Краеугольный камень

Пролог

Умение появляться не вовремя, возникать из ниоткуда было бесспорным и очевидным изъяном отставного полковника Уильяма Миллигана. Он являлся как черт из табакерки. Мог позвонить среди ночи, подергать за ниточки и выйти на нужного человека в любой точке земного шара, прислать к порогу своих парней или, что случалось крайне редко, нагрянуть с личным визитом, без предупреждения. Полковник Миллиган не задавался дурацкими и бессмысленными вопросами гостеприимства и людского терпения. Его не заботили правила приличия. Он слишком долго был человеком, устанавливающим правила. Слова: «мне неудобно говорить», «я сплю», «я перезвоню», «не звони больше» – Миллиган считал белым шумом, чем-то не заслуживающим внимания. Снисходительно ждал, когда собеседник закончит искать способы отвертеться от него, и продолжал гнуть свою линию. Его не заботил чей-то распорядок дня и режим. Полковник Миллиган большую часть жизни положил на то, что называлось армейской муштрой и военной доктриной, поэтому жил, не оглядываясь на время. И считал, что все остальные тоже.

Тех несчастных, (если бы спросили его, он бы сказал: счастливчиков) кто воевал под его началом во время вторжения в Ирак в две тысячи третьем году, полковник Миллиган даже спустя десятилетия считал своими подчиненными. Абсолютной и безоговорочной своей собственностью. Пусть он покончил с войной, снял камуфляж и убрал в шкаф китель, Уилл Миллиган своих людей не забывал и всегда находился поблизости. Контролировал, как мог, посылал емкие эсэмэски, держал на периферии зрения тех, кого он заклеймил еще в армии, как заботливый отец семейства, как вожак стаи.

С тех пор, как он вышел в вынужденную отставку, утекло так много времени, что оно трижды окупало общий срок боевых командировок на Ближнем Востоке. Но Уильям Миллиган был принципиальным. Полковник Миллиган, к которому продолжали обращаться по званию и с уважением, людей отпускать не умел, хоть и не был излишне сентиментальным. Скорее, он был ревнивцем, поэтому и обрел удивительную способность доставать людей буквально из-под земли.

И потому же звонок в два часа ночи с пятницы на субботу для капитана Стивена Хэммонда не стал сюрпризом. Скорее, неприятностью, неурядицей: Стивен заранее знал, что от звонка полковника не стоит ждать ничего хорошего. Он усмехнулся и в очередной раз поразился, как упоительно Миллиган был верен себе, своим принципам и привычкам.

Несколько лет назад, точнее никто бы не сказал, незадолго до того, как Стивен взял машину и махнул на Юг страны, без четкого понимания, что ему делать со своей жизнью, Уилл Миллиган дал ему одноразовый телефон. Стив зачем-то исправно заряжал мобильник и держал в прикроватной тумбочке, и чем дольше тот молчал, тем спокойней Стиву жилось. Капитан Хэммонд был бы рад, если телефон так никогда бы и не зазвонил. Но он стал тем ружьем, которое обязательно должно выстрелить. Выстрел состоялся, он был ожидаемым. Тревожная вибрация, словно металлическими крючьями, выдернула Стивена из беспокойного сна. И когда игнорировать нелепую мелодию стало сложно, мужчина отмахнулся от стылого кошмара и проснулся. И хотя номер на дисплее не высветился, но по настойчивости и продолжительности звонка стало очевидно, кем был звонивший.

Стивен пытался взять себя в руки, не поддаваться панике и провокациям полковника, чего бы он от него не хотел. Сбросить с себя мутное и неявное опьянение, и вспомнить, наконец, в какой момент он посчитал хорошей идеей напиться в шумном и многолюдном баре.

Стивен сел в кровати, спустил ноги на холодный пол и прикрыл глаза. Жаркая и влажная новоорлеанская ночь липла к телу отголосками джаза из бара на Бурбон-стрит, дешевым пойлом, чужим потом – запахом разодетой, необузданной толпы из Французского квартала. Капитан провел пятерней по темным, выгоревшим на кончиках волосам, сгреб их в кулак и с сожалением отметил головную боль, маячащую где-то на задворках сознания. Утром ему был обеспечен похмельный синдром, но Стив не особенно по этому поводу печалился. Это напомнило бы ему, что он все еще жив, раз способен чувствовать. Его жизнь была до тошноты богата на подобные эпизоды. И сегодняшний даже не был самым худшим, потому что он проснулся в своей квартире, и это уже хорошо. Стивен так и не научился справляться с трудностями самостоятельно, а потому нашел хороший источник, чтобы забыть, кем он стал, во что превратился по доброй воле.

