Запад – Восток. Красным по белому. Альтернативная сага

ПОСЛЕ МЯТЕЖА

Сентябрь 1920 года
Глеб

Я уже второй месяц руковожу Наркоматом обороны, и ровно столько же разгребаю завалы, оставленные мне «товарищами» Троцким и Тухачевским. С Тухачевским маху дали мы. Да нет… скорее, всё-таки я один. Я ведь ещё в ТОЙ жизни не строил иллюзий насчёт отдельных качеств этой незаурядной – и не себе в оправдание я это говорю! – личности. Заносчивость, пренебрежение мнением других, властолюбие (похоже, в заговоре против Сталина он всё же тогда участвовал) и, как итог, непомерная гордыня – это всё Тухачевский. Но ведь и личная храбрость, полководческий талант – это тоже приписывают ему. Не правда ли, очень напоминает портрет Наполеона, да и Жукова, пожалуй, тоже? Но Жуков – тема отдельная, он пока у нас в капитанах ходит, а вот Тухачевского я решил подтянуть к себе поближе, ещё с начала революции. Помог парню с карьерой. По окончании Высших Красногвардейских Курсов он уже полковник Генерального штаба. Потом успешное командование частями Внутренних войск на Украине и на Юге России. Правда, командовать Гвардейской Ударной Армией при наступлении в Восточной Пруссии у него получилось не блестяще, пришлось мне, как командующему фронтом, ему подмогнуть, так ведь это нормально. А вот на Генштаб его уже не я двигал, тут Ленин со Сталиным постарались, сказалась их личная неприязнь к «осколкам прошлого режима». Если по чесноку, как военспец Тухачевский вполне даже ничего, тут я за собой греха не вижу. А как человек… Потому ограничил я с ним общение, кроме как по службе и не встречались. И в этом мой грех, который я себе никогда не отпущу, потому что Маше это стоило жизни. Ведь именно Тухачевский, не Троцкий, к таким выводам пришло следствие, дал сигнал к началу мятежа. Убийство Спиридоновой и Дзержинского, правда, санкционировали Лацис и Блюмкин. Но ведь одно из другого вытекает, нет? Ладно, хрен с ним, с Тухачевским, он своё получит, не отвертится! А вот Троцкий… Ох, и скользкий же тип Лев Давидович! Как ни бьётся следствие, а вменить ему напрямую организацию мятежа пока не удаётся. А без этого его депутатской неприкосновенности не лишают. Максимум что санкционировали, так домашний арест, как косвенно причастного к беспорядкам. Нарком обороны, ети его! Вот этого я до сих пор не понимаю. В ТОМ мире не понимал, не понимаю и в этом. Как можно назначать на столь ответственный пост человека, который в армейской кухне ни ухом, ни рылом? Какая такая политическая целесообразность? Херня это, а не целесообразность! Макарыч, когда пост Троцкому передавал, объяснял: мол, не кипятись, внутрипартийной оппозиции, чтобы не сильно лаяла, треба бросить кость. Время мирное, да и ненадолго это: закрепим законодательно на съезде Советов начавшиеся реформы – отберём портфель взад. Смеялся ещё. И старого, говорил, не вернём. Нам на иностранных делах Троцкий ещё меньше нужен! Вот и доигрались, тактики хреновы! Думали, если обложат Троцкого в наркомате со всех сторон, так он особо ничего вредного сделать и не сможет. А он смог! Снюхался с Тухачевским, и стали они свою линию гнуть аж по двум направлениям: и по линии наркомата, и по линии Генштаба. В первую очередь давление испытали спецы старой школы: Брусилов, Духонин, и остальные. Ладно, я подсуетился, вовремя со всеми переговорил тет-а-тет: мол, терпите, ребята, в бутылку не лезьте, а то враз постов лишат. После съезда всё разрулим! Хорошо, они мне поверили, создали у Троцкого и Тухачевского видимость, что полностью в их воле. Потому и мятеж, считай, на корню подавить удалось. Мятеж, в который верить не хотели, но к которому были готовы, заранее согласовав возможные действия. К сожалению, пригодилось. И никто не подвёл. Бонч-Бруевич в Генеральном штабе, Слащёв в Петрограде, Духонин в Финляндии, Брусилов на Украине – все сработали, как старые надёжные часы. Командующие Балтийским и Черноморским флотами тоже бразды правления из рук не выпустили. На Юге как было неспокойно, так и осталось. Но Фрунзе к этому привычный, да и от казаков помощи много. А вот за Кавказским хребтом нашим товарищам и по сей день приходится туго. То, что в канун съезда Советов на Кавказе встрепенутся правые всех мастей – это ожидалось. А вот то, что в ту же дыру полезут и леваки – стало неожиданностью. Теперь-то понятно, что без Троцкого там не обошлось. Но тогда с перепугу приняли опасное решение: отправили на Кавказ Сталина: твоя вотчина – тебе и флаг в руки! И вот тут я – чего зря скромничать? – не оплошал. Затеял в Центральном военном округе учения, чтобы в поле быть на воле. Когда узнал про Сталина, поезд его по тихой перехватил, убедил Иосифа задержаться, спрятал в своём штабном вагоне, а поезд отправил дальше без хозяина. А всё потому, что было мне ведомо: Ленин из-за этих передряг с «троцкистами» сильно сдал, держится из последних сил. Ну как при таком раскладе первого заместителя пред. Совнаркома далеко от столицы отсылать? Заговорщики про этот манёвр так ничего и не прознали, что потом и стало решающим фактором нашей победы. Так что я не только сука, но и молодец. Ах, если бы не Маша!..

