Buch lesen: «Грязекопатель»
Посвящается
Алексею Кирилловичу Симонову
– за годы руководства Фондом
защиты гласности,
– за стойкость убеждений,
– за человечность.
* * *
Все персонажи и события в этом произведении являются вымышленными. Любые совпадения с реальными людьми, организациями или событиями – случайны.
Глава 1. Где кончается журналист
Запотевшее окно. Молчаливое такси. И взгляд, уткнувшийся в огни аэропорта. Журналист Карагай знал – он прощается.
Мысли его расползались, теряя равновесие, как ноги новичка на льду. Радоваться было нечему: город, где остались две его дочери, город, в котором он начинал свой путь в профессии и заработал имя, – пришлось покидать. Успокаивало одно: как бы ни старалась система его сломать – за то, что он сунулся туда, куда лезть было нельзя, в схемы вымогательства и откатов, где медики давно срослись с чиновниками, – он всё-таки не сдался. Через пару часов их самолёт взлетит, и он скажет своим преследователям: «Прощайте, убогие! Живите дальше – только не отравитесь своим собственным ядом». Не со злости скажет, а с облегчением.
Машина рывками продвигалась вперёд, словно сама сомневалась в дороге. Снег лениво падал, крупными хлопьями оседая на дороге, скрадывая все звуки. Внутри него всё было как в этом снегопаде – тихо, беспокойно, но какая-то сила не давала ему позволить панике прорваться наружу.
Такси остановилось у входа в терминал вылета. Их встречала привычная суета: люди с чемоданами на колёсах, короткие гудки машин, приглушённый шум шагов по мокрому асфальту. Они приехали за два часа до отправки самолета. В 22:15 был последний рейс на Киев, и Иван был уверен, что они вырвались. Дочка с сонным лицом цеплялась за руку матери, стараясь не отставать. Альбина, казалось, держалась лучше всех. Она нервно держала свою сумочку, в которой лежали все их документы и деньги, но лицо её оставалось невозмутимым. Это раздражало Ивана – как можно быть такой спокойной в такой момент?
– Держись, еще немного – и всё позади, – тихо произнес он, скорее для самого себя.
Супруга кивнула ему, но не вымолвила ни слова.
У стойки регистрации время шло медленно, очередь двигалась с черепашьей скоростью. И вдруг рядом с ними возник какой-то тип в сером, поношенном пальто. Иван уловил его краем глаза – движения были нарочито суетливыми, как у человека, играющего роль.
– Женщина! – резкий голос разрезал воздух. Он обращался к Альбине. – Отдайте мой кошелёк!
Альбина обернулась. Недоумение мгновенно отразилось на её лице.
– Простите?..
– Не надо притворяться! – он сделал шаг ближе, глаза его насмешливо сузились. – Вы украли мой кошелёк! Верните немедленно!
Люди начали оглядываться. Послышался неровный шепот.
Подошёл милиционер – молодой, с лицом, на котором заранее читалась усталость и безразличие. Он выслушал обвинителя молча, с чуть заметным кивком.
– Пожалуйста, предъявите содержимое вашей сумки, – сказал он Альбине. – Стандартная процедура.
Альбина машинально прижала сумку к себе. Маша дернулась, словно от удара, и спрятала лицо в бок матери. Иван шагнул вперёд.
– Подождите. Это ошибка. Мы семья, мы летим по семейным обстоятельствам. Никто ничего не крал.
– Следуйте со мной, – коротко бросил милиционер. – Проверим. Вас никто не задерживает – просто пройдём.
Тон сержанта был нейтральным, но и не допускающим возражений. Всё выглядело как обычная проверка – и именно это пугало больше, чем сама нелепость обвинения. Профессиональное чутьё Ивану подсказывало: против них могли совершить провокацию. Но почему – «украденный кошелёк»? Не могли придумать ничего смешнее? И почему – Альбина? Кому-то явно хотелось ударить его побольнее… Он почувствовал, как реальность резко переворачивается. Хотел возразить, но нужные слова от неожиданности будто испарились. Маша начала всхлипывать, и это только усиливало их беспомощность.
– Но вы ошибаетесь! – в паническом волнении вскрикнул Иван. – Мы не воры! Вы не имеете права!