К моменту, когда Стив встал с кровати и натянул джинсы прямо на голое тело, телефон затих. Мужчина с облегчением выдохнул, и в тот же момент снова услышал занудное гудение.

Стив печально и обреченно улыбнулся, решив, что он все же поговорит с полковником, потому что тот был самой неотвратимостью. Это детское сопротивление бесполезно и, в лучшем случае, приведет к тому, что в следующий раз он услышит дверной звонок. Стив, наконец, принял вызов.

– Сэр, – сказал он, остановившись возле распахнутой настежь балконной двери, и сам не узнал свой голос. Ночь, несмотря на редкие капризы октября, была душной. Стив ждал предутренний холодок, а вместо него получил отдаленный, глухой звук живой музыки, затхлый дух подворотни и недвижимый воздух. В голове пульсировало, а во рту пересохло, как по щелчку. И следующую фразу Хэммонд уже просипел: – Какого черта?

– И я рад тебя слышать, Стивен, – усмехнулся полковник. – Мучаешься от похмелья?

– Рановато для похмелья, – возразил Стив. – Я еще пьян.

Хэммонд поиграл плечами и прикрыл глаза – старые шрамы на спине заныли, как вестники надвигающейся беды. Он получил их на память о проваленной боевой операции. Полковник Миллиган тогда лишился ноги, но они оба решили, что отделались малой кровью, потому что шестеро солдат из взвода Стива вернулись домой в цельнометаллической оболочке оцинкованных ящиков.

– Ты себя угробишь, – строго предупредил Уилл.

В Ираке он тщательно следил за порядком в лагере. Алкоголь был запрещен уставом. Бутылка холодного пива считалась смертным грехом. Неясно откуда (полковник подозревал силы коалиции) Стив раздобыл несколько бутылок польской водки. Поддавшись юношеской восторженности, возбуждению от приятной тяжести оружия в руках, разморенные жарой, парни из его взвода налакались, как щенки – быстро и сильно. И тогда полковник вышел из себя. На следующее утро он заставил провинившихся пробежать двадцать миль по пустыне при полном обмундировании. До смены личного состава ни у кого из них больше не возникало желания напиться.

Острое раздражение от назидания бывшего командира разливалось по телу и зудело под кожей.

– Знаешь что, Уилл? – выдохнул Стив и провел ладонью по заросшим щетиной щекам. – Теперь, когда армейская иерархия перестала висеть над моей головой дамокловым мечом, я мог бы ответить тебе.

– Мог бы, – рассмеялся полковник. Стив успел забыть, как неестественно звучит его смех, потому что редко слышал, чтобы полковник смеялся. – Но не станешь, – он зашелся в приступе лающего кашля – так сказывалось курение. Миллиган шутил, что родился с сигаретой в зубах. – Ты все тот же мальчишка, каким был, Стив, знаешь. И ты мне нужен.

– М-м-м, – лениво протянул Стив и крепче сжал телефон в руке. Одноразовый мобильник угрожающе затрещал. – Еще немного, и я решу, что ты соскучился, полковник.

Стив язвил, его тон сквозил сарказмом, и грубостью, и абсолютным нежеланием говорить. Его вело от огромного количества бурбона, от вскипающей злости на полковника за испорченную ночь и грядущие беспокойства. Уильям должен был сказать спасибо за то, что Стив сразу не бросил трубку. Потому что Стивен вовсе не был рад его слышать. Общие воспоминания на поверку оказались слишком болезненными и пугающими, чтобы при встрече травить армейские байки за кружкой рутбира. Того, что Уилл потерял ногу, а Стив едва не истек кровью от шрапнели на чужой земле, было чертовски мало даже для суровой, печальной радости, с какой обычно ветераны общались друг с другом.

За окном внезапно начался дождь. В Луизиане это было обычным делом. И поначалу повеяло холодом, а после духота стала невыносимой.

– Ты один? – спросил Уилл.

– Я взрослый мальчик, – уклончиво ответил Стив, несмотря на то что в его постели никого не было с тех пор, как он снял эту квартиру в бывшем индустриальном районе Нового Орлеана. – Так чего ты от меня хочешь?

