Buch lesen: «Архив барона Унгерна»

© О. Новокщенов, текст, 2019

© А. Киреев, текст, 2019

© Д. Горшечников, текст, 2019

© Чтиво, 2019

⁂

История о самой истории
Предисловие от издателя

Дорогой читатель, перед тобой вторая книга Чтива – в широком смысле даже первая, ибо Посейдень был в большой степени экспериментом, разведчиком, посланным вперёд основных сил инди-книгоиздания. Как только Чтиво стартовало с выпуском Посейдня, мы начали искать авторов.

За полгода мы получили около 100 рукописей. Были там и откровенно глупые тексты и запредельно жуткие, но также попадались весьма и весьма похабные. Однако приходили и труды очень красивые и завершённые, хотя и не соответствующие нашим требованиям. Всего одна работа из ста оказалась не только профессионально выполненной, но, по общему мнению редакции, во всех отношениях подходящей для издания. Она перед вами.

«Архив», по моему скромному мнению, – жемчужина словесности. Путешествие сразу во все эпохи и страны, прыжок с вершин языкознания в глубины духа, легальный расширитель сознания в виде текста, кое-где достигающего совершенно новых форм (да и размеров, чего уж греха таить).

Удивительно: авторы закончили книгу 15 лет назад, в 2003 году, и с тех пор ни одно издательство так и не сумело довести её публикацию до ума, чему виной стала «продолжительная череда роковых случайностей и мистических происшествий». Надо сказать, череда эта не обошла стороной и Чтиво.

В ходе предзаказа, за пять дней до выпуска книги слетела платёжная система сайта. Ещё через два дня случился всемирный сбой Телеграма, что существенно усложнило нашу коммуникацию и финализацию вёрстки «Архива». Однако же, раз вы читаете это, значит, нам всё-таки удалось преодолеть невзгоды и выпустить эту великолепную историческую фантасмагорию. Поговорим немного о современной исторической литературе.

Осенью 2017 в центральном «Буквоеде» Санкт-Петербурга столкнулся я с Татьяной Богатырёвой, которая пришла туда подержать в руках свою только что вышедшую «Матильду» по мотивам нашумевшего художественного фильма о Кшесинской и Николае II. Мы обошли весь отдел художественной литературы дважды, но Матильды там не оказалось. Я предположил было, что её смели ввиду большой популярности картины, но тут появилась консультант магазина и сопроводила нас с Татьяной в отдел исторической литературы, где и была представлена новинка. Автор этим фактом оказалась удивлена не меньше, чем я, ведь писала она сугубо художественную вещь, а вышла – уж неизвестно, волей издателя или торговой сети – историческая. Я осмотрелся и увидел вокруг ещё ряд фолиантов, иные из которых одними названиями потрясали воображение. Не буду перечислять их все, назову только одно, которое мне запомнилось больше прочих. Запомнилось глубиной своей иронии, поскольку такое название, в сущности, идеально подходит для любой популярной исторической книги. Звучит оно так:

«КАК БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ»

Действительно, свобода распространения информации при всех своих плюсах имеет и обратную крайность – вседозволенность, стирающую любые границы, в том числе границы жанра и исторической достоверности. Конечно, все мы хотим знать, как было на самом деле, но не можем, а что можем – так это верить авторам исторических книг. И зачастую верим мы в то, во что хотим, такова уж человеческая природа, и авторы, издатели, книготорговцы об этом, конечно, знают. Правда бывает скучна, а бывает неприглядна, и мы позволяем историческим писателям увести себя в мир их фантазий, ловко выдаваемый за действительный. Как следствие, мы имеем на прилавках книжных магазинов тонны художественной литературы, выдаваемой за историческую – сознательно или бессознательно. А исторической правдой, не будем забывать, постепенно становится то, во что верит большинство – независимо от того, было так на самом деле или нет. Так и появляются люди, на полном серьёзе убеждённые, что Чёрное море – это котлован, который вырыли протоукры, а из его отходов насыпаны Кавказские горы…

