Buch lesen: «Книга живых»

Schriftart:

Бог же не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него все живы.
Лк. 20:38

Роман и Дарья

Посвящается моему деду – кубанскому казаку Трофиму Кравченко, сгинувшему в застенках во время коллективизации

I

«Горячее нынче лето!» – подумал иеромонах Анатолий, вылезая из прохладного салона двухэтажного междугородного автобуса на летний зной.

И действительно, жаркий южный ветер охватил его со всех сторон, заставив мгновенно вспотеть под когда-то аспидно-черной, а теперь выгоревшей на солнце рясой.

Чтобы окончательно не «свариться», отец Анатолий, в миру подполковник спецназа Казаков, быстро переместился с автобусной стоянки в прохладу зеленого павильона «Татнефть». И принялся изучать меню придорожного кафе, расположенного в этом пластмассово-стеклянном оазисе.

Он выбрал из стоящего на прилавке разнообразия блюд постное – без мяса и рыбы – попросил «хозяйку» добавить к толченой картошке побольше томатной подливки.

Через пару минут, присев за узенький столик и сняв черный монашеский клобук с головы, пробормотал про себя слова молитвы и начал неторопливо поглощать холодный гарнир…

По ходу дела брат Анатолий вспомнил архиерееву присказку: «Монах – он как кот. У него ничего нет. Но он всем доволен!» – и усмехнулся. Потому что вчера, когда его вызвали на архиерейское подворье, эта присказка показалась ему абсолютно неуместной и даже оскорбительной.

А дело было в том, что владыка, даже не поинтересовавшись его здоровьем и мнением, прямо по-армейски озадачил:

– У нас в станице Новосоветской неожиданно образовалась проблема. У тамошнего настоятеля обнаружили рак простаты. Ему надо ложиться на операцию. А заменить его пока некем. Ты, отец Анатолий, человек опытный. Поезжай в станицу, прими на время храм. Послужи. А там посмотрим!

Велено – сделано.

Ранним утречком, упаковав все свои нехитрые пожитки в небольшой черный чемодан на колесиках, он на монастырской «машине-хозяйке», предназначенной для деловых поездок, отправился в путь.

На ближайшей автостанции пересел в междугородный автобус. А теперь, так сказать, позавтракав, чем Бог послал, решал проблему, как на перекладных добраться отсюда, с трассы «Дон», до указанной станицы.

«До Вешек тут километров сто. И оттуда двадцать пять – тридцать. Итого сто тридцать. Может, автостопом? Авось с Божьей помощью образуется попутная оказия. Придется, конечно, поговорить с охранниками и заправщиками. Они наверняка знают местных, тех, кто туда ездит. Может, подвернется что… Грузовик или автобус…»

Он предается этим мыслям. И просит Бога о помощи. Прикрыв глаза, обращается к нему с простыми, обыкновенными словами (такие лучше доходят).

Открыв через минуту глаза, видит, что сидящая напротив красивая молоденькая парочка о чем-то шепчется, исподволь поглядывая на него и проявляя к его персоне явный интерес.

Когда парень, сидевший к нему спиною, в очередной раз оглянулся, отец Анатолий внимательно посмотрел ему в глаза и слегка улыбнулся.

Парень отвернулся. А вот девчонка, которая сидела напротив, ответила улыбкой на улыбку.

«Контакт – есть контакт», – сказал Анатолий себе, еще до конца не понимая, зачем дана ему эта встреча.

Не успел он обдумать такое обстоятельство, как парень поднялся во весь свой немаленький рост, повернулся и через весь зальчик двинулся к нему.

Пока он шел расслабленной и, можно сказать, чуть неуверенной походкой, отец Анатолий охватил его цепким взглядом бывшего спецназовца и нынешнего монаха.

Спецназовец отметил высокий рост – наверное, метр восемьдесят пять – девяносто. Широкие покатые плечи, тонкий стан. Хорошо развитые мышцы на ногах. Явный спортивный тип.

А вот иеромонах Анатолий увидел юное лицо, наивное, молодое, показывающее, что парень телом уже мужчина, а душой – мальчишка.