А вот и адъютант явился, докладывает:

– Товарищ нарком, контр-адмирал Шишко ожидает приёма!

– Зови!

Иду навстречу.

– Здорово, Павел Оттонович!

Ну вот, смутил человека, не дал представиться как положено. Теперь не знает, что с рукой делать. Перехватываю и жму.

– Здравия желаю, Глеб Васильевич! – наконец находит верное решение Шишко.

Сначала чай и тары-бары вокруг тары. С боевыми товарищами я всегда так, если время не поджимает.

Но вот адъютант за нами прибрал, и пришло время расстелить карты. На карту Западной Пруссии, которая, как и Восточная, по «Версальскому миру» попала на 25 лет под протекторат России – не вся территория, часть южных областей отошла Польше, но побережье всё наше – Шишко смотрит с интересом, но без удивления.

– Ждал? – спрашиваю.

Жмёт плечами. Мол, мог бы и не спрашивать. Это ведь разведка Особой Балтийской Армии, которой командует Шишко, добыла сведения о приготовлениях поляков.

Особая Балтийская – моя гордость. Целая штурмовая армия, это тебе не кот чихнул!

– Что, товарищ нарком, – Шишко кивнул на карту, – мало полякам той щели, что им по «Версальскому миру» положена?

Павел Оттонович имел в виду особый статус Данцига, вольный, видите ли, город, к которому для поляков через контролируемые нами земли проложен узкий коридор – это чтобы они как бы выход к морю получили. Так мало им этого! Хотя, положа руку на сердце, тут я их понимаю. Какой это выход к морю? Одна насмешка, щель, прав Шишко. Мало того, что ширина коридора позволяет нашим патрулям с разных сторон перекликаться, так над ним (коридором) мы несколько мостов построили – не летать же нам туда-сюда в самом деле? А то, что с этих мостов всё движение по коридору как на ладони, так это, звиняйте, издержки. В общем, вволю наши дипломаты над поляками покуражились за то, что они – пся крёв! – Западно-Украинскую Народную Республику признать отказались. Не артачились бы паны – имели нормальный выход к морю! Но это всё лирика, а на вопрос Шишко я отвечу иначе.

– Мало, командарм! И, похоже, твоя разведка точные сведения добыла: вот-вот попытаются они коридор этот расширить, а за одним и Данциг занять.

