СЕННААР. Книга.1 Иосиф

ПРОЛОГ

«Вино – глумливо, сикейра – буйна; и всякий, кто увлекается ими, неразумен…»

(Здрасти!… Неразумен? Неразумен-то неразумен, да не всякий. Куда девать, например… Мусоргского с воистину пьянящей музыкой? А Грин? Да его, гонимые винными парами крымских погребов, «Алые паруса» – классика романтизма! Ах, Массандра, ах, каков её «Белый мускат красного камня», это же ода, элегия… А тут – «вино глумливо, сикейра буйна…» Сикейра?… что за сикейра? Не встречал, если бы надыбал, непременно попробовал, напробовался бы…

Так, опять я за своё, ну что за дела! С утра, как порядочный человек, уселся за Библию, в надежде испить истины от священного текста,… в котором явная провокация. Осталось только вспомнить, что я пил,… а что хлестал. Кто это изрёк?… Не «про хлестал», про сикейру… Соломон! Вот кто меня с пути истинного сбивает, с раннего… половина двенадцатого…, тогда с начала дня гнусные намёки на глумливость бросает. Вино – глумливо, когда его не хватает… А его всегда не хватает. , всё-таки – глумливо. Ничего не скажешь, Соломон– вправду мудрый царь. Один я глупый, как страус. Сообразил вчера, не помню, с кем и где. Судя по листьям на полу, был в сквере напротив дома? Осень, уже лисья желтеют.)

«Осенняя пора – очей очарованье…»

(Ах, Александр Сергеевич, как мы с тобой одиноки в этом чуждом, злом мире. Твои долги царь погасил, а мне даже на пиво не дают. Измельчал народишко, прости его, Господи, не ведает, что творит. Одно стяжательство на уме, да пакости, вроде секса. Общество потребления и разнузданности нравов, то ли раньше…)

«Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя…»

(Уж точно, точней некуда, милый Михал Юрьич, Царствие Вам Небесное, мы с Вами, как тучки небесные – вечные странники. Вас не любили, и меня никто не любит, все предали, все…

Вот захочу – и буду читать Библию, как Нил – Столпник или как Святой Серафим Саровский, стоя на камне. Буду стойким как броня, я же тоже Броня, то есть Бронислав. То бишь, славлю броню.)

«Крепка броня, и танки наши быстры…»

(При чём тут танки! Кажется, до углубленного чтения Ветхого, равно как и Нового Заветов, я не созрел. Читать не созрел… начну писать. Не Библию, конечно. Пожалуй, рассказы или повести… Нет, зачем размениваться, роман на тысячу листов, чтоб сразу в … в книгу рекордов Гиннеса. Пусть все, кто меня предал, осознают, что они потеряли. Безвозвратно. Главное – литературный дар.

«Талант не пробухаешь!» – сказал кто-то из известных, значит, можно себе ни в чём не отказывать, в смысле, ни в чём, даже в малом. Ну, это понятно. А писать можно о чём угодно, что угодно, лишь бы от души и захватывающее, как… Ярослав Гашек. Такую белиберду нёс, и до сих пор сходит. Чем я хуже? Только не про бравых солдат. Это не моя тема, я более глубокий, тонкий, хрупкий, ёмкий… Хрустальный фужер! «Хрустальный фужер» – красиво, но пошло, нужно другое заглавие. Впрочем, лучше взять рабочее название простое, а потом изменить на звучное. Суть не в заглавии, суть в душе, которую ты распахиваешь тысячам,… миллионам читателям. Пусть узнают и поразятся. Буду целый год творить, безостановочно. Триста шестьдесят пять дней умножить на шесть листов. Неправильно. Шесть листов в день, умножить на триста шестьдесят пять дней… Много, не знаю точно сколько, но много. Пять листов в день, это же десять страниц. Нормально. Умножать легче, нолик прибавил, и, пожальте – три тысячи шестьсот пятьдесят страниц. Для начала хватит. В дальнейшем, когда заключу достойные договоры с издателями…или договора? Впрочем, не стоит со сковородкой носиться, ибо «курочка в гнезде…»