Лицо правильное. Уши округлые. И главное украшение – волосы. Густые, чуть кучерявые и как будто пенятся на голове, спускаясь на левую сторону казачьим чубом.

Одет он был, как все в такую жару – в красные широченные шорты и черную майку с изображением греческого шлема на груди. Майка нарочито грубая, с огромным вырезом, чтобы подчеркнуть высокую мускулистую шею. На ткани еще более темными плотными нитками было вышито стилизованное «MOAQN ЛАВЕ», а чуть ниже «THIS IS SPARTA», намекая на крылатый ответ спартанского царя Леонида персам на их требование сдать оружие, мол «Приди и возьми».

От этой фигуры веяло здоровьем, силой и юностью.

Казаков привык к облику современной молодежи: или тощий, как «глиста», или толстенький, как «кабанчик» – частенько с пивным пузиком!

А тут – такой типаж! Чем-то похож на его поколение в юности. Прямо… спартанец какой-то.

Хлопец подошел к его столику и, явно смущаясь, обратился:

– Святой отец! Можно вас спросить?

На что Казаков сказал вежливо:

– Да вы присаживайтесь!

И добавил:

– Я не святой!

Хлопец присел, совсем смущенный, не зная, видимо, как продолжить. Анатолий постарался, помог ему, назвав себя:

– Обращайтесь ко мне «отец Анатолий»! А вас как зовут?

– Меня зовут Роман Ефремов!

– Ну вот, Роман, что вы хотели спросить?

– У нас с девушкой, – он кивнул чубатой головой в сторону оставшейся за столом девушки, – есть один важный вопрос.

– Пожалуйста!

– Отец Анатолий! Вы могли бы нам подсказать, кто бы мог нас обвенчать?

Казаков слегка озадачился, но все-таки ответил:

– В любой церкви любой батюшка вас с удовольствием сочетает церковным браком! Обратитесь в любую церковь!

Парень помялся немного. Но, видимо, решился:

– Нам надо быстро! А там спрашивают в первую очередь: «Зарегистрирован ли ваш брак в загсе?» Требуют свидетельство. А мы только сегодня ездили в Миллерово, чтобы подать заявление. Они нам ответили, что у них очередь. И они могут нас зарегистрировать только через два месяца.

Казаков много чего видел в этой жизни – и на войне, и в миру. Но такой вот странный разговор в придорожной кафешке вел впервые. И ему стало интересно.

– Ну и зарегистрируют! А потом пойдете в церковь. Обвенчаетесь. Разве это срок – два месяца? Проверите чувства.

Парень опять замялся – по лицу было видно. То ли говорить, то ли нет? Но, видимо, решился и сказал:

– Нам надо сейчас. У нас обстоятельства, которые не ждут!

Теперь Казаков сообразил.

Но чем он мог им помочь? Разве что сказать о том, что дело их молодое, горячее, торопливое. И оно уже сделано.

Но он понимал, что в данной ситуации этого говорить не надо. А надо было просто, может быть, как-то обнадежить. И, вздыхая, он произнес:

– Можно подумать, если уже такие сложились обстоятельства… – и этими словами как бы слегка поощрил своего визави.

Тот понял по-своему и сказал:

– Вы не сомневайтесь! Мы заплатим! – И, не дождавшись ответа, обернулся к девчонке, кивнул ей чубатой головой:

– Иди сюда!

«Ну, вот и я в заговоре! – усмехнулся про себя Казаков. – Опять ввязываюсь не в свое дело! Старый я дурень!»

Девушка поднялась из-за стола и направилась к ним. Теперь он смог разглядеть и ее, подругу «спартанца», которая была его полной противоположностью.

Небольшого росточка. Густые, черные волосы окаймляли белое лицо абсолютно восточного типа. Нос с едва заметной горбинкой. Тоненькие брови над глазами с восточным разрезом. И полненькая. Маленькие ножки в шортах слегка косолапили на ходу.

Она улыбнулась, и показались белые зубки – слева и справа с клычками.

Казаков подумал: «Армянка, что ли? Может быть, в этом и есть проблема? Малые народы не любят выдавать своих дочек замуж за чужих. И хотя русские с армянами – народы вроде комплиментарные, но…»

Роман представил ему свою подругу:

– Дарья Водолазова!

