы ни молока, ни сливок не видели. А потом принесла она ведро сметаны, а ещё через четыре дня – ведро сгущёнки. Все, конечно, удивились, со всех сторон подбегать стали. С телевидения приехали. Захотели секрет знать. А какой тут секрет? Природный дар. Ну, ещё любовь и внимание родных и близких, что немаловажно. Мое, в частности, непосредственное участие… Хоть Пестроня в сроки не уложилась, а всё же задание моё выполнила.
Узнали о нашей корове и с дальних краёв. Потянулись делегации перенимать опыт. Потом и вовсе приехали какие-то сомнительные личности и большие деньги за нашу корову предложили. А как можно кормилицу продать? Она ведь своя, родная, член семьи. Естественно, они ни с чем ушли.
Только стал я замечать, что эти же подозрительные типы вокруг Пестрони крутятся. Так и подумал, что украсть хотят. Тут же я усилил бдительность. С пастбища не отлучаюсь, с коровы нашей глаз не свожу.
Но однажды задремал я под берёзкой на какую-то минуточку, открываю глаза – нет Пестрони. Вскочил как ужаленный, давай носиться по всему полю. Пастух в странном обморочном состоянии спит, да и все пастушьи собаки вповалку валяются, дрыхнут. Видать, снотворного им подсыпали. У коров спрашиваю, и все одно и то же заносчиво и обиженно твердят: мол, следите за своей уникальной коровой сами… Только одна порядочная корова нашлась, показала направление, в какое Пестроню повели. Тотчас же я и след взял. Кинулся я во все лопатки по следам, через горку перемахнул, гляжу, двое воров нашу корову к грузовой машине ведут. Пестроня голову опустила и плачет навзрыд. Воры на неё грубо покрикивают, один даже палкой её по спине огрел. У меня от гнева прямо в глазах помутилось, внутри всё захрипело, шерсть на загривке вздыбилась. Зарычал я, залаял грозно и с горы на бешеной скорости скатился. Одного вора сходу сшиб, хотел его загрызть насовсем, но отложил пока… Другой вор от меня в кабине успел скрыться. Кидался я на машину, стекло пытался разбить, да только мордаху повредил. Стекло крепкое оказалось, калёное.
Того вора, что по земле ползал, я по доброте своей собачьей пощадил. Не стал об него клыки марать. Посмотрел ему в глаза, а там испуг и подлое что-то, гадкое. Погавкал я вдоволь, порычал с ненавистью: мол, если ещё раз нашу корову тронешь, не пожалею. Потом отвернулся и гордый весь такой сказал:
– Пойдём, Пестроня. Никто тебя больше не обидит.
Она обрадовалась, повеселела и попросила:
– Можно я ему копытом звездану?
– Оставь… – поморщился я. – Не марай копыто. Пускай ими правоохранительные органы занимаются.
И пошли мы солнцем палимые назад на пастбище. По дороге я корову немного пожурил.
– Ты почему не кричала, когда они тебя уводили? – строго спросил я.
– Они сказали, что на конкурс красоты меня повезут.
– И ты поверила? – удивился я.
– Да. Они меня очень хвалили. Восторгались мной.
– Почему же ты плакала возле машины?
– Они мне обещали, что на красивой машине повезут, а сами грязный грузовик без всяких удобств предоставили.
– Понятно…
– Я стала мычать, упираться, и они сразу ругаться стали. Один даже ударил больно.
– Я видел. Эх, кормилица ты наша, разве можно чужим людям доверять… Чужие люди в потёмках.
Тут смотрю – коровы нам навстречу бегут. Обступили Пестроню и, перебивая друг дружку, давай рассказывать, как они за неё испугались, переволновались не на шутку, у всех молоко пропало. А я тем временем овчарок распинал и такую им взбучку устроил, что они с тех пор только вокруг нашей коровы кругами ходят, ни на шаг не отступают.
Потом меня эти злые люди отравить пытались. Колбасу подбрасывали, начинённую сильнейшим ядом. Только я всякий раз начеку был. Тут же зарывал её в землю, чтобы никто не отравился. Но плохие люди, известно, упорные создания, мстительные. Эти воры приходили к нам домой, разговаривали с родителями Никиты. Один жаловался, что я его покусал. А другой якобы свидетелем был. Дескать, я бешеный и меня нужно пристрелить. К счастью, всё благополучно разрешилось. Пастух хоть и невменяемый был, а краем глаза видел, как эти двое Пестроню уводили. Теперь воры в нашу деревню и носа не показывают.
Когда всё выяснилось, меня, конечно, похвалили. Наградили вкусной ветчиной и большущёй говяжьей костью, которую я целую неделю грыз. С тех пор я, правда, запретил нашей корове сметану и сгущёнку приносить. От беды подальше. Теперь она сыр и творог производит.