– Спокойно, разберемся, – повторил милиционер, не обращая внимания на его протесты. – А вас вообще никто не задерживает, вы можете лететь.
Как бы то ни было, Карагай не мог бросить жену и дочку. Он пошел следом за человеком в погонах. Их ввели в небольшую комнату в глубине аэропорта. Тусклый свет лампы под потолком придавал всему происходящему оттенок нелепого фарса.
Их усадили за стол, безапелляционно велели ждать. Спорить было бесполезно – даже если бы у них был адвокат, его бы просто не пустили.
За дверью, не отрываясь, наблюдала дежурная – мощная женщина в форме, чьи плечи едва помещались в узком дверном проеме. Она сидела неподвижно, словно каменная статуя, но глаза её неотрывно следили за их каждым движением.
Минуты казались вечностью. Время, как издевка, растягивалось, словно насмехаясь над их надеждой. Тиканье часов на стене било в голову, как гвоздь, вколачиваемый молотком – медленно, нудно, неумолимо. Иван сидел, уставившись в желтоватый свет лампы над головой, и не мог прогнать мысль: всё кончено, они всё-таки его настигли. Система сомкнула свои холодные, вязкие пальцы.
Он с тревогой посмотрел на Альбину. Та сидела, крепко прижав к себе Машу, словно прикосновение к дочери могло отогнать это безумие. Её лицо словно окаменело – не от силы, а от парализующего ужаса. Это уже был не страх – это было полнейшее отключение воли, когда душа прячется куда-то глубоко внутрь, отказываясь воспринимать происходящее.
Снаружи, в огромном мире, оставались бегущие часы, летящие самолёты, льющиеся по громкой связи голоса. Но здесь, в этом мёртвом помещении, всё застыло. Как будто они уже не люди, а улики, которых система временно положила на полку, прежде чем уничтожить. Иван чувствовал, как что-то внутри него медленно ломается. Рациональность испарялась. Но он все равно не мог не понимать: всё это не случайность. Всё – подстроено. Как и тогда – когда его пытались привлечь за разглашение «гостайны» после публикации истории о том, как силовики «по ошибке» убили троих его соседей. Как недавно – когда его пытались упечь в камеру за небольшую задержку с оплатой штрафов за неправильную парковку и переход улицы. И вот теперь – грязная провокация в аэропорту.
Это война. Но у него – ни оружия, ни армии. Только семья. И опустошение, от которого уже кружится голова.
Иван оглянулся на дежурную у двери. Та по-прежнему не двигалась – сидела, как изваяние. Ни выражения, ни жеста, ни даже намёка на участие.
И тут до него дошло. Он уже не журналист, не отец, не муж. Он – объект. Винтик в машине, который мешает. И его собираются вывернуть.
«Они» всё знали – когда он купил билеты, когда улаживал последние формальности перед отъездом… Кто же поверит в случайность? Это – операция. Всё шло по плану, выстроенному заранее. Они ждали, пока он сделает шаг – и сработали.
А он?.. Он все еще верил, что законы в стране работают по-прежнему. Что можно, не мешая другим, распоряжаться своей судьбой. Что, если отступить – зачехлить перо – мстить не будут. Какая наивность… Детская, опасная наивность.
Отчаяние пришло не вспышкой – холодной, тяжёлой волной, как бетонная плита. Он не мог пошевелиться, не мог выговорить ни слова – тело налилось ватной тяжестью. Хотелось снова сказать, что это ошибка, что они ничего не сделали, что здесь ребёнок… Но кому это важно?
В коридоре послышались голоса, шаги. Комната незримо ожила. Люди в штатском, с погонами – заходили, смотрели, уходили. Без лишних слов, словно всё это уже много раз происходило, словно они просто подтверждали галочку в чьём-то списке.
Один из них, сутулый, с тяжелым взглядом, задержался у двери и вполголоса бросил:
– Ну что, дописался…
Кто-то из-за спины хмыкнул:
– Канарейка… Пора в клетку.
Говорили о нём. Но будто и не о нём. Он стал объектом обсуждения – не участником. Человеческое исчезло из этой сцены. Он – проблема. Ненужная, опасная, но… уже обезвреженная.