«Значит, русская. Скорее всего казачка. У казаков столько разных кровей намешано, что бывает иногда вот так вот. Выскакивает ребенок такой вот. Русский. Но похожий на кого-то из предков.

Дарья! Даша! Похожая на маленького косолапого медвежонка.

Однако что-то в ней есть такое. Как сейчас называют, особое, сексапильное, что и привлекает мужиков больше, чем какая-нибудь небесная голубоглазая красота. Н-да!»

Присела. Поздоровалась.

Дарья – она-то явно была бойчее, современнее хлопца-«спартанца» – и посему сразу взяла быка за рога.

– Мы хотим пожениться!

– К чему такая спешка? – так же прямо спросил Казаков.

– У меня сложные отношения с родителями. Они у меня строгие, воцерковленные. И я… я, – она подыскивала подходящее слово и остановилась на самом простом, – я залетела…

Казаков кивнул и внимательно вгляделся в молодое лицо. «Не врет ли? Женщины – народ хитрый! Чтобы подцепить такого парня, могут пойти и на обман». Но, судя по тому, как она слегка покраснела при своих отчаянно-смелых словах, определил: «Похоже, не врет».

Дальше этот странный разговор в придорожном кафе перешёл в практическую плоскость. Казаков пояснил, что по церковным канонам не принято, чтобы венчали без регистрации в загсе. На что теперь уже парочка дружно, хором в унисон возразила:

– Мы же уже подали заявление! – и в подтверждение своих слов показали ему документ. Красивое белое приглашение в загс с оттисненными на открытке двумя кольцами и букетом цветов.

Казаков взял его в руки и внимательно прочитал: «Уважаемые Ефремов Роман Михайлович и Водолазова Дарья Петровна, регистрация вашего брака назначена на… Время прибытия во Дворец бракосочетания 09 часов 35 минут». И подпись. С печатью.

Документ показался Казакову убедительным.

Но он еще колебался.

– А вы вообще-то совершеннолетние?

– Мне двадцать два! – выпалил Роман.

– Восемнадцать позавчера исполнилось! – добавила Дарья.

Тут Казаков сам смутился, потому что вопрос выглядел глуповато. Не были бы совершеннолетними, их заявку в загсе бы не приняли.

– Мы потому к вам и обратились, что вы в этих краях человек неизвестный. Проезжий – приехали и уехали. А нам важно, чтобы до регистрации, а может, и после какое-то время, брак наш сохранялся в тайне.

На его вопрос: «Отчего же?» – пояснили просто:

– Могут быть возражения.

Было еще одно совсем небольшое «но». Которое он и озвучил:

– Ребята! Все хорошо вы придумали. Кроме одного. Может, мы вообще в разные стороны едем? Вам-то куда? Мне вот надо съехать с трассы. И двигаться в сторону станицы Новосоветской. Туда зовет меня послушание, наложенное епископом. А вам-то куда? Вы случаем не в Воронеж едете?

Тут парочка изумленно переглянулась. Девчонка ойкнула. А парень сказал:

– Ну, дела-а! – протяжно так сказал. И добавил: – Ни фига себе!

Дарья тут же объяснила:

– А мы тоже едем в Новосоветскую.

Теперь пришла очередь изумиться Казакову. И он пробормотал про себя:

– Да, это, видно, Божий промысел!

И уже с этой секунды больше не сомневался. Он знал, что в мире никаких случайностей не бывает. А если они кажутся нам таковыми, то это говорит только о том, что это проявление другой закономерности, о которой мы просто не знаем.

Все трое, по-разному потрясенные этим совпадением, засобирались в дорогу.

Ребята ехали на своей машине, так что в один миг отец Анатолий обрел не только духовных чад, но и транспортное средство и попутчиков.

Они дружно погрузились в видавший виды «джип-широкий», на котором парочка ехала из Миллерова.

Наглухо закупорили окна. И уже через несколько минут мощный кондиционер превратил салон из парной в холодный погреб.

Двигались сначала по трассе «Дон». А потом свернули на сложной развилке на дорогу, ведущую в Вешенскую.