– Нужно встретиться, – сообщил Миллиган. – Из всех, кому я безоговорочно верю, в живых только ты.

– И ты хочешь, чтобы я отправился вслед за теми несчастными? – усмехнулся Стивен.

– Нет, – полковник решительно и слишком быстро опроверг его предположение.

– То есть, то, во что ты хочешь меня втянуть – не смертельно опасная авантюра с летальным исходом? – спросил он.

– Оставь свой сарказм для других, – от былой веселости не осталось и следа. Стива передернуло от холодного, резкого тона и от мгновенной смены настроения. – Я бы не позвонил, если бы дело не было важным. Для тебя. Помнишь нашего общего друга Ричарда Мэддена?

Сердце пропустило удар, затем еще один и забилось так, словно он только что пробежал марафон по проклятым пустыням Ирака по милости Миллигана. Стив был закален войной, он спекся под нещадным жаром горячего солнца и превратился в земную твердыню, в скалу. Но имя, спокойно произнесенное полковником, вернуло Стива в две тысячи третий год, когда он был сопливым мальчишкой, стоящим на пороге события, перевернувшего его жизнь. Стив, конечно, помнил военного журналиста Ричарда Мэддена, он стал другом, почти сослуживцем за то время, пока их взвод продвигался из Кувейта в Багдад. Если бы не Ричард, Стив не спасся от трех пожизненных заключений. И тогда одиночная камера в тюрьме для военных преступников могла бы стать его тихой гаванью примерно на две сотни лет. Стив точно не знал, на сколько потянули бы три его гипотетические жизни. Если бы ему повезло, и его судили в штате, где сохранилась смертная казнь, Стива ожидал бы электрический стул. Но Ричард выдернул его из лап системы, вытащил прямо из-под колес отлажено работавшей, коррумпированной машины министерства обороны. А теперь Ричард нуждался в нем.

– Я нужен Ричарду? – усмехнулся Стив. Мэддена вечно тянуло влезть в неприятности. Его толкало на это гипертрофированное чувство справедливости и полное отсутствие понимания, что человек смертен. А может, юношеский дух авантюризма и азарт, который отличает хорошего журналиста.

– Именно.

Если Стив действительно прав, то разговор на самом деле был не телефонным. Прослушивать их не могли. Для этого Уилл когда-то и оставил ему одноразовый телефон. Но сомнения все же закрались в голову.

– Говорю же: нужно встретиться. Перезвони утром.

– Уверен, что я перезвоню? – Стива развеселила эта железная и безоговорочная уверенность полковника.

– Да.

– А если нет?

– Об этом я не думал, – неопределенно ответил Уилл, и из трубки послышались короткие гудки.

По его завуалированному прощанию, Стивен понял, что если не перезвонит утром, то нанесет полковнику смертельную обиду. Не то, чтобы Стива волновали обиды полковника Миллигана: всех и не счесть, но Стив был должен Ричарду, и пришло время этот долг вернуть.

Стив положил телефон на подоконник и невидяще уставился на зыбкий рассвет. Над крышами бывших фабрик, а ныне жилых домов, курилась роса. Луна играла бликами на рябой глади озера Пончартрейн, пейзаж за окном казался припыленным и серым. В голове мелькали предположения – одно безумней другого. Тяжелые мысли мешались в липкую, дурно пахнущую жижу, наслаивались друг на друга, звучали набатом, шептали что-то, и от них не было ни спасения, ни толка. Но в конце концов они все же превратились в бессмысленный шум и заглушили головную боль.

Стив увлекся, пытаясь выхватить из водоворота мыслей то, что поддавалось бы логичному объяснению, подвело бы его к осознанию, для чего Ричарду нужна его помощь. Он так глубоко погрузился в размышления, что позволил себе уйти далеко, к знакомым местам, вернуться к людям, которых давно не было в живых. И когда небо, скрытое поволокой туч, посветлело, а ливень закончился, Стив безнадежно и непозволительно поздно осознал, что прошлое вернулось. Как бы хорошо он его не прятал, какие бы нелепые объяснения не выдумывал своим шрамам, он так и не смог убежать от себя.

Тело, заведенное с пол-оборота, разгоряченное сном и затравкой полковника Миллигана, забыло, что ему полагается страдать от похмелья. Стив решил, что это хороший знак. Он думал о разговоре с полковником, о Ричарде и о том, во что тот умудрился вляпаться.