Генерал-лейтенант барон Роман Фёдорович фон Унгерн-Штернберг – знаковая фигура Российской Империи – как для настоящих историков, так и для любителей постряпать сенсации. Масштабы и необъяснимая противоречивость его личности даже спустя почти век после его смерти всё ещё рождают ворох слухов и домыслов. Образ барона Унгерна фигурирует в произведениях Виктора Пелевина, Эдуарда Лимонова, песнях группы «Калинов Мост», кино, сериалах, мультфильмах, комиксах производства разных стран.

Согласно документальному роману Леонида Юзефовича «Самодержец Пустыни», посвящённому Унгерну, именно его попытки создать новую монгольскую империю сделали его легендой:

«Белый генерал, ни разу не вступивший в бой с регулярными советскими частями, палач и неврастеник, известный скорее карательными, нежели полководческими заслугами, он превратился в полубезумного “самодержца пустыни” и в итоге стал героем мифа, жутким символом не только российской смуты, но и тех веяний мирового духа, которые ощущаются и поныне, грозя в будущем обернуться новой бурей с Востока».

«Бог войны» в глазах монголов, изобретатель многочисленных пыток и казней (одна из которых лежит в основе легендарной сцены из «Белого солнца пустыни»), но при этом приверженец буддизма (впрочем, без отказа от христианства). Фаталист и мистик, считавший, что все религии выражают одну общую истину. «Воин Шамбалы», вынашивавший планы по созданию «Ордена военных буддистов» и желавший поднять государства востока на крестовый поход против запада – «источника всех революций» – во имя установления во всей Евразии «жёлтой» культуры и тибетского буддизма.

Как вы, наверное, догадываетесь, продолжать разговор об этом планетарного масштаба персонаже можно очень и очень долго. Но у вас будет достаточно времени, чтобы ближе познакомиться с бароном посредством текста романа – вернёмся же к нему. Книга, которую вам предстоит прочесть, – это не просто история об одном или нескольких персонажах, а нечто гораздо большее. Троица авторов затеяла тонкую игру с восприятием искушённого читателя (хотя, вероятно, и будет отрицать это), но также не поскупилась и на пищу для ума и духа читателя неискушённого. Как следствие, возникает и третья игра – игра между этих двух игр, заставляющая читателя постоянно сомневаться в своей принадлежности к одной из двух перечисленных выше категорий.

Конечно же, это далеко не единственное «пасхальное яйцо» в структуре произведения, напоминающего «Игру в бисер», по забавной случайности написанную в параллельной вселенной Терри Гиллиамом. В какой-то момент вам может показаться, будто вы знаете, что произойдёт на следующей странице или даже в следующей главе – не может быть большего заблуждения. До самого своего конца «Архив» внезапно снова и снова поворачивается к читателю неожиданными гранями, как смарагд грубой несимметричной огранки.

Что же касается истории и псевдоистории – мастеров выдавать желаемое за действительное хватало во все времена (снова же, если верить истории). И хотя книга, попавшая вам в руки, не является панацеей от всякой лжи, написанной пером, но она совершенно точно поможет вам посмотреть иначе на любого гуся, которому это перо могло принадлежать.

Сергей Иннер

Унгерниана

Тайны архива Барона Унгерна
Вместо предисловия

Историю смело уподоблю таксидермии: и та и другая наука учит искусно набивать чучела.