Трасса сначала стрелой рассекала бескрайнюю степь. А потом начала причудливо петлять и на некоторых участках круто заворачивать.

«Как бык поссал!» – вспомнил отец Анатолий еще детское определение таких поворотов.

И разговор в салоне шел такой же петляющий и причудливый, какой случается, когда люди не знают друг друга и как бы нащупывают нейтральную почву, чтобы ненароком никого не обидеть.

– Бедная в этих краях земля! – вздыхая, заметил отец Анатолий. – На севере, в Воронежской области, там черноземы. Южнее – Ростов, Краснодар – там тоже земля богатая. А здесь, на Верхнем Дону, сплошь супесь.

И, разглядывая ряды порыжевших крыш попадающихся по обочинам хуторов и станиц, продолжил:

– Оттого и народ бедновато живет. Богатство – оно от земли идет… – И подумав, добавил: – И от труда.

Но, судя по всему, молодежь восприняла его сентенцию достаточно скептически. Потому что Роман, который расслабленно, как поводья, держал двумя пальцами баранку и сидел, будто в седле, заметил:

– В наше время самые богатые люди – айтишники, программисты да те, кто нефтью торгует.

На что, собственно, отцу Анатолию возразить было нечего.

Заметив лежащий в нише перед лобовым стеклом календарик, изображающий связку разноцветных каратистских поясов, завязанных замысловатым узлом, Анатолий пригляделся и прочитал надпись над картинкой: «Федерация традиционного карате “Фудокай”».

– А что значит «Фудокай»?!

– В переводе с японского – «стабильное, прочное общество»! – ответил «спартанец».

– И вы в этой федерации состоите? – заинтересовался бывший спецназовец, сидевший внутри иеромонаха.

– Он работает в ней тренером! – с гордостью вклинилась в мужской разговор Дарья.

– Очень интересно! – заметил Казаков, вспоминая свое прошлое и уроки «психологического карате» Дейла Карнеги, который советовал «вести разговоры о том, что интересует вашего собеседника». И поэтому добавил наугад:

– И большая федерация?

Тут уж он, как говорится, попал в точку. Потому что Роман начал обстоятельно и подробно рассказывать историю эволюции единоборств в новой России, историю своей родной федерации.

Из его рассказа отцу Анатолию открылось, что больше двадцати лет тому назад группа энтузиастов, в число которых вошли любители восточных боевых единоборств, каратисты-самоучки, бывшие спецназовцы и тренеры, объединились в федерацию.

А потом нашли человека, который стал помогать. И словом, и делом. Образовалась дружная компания. И дело пошло на лад.

Постепенно эта, так сказать, самодельно-самопальная федерация набрала силу и вес. И превратилась в сильнейшую в Центральной России.

Роман пятнадцать лет назад пришел тренироваться в полуподпольную секцию, а теперь, окончив институт физической культуры, вернулся в признанную государством федерацию.

Казаков, который и сам прошел когда-то большой путь по изучению единоборств в спецназе КГБ, квалифицированно и с удовольствием поддерживал разговор с молодым спортивным профессионалом. Сравнивал тхэквондо и карате, рассуждал о перспективах этого спорта как олимпийского вида.

Так, под разговоры о кобудо и сито-рю – дисциплинах, в которых соревнуются нынешние молодые «гении единоборств», они мчались по раскинувшейся вокруг казачьей стране. С ее хуторами и станицами, приткнувшимися к великой вольной реке – Тихому Дону.

* * *

О казачестве Казаков знал с детства. А в этом детстве было много чего. Дедушка – истовый родовой казак. Папаша – напивавшийся до беспамятства и бегавший со старой шашкой по двору с криками: «Я казак! Искрошу всех в капусту!» И искал их с матерью, прятавшихся в огороде. И крошил там шашкой круглые, скрипучие кочаны.

Потом он столкнулся с «родственниками-казаками» на чеченской войне. Там они признали его своим.

А он уехал в Казахстан. И оттуда ушел в церковь.

Но если ты казак по крови и духу, то судьбу не обманешь. И она привела его в Крым в его минуты роковые.