– И Лигу Наций не побояться? – усомнился Шишко. (По «Версальскому договору» Данциг находится под управлением Лиги Наций).

– Там от имени Лиги англичане командуют, а они полякам, сам знаешь, благоволят.

Шишко кивает.

– Точно. Сговорились они!

– Так или иначе, – накладываю ладонь на карту, – но крепость по договору мы оставили за собой! В связи с этим слушай задачу, Павел Оттонович!

Шишко подтянулся. Глядя ему в глаза, произношу:

– С этого дня назначаешься ты комендантом крепости Данциг, с армии тебя тоже не снимаем.

– Прикажете отбыть с войском? – Лицо лукавое, на губах улыбка. Лихой командир! Вроде не на курорт посылают, а он хохмит.

Лады! Поулыбаюсь и я.

– Прикажу, но без войска.

Лицо старого вояки враз становится серьёзным. Я тоже сгоняю с лица улыбку. Пришло время для строгого разговора.

– Понимаешь, Павел Оттонович, надо нам исхитриться, и крепость, ежели полезут поляки, а они полезут, удержать, и дипломатию соблюсти. Просекаешь?

– Не совсем…

Спасибо, не соврал.

– По тому мандату, что есть у нас от Лиги Наций, на всех подмандатных территориях мы можем разместить строго ограниченный воинский контингент. То же касается и крепости Данциг. Если мы теперь начнём крепость войсками набивать, можно будет это расценить как недопустимое своеволие?

Лицо Шишко прояснилось.

– Понял, товарищ нарком.

– Да ты погоди радоваться. Что понял, молодец, а перебивать старших по званию всё одно не след.

– Виноват!

– С этим не поспоришь. Теперь слушай дальше. Просто увеличить численность гарнизона мы не можем, а вот провести плановую замену войск нам никто не запретит. А при этом, сам знаешь, всякая неразбериха случиться может: одни части уже прибыли, а другие ещё не убыли, транспорт, понимаешь, сломался! Может такое быть?

– Вполне, товарищ нарком!

– Вот теперь ты действительно кое-что понял. Остальное в Генеральном штабе объяснят. Отправляйся немедля. Бонч-Бруевич тебя уже ждёт.

Шишко замялся.

– Что-то не так?

– Товарищ нарком, разрешите вопрос?

О как!

– Спрашивай!

– Что там Кошкин?

Понятно, за друга волнуется. Говорю как можно мягче:

– Знаю, что живой. Знаю, что не битый. Насчёт остального, извини…

– Понимаю… – Разрешите идти?

– Ступай.