Итак … Пока без заглавия. )

«Родился я…»

(На хуторе Козюльки! Кого, кроме участкового, а у этого давно всё зафиксировано, интересует когда и где я родился?… Каждый автор, тем более крупный, изображает общество сквозь призму собственного я… Но не в форме же официальной автобиографии, это не отдел кадров завода «Компрессор». Зачеркнём. Художественное произведение должно начинаться хлёстко, чтоб по кумполу и наповал. Именно по кумполу. Про всякие счастливые и несчастливые семьи начинать не будем, и под поезда бросаться нечего… Вот они, муки творчества! Тяжело нам, писателям, но надо… Поехали! С красной строки…)

Штормило. Свинцовые воды Балтики, гадливо пенясь, выбрасывали на песчаные берега отрыжку ненасытных глубин. Вместе с обломками деревянных судов, ракушками и рыбными скелетами, отжившими и полуживыми водорослями, море отторгало въевшиеся в её печёнки янтарные камни. (Здорово!) На первый, да и последующие взгляды, полудрагоценное сырьё выглядело ой как неказисто. Только побывав в руках искусного мастера, невзрачные камушки обретали цвет и прозрачность хмельного пива…

(О чём это я? Что за янтарь с пивным привкусом? Я пишу отнюдь не рекламный проспект литовского пива с янтарным цветом, я работаю над, над?… романом. Однако подспудная логика мышления подсказывает, что ступаю верной дорогой, поскольку любимая бабушка Бронислава Казимировна, в девичестве Симонович, а может и Симоновичюс, родилась средь песчаных дюн Балтийского побережья, а её папаша держал в Вильно пивной ресторанчик. Если бы он имел такое заведение в Мюнхене, я, возможно, не осмелился взяться за перо. Впрочем, пути Господни неисповедимы. Продолжим.)

…подававшегося в пивной пана Казимира, что на окраине Вильно…

(Тут требуется небольшой экскурс в историю литовской земли, пересказанную мне бабушкой. Само собой – сплошные мифы.)

Бог, тот, который самый первый – Окопирмс, именуемый Дивеас, пребывал в нирване небытия, и Ему было хорошо, и не было никакого пространства, ни хода времени, ибо пространство и время суть бытия – эманация материи из идеи, которые и есть Окопирмс, именуемый Дивеас. Такова, бестелесна, безвременна, безмятежна сущность Бога, да вдруг в бесконечном небытии шелохнулась беспокойная мысль! Окопирмс насторожился, Он не любил никаких мыслей и их шевелений. Однако шевеление, продолжаясь, нарастало, от чего небытие хаотично заполнялось частицами, испускающими какофонию диких звуков. Обеспокоенный Дивеас изумился возникшему хаосу, нагло заполнявшим Его прекрасное небытие. Увы, небытие, славное своей бестелесностью и безвременьем, изменилось. В бесконечности образовалось «нечто», имеющее конечные размеры, но не имеющее формы. Беспокойная мысль, зародившаяся и бьющаяся внутри этого «нечто», только усиливала хаос. Изумлённый Окопирмс вытащил неугомонную мысль из хаоса. То был Он – Перкунас. Дивеас поразился сходству облика Перкунаса с образом, который Ему представлялся в сладкой тишине небытия как Свой собственный!… Прекрасно, но не гоже Окопирмсу пребывать в образе. Дивеас решил: «Да, пусть будет второй Бог, который вовсе не второй, но имеющий образ.» И это была Великая Мысль, приведшая к мудрому решению. Окопирмс-Дивеас, оставив хаос деятельному Перкунасу, опять растворился в Своём бесконечном небытии. Грозный Перкунас полетел, пытаясь познать суть предоставленного Ему во владение хаоса. Суть хаоса составлял хаос и ничего другого. Наконец, Богу надоело летать над хаосом, Он, желая упорядочить своё хозяйство, раскрутил хаос своей дланью, покрыл землёй, придавил горами, установил небо, налил воду. И стало хорошо Перкунасу. И, усевшись на горе, Он вынул из сохранившегося под землёй хаоса своего помощника – кузнеца Телявеля и велел выковать солнце. Телявель отковал из золота жёлтое солнце, а из серебра сделал голубую луну. Искры, летящие от священного горна, укрепились на небесном своде. Так возникло бытие. И увидел Перкунас, что бытие не менее прекрасно, чем небытие, ибо оно тоже принадлежит Окопирмсу-Дивеасу-Перкунасу.