Иван с тоской смотрел на Альбину. Она прижимала Машу так, словно ту вот-вот отнимут. И это было хуже всего. Больнее, чем любые слова.
Вот оно, дно. Его не просто задержали – его поставили на колени. Не физически – внутренне. Перед женой. Перед дочкой. Перед самим собой.
Пока в коридоре стучали шаги и потрескивали рации, мысли Ивана метались впустую, натыкаясь на глухую стену.
Он закрыл глаза – и вдруг почувствовал укол под рёбрами.
Не боль – предчувствие.
Как тогда, на корте.
Когда всё только начиналось.
Глава 2. Полгода назад. Мать врача умерла в больнице от болевого шока
В какой-то момент Ивану даже показалось: не история с «украденным кошельком» была выдумкой, а та – прежняя, нормальная – жизнь. Шесть месяцев назад он – странно даже вспоминать – беззаботно учился играть в теннис.
Тогда, во время матча, у него внезапно закололо под рёбрами. Он решил, что это просто возраст. Или жара. Или, в конце концов, плохо размялся. Но его соперник – профессор Брудер, философ и тренер-любитель в одном лице, – сразу понял, что дело нешуточное.
– Камень, говоришь? – нахмурился он, когда в перерыве Иван, наполовину согнувшись, вяло пошутил про «камень не в душе, а в организме». – Камни, вообще-то, фундаментальные штуки. Но когда они оказываются внутри нас – это уже не просто физиология. Это как будто сама природа говорит: «Я не фон. Я – помеха. Обрати внимание».
Он на секунду замолчал, глядя в сторону, будто вспоминая, что и с ним когда-то было нечто похожее – и тоже не просто так.
– Ты можешь думать, что это просто случайность. Но такие вещи редко бывают случайными. Камень в теле – это не только диагноз. Это сигнал. Со временем в нас накапливается не только кальций, но и тревоги, и обиды, и усталость. Пока в какой-то момент не начинает болеть.
На правах наставника Брудер прервал матч, хотя они уже дошли до тай-брейка.
– Ничья – это идеал, – сказал он с улыбкой человека, который знал, что удивит. – Ничья исключает не только победу, но и поражение. Считай, Митрофанович, что ты выиграл, потому что не проиграл. А сейчас я немедленно отвезу тебя к врачу, а не то, не дай бог, – перитонит. Даже не спорь!
Лежа на кушетке в кабинете участкового терапевта, Карагай с заумным видом пытался разгадать ребус: почему именно в таком месте и в такой момент? Пышная, едва влезающая в белый халат женщина лет пятидесяти мяла ему живот и равнодушно слушала болтовню. Безучастно дослушав до «перитонита», она вдруг прыснула и сразу помолодела.
– Знатоки… Как же! Все считают, что в медицине разбираются. Даже если ни в чем не разбираются, а в медицине – ну, конечно! Все приходят с диагнозами. Мы – бесплатное приложение. Вы бы написали об этом, Иван Митрофанович!
Доктор посмотрела на пациента, словно тот собирался взять у нее интервью.
– О чем написать? – не сразу понял Карагай.
Просьбе он не удивился. За годы работы в «Шахтёрской губернии» кто только ни просил его «написать». У всех что-то «болело»… Даже Туреев, всесильный владыка их края, однажды после пресс-конференции его задержал: «Вот что, Иван, с коррупцией пора кончать, уже два года как я назначен. Пиши о переменах. У нас строят. А уголь, металл, химия? Больше стали продавать за границу. Об этом надо писать!» Он хотел возразить, но не успел. Одутловатое лицо стареющего туркмена дернулось, словно человек невпопад икнул. Пресс-секретарь вскочил, лисьими шажками оббежал стол, прихватил его за локоть и потянул: «Пойдем. Губернатор сильно занят».
Видя, что собеседница тоже не поняла его вопроса, Карагай переспросил:
– О чем писать-то, Зоя Ивановна? Что все считают себя знатоками медицины? Посвежее тему дайте – напишу. Нам ведь лишь бы гонорар платили.
Терапевт будто ждала такого поворота. Кремово-белое лицо покрылось пятнами, история болезни журналиста была отодвинута.