Барон Унгерн фон Штернберг

Двадцатое столетие было ознаменовано яростными спорами о литературном наследии барона Унгерна фон Штернберга. Его личность ниспровергали, поднимали на щит, отрицали, делали объектом поклонения, забывали и открывали заново, но, в конце концов, никто не знал, что с нею делать. Многочисленные исследователи, критики и комментаторы Р. Ф. Унгерна выдвигали разнообразные концепции, от вполне рациональных до совершенно нелепых, вели ожесточенные дискуссии, изобличали и вводили в заблуждение друг друга, пока не запутались окончательно и не потеряли связь с реальностью. Поколения талантливых ученых истощили разум, безуспешно пытаясь приблизиться к разгадке тайны барона. Целая научная парадигма – «унгерналистика» – благополучно росла и развивалась, не имея ни малейшего представления о собственном предмете. И вот, наконец, через без малого восемьдесят лет после гибели барона, камень преткновения – его загадочный и почти мифический архив – найден. Эта находка, столь же удивительная, сколь и случайная, позволила специалистам ответить на многие вопросы, ранее казавшиеся неразрешимыми, и снять большую часть противоречий, порожденных эпохой безудержных спекуляций. Трудно предположить, к каким последствиям приведут открытия, связанные с архивом, однако уже сейчас очевидно, что проблема литературного наследия Р. Ф. Унгерна, вышла далеко за пределы научного сообщества и интересует весьма широкий круг читателей во всем мире.

Готовя настоящий сборник, его составители полагали своей главной задачей ознакомление всех интересующихся наследием Р. Ф. Унгерна с уникальными документами и материалами, касающимися жизни и творчества барона, деятельности его ближайшего окружения, наконец, всей исторической эпохи, судьбы которой оказались тесно переплетены с судьбой архива барона Унгерна. В сборник вошли произведения, принадлежность которых перу Р. Ф. Унгерна не подвергается сомнению, а также те, что были обнаружены непосредственно в его архиве. В издание не включены разнообразные плагиаторские сочинения, фальсификации и документы, в отношении авторства которых имеются разногласия. За рамками книги осталось и богатейшее эпистолярное наследие барона, заслуживающее, по нашему убеждению, отдельной публикации.

МАГДАЛЕНА РОШЕНБАК

Архив Р. Ф. Унгерна стал складываться, когда ему самому было три года. Идея коллекционирования документов родилась случайно, благодаря няне барона Магдалене Рошенбак. Эта невежественная и косноязычная (впрочем, весьма добродетельная и скромная) женщина страдала тяжелой формой клептомании. Болезнь проявлялась специфично: фрекен Рошенбак привлекали не вещи, а документы, главным образом, административного, хозяйственного и статистического характера (по этой причине в детстве барон испытал сильное влияние истории и политэкономии). Самостоятельно собиранием архивных материалов Р. Ф. Унгерн стал заниматься с восьми лет¹, и на этом поприще значительно преуспел. Архив пополнялся не только за счет новых приобретений, важным элементом коллекции являлись собственные сочинения барона. В 1904 г. он по совету няни решил опубликовать небольшую часть архива (“Multum in parvo”² – полагал барон), в которую вошли некоторые ценнейшие раритеты: духовная переписка думного дьяка Козьмы Пружатого с папским легатом Иоганном Шнитценпаумером фон Зоннегом, собрание эстетических артефактов, обнаруженных при дворе Филиппа Красивого, а также знаменитый рукописный «Альфабетикон родовых проклятий» феррарского герцога ди Джиостро. Кроме того, к печати был подготовлен целый ряд детских произведений барона, в том числе нашумевшая в свое время героико-эротическая драма «Гадкая улыбка». Все эти бесценные литературные сокровища были переданы в петербургский издательский дом А. Ф. Маркса.

За решением Унгерна опубликовать архив последовала череда странных и зловещих событий. В октябре 1904 г. все предназначавшиеся для публикации материалы сгорели в страшном пожаре, уничтожившем контору г-на Маркса на улице Гоголя, 22. Унгерн и его близкие пережили потрясение. Тем не менее, барон не собирался сдаваться (“Amat victoria curam”³ – был убежден он), и уже через несколько недель представил издателю новый вариант книги, составленной на сей раз целиком из его собственных произведений. Однако, к неизъяснимому ужасу владельцев типографии, все 550 страниц авторского текста ночью были похищены из кабинета директора «Артистического заведения А. Ф. Маркс». Несчастный Адольф Маркс в то же утро в своем кабинете предпринял попытку повеситься, но был пристыжен понятыми, и в глубоком замешательстве отправлен домой на карете друга Р. Ф. Унгерна генерала Семёнова.