И текло созданное Богом конечное бытие мимо Его же бесконечного небытия, и это движение все ощущают как время. Много воды унесла река времени, а беспокойный Перкунас всё не унимается. Заметив, что луна изменяет Его любимому солнцу Ра с утренней звездой Ашур, Перкунас в гневе вытащил меч и разрубил луну надвое. Серебреная красавица превратилась в месяц. Теперь месяц снова становится луной, какой откован кузнецом Телявелем, только тогда, когда Перкунас отворачивается. А Бог это делает часто, ибо бытие, зачатое от мысли Окопирмса, подобно ей, беспокойно и разнообразно. Сестра Перкунаса Жемина, которой Он отдал во владение землю, приятная богиня, добрая и покладистая, чего не скажешь о брате Велнясе, живущим в хаосе под землёй. Не сказать, что Велняс совсем не помогает Перкунасу, нет, но он великий интриган и вносит немало раздора в стройность, созданного братом бытия. Взял да и подружил людей со священным огнём Габия, часть которого Велняс украл из горна кузнеца Телявеля. Зачем?… Уж как Перкунас за это был зол, неистово гремел и метал молнии на землю… даже Жемина испугалась. А Веллнясу хоть бы что, затаился под землёй рядом с первозданным хаосом, переждал гнев старшего брата Перкунаса – и опять за своё. Научил людей прятаться в пещерах. Теперь люди перестали падать ниц, они, по наущениям Велняса, почти не боятся Перкунаса. Пользуясь своим подземным положением и близостью хаоса, Велняс из душ людей, умерших неестественной смертью, сотворил димстипатис – злых духов, принимающих образы тварей – медведя, волка, змеи. Его подружка, ведьма Лаума, летает по ночам на ступе, пугает людей жуткими криками, наводит болезни. Бытие в противовес небытию – очень беспокойное хозяйство. И люди оказались не такими послушными, как хотелось бы. А ведь Перкунас о них беспокоится: сестра Жаворуне, живущая среди людей в образе суки, защищает их жилища от дикого зверья, Курке – добрые духи дома, сотворённые Перкунасом, отгоняют прочь злых духов димстипатис из стана Велняса, а хранительница судеб сестра Лайма награждает достойных людей замечательной фортуной… Что только не творит Перкунас, чтоб сделать людей счастливыми, но упрямые человечишки, этого не понимают, не хотят Ему одному повиноваться, Велняса слушают. А коварный Велняс не спит, у него среди людей имеется множество лигашёнов, предсказывающих беды и несчастья. Люди не очень им доверяют, но как только поверят в беду, она тут же вступает к ним на порог. Вот и борись с этаким невежеством…

(Да, много было забот у Бога-громовержца Перкунаса, однако Он не унывал и даже пытался понравиться славянам, называвших Его Перуном. Увы, устаревший брэнд не смог выиграть конкуренцию с Сыном Божьим Иисусом… Но оставим в покое бредни балтских народов, вернёмся на грешную землю и откроем первую главу первой книги…)