– Да о том! Напишите, что нас, медиков, за людей не считают. Вот вы сколько получаете? Небось, побольше нас, если такой сотовый купили… – Она кивнула на его Nokia 3210. – А что делаете? Пишете… Если не читать газеты – ничего не случится. А когда болит? Бегут к врачу! Почему нам платят такие гроши? – Женщина чуть не всхлипнула. – Жена-то у вас тоже в здравоохранении. Видите ее зарплату?
Карагай нахмурился. Он не любил делиться личным.
Доктор замолкла, точно прикусила язык, затем снова заговорила с обидой:
– Почему нас держат в черном теле? Говорят, у государства на здравоохранение денег нету. Неужели же нету? За газ же Европа платит.
Разговор стал неинтересен. Старая песня бюджетницы. «А спроси, за кого голосовала? – подумал Иван. – Небось, за партию жуликов и воров. Дура набитая!»
– Зоя Ивановна, у меня проходит, но вы всё-таки выпишите что-нибудь. На всякий случай… И мне надо бежать, редактор срочно зовет, – соврал он, вспомнив про свою машину у корта.
– Куда бежать? Вы что, очумели?! Лежите. А если протоку закупорит? Перитонита хотите? – протараторила терапевт и снова прыснула. – Ладно, вставайте. Сейчас бы вас хирургу показать, да он уже ушел. Но нужно сделать УЗИ. Я не хочу за вас отвечать.
– Завтра, завтра… Сейчас уже отпустило. До завтра доживу? Выпишите что-нибудь, да я пошел.
Доктор засуетилась, начала рыться в папке.
– Доживете. Обещаю. Если вечером сильно прихватит – вызывайте «Скорую». Если не очень – выпейте обезболивающее. До утра дотянете, а утром на УЗИ. Одна проблема…
Она замялась.
– Что еще? – Карагай натягивал пиджак.
– Талончиков на бесплатное обследование нет. Они у нас в дефиците.
Карагай удивился. Он привык слышать слово «дефицит» в аптеках, магазинах – да где угодно, только не в медицинских учреждениях.
– Вы шутите? – рассмеялся, хотя боль всё еще напоминала о себе.
– Какие шутки… Нам дают мало талонов. Главная говорит: не хватит – пусть пациенты платят. Это система. – Зоя Ивановна вдруг заговорила как-то совсем буднично, словно пересказывала новостную ленту. – Люди платят в кассу, а деньги уходят неизвестно куда. Что тут непонятного?
– Но я не собираюсь платить за «хотелки» вашего начальства! – повысил голос Иван. – У меня же полис ОМС. Медпомощь в стране бесплатна!
Доктор грустно улыбнулась.
– Бесплатное сегодня – это как радуга. Видишь, а дотронуться нельзя. Все знают, что она есть, но где начало и конец?
– А как же врачи? Разве вы не можете изменить систему?
– Мы? – Зоя Ивановна усмехнулась. – Думают, врачи – благородные спасители. Но и нас кто-то должен спасать…
Она отвернулась, потом снова посмотрела на пациента – в глазах что-то изменилось.
– Нас это самих достало! Работать невозможно, не думая о плане по платным услугам! Думаете, медики не платят? Ошибаетесь!.. Мама лампочку хотела ввернуть, упала, сломала ногу. Отвезли ее в Третью горбольницу. Боль была сильная, а они… коллеги… не начинали операцию, пока я деньги не привезла.
До сих пор она держалась, но после слова «деньги» глаза вдруг быстро наполнились слезами.
Карагай даже растерялся.
– Что с вами?.. Ну, конечно, я заплачу. Куда же денусь?
Доктор вынула салфетки, промокнула глаза, немного помолчала.
– Дело не в оплате. Талончик я займу у наших девочек, завтра зайдите.
Что-то сидело в ней внутри, большое, колкое, и рвалось наружу.
– Мама умерла в той больнице… Я всё заплатила, как требовали там. Но они… коллеги… чтобы сэкономить, делали операцию без обезболивания. Два часа ковырялись в ноге. Она терпела, терпела… Умерла от болевого шока, так показала экспертиза. Если бы я не была врачом – никто бы не узнал. Подключила профессора, он в меня когда-то был влюблен. Не смог соврать… Ну, бегите, а то еще влетит от редактора, – проговорила Зоя Ивановна и снова потянулась за салфеткой.