**

Шишко лихо поворачивается и покидает кабинет, а я подхожу к стене и раздёргиваю занавес. За ним огромная карта Российской Империи. Хорошая карта. От старого режима осталась. Новых-то карт пока не напечатали, приходится этой пользоваться. А и ничего! Из прежних земель пока только Польша отделилась, за что мы её в косую полоску и заштриховали. Зато мы земель по обе стороны этой «зебры» прирезали. Восточную и Западную Пруссию у Германии оттяпали. Протекторат – та же оккупация, если кто понимает. А в Карпатах от Австро-Венгрии хороший шматок прирезали. Там теперь Западно-Украинская Народная Республика обретается. Из-за этих земель – и тех, что справа, и тех, что слева, – у нас с поляками тёрки происходят. И теперь уже совершенно ясно: без мордобоя мы этот спор не решим. Поляки, по мнению Генштаба – и я это мнение разделяю, – основными силами наступать будут на Данциг. В районе Бреста выставят сильный заслон, чтобы перекрыть нам прямую дорогу на Варшаву. А вот на Львов попрёт Петлюра. Мы его в 18-м долго в тюрьме держать не стали. Он как на волю вышел, сразу в Польшу рванул. Теперь его гайдамаки постоянно на границе с ЗУНР безобразят. И сил он, по нашим сведениям, накопил изрядно. Львов, понятно, не возьмёт, Брусилов этого не допустит. Но и гоняться за гайдамаками, равно как и наступать из Западной Украины, Алексей Алексеевич не сможет, нет у него для этого войск. Придётся этим заняться Махно. Вот только управится ли? Послал я Нестору Ивановичу запрос. Пока молчит. То ли тугодум, то ли гордый, то ли всё-таки дурак, поди отсюда, разбери. Пора Миронову ставить задачу: пусть формирует ещё один казачий корпус, на всякий случай. Эх, вовремя мы тогда казаков на свою сторону завернули. Какая от них великая подмога (я имею в виду от всех казачьих войск)! И границы держать помогают, и войскам Фрунзе в помощи не отказывают, и теперь уже второй отдельный корпус формировать будут. И сформируют, я в этом не сомневаюсь! А первый сформированный казаками корпус теперь под Читой. В составе экспедиционного корпуса генерал-майора Слащёва. Это нам так недавний мятеж аукнулся. В центре мы его быстро подавили, но эхо мятежа покатилось по Транссибу. Вооружённых выступлений, правда, случилось немного, и подавить их удалось довольно быстро везде, за исключением Омска и Хабаровска. В Омске попытался установить одному ему понятно какую власть казачий атаман Анненков. Правда, продержался он ровно до подхода экспедиционного корпуса Слащёва. Теперь в Омске порядок, жаль, сам Анненков сбежал. Чую, будет нам с ним ещё морока. В Хабаровске мятежникам удавалось в течение нескольких недель удерживать в своих руках часть города. Успеху хабаровского восстания способствовало то, что на сторону мятежников перешла бо́льшая часть кораблей Амурской речной флотилии. Пришлось вице-адмиралу Берсеневу, «Ершову» шурину, командующему Тихоокеанским флотом, отрядить в помощь сухопутным войскам, что противостояли мятежникам, пару своих кораблей да бригаду морской пехоты под командованием полковника Кошкина. Мятежники перед силой дрогнули, спустили флаги. Порядок в Хабаровске восстановили, обойдясь малой кровью. И всё бы ничего, да померещилось кой-кому в российской глубинке на фоне всех этих событий, что власть в центре не крепка. Войсковой атаман Забайкальского казачьего войска Семёнов, который до того сильно на власть не лаял, и вроде как решению Всероссийского Казачьего Круга подчинялся, объявился под Читой с войском и потребовал сдать город. Он-де тут столицу Независимой Забайкальской Народной Республики держать будет. Гарнизон в Чите стоит крепкий, командиры надёжные, показали ему фигу. Когда сунулся – дали достойный отпор. Так он, тать, добрый кусок Транссиба захватил, и начало КВЖД оседлал. Верховный атаман Всероссийского Казачьего Войска Миронов как про то узнал, сразу Семёнову депешу отправил: отчитайся, мол, в своём паскудстве. А тот его ответной телеграммой послал; куда – не скажу. Вот Миронов и попросил в экспедиционный корпус, который мы для разборки с Семёновым отрядили, включить казачий корпус под командованием атамана Будённого. По последним данным, Слащёв с войском уже прибыл на место и вот-вот начнёт операцию против мятежного атамана. Так что, думаю, скоро в Забайкалье установится мир и порядок. Чего не могу сказать о Туркестане. Тамошние националисты тоже вроде как отделяться вознамерились. Наших войск там с гулькин нос, который они из крепостей шибко показывать опасаются. Но, честно говоря, Туркестан меня сейчас волнует меньше всего. Нет там среди наших противников единства, а потому серьёзной угрозы государственного масштаба тоже нет. Ими мы вплотную займёмся позже, а пока всё внимание Польше.

Николай

Я стоял у окошка. Слушал, как поезд пересчитывает стыки рельсов на мосту через Обводной канал и тихо радовался. Больше месяца мотаюсь между Питером и Москвой, но теперь конец моим мытарствам близок.