книга первая

ИОСИФ

БРОНИСЛАВА

В кабачок пана Казимира Симановича (пан любил, когда его фамилию выговаривали на литовский лад – Симановичюс) повадился статный, хохлацких кровей, российский офицер пан Комарницкий. Вояка поправлял здоровье после известной газовой атаки, устроенной немцами не совсем удачно как для противника, так и для своих «soldaten». Ветру не прикажешь дуть только в сторону вражеских окопов. Нанюхались изрядно обе стороны. Немцы, пожалуй, больше русских, не смотря на заранее приготовленные противогазы. Россиян, как всегда, выручила смекалка и мочевые пузыри. Может быть, собственные экскременты не столь эффективны в фильтрации боевых отравляющих веществ как активированный уголь, но, при неуёмном желании сохранить жизнь, вполне пригодны. Господин Комарницкий выжил и, находясь в Вильно на излечении, посещал пивной ресторанчик пана Казимижа. Что тянуло русского офицера в польский кабачок? Возможно, цвет и консистенция литовского пива, напоминавшие воину о счастливом избавлении уриной от подлых действий германца. Но, скорее всего причиной частых посещений кабака пана Казимира были округлые лодыжки паненки Брониславы, соблазнительно угадывавшиеся под подолом скромной коричневой юбки. Целомудренная католичка, по собственной инициативе и при молчаливом одобрении родителей, носила одежду почти монашеского покроя. Однако глаз ловеласа Комарницкого легко пробивал ветхую броню девичьих одежд. Что ни скажи, паненка была свежа, как ветка майской сирени, чиста, как струя родниковой воды, ядрёная, как первый глоток бочкового пива.

О дочери кабатчика грезили сыны лавочников, отпрыски обедневших шляхетских родов и даже, невесть откуда занесенный в Вильно, англичанин. Безрезультатно. Романтично настроенная Бронислава, с завидным старанием, но без души, помогала отцу в часы наплыва посетителей, игнорируя восхищённые взгляды не очень молодых и не очень старых почитателей пива, бигуса, девичьей красоты. К категории «не очень молодых» должно отнести подтоптанного годами и подтравленного газами Комарницкого. Шансов у офицера было много меньше, нежели у любого из тайных и явных претендентов. Но не зря он слыл потомком старинного казацкого рода. Его родословная по материнской линии вела к легендарному атаману Серко…

Если верить Архиепископу Георгию Конискому, написавшему в замечательном труде «История руссов», Кошевой атаман Серко был: «в роде своём человек необыкновенный и единственный. Он с малочисленным войском своим всегда удачно воевал и был победителем, не заводя, однако, ни с кем неправедной войны. Сражения у него почитались игрушкою, и ни одного из них он не потерял. Татары крымские и Белгородские, сии страшилища и бич всем народам, были у Серка пужливыми оленями и зайцами. Он несколько раз проходил насквозь их жилища и укрепления, несколько раз загонял всех Татар в Кефския горы, где и самые Ханы их не раз крылись в ущельях и кустарниках горских. Татары почитали Серка великим волшебником и обыкновенно титуловали его Русским шайтаном; но в спорных между собою делах всегда отдавались на его суд, говоря: «Як Серко скажет, так тому и буть.» При великих своих корыстях и добычах, не был он ни мало стяжателен и корыстолюбив, но всё то шло на других, и даже на его врагов. Одна Татарка того аула, из которого отогнан Запорожцами скот, представ перед Серка с малыми детьми, жаловалась ему, что у нея отнята выслуженная ею корова, которая у нея одна и была, и «чем же мне кормить детей?» Серко зараз воротил весь табун скотский того аула и приказал аулу, когда не станет у просителькиной коровы молока, то чтобы они всем обществом, детей ея от своих коров кормили, а на одеяние их дал материи несколько штук, с приказом, чтобы они, возросши, не воевали с Русаками…»

Да славный был вояка кошевой атаман Серко предок Станислава по материнской линии, а прадеды, по отцовским кровям, успешно рубили головы панам конфедератам на возвышенностях и в долинах Подолии. Так что, завоевать сердце гонористой полячки являлось делом чести и продолжением славных побед правобережного казачества. Плевать, что Броня католичка, после замужества переведём в истинную православную веру, а пока можно и единоверцем представиться, Христос-то один.