Следствие располагало несколькими версиями преступления. Балансируя между ними, оно в конце концов зашло в тупик, чему барон, желавший любыми путями избежать огласки, неминуемой при активных действиях полицейского аппарата, был крайне рад. Все заинтересованные лица, казалось, удовлетворились таким исходом, но в январе 1906 г. рукопись неожиданно всплыла в Варшаве. Два весьма странных субъекта – штабс-ротмистр русской армии Ипполит Константинович Волноногов и молодой московский писатель-дилетант Анатолий Францевич Кремер – предприняли попытку опубликовать произведения барона Унгерна под псевдонимом Кецалькоатль в малоизвестном издательстве «Рассвет». Властям не удалось схватить похитителей по горячим следам, и пара сумела просочиться в Центральную Россию. В марте 1906 г. Волноногов и Кремер, имея при себе рукопись, с неизвестной целью тайно прибыли в Воронеж, где по трагическому стечению обстоятельств стали случайными жертвами покушения эсеров на местного губернатора Слепцова. Кремер погиб, Волноногов был контужен, а оригинал текста оказался в руках террористов – слушателей Высших инженерных курсов Наума Кацмана и Лазаря Хейфеца. На чрезвычайном заседании руководство бомбистской ячейки постановило поместить материалы в тайник. Вскоре после этих событий Хейфец по причинам, оставшимся невыясненными, скончался, а Кацман залег на дно, и о нем ничего не было слышно вплоть до 1917 года. В сентябре 17-го он вновь посетил Воронеж, намереваясь вскрыть тайник и воспользоваться рукописью, однако не успел осуществить замысел, так как в самый канун октябрьского восстания получил срочный вызов в Петроград. Ночью 25 октября в Выборге Наум Кацман был забит насмерть пьяными матросами Балтфлота.

Р. Ф. Унгерн с 1906 г. не получал никаких известий касательно похищенного текста, в связи с чем совершенно о нем забыл. Барон не имел привычки следить за судьбой своих произведений, ибо знал: habent sua fata libelli⁴. К тому же, тихим августовским вечером 1917 г. свой жизненный путь завершила Магдалена Рошенбак, а после разразилась революция, и о публикации архива уже не могло идти речи. Несостоявшаяся книга стихов, таким образом, канула в бы Лету, если бы не судорожная активность председателя Воронежского губкома РКП(б) и губсовнархоза товарища Кардашова, который во время одного из субботников на личном примере демонстрируя, как надо работать, ковырнул лопатой клумбу и обнаружил эсеровский тайник. Кардашов немедленно отдал распоряжение о фотокопировании рукописи; впрочем, дело не удалось довести до конца, так как осенью 1919 г. он был направлен на партийно-хозяйственную работу в Сибирь. Захватив оригинал текста, он отбыл из Воронежа, но по пути заболел тифом и умер в Омске в начале 1920 года. Заметенные снегом, труды барона Унгерна затерялись на бескрайних просторах Сибири.

Нескольким фотокопиям, оставшимся в Воронеже, повезло больше: они попали в руки предгубревкома А. Моисеева. Внимательно изучив их, он уже собирался телеграфировать в Смольный В. И. Ленину, но передумал и отправил часть материалов в секретном пакете с надежным человеком – председателем исполкома Петром Смирновым. Тот покинул Воронеж 29 сентября 1919 г., а на следующий день Моисеев, предчувствуя опасность, сжег оставшиеся экземпляры и развеял пепел над Доном. В начале октября после серии затяжных психических атак белые вступили в город. Моисеев был схвачен, подвергнут изощренным пыткам и расстрелян. К середине декабря Смирнов, шедший с попутными обозами, достиг Петрограда и предстал перед Лениным. Осмотрев фотокопии с фрагментами сочинений Р. Ф. Унгерна, тот пробормотал что-то невнятное (Смирнову почудилось, будто бы по-немецки)⁵, нервно поблагодарил и спрятал документы в стол. Больше их никто никогда не видел.