Уснуть ему так и не удалось. Хотя он и пытался, потому что не мог, как в двадцать, сесть за руль и гнать до исступления, заблаговременно не выспавшись. Ресурсы организм растрачивал быстрее, чем раньше, а потому недосып был серьезной проблемой.

Стив оставил кровать не застеленной – влажные ото сна простыни скрутились в комок где-то в изножье. На кухне он наспех собрал сэндвич с арахисовым маслом и ягодным желе, заварил кофе и сел за стол.

Одиночество и тишина стали его постоянными спутниками, его Деймосом и Фобосом¹. К пустоте он привык. Его пугала неизвестность. Надтреснутый звук разлетающейся на осколки жизни, которую он неумело собирал по частям. И пусть его существование было отравлено сочащейся кровью, зато была стабильность, к которой он шел сквозь песчаные бури и пулеметные очереди. Он усмехнулся. Стив видел Ричарда в перекрестии прицела снайперской винтовки и всеми силами старался отогнать эти мысли и отмыться от них в душе. Но выходило из рук вон плохо.

Капитан Стивен Хэммонд перезвонил полковнику под утро и договорился о встрече. И теперь его полностью занимали вопросы, ответы на которые он собирался получить в Бостоне. Зачем он понадобился Ричарду? Что такого произошло, что полковник нагрянул из ниоткуда, прервав многолетнее молчание? О чем он знал или догадывался в силу своего опыта, раз предусмотрительно оставил Стиву телефон и велел держать заряженным?

Стивен Хэммонд был преданным солдатом и хорошим парнем, этого у него не отнять. Что неудивительно, это ведь не блестящие побрякушки и воинские звания, которыми его сначала осыпали, а затем потребовали вернуть.

Путь из Нового Орлеана в Бостон предстоял неблизкий. Стив заполнил бензобак до отказа и выехал еще до рассвета. Вскоре, за пределами города, серый хайвей лег перед ним бесконечной шелковой лентой. По ветровому стеклу забарабанил дождь, когда Стивен пересек границу штата, а в приоткрытое окно прокрался холодный ветер, и тогда Стив в полной мере ощутил наступившую осень. И вспомнил сентябрь две тысячи первого года, когда его отлаженная жизнь кончилась и началась новая, полная песка и смерти, заключенная в оптике прицела.

Небрежно и расслабленно держа руль тяжелого Шевроле «Субурбан» пальцами одной руки, капитан Хэммонд даже не представлял, что и этой его жизни придет конец. Всего через каких-то двадцать четыре часа. Он вжимал педаль газа в пол, приближая свою неминуемую гибель, и внимательно, словно теперь это имело хоть какое-то значение, следил за дорогой.

Глава первая. Несокрушимая свобода

Когда рядовой Стивен Хэммонд впервые прибыл в Афганистан, то решил, что его пустыни похожи на Долину Смерти в Мохаве. Словно не было перелета через океан, когда его взвод прикомандировали к первой дивизии разведбатальона морской пехоты, словно он снова стал мальчишкой на заднем сидении маминого джипа «Чероки». Он почувствовал горячий ветер в волосах и заунывные завывания Битлз из приемника. Увидел светлую, редеющую макушку отчима за подголовником переднего сидения и старшего брата, который задумчиво глядел в окно, заткнув уши наушниками. Стивен вспомнил мать. Ее счастливую улыбку и солнечные очки, ее нежные руки и ногти, накрашенные красным лаком, ласковый, мягкий голос и напрочь отсутствующий слух. Каждое лето после того, как мать Стива, Саванна, вышла замуж за дантиста Брэда Хэммонда, они проводили путешествуя по стране.

Пустынное солнце слепило глаза, и Стивен, пошарив в одном из карманов экипировки, нашел солнцезащитные очки. И тогда Кабул открыл перед ним свое истинное лицо, и до Стива дошло, что их бросили в самое пекло, спустили в ад, окунули в кровавую бойню. Разорение было практически библейским.

Первый лейтенант Алекс Махоун, командуя взводом, устроил опорный пункт в руинах чьего-то дома. Саманные стены были изъедены пулями, крыша обвалилась, но и это было лучше, чем стоять посреди улицы без укрытия. Снаружи они были как на ладони и, если бы вражескому снайперу вздумалось стрелять, он без труда снял бы их всех – медлительных, взволнованных и абсолютно ничего не соображающих мальчишек. Поэтому, лейтенант Махоун счел полуразрушенную одноэтажную лачугу хорошей, пусть и зыбкой защитой. У них появилось время – то, чего на войне всегда было в обрез.