Карагай застыл. Всё вокруг поплыло. Это было уже слишком. Слишком жестоко, слишком бесчеловечно.
– Но это же незаконно! – непроизвольно вскрикнул он.
– Всё, что у нас происходит, облечено в форму законности. Это не исключение. Это правило. Просто никто не хочет видеть. Да идите вы уже!
Когда журналист закрыл дверь, по щекам врача опять потекли ручьи.
Выйдя на улицу, Карагай медленно побрел к тому месту, где оставил свою «девяносто девятую». Боль в боку сдалась, временно или навсегда – было не совсем понятно, но сейчас она уступила место другой боли, не физической, но такой же тягостной. Вечерело. Пока он находился на приеме, прошел мелкий осенний дождик. Воздух был свежий и чистый. Улица уже тонула в полумраке, и редкие фонари бросали тусклые лучи на мокрый асфальт. Иван шел, дыша полной грудью, по знакомым улицам и не замечал ни машин, ни прохожих. Перед глазами у него стояли слёзы Зои Ивановны. А ведь она не просто рассказывала – она жаловалась. Она, врач, отдала свою жизнь медицине, но оказалась беспомощной перед тем, что сама же и представляла. И этот абсурд, этот очевидный диссонанс терзал повидавшего и не такое журналиста не слабее желчного камня.
Впрочем, он не сильно тревожился из-за «какого-то» камня, потому что ещё не знал, что эта боль станет началом расследования, которое вскроет гнойные дыры системы, где каждый, от хирурга до высокого чиновника, берёт не только деньги – но и судьбы. Камень в его теле окажется не самой тяжёлой преградой. Он просто не успел понять, что время сжалось до предела. Очень скоро Карагай осознает: чтобы остаться в живых, ему придётся не просто пройти серьезное лечение – а вскрыть страну, как воспалённый орган.
Глава 3. «Не трогай меня – ты пишешь слишком остро»
Дома его ждали. Белый халат Альбины – тот самый, в котором она иногда встречала его по вечерам – лежал в пластиковом тазике, замоченный в воде с порошком. Он долго умывался холодной водой, плеская её себе на лицо снова и снова, будто хотел смыть что-то большее, чем усталость.
Тонкий, но настойчивый голос с кухни позвал:
– Ваня! Машенька! Идите за стол!
На выходе из ванной его поджидала дочка.
– Папочка! – закричала малышка, обнимая его за колени. – Ты будешь есть с нами?
Он улыбнулся дочке, но улыбка вышла какой-то неестественной. Почти болезненной.
– Конечно, милая!
Они прошли на кухню, где Альбина стояла у плиты, завершая подготовку. Она была выше Ивана почти на треть головы, с тонкой фигурой и прозрачными чертами лица. Молодая женщина благосклонно позволила мужу дотянуться усами до своей щеки. Для этого он привстал на цыпочки и отодвинул пряди её густых тёмно-рыжих волос.
На столе красовался ужин: горячий ароматный суп, свежая сырная нарезка, омлет с яркими помидорами – всё это выглядело словно крик домашнего уюта в их не всегда спокойной жизни. Свечи мерцали, бросая мягкий свет на посуду – и казалось, этот свет мог бы растопить даже самые крепкие стены отчуждения.
Но Иван сидел, погружённый в себя, словно чужак, переступивший порог своей семьи. Его молчание было громче любых слов, а глаза, блуждающие по поверхности стола, не замечали улыбающихся близких.
– Как прошёл день? – осторожно спросила Альбина.
– Нормально, – угрюмо бросил Иван, не поднимая глаз.
– Нормально? – удивлённо переспросила она. – Обычно ты не можешь остановиться, рассказывая о своих статьях, людях, которых встретил. А сегодня – как в рот воды набрал. Что с тобой?
Иван молчал. Он ел медленно. Еда казалась картонной. Маша, сидя напротив, разглядывала отца. Она привыкла, что он шутит, рассказывает разные истории. А сегодня он был другим. Молчащий отец – это страшнее строгого.
– Папочка, ты сегодня сказку не расскажешь? – пропищала она.
– Потом, милая, – неопределённо ответил он.
Маша сморщила носик, поиграла вилкой, поела немного и попросилась в гостиную.
– Иди, солнышко.