АЛОИЗИЙ МОРГЕНШТЕРН

Популяризация эстетики барона Унгерна не ограничивалась сотрудничеством с издательством А. Ф. Маркса. Огромную роль в этом деле сыграло так называемое художественное товарищество «Табльдот». В сущности, его члены ничего особенного не делали: литературным творчеством не занимались, в теоретических диспутах не участвовали, они всего лишь взяли себе за правило несколько вечеров в неделю посещать модные салоны, где собиралась петербургская богема, и куда изредка заглядывал барон Унгерн. Участники товарищества, надо отдать им должное, старательно уклонялись от поэтических декламаций, уделяя несравнимо большее внимание винам и закускам, и способствуя чудесному превращению камерных светских раутов в фантасмагорические лукулловы пиры.

Сама идея «пиршества разума» принадлежала князьям Долгоруковым, организовавшим в начале XX века свой Кулинарный комитет, и была довольно бесцеремонно позаимствована у них штабс-ротмистром Ипполитом Волноноговым, скандально изгнанным из вышеозначенного общества за отсутствие идеалов и непристойное поведение. Помимо Волноногова, у истоков товарищества «Табль-дот» стояла еще одна романтическая натура – известный фабрикант и мизантроп, основатель пороховой мануфактуры «Счастливая Аркадия» Домициан Самокатов⁶. Двум этим личностям удалось вовлечь в свои досуги других любителей изящных искусств: неискушенного судьбой литератора Анатолия Кремера (трагически погибшего весной 1906 г.), польского аристократа без особых занятий Людвига Яжборовского, молодого нидерландского дипломата Роя Рудольфуса Антона Ромбоутса и доктора Алоиза, или, как его называли в России, Алоизия Моргенштерна. Из всей пестрой компании личность последнего привлекает особое внимание, так как именно благодаря интеллектуальной мощи Моргенштерна, по утверждению сэра Олджернона Фрэнсиса Лэйна, «одного из наиболее талантливых энциклопедистов своего времени»⁷, деятельность товарищества приобрела широчайший размах и, вместе с тем, научную системность.

Алоиз Моргенштерн происходил из старинного и благородного эмигрантского рода. Его отец был крупным медиевистом, и потому выбор научной карьеры не явился неожиданностью. Получив прекрасное образование в Оксфорде, Моргенштерн рано охладел к истории, переключив свой интерес на смежные дисциплины, к которым всегда имел скрытое пристрастие. В конце 80-х – начале 90-х годов XIX в. в рамках африканской экспедиции он провел ряд передовых для тогдашней науки полевых исследований, и, обобщив богатый антропологический и этнографический материал, выпустил фундаментальный труд «Готтентоты: между традицией и современностью»⁸, получивший весьма высокую оценку Британского Королевского общества. За эту блестящую работу он в 1896 г. был удостоен докторской степени. Специалисты с нетерпением ожидали продолжения его экспериментов, однако уже через год, к изумлению многих, Моргенштерн забрасывает этнографию и делает ряд ошеломляющих открытий в области филологии. В целой серии публикаций⁹ он убедительно доказывает связь уникального фонетического аппарата кайсанских языков с особенностями высшей нервной деятельности представителей некоторых африканских племен. Статьи повергли научное сообщество в шок: никто до сих пор не решался проводить серьезный анализ, опираясь на междисциплинарный подход. Консервативному Королевскому обществу, поставленному в тупик взятием методологии Моргенштерна на вооружение группой молодых исследователей, не оставалось ничего другого, как принять ученого в свои ряды. Но Моргенштерн и на этом не успокоился. Презрев советы коллег и просьбы родственников, он не стал почивать на лаврах и затеял пересмотр собственной концепции, которую сначала публично оспорил, а затем решительно отверг как морально несостоятельную. Период с 1900 по 1903 гг. он провел в Лондонской библиотеке, изучая медицину. Результатом этого беспрецедентного когнитивного штурма явилась революционная монография «Токи головного мозга»¹⁰.