Если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то к девичьему – через журчание нежных слов и поток подношений. Подарков, потаенных от всех и, прежде всего, от родителей девы, было много. Однажды в качестве презента он предложил ей полёт на воздушном шаре. Свободным парением на высоте птичьего полёта змей-искуситель затронул самые чувствительные струны девичьей души, и они, выводя пылкую мелодию любви, зазвенели сродни гуслям-перегудам. Так в девичьем сердце зародилась Любовь – страсть наиболее ценная, платоническая. Ибо только в духовной привязанности выражается искренняя божественная приверженность, данная человеку Богом при сотворении. Но, как известно с незапамятных времён, человек слаб, глуп и греховен, а по сему, вкусив запретный плод, заменил прекрасное ощущение свободы духа плотскими утехами. Кстати, офицер Комарницкий один – два раза в неделю не гнушался походами в развеселые, от безысходно-тоскливой сущности, бардачные заведения. Паненке, разумеется, об этом не докладывалось. С банальной точки зрения обывателя, сей факт не больно красит офицера, но это только на взгляд филистера, да и то со стороны. Если честно, только честно,… без передачи другим, присмотримся к себе изнутри, окажется, что смутные желания подобного рода витают и у нас. Впрочем, как и у каждого здорового представителя рода человеческого. В конце концов, не стоит осуждать тридцатипятилетнего мужика за то, что он, не желая грешить онанизмом, обратился к официальным жрицам религии плоти.

Тайное ухаживание продолжалось, а провидение внесло в католический, густо сдобренный языческими предрассудками, девичий романтизм существенные коррективы. Ночь на Ивана Купала, издревле почитавшаяся на берегах Балтики как праздник летнего переворота Лиго, открыла Брониславе странный и тревожный сон, предвосхищённый кошмарными видениями. Кошмары не запомнились, но сон…

«Маленькая Бронислава бежит босиком по утренней росе. Вокруг порхают бабочки, щебечут птички, с небес на землю смотрит богиня судьбы Лайма и, печально перебирая линии судеб, переплетает их в сложные узоры. Лёгкие как пёрышки облака плывут мимо воздушных шаров, поднявшихся в окрестностях Вильно, чтоб корректировать стрельбу тяжёлой артиллерии, которой командует мрачный Велняс. Он очень злой и страшный, на голове германская каска со шпилем на макушке, одет в гусарский мундир с эполетами. Блестящие сапоги, с высокими голенищами, гремят шпорами. Страшно!.. Броня в ужасе побежала в дом и, закрывшись на засов, спряталась под кровать. Только не так легко убежать от чёрта в образе артиллериста, когда ему помогает ведьма Лаума, летающая кругами над крышей дома в ступе с громадной метлой в руках. Ужасно чадя керосином, Лаума приземлилась посреди двора, но из-под крыльца выскочила сука Жаворуне и отогнала ведьму в лес. А из леса вышел пан офицер Станислав, зашёл во двор, постучал в стекло. Броня выползла из своего убежища, открыла окошко. Вокруг опять порхали бабочки, пели птицы, далеко за лесами гремел гром – то святой пророк Илья едет по небесам на колеснице, запряжённой рогатыми козлищами. Пан Станислав, подав Брониславе в руки кукушку, бесследно исчез в темени леса… Куда же он? Постой!…»

От ужаса, что Стасик растворился, и она болше не увидит его, Бронислава проснулась, даже не заметив, улетела ли из её светёлки кукушка или осталась в доме. Долго лежала сердечная на непорочном ложе, размышляя, зачем Станислав подал ей печальную птицу?… Подал и подал, исчез и исчез, что же тут дивного или беспокойного, сон ведь? Ничего, но девица до утра не сомкнула глаз. Растревоженная видением, сходила к бабке-повитухе. Старая хрычовина, будучи из потомственных лигашёнов, помимо основного занятия, промышляла на жизнь колдовством, гаданием и толкованием снов. Слывя отменным профессионалом, колдунья по внутренностям принесённой в дар чёрной курицы, не без труда определила предначертанное: «Выйдешь за русского замуж, и суждено тебе, дева, куковать всю жизнь».

На робкий вопрос: «А если не выйду?» Последовала длинная тирада на польско-литовском диалекте, смысл которой сводился к следующему:

«Куда ты, милая, денешься, коль небесами и духами земли так предначертано? Вестник богов Альгис сообщил мне, что Пизос – юноша, приводящий невесту к жениху, почувствовав твою любовь к русскому офицеру, соединил вас. Богиня Лайма, учитывая твои просьбы, повела линию судьбы в направлении доли русского, и не её заслуга, что рок, который ты выбрала, сродни участи кукушки. Лайма могла бы дать тебе другую фортуну, но ты так решила и теперь не увернешься».