Тогда он стоял с казаками и спецназовцами на Чонгаре. Ездил по военным городкам украинцев. Истово призывал не допустить братского кровопролития.

И разгоряченные люди видели его, изможденного после многомесячного поста на Афоне. Он вставал между ними в черной рясе, с белой бородой и серебряным крестом в поднятой руке. А они смотрели в его горящие огнем очи и умолкали. Расходились в разные стороны.

Но, как говорится, было, да прошло. Казаки вернулись из Крыма по своим куреням. А он, иеромонах Анатолий, обогащенный еще и этим опытом, вернулся в монастырь, чтобы продолжить свой молитвенный подвиг.

Но не ложилось ему в монастыре. Не ко двору он пришелся. Показался братии слишком уж умным, а может, и слишком гордым. Ведь как ни пытался он выглядеть как все – тихим, простым, сирым и убогим, а не получалось. То ли казачья кровь его еще играла. То ли не выработалось смирение.

Спокойная, пожилая братия от души радовалась своему такому вот тихому житию и не забывала талдычить, что жизнь в монастыре – это рай.

А ему было скучно.

Ну и чуть что – «наушники» нашептывали игумену про него: «Оскоромился! Не то поел во время поста! Не так глядел во время службы на красивую прихожанку!»

А у него такое ощущение было от монастырских людей, как у Гулливера, вернувшегося домой из страны великанов. Все вокруг – маленькие. Лилипуты.

Ему бы в схиму постричься да засесть на старости лет в келье. Поучать братию и прихожан, как жить на свете. А он все рвется на свободу.

Так что с благословения владыки стал служить в церквях.

И вот теперь его волею оказался в этих краях.

II

«А дорога серою лентою вьется». И постепенно приближает их к Вешенской. Казаков вглядывается в мелькающие заборы, улицы и сравнивает эти места с Кубанью, где побывал недавно:

– На Кубани улицы станиц выстроены аккуратно. Одна за другою. В ряд. И называют их линиями. А здесь строились, похоже, как Бог на душу положит!

– Это потому, что там казаки селились организованно, полками. Остановится сотня на отведенном ей месте. И по команде, по плану начинает строиться на земле. А сюда, на Дон, люди приходили вольные. И жили на хуторах, кому как нравится… – пояснила Дарья.

– И откуда мы все знаем? – шутливо поинтересовался иеромонах.

– А я учусь в институте культуры! – гордо ответила девчонка.

– Так вы не местные? – удивился отец Анатолий.

На что из-за руля ответил Роман:

– Не совсем: я приехал сюда, в станицу, к дяде, Ивану Петровичу. Мы Ефремовы. Он уроженец этих мест. Но с детства тут не был. А потом, в девяностые годы, чего-то его потянуло сюда. На родину предков. Он построил усадьбу. И теперь живет наездами. Ну вот и я на каникулы приезжаю. Мы и встретились с Дарьей, – добавил «спартанец», чуть тряхнув чубатой головой…

– А мы, можно сказать, местные. У нас тут курень всегда стоял. И кто-нибудь жил из родных. Вот дед сейчас здесь живет. Я тоже сюда всегда из города на каникулы приезжаю, – сказала Дарья… – Мой дедушка – казачий генерал, – добавила она, и в ее голосе послышалась гордость за свою семью.

Отец Анатолий привычно уловил в ее правильной речи южнорусское гэканье.

Потянулись мимо улицы Вешенской. Отец Анатолий, который молча смотрел на пролетающие заборы, думал, продолжая сравнивать Кубань и Дон: «Тамошние казаки – выходцы с Украины, бывшие запорожцы, переселенные Екатериной Второй, сохранили свой обычай. Обустройство на новом месте начинают с того, что сажают сад, деревья. А в России первое, что делают, – ставят забор. С чем это связано? С менталитетом, наверное!»

Пролетели райцентр. И дорога потянулась среди сосновых посадок.