Необходимо отметить, что данная книга намного опередила время и по этой причине не могла быть адекватно воспринята современниками. Отклики в академической среде были крайне негативные. Несколько крупных историков консервативной направленности выступили с уничтожающей критикой Моргенштерна, потребовав подвергнуть его остракизму, Королевское общество отказалось с ним сотрудничать, заявив, что «джентльмен совершил научное самоубийство», а на ежегодном конгрессе неврологов и психиатров в Дублине сенсационная работа была просто поднята на смех. Ни поддержка учеников, ни симпатии прогрессивной общественности не могли спасти Моргенштерна, посягнув на незыблемость теоретических основ официальной науки, он нажил себе множество опаснейших врагов. К тому же, устав от суеты и дрязг, он совсем потерял осторожность и ввязался в ненужные политические дебаты с небольшой, но весьма влиятельной группировкой сторонников либерального автаркизма в Палате Лордов. Очень скоро в прессе развернулась травля ученого, и чьи-то злые руки, наконец, нащупали возможность лишить его университетской кафедры. Удары сыпались со всех сторон, но Моргенштерн был стоек. Он мужественно держался до тех пор, пока не случилось самое страшное: в марте 1904 г., не пережив ненависти и унижения, ушла из жизни его супруга Мэри Джейн, урожденная Хидденботтом. Моргенштерн впал в глубокую депрессию и, оставив все дела, в безмерном ожесточении покинул Англию. Скитаясь по Европе, он остановился в Ницце, где встретил Людвига Яжборовского. Скорее из неосознанного побуждения как-то заполнить душевную пустоту, нежели преследуя рациональные цели, Моргенштерн согласился на предложение переехать в Петербург. Поздней осенью 1904 г. в одном из притонов на Обводном канале они познакомились с идейным вдохновителем товарищества «Табль-дот» Ипполитом Волноноговым.

С этого момента жизнь Алоизия Моргенштерна круто изменилась. Лучшие дома Петербурга распахнули перед ним свои двери. Из книжного червя, влачащего тучное тело по коридорам библиотечных склепов, он превратился в светского человека, порхавшего как мотылек, возникавшего то тут, то там, всегда улыбающегося, и немного раздосадованного тем неприятным беспокойством, которое способно причинять непрестанное колыхание абсента в голове. Неожиданные связи с миром искусства, новые люди, появлявшиеся на его жизненном пути, интересовали Моргенштерна все больше и больше. Казалось, сама судьба вела его к удивительному и поистине роковому знакомству с бароном Унгерном.

Их первая встреча состоялась в декабре 1907 г. в литературном кафе «Домино». Унгерн декламировал отрывки из классических трагедий. Успех был невероятным, восхищенные адораторы устроили барону овацию. Тем же вечером Моргенштерн сделал в своем дневнике запись:

«Я будто бы попал в странный, фантастический мир. Зрелище, открывшееся моим глазам, привело меня в трепет; вскоре, однако, я уже ничего не ощущал, впав в гипнотическое оцепенение, причиною коего был этот человек. Словно Эдип на опухших ногах, покрытых мучительными, зловонными язвами, он шатко двигался в сторону зрителей, затем падал на колени, терзал свою грудь и в порыве тщетного раскаяния совершал самоослепление… То вдруг выпрямлялся и медленно обводил присутствующих внимательным, пристальным взглядом, заставляя содрогнуться от осознания величия монументальной натуры, и в тот самый миг, когда взор его проникал в потаенные глубины наших душ, и мы уже готовы были поверить, что это сам Геракл, триумфально восходящий из мрачных недр подземного царства, он внезапно начинал бесноваться, дико, неистово, будто Аякс, возбуждаемый Аластором, и в припадке безумия бичующий стада тельцов. Был ли он безобразным Эсопом, уготованным в качестве искупительной жертвы богам, или Гиперместрой, на глазах у потрясенной публики преодолевающей отвращение к браку, – он завораживал, заставлял рыдать. Его мнимое уродство, его ярость, его страдание, как магнитом притягивали нас, когда в бесконечном потоке менад он вызывал из небытия образы и звуки, хрипло и монотонно повторяя: „Βιοξ θεωρητiκοξ“ – „Жизнь в созерцании“»¹¹.