Влажной июльской ночью, Бронислава, послушная дочь кабатчика, прыгнула в объятия избранной судьбы, явившейся под её окошко в образе царского офицера Станислава Комарницкого. Матка Брони Эльжбета, не лишённая авантюризма, сунула в руки дочери, тайно скопленные три золотых Николаевских червонца и, перекрестив любимое чадо, улеглась под бок опостылевшего мужа. А ведь когда-то и она сбежала с этим простолюдином от шляхетского гонора нищих родителей. Давно это было… и очень глупо. Что за жизнь теперь у зажиточной Эльжбеты, с кем она общается? С хитрыми лавочниками, толстыми мясниками да с их неотёсанными жёнами. «Пся крев!» То ли дело польская шляхта или дворяне, пусть даже дикие, русские!…

Издали, из-за рощи донёсся печальный голос одинокой серой птицы.

Ку-ку, ку-ку, ку-ку…

(Что-то я раздухарился, пора закругляться с первой главой, иначе она превратится в отдельное произведение о бабушке или, как она любила, чтоб я её называл «бабця». Бабця – это детство, а детство – время счастья. «Детство – луч света,… в тёмном царстве жизни каждого» – таковы отзвуки школьного образования, осиленного при некоем участии русской бабушки Арктиды Афиногеновны Социндустриевой, уникуме века двадцатого. Впрочем, фактор уникальности, весьма спорен.)

АРКТИДА

Дочь богатых конезаводчиков из Южно-уральских степей, православная Евфимия Афиногеновна Туманова, по достижении совершеннолетия, возомнила из себя самой умной и справедливой. Коварно шарахнутая по голове идеями густобородого Маркса и взяв его веру, Евфимия вступила в партию коммунистов-большевиков. Решение, принятое девушкой от всей души, как нельзя лучше совпадало с устремлениями передовой молодёжи революционной России. Тогда, в начале грозного двадцатого века, над землями маленькой Европы и над землёй большой Империи кружило каркающее воронье вселенской смуты, окрещенное Призраком коммунизма. Горбоносые птицы, во всю глотку верещавшие о свободе, равенстве, братстве, нагло внушали народу экономические выкладки некоего бородатого Карла. Впрочем, он сам себе внушил. Просто вбил в голову, что я, мол, пророк – теоретик научного коммунизма, экономист! Может быть и экономист, и теоретик, и пророк… только время покажет. Экономист, не гнушавшийся финансовой поддержкой истинного практика, капиталиста и личного друга Фридриха. Их маленький междусобойчик породил некую теорию – экономический бзик, взбудораживший народы одинокой, затерявшейся на окраинах вселенной, голубой планеты. Что не сделает чёрт, пока Бог спит? Призрак коммунизма добрёл-таки на просторы Среднерусской равнины, внедрился в бесшабашные головы граждан великой империи. Русских же давно смущал взлелеянный в душе, но неподвластный экономике, свой бзик – Юрьев день. Уж очень хотелось подебоширить маненько и пойти под другого, лучшего барина. И стали они на всяческих демонстрациях-митингах распалять себя словами. Ну, а где сказано, там сделано. Евфимия, не иначе как от большого ума и слабого зрения, рассмотрела в народной смуте стремление к социальному равенству. Приняв сторону бузотёров, девица возгордилась собственным решением и замыслила порвать с никчемным прошлым. Весьма распространённый, для молодых барышень, выбор. В юности, когда гормон зашкаливает за норму, не считать себя самым умным и справедливым просто невозможно, а коль так, то разум изводит жажда перемен и стремление к революционной деятельности. Если бы дело заканчивалось посещением тайных кружков, постановкой благотворительных спектаклей или организацией воскресной школы для талантливых, но обездоленных детей, если бы… Не стоит гадать, что могло бы быть, коль случилось другое. Коль её стезя – максимализм, коему глупо совершенствовать устаревший мир, а надо развалить и создать нечто новое…

«Весь мир насилья мы разрушим…»

Максималистов с обеих сторон оказалось достаточно, крушили долго, упорно, самозабвенно, и, наконец, все стали в равной степени нищими, голодными, бесправными, даже прихватившие золотые и бриллиантовые заначки, затаившиеся в благословенных европах.