– А ведь сосны по идее тут расти не должны? – полувопросительно – полуутвердительно заметил Казаков. – Это ж степь. Сплошной песок и суховеи…

– Этот лес сосновый – насадной. Их во времена Союза рассаживали. Шолохов это дело предложил и добился такой программы…

– Вот оно как?! – удивился отец Анатолий. – Стало быть, руку приложил…

Все рано или поздно кончается. Кончился и асфальт, да так неожиданно. Километра за два до Новосоветской вместо твердого покрытия пошла гравийная насыпь, на которой «джип-широкий» загремел подвеской, зарычал, как козелок…

Чтобы не гробить подвеску, Роман съехал на обочину в песчаную колею, протоптанную такими же бедолагами-автомобилистами. Дальше они плыли в клубах мельчайшей пыли мимо обнесенного оградой большого кладбища. На него, судя по размерам, и переселилось в советское время население этой когда-то богатой и хлебосольной станицы. Впрочем, это произошло не только здесь, а по всей Руси великой, которая много лет назад называлась Советским Союзом.

На подъезде к Новосоветской они увидели сиротливо стоящие посреди песчаной степи брошенные курени. Разломанные остатки заборов, проваленные крыши, торчащие деревянные остовы домов и покосившиеся останки хозяйственных построек говорили о многолетнем отсутствии хозяйской руки.

Совсем не таким представлял он себе новое поприще, куда забросила его судьба. Для Новосоветской, похоже, советская власть оказалась злой мачехой. И станица ужалась и высохла, как шагреневая кожа в романе французского писателя.

Грустная картина запустения и разрухи немного менялась по мере того, как они продвигались к центру. Тут все еще стоял, как могучий дуб среди чахлого леса, большой и красивый храм – свидетель другой, бурлившей когда-то жизни.

Отец Анатолий знал, что строительство храмов в Российской империи было строго регламентировано и размер их зависел от количества жителей того или иного поселения. Оценив размеры здания, он прикинул про себя: «Не меньше тысячи жителей здесь было». А вслух спросил:

– А сколько теперь осталось казаков?

– Ну, человек сто, наверное!

– Н-да! Как говорится, остались от козлика рожки да ножки. – И добавил советскую речевку: «Прошла зима, настало лето – спасибо партии за это!»

Наконец появилась целая живая улица. И они покатили по ней в поисках нужного дома. Остановились у высокого забора с воротами.

Отец Анатолий попрощался с молодыми и вылез из прохладного салона на летний зной. Туда, где солнце все еще жарило, а небо было огненно-голубым.

Джип уехал. А он остался один посреди улицы. Но ненадолго. Дверь рядом с воротами приоткрылась. И в ее проеме показалась худая высокая фигура в длинной выгоревшей рясе, из-под которой выглядывали ноги в резиновых домашних тапочках. Портрет типичного сельского священника довершали седая борода и длинные волосы, собранные сзади в хвостик.

Увидев новоприбывшего, он улыбнулся, показав редкие (двух нижних не было), съеденные за жизнь зубы, и представился:

– Отец Петр.

Два седоголовых бородатых человека обнялись и трижды по-братски облобызались.

– Наконец-то! Я уже заждался весточки от владыки! – проговорил священник, приглашая Казакова в дом. Но тот слегка заупрямился. И предложил другой план.

– Давай, отец Петр сразу в храм пойдем! Время-то дорого. И тебе и мне!

– Ну, в храм так в храм! – ответил тот. И Казаков, почувствовав в его голосе почти облегчение, подумал: «Видимо, ему сейчас не до церемоний. Болезнь торопит».

И, не заходя в ворота, они по тропинке двинулись к белой, словно повисшей в безоблачном синем небе, громаде храма.

В отличие от станицы, собор выглядел в общем и целом неплохо. Похоже, что жизнь здесь не затухала. У ворот возились двое деловых мужичков. Строили крытую деревянную беседку. Рядом с нею отец Анатолий обнаружил медный кран. Он открыл его и наконец-то напился вкуснющей, ледяной подземной воды. И не только напился, но и освежился, помыв горящее лицо и руки.

Отец Петр тем временем рассказывал:

– Недавно с Божьей помощью пробурили скважину. И теперь, когда есть воды вдоволь, будем закладывать новый сад.

«Человек всегда живет надеждой!» – подумал отец Анатолий. И сказал:

– На все Его воля!