Началось всё с того, что именно меня, наркома ГБ, после успешного подавления мятежа в Кронштадте, Сталин отправляет в Москву, чтобы я своими глазами удостоверился в состоянии здоровья Ленина – это официальный повод. Повод неофициальный: оценка событий накануне начала мятежа.

«Разберись со всем на месте, – напутствовал Сталин. – Нам важно знать: была ли болезнь Ильича неожиданностью и для мятежников тоже».

Сомневаться основания были. Выбором места для размещения резиденции пред. Совнаркома в Москве по поручению тогдашнего заместителя наркома НГБ Лациса занимался опять-таки теперь уже бывший начальник управления НГБ по городу Москве Блюмкин. Заговорщик на заговорщике! На допросах они признали за собой многое, но все в один голос утверждали, что каких-либо противоправных мер в отношении товарища Ленина с их стороны допущено не было. И всё-таки у следователей оставалось сомнение: что-то они не договаривали.

Сразу с аэродрома я отправился в подмосковную усадьбу «Горки», где была расположена резиденция Ленина. При съезде на дорогу, ведущую к усадьбе, оборудован милицейский блокпост. И хотя меня явно опознали, документы проверили со всей тщательностью. Пока добирались до ворот усадьбы, пару раз попадались на глаза казачьи разъезды, которые патрулировали территорию внутри особой зоны. Прямо перед воротами оборудован ещё блокпост, но службу там несли уже не милиционеры, а солдаты Кремлёвского полка. Перед крыльцом большого дома меня встретил старый приятель, начальник личной охраны Ленина, Вася Головин. Он был под моим началом ещё во время Февральской революции, я лично занимался его подготовкой и был уверен в нём на полные сто процентов.

Сразу к Ленину меня не допустили. Вышла Надежда Константиновна, и, проявив максимум деликатности, попросила меня подождать «пока Володя проснётся». Я спросил, сколько это будет по времени? «Час или чуть больше». Я кивнул и повернулся к Василию:

– Покажи мне пока хозяйство!

Теперь чуть ли не на каждом шагу попадались спецназовцы НГБ. С охраной, конечно, серьёзно переборщили, но таков уж наш русский обычай: обжёгшись на молоке, начинаем дуть на водку.

– И как ты управляешься со всем этим разномастным табором? – спросил я у Василия.

Тот понял, о чём я, пожал плечами.

– Лучше уж так, чем трястись каждую минуту.

Такого в рапорте не было!

– Давай-ка об этом поподробнее, – приказал я. – Когда трясся, и отчего?

– Так это сейчас тут многослойный пирог, – сказал Василий. – Милиция, казаки, кремлёвцы и наш родной спецназ, а до этого одни бойцы Блюмкина вокруг хороводы водили.

– И что, сильно давили?

– Да как тебе сказать? – Василий снял фуражку и почесал затылок. – Вроде как и нет, а вроде как и да. Как Ильичу худо стало, враз телефон замолк, сказали: обрыв. Мы про московские тёрки только от одной из медсестёр и узнали, и то под большим секретом. А врачи так ни гу-гу. Их, прежде чем в дом пустить, запугали сильно.

– А «блюмкинцев» ты, значит, в дом не пускал? – скорее для разговора, ответ был известен, уточнил я.

– Обижаешь! – Вася глянул на меня с укором. – Чай, я порядок знаю. В дом, с оружием, окромя моих ребят, никто войти не смел, и не смеет!

Это да. Меня сегодня при входе и то разоружили.

– Ладно, Вася, это я так, для порядка. К тебе и твоим ребятам претензий нет, а вот вопросы есть.

– Спрашивай. Я всё, как на духу.

– Тогда скажи мне, друг мой Вася, не показалось ли тебе, что место для резиденции было выбрано не очень удачное?

Василий ненадолго задумался, потом решительно помотал головой.

– Нет, мне так не показалось. Даже наоборот. Здесь и тише, и воздух чище, да и город рядом. Нет, не показалось!

– А то, что тут вас по тихой передавить могли – это как?