Малышка вышла, и на кухне повисла тишина.
– Ну, что с тобой? – с раздражением заговорила Альбина, убирая тарелку. – Я целый день на работе, потом мчусь в детсад, стою на кухне, готовлю твой омлет, а ты сидишь как привидение! Хоть бы дома отвлекался от своих раскопок!
– Отвлекался? – Иван поднял взгляд. – Ты думаешь, это просто?
– Да! – отрезала Альбина. – Работа – работой, а дом – другое. Ты должен уметь разделять. Это твой долг.
– Долг? – усмехнулся Иван. – Знаешь, что я сегодня услышал? Как врач рассказала, что её мать умерла от болевого шока – сэкономили на наркозе. А ты – про долг.
– Я про твой долг перед семьёй! – вспыхнула Альбина. – Мы ждём тебя каждый день, надеемся, что хоть вечером ты немного побудешь с нами. А ты снова с мыслями о работе! Даже на Машу не взглянул!
– Потому что это не просто работа! – резко ответил Иван. – Я пишу о том, что происходит с сотнями людей. Это… – он осёкся.
Альбина внимательно посмотрела на него.
– Ванечка, я не говорю, что это неважно, – уже мягче сказала она. – Но ты должен найти баланс. Иначе потеряешь то, что действительно важно.
– Что важно? – выдохнул он. – Дом, ужин, омлет? Моя работа – это не просто статьи. Это моя жизнь…
– А если ты потеряешь нас? – в её голосе прозвучало отчаяние. – Ты не замечаешь, что, принося сюда весь этот мрак, разрушаешь нас. Ты уже потерял себя. Неужели не видишь?
Иван молчал.
Он знал, что она права.
Но признать это – значило отказаться от самого себя.
Альбина начала убирать со стола.
– Я готовила, а ты посуду помоешь.
Ночь. Улица. Фонарь… Сон где-то заблудился, ускользая из рук. Мысли Ивана метались между кабинетом врача и женщиной, лежавшей рядом. Наконец образ кабинета взял верх.
Журналист мысленно представил себя участковым терапевтом. Хм… допустим. Когда-то ведь хотел поступать в мединститут… Мать падает с табуретки, ломает ногу, звонит ему. Он мчится, везёт её в больницу, оплачивает операцию…
Погружаясь в эту картину, как в гипнотический сон, Карагай ощутил боль Зои Ивановны – неспособность защитить мать от страданий… Горечь наполнила его сердце – сердце уже не юного мужчины с воображением, которое, как говорил Эйнштейн, может увести далеко за пределы знаний.
Сильный ветер бросал капли дождя в окно, их щелканье по стеклу вернуло Ивана в реальность.
– Ванечка, ты чего не спишь? Ворочаешься…
Шёпот Альбины прозвучал, как спасительный гонг. Он повернулся к ней:
– Мешаю? Прости, радость моя. А ты чего не спишь?
– Не знаю… О чём ты думаешь?
Она пристроила голову на его плечо и обвила его рукой.
– Ты, наверно, из-за камней расстроился. Не бери в голову. Сейчас это легко решается…
– Просто сказать – «не бери»! Чёрт побери, не очень-то приятно…
– Так все больные говорят, – усмехнулась Альбина. – Не чертыхайся. Сколько раз просить?
Он поцеловал её в висок.
– А что ещё больные говорят? Мне интересно.
– Да много… Ты бы сбежал.
– Что, так страшно? Кровь, боль, слёзы?
– Смотря что считать страшным. К крови можно привыкнуть. Слёзы вытереть. Стоны – тяжело слушать, но есть обезболивающее…
Он коснулся её лба губами.
– Вот ты у меня какая! Ничего не боишься. А чего тогда пугаешь, что я не выдержу? Не разлюбила ли ты?
– Не мели чепухи… Выдержишь, если надо. Но ты впечатлительный. Как ребёнок. У тебя может психика не выдержать. Ты думаешь, легко смотреть в глаза обречённому?
– Согласен. Свою смерть легче встречать… Ты меня порадовала.
– Ты что, совсем? – Альбина высвободилась. – Тебя бы – в реанимацию!
– Не! Я человек сугубо штатский, а у вас – как на фронте. Лучше уж гнить в редакции… Обрадовала, что я не обречён.