«Революция, о которой мечтали…»

Радикальные взгляды устроительницы совдепии никак не сочетались с её патриархальной христианской вывеской. Евфимия решила перезвездиться (не перекрещиваться же) в непокорённую Арктику. Фамилия Туманова тоже не соответствовала духу времени. Пред изумлённым миром намечалось явление Арктики Троцковны Социндустриевой… Не взошло. Свою липовую бочку дёгтя в стальную ложку мёда внесли бюрократы. Арктику записали Арктидой… Чёрт! Отдаёт плесенью Эллинской эпохи, но смириться можно. «Троцковну» вовсе не приняли, дескать, легендарный Предреввоенсовета в сотворении Евфимии не принимал никакого участия. Ну и что? На телеграфный запрос Арктиды: « лично товарищу Троцкому о даче согласия для присвоения ей почетного отчества», ответа ото Льва Давидовича не последовало. Странно, возможно, дэпэша затерялась в лабиринтах разрухи… Зато с фамилией не последовало никаких проблем. Поскольку наибольшее число граждан, желающих сменить вывеску, предлагали абсолютно невообразимые словосочетания, Социндустриева прошла в ЗАГСе на ура. Вновь испеченная «сестра во звезде» – Арктида Афиногеновна Социндустриева гордо вознеслась над проблемой устаревшей морали и допотопных имён. Более того, большевичка не стала обзаводиться законным, даже по социалистическим канонам, супругом, т.к. принципы истинного революционера никак не вяжутся с отжившим институтом брака и семьи. Мировая революция не за горами, слюнтяйство брачных уз отвлекает от Великой цели. По большому счёту она была права, но даже настоящим борцам за идею необходимо продолжение рода, а полагаться в столь ответственном деле на закисшие мещанские сословия не являлось правильным. Ребёнок, по утверждению Арктиды, зачат одним из ярких представителей партии большевиков, сгинувшим в пустынях Туркестана. Она не могла выйти за него замуж, поскольку семья – пережиток прошлого, а две семьи даже партийцу из Средней Азии не полагались. Дабы не замарать биографию героического рубаки басмаческих голов, папино имя нигде не озвучивалось. Новорожденный принял замечательное, звучное, почти интернациональное имя Эрнст с естественным отчеством – Тельманович. Тут опять напортачили крючкотворы из ЗАГСа, записав дитя Эрастом Тихоновичем. Мамаша, занятая глобальными думами о мировой революции, заметила досадную ошибку спустя год. Первым её посылом было желание взять именной наган и перестрелять всю контрреволюционную сволочь, засевшую в стенах советского учреждения. Вторым – некое подспудное знамение из глубин социалистического правосознания, ведь не зря же они не допустили отчество «Троцковна». Мнимый герой Гражданской войны оказался ярым врагом страны Советов. Возможно, секретные материалы имеются и на немецкого коммуниста Тельмана?… В конечном итоге не важно, что записано, все давно знают, что её ребёнок – Эрнст Тельманович Социндустриев. Переписать метрическое свидетельство, не более чем заурядный акт делопроизводства. Настоящий революционер…ка, опускаться до столь унизительного акта не станет. Вновь романтика веры восторжествовала над унылой прозой бюрократического столопроизводства.

Сын Эрнст мыслился, как минимум, наркомом тяжёлой индустрии, на худой конец лёгкой,.. можно директором крупной электростанции или металлургического комбината… А как же! Сбросив оковы эксплуатации, народ с небывалым в истории подъёмом и воодушевлением ринется на строительство гидроэлектростанций, доменных печей, самолётов, кораблей и дирижаблей. В самых густонаселённых районах придётся поднять в небо стратостаты с регулировщиками воздушного движения. Славные проходчики недр, в рекордные сроки пророют туннели под Уральскими горами, заодно вынимая на поверхность миллиарды тонн драгоценных камней, серебра, платины и золота, необходимых для создания сверкающих дворцов, нержавеющих самолётов и просторных подводных лодок. Гениальные конструкторы изобретут электрические плуги, сенокосилки, молотилки, поилки, доилки, маслобойки. Всё будет работать без участия человека, который займётся повышением своего образовательного уровня, наукой, литературой, искусством…