– Здесь тебе не Майами, сынок, – сказал Махоун, хотя был старше самого Стива лет на десять, он сорвал с лица Стивена очки и раздавил их пяткой тяжелого ботинка.

Стив поднял очки с пола, покрытого восточным ковром и красноватой пылью, и с сожалением обнаружил их безнадежно сломанными. А когда отвлекся от своей потери, заметил изувеченного ребенка, пригвожденного к стене взрывом бомбы, пробившей ветхую крышу. Пока лейтенант выбирал правильную позицию для пулеметчика, снайпера и наводчика, из соседнего дома пытался выбраться босоногий мужчина с мертвой девочкой на руках. Стив отметил, что держал он ее так, словно она была жива, словно убаюкивал. С ним была жена, которая металась и едва могла видеть, потому что ее лицо было залито кровью, а из головы торчал осколок шрапнели. К убежищу приблизился другой мужчина с девочкой постарше. Стив сразу заметил, что девчонка едва дышала, но все же она была жива. Мужчина схватил Стива за руку и попытался передать девочку ему. И тут уже вмешался Алекс Махоун.

Стива поразило, как отчаянно этот незнакомый ему мужчина пытался спасти своего ребенка, хотя знал, что ей не жить. Его поразило, как хладнокровно лейтенант Махоун, спасая их задницы от обнаружения, пригрозил горожанам оружием. Как они, покалеченные, уже наполовину мертвые, развернулись, словно стадо послушных овец, привыкших, что режимы рушатся каждый день, побрели прочь. Тот мужчина уложил свою дочь к ногам старика, которому пули изрешетили грудь, и там, насколько Стив смог понять, через несколько минут она перестала дышать. В тот день, в первый день настоящих боевых действий, Стивен увидел настоящую войну, весь ее шокирующий ужас. Он стал свидетелем кровопролитной расправы такого масштаба, что в последующие годы все слова, способные описать тот солнечный день в Кабуле, ту картину, которую Стив увидел своими глазами, будут казаться недостаточно емкими, бессильными и бесцветными перед ужасной и трагической правдой.

– Страшно? – спросил рядовой Риверс, когда Стив нашел себя крепко сжимающим винтовку. Майкл Риверс был таким же, как и сам Стив, юнцом. Скорее всего, даже моложе, потому что Хэммонд к две тысячи второму успел закончить три курса колледжа, а Майк только школу. Стив не ответил, потому что лейтенант Махоун смирил их обоих строгим взглядом и велел осмотреть помещение.

Если бы можно было вернуться назад, никогда не переступать порог той комнаты, единственной с уцелевшей дверью, если бы Стивен вовремя смог очнуться от оцепенения и не записываться в армию, то он обязательно закончил колледж, а позже устроился бы в стоматологическую клинику отчима. И жизнь текла бы своим чередом, и он бы купил дом в престижном районе Чикаго, и дорогую машину, на которой бы никогда не ездил. У него было бы будущее, которое оборвалось в тот момент, когда он из всех возможных вариантов выбрал тот, в котором не было счастливого конца, когда слепо, как нитка за иголкой, пошел на войну вслед за братом, когда открыл дверь.

За дверью была небольшая комната, скорее всего – детская, потому что среди человеческих тел, разбросанных по полу от стены к стене, Стивен увидел потрепанные мягкие игрушки. Комната использовалась талибами, как сборный пункт для убитых и раненых. Живой мужчина с длинной бородой и раскуроченным животом изо всех сил тянулся к оружию. Сначала Стив хотел проверить, нет ли внутри кого-нибудь еще выжившего, но сообразил, что сделай он это, тут же окажется в слепой зоне, а ничего не подозревающие ребята за его спиной станут легкой добычей, мишенями в тире. Комната была завалена трупами и огромным количеством оружия и боеприпасов: АК-47, магазинами, пулеметными лентами, гранатами. Стив попросил мужчину остановиться, но тот просто не мог этого сделать, вера в то, что он поступает правильно, затмила его разум, искоренила страх смерти, а раз уж он отсюда не выберется, то заберет с собой как можно больше американцев. На мгновение он все же остановился, а затем посмотрел на Стива так, словно уже был мертв, и схватил свой АК-47. И прежде, чем он успел навести автомат (в руках у него уже не было силы от обширного кровотечения) Стивен прицелился из М16² и выстрелил ему в голову. Это был первый человек, которого Стив убил. Он надтреснуто и хрипло выдохнул, и замертво повалился навзничь.