– От тебя ль я это слышу? – удивился Василий. – Как это по тихой? Никак такого быть не могло, ты ж моих ребят знаешь!

Тут он прав. Ребята у него орлы. Но я же не про ту тишину.

– Не кипятись, – говорю, – Василий, а лучше подумай: долетел бы ваш шум до города?

– Это навряд ли, – признал Василий. Сокрушённо вздохнул. Поглядел виновато. – Об таком я, Иваныч, как-то не подумал. Виноват.

– Не винись. Лучше подумай вот о чём. Не показалось ли тебе, что приступ у Ильича был не столь уж и тяжёл, чтобы его потом так долго в постели держать?

– А вот, знаешь, показалось, – почему-то шёпотом ответил Василий. – Врач, что его пользовал, говорил потом Константинне, я слышал, мол, госпютация… – слово Васе не далось, пришлось поправить:

– Госпитализация.

– Во-во. Енто самое слово, сказал доктор, ему не требуется. Покой, сказал, и ещё раз покой.

Что-то стало проясняться. Говорю решительно:

– Возвращаемся в дом!

– Так, ещё только полчаса прошло, – слабо сопротивляется Василий.

– Возвращаемся, говорю!

Крупская выглядела слегка удивлённой, но я поспешил заговорить первым:

– Надежда Константиновна, мне надо с вами переговорить.

Недоумённо пожала плечами, но возражать не стала.

– Пройдёмте…

Привела меня в небольшую комнатку, верно, её личные покои, указала на кресло.

– Располагайтесь, Николай Иванович. Здесь нам никто не помешает. Можете задавать ваши вопросы.

– Надежда Константиновна, – говорю мягко, но с нажимом, – я не хочу пугать, или, упаси бог, угрожать, но от того, насколько честными будут теперь ваши ответы, зависит, поверьте, многое, в том числе и для вас.

Опустила голову, ждёт вопросов.

– Ответьте честно, приступ у Владимира Ильича был не настолько серьёзен, чтобы объявлять о каком-то ударе?

Вскинулась, хотела что-то возразить, но пересеклась со мной взглядом и поникла. Молчит.

– Надежда Константиновна, поверьте, я не причиню вам вреда хотя бы по той причине, что этого не одобрит Владимир Ильич. Если вам трудно это произнести просто кивните.

Кивок получился короткий, но отчётливый.

Облегчённо вздыхаю. Теперь картина с «ударом» Ленина мне совершенно ясна. Говорю, с трудом сдерживая радость:

– Я не буду спрашивать у вас, под давлением вы это сделали или без него. Не суть. Не буду также спрашивать, кто и как уговаривал врачей поставить более серьёзный диагноз: врачи в этом всяко не виноваты. Ответьте вот на что: лекарства, которые прописаны Ильичу, долго продержат его в состоянии апатии?

– Это может занять ещё около месяца, – голос еле слышен, приходится напрягать слух. – Врачи говорят, что курс должен быть пройден полностью. Иначе они не ручаются за последствия. – Надежда Константиновна подняла на меня мокрые от слёз глаза. – Поверьте, я только хотела, чтобы Володя остался от всего этого в стороне. Ему действительно было очень плохо. Он давно уже серьёзно болен.

– Я знаю, Надежда Константиновна. Обещаю, что этот разговор сохраню в тайне. Пусть всё идёт своим чередом. Я имею в виду начатое лечение. Но в работу мы начнём вводить Ильича уже с сегодняшнего дня – это не обсуждается!

Надежда Константиновна кивнула, сделала она это как-то обречённо.

**

При въезде в Москву сразу назвал водителю адрес больницы, где лежал Шеф. Так сложилось, что до сих пор никому из нас навестить его не удалось. Вернее, Васич забегал, когда «брал Москву», но Шеф был ещё без сознания. Машу похоронили на Новодевичьем кладбище без нашего участия, и, понятно, без участия Шефа в день закрытия съезда Советов. Депутаты пожелали лично проводить в последний путь своего погибшего лидера. Похороны из дела семейного превратились в политический акт. И нам пришлось с этим смириться.