В 1908 г. барон Унгерн продолжал феерическое шествие по столичным салонам. Непрекращающийся грохот аплодисментов разрушал штукатурку атласных гостиных и раскачивал массивные золоченые люстры, зеркала покрывались копотью от едкого табачного дыма, а вековые персидские ковры расцвечивались струями бархатных вин, пролитых десятками мужчин и женщин в минуту нервной слабости, вызванной глубоким эмоциональным переживанием. Барон блистал, и наслаждению толпы не было предела. Однако весной 1909 г. Унгерн неожиданно уезжает из России и пропадает из поля зрения активистов «Табль-дот»¹². После этого события в деятельности товарищества намечается спад.

В своих неопубликованных мемуарах Алоизий Моргенштерн вспоминает Выборгский период¹³ (1909–1917), как время кутежей и скандалов:

«Аперитив по утрам, цыгане и шампанское ночью, увлеченье оккультизмом и тому подобными несусветными вещами, и – o, mea culpa!¹⁴ – длинная череда муз и любовниц: актрис, модисток, разнообразных светских львиц сомнительного происхождения, аферисток-консуманщиц, наконец, просто публичных женщин, сосавших из нас скудные витальные соки. Мы жили сумасшедшей жизнью, захлебываясь нектаром и давясь лепестками роз. Творческий порыв сник, поэзия уступила место прихотям, Мельпомена, Терпсихора и Полигимния бежали, искусно уклоняясь от узловатых рук Бахуса и Приапа».

Тем не менее, Выборгский период является весьма примечательным в смысле окончательного определения литературных ориентаций кружка. 6 февраля 1916 г. идейным и эстетическим исканиям Моргенштерна и его соратников был решительно положен конец. В тот час, когда над крышами домов и заводскими трубами сгущались влажные петербургские сумерки, когда доктор Моргенштерн, предвкушая волшебную ночь интеллектуальных экзерсисов, разложил на рабочем столе наброски к монографии «Гносеологическая экспонента в декартовых координатах майевтических систем. Непредвзятая критика философии барона Унгерна», потомственные рабочие путиловского завода вступили в схватку с агентами охранки. Единственная пуля, выпущенная из случайно выстрелившего револьвера, угодила в окно кабинета Моргенштерна и раздробила стоявшую на столе яхонтовую чернильницу. Рукопись была полностью испорчена. «C’est déjà quelque chose¹⁵, – подумал ученый, – сказано d’une clarté latine¹⁶: отныне только Унгерн».

К октябрю 1917 г. идеалистический туман, в котором находилось товарищество, мало-помалу рассеялся. Сначала тяготы военной жизни, а затем, страсти революционного лихолетья наложили отпечаток на судьбы членов «Табль-дот». В феврале пропал без вести Рой Рудольфус Антон Ромбоутс (ходили слухи, будто в день исчезновения его видели среди раздраженных солдат запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка). Ночью 26 октября во время вакханалии у Зимнего, как враг революции был арестован штабс-ротмистр Ипполит Волноногов. Проснувшись наутро совершенно трезвым (впервые за последние десять лет), он разоружил охрану и бежал¹⁷. Вечером того же дня состоялось экстренное собрание товарищества, на котором было принято решение о вынужденной эмиграции. Алоизий Моргенштерн, для которого русская земля не была родной, и Людвиг Яжборовский, носивший в своем сердце, как всякий поляк, смешанные чувства к Московии, роняли редкие, но крупные слезы. Волноногов причитал навзрыд. В хаосе поспешной эвакуации утерялась часть бесценных документов: блокноты, письма, дневники. Но спасать прошлое было поздно, la belle époque¹⁸ подошла к концу.