– Дурак… Ну, дурак! Камни – не приговор! Вырежут – и через месяц снова будешь носиться, как лось, по своему корту.
– А без вырезания нельзя? – насторожился он.
– Когда камни не могут выйти, лучше удалить пузырь. Чем ждать закупорки.
– А раньше разве не реже удаляли? Что, люди другие были? А операция – по полису или платно?
– Бесплатно? Ха! Хотя… если нечего взять, могут разрезать живот. Но это же никому не надо. Сейчас все умные: подавай малоинвазивные технологии.
– Это ещё что?
– Щадящие, значит. Несколько проколов – и всё. За это разве не стоит платить?
– Не знаю… Наука развивается. Больницы переоснащают. Но не всё же переводить на платность. Деньги на аппараты ведь бюджетные – значит, мы уже заплатили. Лучше называть медицину не бесплатной, а предоплаченной. Разве не так?
Альбина пыталась что-то вставить, но он говорил с таким жаром, будто отбивался не только от неё – от самой мысли, что может быть неправ.
– Всё у тебя просто… – не выдержав, перебила его Альбина. – А лечат не аппараты, а врачи. Зарплата у них… Платные услуги – не от хорошей жизни. Это чтобы кадры сохранить. Сколько специалистов уже ушло в частные центры! У всех семьи, дети… Ты хочешь, чтобы медики святым духом питались?
– Не, не хочу, чтоб ты питалась святым духом. Но знаешь, к чему может привести платность в медицине?
И он снова рассказал – подробно, с деталями – о том, что услышал от терапевта. О её молчаливых слезах, о том, как он сам был потрясён.
Альбина слушала молча. Потянувшись, она включила торшер. Лицо её было каменным. Пухлые губы сжаты в ниточку, но всё ещё оставались нежными. Ивану захотелось их поцеловать, но он сдержался – момент был неподходящим.
– Ты, надеюсь, не думаешь, что врачи делают ненужные операции из-за денег?
Ледяная интонация супруги смутила его.
– Нет, конечно! Ты что, радость моя? Мы же не в загнивающей Америке живём… Зря только рассказал. Зарекался же говорить о своих темах. Давай-ка лучше спать.
Альбина не отреагировала.
– Думай о чём хочешь, – сказала она холодно. – Это твой хлеб. Думай, пиши, зарабатывай. Может, наконец, сменим халупу на нормальную квартиру…
Он предостерегающе кашлянул. Они уже ссорились из-за его дохода и наложили табу на тему денег. Он зарабатывал меньше, чем торговцы с рынка, но не меньше инженеров или врачей. Уходить в торгаши он не собирался.
– Хорошо, не буду, – с плохо скрытой иронией сказала Альбина. – Но если вдруг тебя потянет на медицину, пиши хоть о чём, хоть о самом Минздраве – только «Трёшку» не трогай! Понимаешь?
– Конечно. Я знаю, что ты там работаешь. Если я что-то раскопаю, тебя вытурят. Но я не враг тебе. Ты же не считаешь меня врагом?
– Дурак… – Альбина снова устроилась на его плече. – Ты отец нашего ребёнка. Как я могу считать тебя врагом? Так не бывает… – проворковала она, но в голосе не было прежней теплоты.
– Ещё как бывает! – огорчённо проговорил он. – Если врагов не наживаешь, ими становятся близкие. Но нам с тобой это не грозит. У меня врагов и так хватает.
– Ты смеёшься, а я ведь серьёзно. Больницу нашу не трогай. Я не хочу лишиться этого места. Мне там нравится. Обещаешь?
Её голос стал грудным и нежным – этим тембром она умела растопить любой лёд. Карагай прижался к ней, нащупывая край её ночной рубашки.
– Обещаю, – как бы между делом прошептал он. – Конечно, обещаю. Мы же это обсуждали.
Альбина затихла. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Казалось, они были на одной волне. Он осторожно гладил её бедро, и уже почти поверил, что всё налаживается…
Но вдруг она резко сказала:
– Не трогай меня! Ты пишешь слишком остро… Живём от скандала до скандала… И ещё, Ваня – в следующий раз будь повнимательнее с Машкой. Довёл ребёнка до слёз! «Папочка», называется.