Шеф лежал в отдельной палате, возле которой был выставлен круглосуточный пост. У меня проверили документы, попросили сдать оружие, и лишь после этого впустили в палату. Шеф лежал на кровати, до горла накрытый простынёй. Его и без того не маленькие глаза выглядели на измождённом лице просто огромными. Когда я в них заглянул, то содрогнулся: жизни в них не было. Присев на стул, я нарочито бодрым голосом произнёс:

– Привет, болящий!

Его глаза сверлили мне мозг. Не отвести взгляд стоило больших усилий.

– Ты был у неё?

Я растерялся, не зная, что ответить, коря себя за то, что не догадался спросить, знает он о смерти Маши или нет?

Шеф понял причину моего смятения и уточнил:

– Ты на кладбище был?

– Нет. Просто не успел. С самолёта сразу в «Горки», потом сюда, даже в гостиницу не заехал. Но завтра, обещаю, я там побываю.

Шеф прикрыл глаза. Теперь я мог разглядеть его получше. Господи, сколько же у него в волосах прибыло седины!

Шеф лежал неподвижно, с закрытыми глазами, и я, чтобы хоть что-то делать, стал рассказывать ему о поездке в «Горки». Слышал ли он меня? Примерно посередине рассказа он меня перебил:

– Почему это случилось?

– Что случилось? – не сразу понял я. Потом допёр: – Ты о Маше?

Он чуть заметно повёл головой.

– Первая пуля. Ещё до того, как ты прикрыл её. Снайпер. Он был основным исполнителем. Остальные лишь отвлекали внимание. Потому он успел попасть в тебя ещё дважды. Потом вас прикрыли. В это время Маша была уже мертва.

Шеф дёрнулся. Из его груди вырвалось сдавленное рыдание. Я беспомощно оглянулся, хотел позвать на помощь, но этого не потребовалось. Вбежали врач и сестра – подглядывали за нами, что ли? – стали хлопотать возле тела. Мне приказали: «Уходите!» и стали отодвигать к выходу. У порога я вспомнил, что ничего не сказал о дочери и крикнул:

– За Аню не беспокойся, она здорова, о ней заботятся!

Потом меня вытолкали за дверь.

На следующий день с утра был в «Горках». Ленин подготовил перечень вопросов, ответы на которые хотел бы знать завтра. «Я так быстро не успею» – запротестовал я. «Сколько вам надо времени?» – раздражённо спросил Ильич. «Дня три, не меньше». Ленин сокрушённо вздохнул: «Что с вами поделаешь! Но и не больше!» Мне кажется, что он не осознавал того факта, что мне надо мотаться в Питер и обратно. После «Горок» заехал на кладбище, положил цветы на Машину могилу. Потом поехал в больницу навестить Шефа, но к нему меня не пустили, сказали, что после моего вчерашнего визита больному стало хуже.

– Значит, ты считаешь, что Ильича никто силком в «Горках» не удерживал? – спросил Сталин, когда я явился к нему с докладом о поездке в Москву.

– Нет, – твёрдо ответил я. Слово, данное Крупской, надо было держать. – Может слегка сгустили краски с диагнозом, но постельный режим Владимиру Ильичу был показан точно!

– Хорошо! – сказал Сталин.

Я положил перед ним составленный Лениным вопросник, и предупредил, что ответ нужен не позднее чем через два дня.

– Хорошо, – ещё раз произнёс Сталин, – к твоему отлёту ответы будут готовы.

– Как к моему? – вырвалось у меня. – Это что, опять лететь мне?

Сталин усмехнулся в усы.

– Мы тут посоветовались, и решили, что более надёжного связного между Лениным и Совнаркомом, чем нарком ГБ, не найти!

– Ничего, сдюжишь! – сказал Васич.

– Мишку будешь навещать! – сказала Ольга.

– Бедненький ты мой… – сказала Наташа. Одна она мне и посочувствовала.