Всё выше перечисленное ждёт в светлом будущем… а пока необходимо запастись керосином для примуса и осветительной лампы. У несознательных, обывателей коммуналки, керосин и даже спички в долг не выпросишь. Что поделать, инерция бытия, рудименты прошлого. Не дадут, и не надо, Арктида не из тех, кто просит, она всегда отдаёт… Ей не жалко даже имущества, накопленного родом Тумановых на основе эксплуатации простых людей…

Праведный гнев работников, копившийся десятилетиями, вылился в поджоге конезавода и разгроме родового гнезда Тумановых. Теперь там ничего, кроме руин. Лошади частью сгорели, большинство животных растащили по хуторам ненавистные мироеды – кулаки, остальные разбежались по степи, чтобы стать добычей волчьих стай. Мать, сошедшую с ума, земляки пристроили в божедомье, отец и брат сгинули неизвестно где, дедушку, пребывавшего в старческом маразме, пьяные конюхи усадили в двуколку и, плеснув мерину под хвост скипидара, бросили поводья. Дед, с блаженной улыбкой на лице, укатил за горизонт. На третий день местной революции баламуты протрезвились. Узнав о содеянном, некоторые сильно смутились: на кого ж теперь работать, где деньги зарабатывать? Более решительные, с расстройства угостили слишком памятливых и правдивых жен вожжами. Так в провинции закончилась революция, и началась Гражданская война.

Дикость и абсурд прошлого ещё витает в тёмных углах коммунальной квартиры, в которой ночует большевичка Социндустриева. Именно ночует, поскольку живёт, творит, горит на партийной работе, вызывая страх и должное уважение соседей, вчерашних батраков-пролетариев. Особливо уважаема Арктида женской частью коммунонаселения. Впрочем, с лёгкой руки обрубщика литейного цеха, мордвина Кашафова, звали её Офигеновна. Краткость – сестра таланта, обращение Офигеновна как нельзя лучше отражало сущность Арктиды Социндустриевой, офигевавшей от челюскинцев, папанинцев, стахановцев и прочих авангардистов социалистического строя. Она и сама бы ушла на передовые рубежи пятилеток, но сын Эри связывал по рукам и ногам. И всё же не впала истинная революционерка в болото быта, украшенное слониками, подушечками, занавесками, рюшечками. Мохнатое, сиволапое мещанство! Всё, что нужно в быту: печка, стол, диван кровать, шкаф и стулья, у них есть.

Ранней весной тысяча девятьсот тридцать первого года, под утро, ритмичный звон капели нарушил повелительный стук во входную дверь коммуналки. Предупредительный Кашафов мгновенно открыл зашарпанное произведение столярного искусства. В коридор решительно и буднично-деловито вошли трое в штатском, следом за ними неслышной тенью последовал управдом. Совслужащий злорадно ткнул корявым пальчиком в сторону комнаты жилички Социндустриевой. Бдительные органы НКВД приступили к рутинной операции.

– Предъявите санкцию на обыск, товарищи.

– Какой обыск, гражданка, никакого обыска, просто осмотр. Или вы настаиваете на санкции?

– Нет. Пожалуйста, осматривайте.

Арктида, с позволения старшего, закурила. Внезапно чекиста осенило. Старшой, как бы равнодушно проходя мимо подозреваемой, ловким движением выхватил из её губ папироску и с наслаждением растёр в ладонях… Увы, кроме табака – ничего, ни тайных шифров, ни явок, ни секретных посланий. Обыск, в смысле осмотр, продолжился… Разбудили пионера Эрнста, перевернули и его постель. Нашли припрятанные от матери леденцы. Факт – не достойный юного ленинца, но на экономическую диверсию против страны советов не потянет. Пионэра оставили в квартире, большевичку увезли в чёрной закрытой машине.