На церковной паперти их ждал пономарь – низкорослый крепенький мужичок по имени Прохор, с клочковатой бородкой и легкой улыбкой на устах.

Они поручкались, и Прохор, гремя связкой ключей, открыл двери.

– Храм наш освящен в честь Николая Угодника. И построен на пожертвования казачества и купечества сразу после восемьсот двенадцатого года. Храм перворазрядный, большой, – пояснил он.

– Снаружи-то кажется больше, – с сомнением заметил иеромонах.

– Ах ты, господи, батюшка! – всплеснул руками Петр. – Я-то не сказал. Он у нас разделен на две части перегородкой. Здесь служим. А там, за иконостасом, во второй половине идет ремонт.

Они прошлись по храму. Затем поднялись на колокольню. Там отец Петр показал новехонькие, отлитые в Воронеже, колокола.

Иеромонах осмотрел их. А потом стал любоваться окрестностями. Глянул – и душа обмерла. От красоты.

Справа от станицы величественно, плавно – другого слова и не придумаешь, сгибаясь дугой, нес свои воды батюшка Дон. Вдоль берегов он порос густым зеленым подлеском. На той стороне – песчаная полоса пляжей, на которой виднелись катерки, моторные лодки и фигурки купающихся людей.

По Дону, делая крутую волну, шел белый катер.

На этой стороне – крыши станичных домов. Садики, огороды, бочки с водой для полива.

А батюшка Петр, слегка шепелявя из-за нехватки передних зубов, дальше рассказывал о здешней жизни:

– Народу-то горшть! Всего, может, и наберется в станице человек с сотню. Да и то пенсионеры. Работы-то нет! Но в последнее время все начало меняться. Стали тут на берегу Дона селиться богатые люди. Строить свои курени. Вон там, возле кладбища, видишь, такой забор из камня и обсаженный деревьями большой участок? Это Ефремовы.

– Это тот, который решил вернуться?

– Ну, да, он самый! Купил землю. Построился. И у себя прямо на участке создал музей.

– Музей? – удивился отец Анатолий.

– Ну, да, музей. Музей казачьего сопротивления большевикам.

– Понятно! – сказал отец Анатолий, хотя на самом деле, конечно, ничего ему понятно не было. Но его внимание привлекло уже другое огромное подворье. Курень не курень, а целая усадьба, похожая на поместье.

Отец Петр повёл сухой рукой:

– Там мой! А рядом живет брат моей жены. А вот этот, – указал он на то большое подворье, которое привлекло взгляд Казакова, – этот важного человека, Водолазова.

Помолчал. Но не дождался реакции гостя, высказался:

– В советское время выбился в директора совхоза-миллионера. А когда все пошло наперекосяк, то совхозное имущество как-то так удачно прихватизировал. Стал на его полях агрофермером. Выкупил землю у своих же колхозников. Да и одновременно подался в казаки. Не совсем в простые казаки, а в атаманы. Рос быстро. Был одно время заместителем губернатора. А теперь, вишь, казачий генерал. Гусь краснолапчатый, – намекая на генеральские лампасы, заметил отец Петр. – Ну и нас не обижает, помогает.

– То есть из красных директоров-безбожников – сразу в атаманы и церковные благотворители – так, что ли?

– Неисповедимы пути Господни! – заметил на это отец Петр.

– Не судите да не судимы будете! – в тон ему продолжил Казаков. А сам вспомнил про своих юных попутчиков. Вот так родня у них обоих оказалась…

В общем, покалякали еще о том о сем. Посетовали вместе, что в станице из всех предприятий осталась только какая-то контора местного лесничества, спустились с колокольни и вышли из храма во двор.

Отец Анатолий спросил погрустневшего Петра о его болезни:

– И что теперь? Операция?

– Теперь срочная операция – так сказала мне женщина, доктор медицинских наук, которая меня обследовала.

– И что, это такое неизбежное дело у всех пожилых мужиков? – спросил глубоко заинтересованный таким раскладом иеромонах, который тоже приблизился вплотную к этому опасному для мужчин возрасту.