Путь беженцев лежал в Одессу. 2 марта 1918 г. трое членов «Табль-дот» вступили на пароход «Дюмон д’Юрвиль» с тем, чтобы, достигнув Константинополя, пересесть на прямой рейс до Марселя. В одной из сохранившихся записных книжек Моргенштерн описывает драматичное плавание:

«Путешествие казалось бесконечным и смертельно утомительным. Как только пароход вышел в открытое море, в умах пассажиров воцарился хаос. С воплем «Погибла Россия!» Людвиг бросился за борт. Ипполит Константинович, пьяный и несчастный, отказываясь верить, что мы на судне, отчаянно искал стоп-кран. Дамы, даже замужние, чувствуя, что это конец, отдавались с предосудительной легкостью, en passant¹⁹. Все, включая команду, вели себя так, будто конечной целью нашего рейса был не Истанбул, а ледяное озеро Коцит».

Сойдя с экспресса Марсель – Париж, Моргенштерн и его соратники столкнулись с вопросом, который волновал всех русских эмигрантов: que faire?²⁰ Не прошло и месяца, как ученый подготовил всесторонне аргументированный ответ. В начале июня в конференц-зале фешенебельной гостиницы «Мажестик» на Av. Kléber был оглашен новый манифест товарищества «Табль-дот», названный внушительно и определенно:

"Il faut lutter pour l’art!"²¹ Опираясь на этот императив, Алоизий Моргенштерн приготовился перевернуть мир. Один из сотрудников издания «Последние новости» вспоминал:

«Моргенштерна было не узнать. Стремительный, полный кипучей энергии, он посылал направо и налево энигматические взгляды и сардонические усмешки, привлекавшие на его сторону решительно всех, и двигавшие с места, казалось бы, самые безнадежные дела… В его цепкие сети попадала всевозможная „рыба“: аристократы, банкиры, полицейские чины, метрдотели ресторанов, газетчики, содержатели ночных варьете, завсегдатаи пивных, а также дамы и городские сумасшедшие».

Развив фантастическую активность, Моргенштерн разыскал горстку университетских приятелей Р. Ф. Унгерна и добился от них предварительного согласия на публикацию его эпистолярных шедевров, заручился поддержкой нескольких крупных издателей и меценатов и даже нанес визит к Полю Валери, которого привел в замешательство, предложив написать историю пребывания Унгерна в Париже²².

Однако главная заслуга доктора Моргенштерна состояла в том, что в течение зимы – весны 1922 г. он восстановил по памяти те немногие строфы, которые ему посчастливилось услышать от самого барона в Петербурге в период с конца 1907 по 1909 гг., и на их основе подготовил к печати текст поэмы "Error". Совершив эту поистине титаническую работу, ученый обратился в парижский филиал издательства "Madero&Madero". Каково же было его удивление, когда издатели, прочитав рукопись, с возмущением отвергли ее. Журнал «Русский инвалид» также отказал Моргенштерну в публикации. Когда же он принес материал в редакцию «Зеленой палочки», состоялся невероятный скандал, приведший к тому, что вся русскоязычная пресса бойкотировала его популяризаторскую деятельность. Произошедшие события побудили Моргенштерна искать обходные пути. В октябре 1922 г. после длительных и нелицеприятных переговоров с разнообразными редакциями, ему наконец удалось напечатать поэму в малотиражном еженедельнике «Театральные впечатления»²³. Итоговый текст был предельно сокращен и изобиловал ошибками и неточностями.