– Да, докторша эта мне прямо сказала, – отец Петр приостановился, видимо, подыскивая подходящие слова. А потом рубанул открытым текстом: – «Трахаться, говорит, надо как следует. Тогда все будет в порядке». Я ей объясняю, что, мол, то пост, то матушка препятствует, а она как рявкнет: «Вот теперь доцеремонился! Надо было хватать ее и валить на кровать!..» Да-с! Так вот. Женщины – они умеют выразиться, – смущенно добавил он.

Отец Анатолий тоже крякнул рассудительно:

– Да! Они могут!

И разговор опять вернулся в старое церковное русло.

Еще постояли, потоптались во дворе. И батюшка передал ему ключи от храма:

– Вверяю!

– Надеюсь, ненадолго! – заметил его волнение отец Анатолий. – Скоро вернешься к месту службы.

– На все Божья воля! – тихо сказал в свою очередь отец Петр. И спохватился:

– Что ж я такой бестолковый человек? Ключи отдаю, а к месту не определил. Поселю я тебя в одном пустующем курене. Тут недавно хозяйка его скончалась, царствие ей небесное. Оставила хозяйство на мое попечение с условием, ежели в течение года не объявится ее непутевый сын, уехавший на Дальний Восток, курень продать, а деньги направить на благоукрашение храма. Так что ждем, присматриваем. Вот туда я тебя и определю на жительство.

«Монах – он как кот. У него ничего нет, но он счастлив».

– Туда так туда! – сказал отец Анатолий, ожидая, пока Петр кликнет своего пономаря.

Через некоторое время тот снова явился, и отец Петр распорядился отвести отца Анатолия к месту. А сам, смущаясь, произнес:

– Вы уж извините, что все так спехом. Меня давно ждут в клинике. Я еще на той неделе должен был лечь! Все ждал замену. Поэтому я уж поеду. Прости, Бога ради, за такое негостеприимство. Бог даст – свидимся! Тогда уж…

А Анатолий и не обижался. Он понимал, что в таком вот состоянии, ожидая вердикта врачей, как приговора, человеку не до исполнения долга гостеприимства в виде торжественных трапез да разного рода церемоний. Ему надо готовиться к своей судьбе.

Пономарь Прохор, охотно болтая о станичных новостях, повел его в сторону Дона. Здесь, недалеко от берега, стоял оставшийся с каких-то еще дореволюционных времен типичный казачий курень со всеми соответствующими, но уже нежилыми пристройками. Небольшая хата, крытая по-старинному плотным, похоже, еще свежим камышом, с закрытыми наглухо ставнями. Во дворе летняя кухня с навесом, летняя печка, на которой и готовили, чтобы не топить в доме (иначе от жары с ума сойдешь). Здесь, судя по всему, завтракали, обедали и ужинали. Скотный баз с покосившимися воротами. Погреб с ледником, где хранили картошку, овощи, фрукты.

«Бывает же такое. Сохранит Господь такой вот чудо-юдо двор!» – думал Казаков.

Во дворе росли простые полевые цветы, плодовые деревья.

– Матушка ухаживает! – объяснил пономарь эту оставшуюся роскошь.

По скрипучим ступенькам они прошли в дом. Небольшая простая горница. В углу комод. У стенки старинная металлическая кровать с пружинной сеткой. На ней покрывало. И горка подушек в белых вышитых наволочках. В середине стол. Около него бог весть как попавшее сюда плетеное кресло. И старинный допотопный телевизор на тумбочке. Экран закрывала цветастая салфетка.

Похоже, тут ничего не менялось полсотни лет. Только добавлялись какие-то новые вещи взамен устаревших и вышедших из строя.

На стенах висели черно-белые фотографии. Лихие чубатые казаки опираются на сабли. Казачки, одетые по моде тех далеких лет. Дети с вытаращенными глазами, чумазые, но довольные.

– Ну, вы пока располагайтесь, отец Анатолий! – сказал Прохор. – А я пойду распоряжусь.

Ну, что ему было сказать по этому поводу? Он и начал располагаться.

Поставил свой чемоданчик в угол и, стащив с себя подрясник, прилег на кровать. И только сейчас почувствовал, как страшно устал от дороги, от жаркого дня. И, наверное, от всей своей кажущейся ему сейчас такой долгой-долгой жизни.