– Быстро ты его, – усмехнулся Риверс и одобрительно кивнул. – Даже не сомневался.

Махоун не был столь же весел, а то, что Стива вывернуло на его ботинки, понравилось ему еще меньше. Правда, высказываться по этому поводу он не стал, только похлопал по плечу и шепнул что-то неразборчивое. Он в полной мере осознавал свою оплошность и то, что едва не лишился целого взвода, потому что не осмотрел опорный пункт.

Парни в тот день были взбудоражены, взвинчены и эмоционально заряжены тем ужасом, который им довелось увидеть. И, чтобы не довести их до нервного срыва, лейтенанту пришлось свернуть операцию и вернуться в лагерь. После завершения боя они обнаружили в соседней комнате еще больше оружия, боеприпасов, а к тому же продовольствия. Среди всего было несколько минометов и ПЗРК³.

Оружия оказалось так много, что им забили несколько «Страйкеров»⁴ и «Хамви»⁵, некоторым пришлось возвращаться пешком. По дороге еще нескольких ребят стошнило то ли от обезвоживания, то от всего увиденного. А уже в лагере Стив, пока шел к душевой, чтобы отстоять очередь и помыться, краем уха услышал из пропыленной зеленой палатки голоса Махоуна и полковника Миллигана. Махоун жаловался неизвестно кому на то, что его взвод, состоящий из скулящих щенков, от которых еще пахнет материнским молоком, отправили в эпицентр бессмысленной бойни. На что полковник сказал, что они перешли от защищенного лагеря, тренировочных вылазок и обороны к стремительным атакам и к полноценным миссиям. И к тому же, бойня не была бессмысленной, раз бронетранспортеры и боевые машины ломятся от количества вражеского оружия.

Стив много думал о месте боевых действий перед тем, как ступил на борт военного вертолета, неуклюжего грузового уродца, с парой рабочих винтов, но на деле все оказалось в несколько раз хуже, чем он представлял, даже в самых нелепых предположениях. Обстановка буквально была взрывоопасной, нестабильной, непредсказуемой. Им говорили, что они борцы за свободу, они должны свергнуть режим талибов, должны показать, кто тут главный. «Убей их» – фраза, которую он слышал много раз в тренировочном лагере. Фраза, которая стала неофициальным девизом морской пехоты, которую морские пехотинцы выкрикивали вместо приветствия, которую кричали остальные, пока один морпех пытался побить на плаце свой же рекорд. Никто не говорил им, что под раздачу попадут гражданские, жертвы среди мирного населения скрывались за гуманитарными миссиями или вовсе были не учтены. Стив был зол всю обратную дорогу и уже в лагере, стоя под слабой струйкой едва теплой воды, он чувствовал себя обманутым. Но злился он не на правительство, не на лейтенанта Махоуна и даже не на полковника Миллигана, Стивен злился на брата и почти ненавидел его, за то, что тот не предупредил Стива, с каким ужасом ему предстоит столкнуться.

Лейтенант корпуса морской пехоты Дуглас Хэммонд был старше Стива на девять лет. Когда Стиву исполнилось двадцать один, и он почувствовал вкус свободы и настоящей жизни, Дуглас успел стать ветераном войны в Персидском заливе и благополучно вернуться из Сомали. А прошлой осенью Дуглас женился на соседской девчонке, получившей отличное образование. В детстве Грейси дружила со Стивом, но замуж вышла за Дугласа. И это не стало для Стива такой уж неожиданностью. Дуг был настоящим красавчиком: высоким, голубоглазым и темноволосым. Всегда гладко выбрит и коротко, по-армейски подстрижен. Широкий разворот плеч внушал трепет даже тогда, когда на нем не было тяжелой экипировки и навеска. Парадная форма, в которой он появлялся на пороге дома после каждой командировки, действовала на девчонок так, как и предполагалось. Молодой сержант Дуглас Хэммонд нравился всем, он был положительным героем, тем, кто отправился за океан, чтобы там установить демократию и надрать зад плохим парням. Стив был другим – вдумчивым, не таким безусловно красивым, много читал и ставил себе совершенно другие цели, в отличие от брата, он хотел получить хорошее образование. Он никогда не был азартен, как брат, рядом с Дугом он был просто не оформившимся мальчишкой со щенячьим взглядом.

Дуглас мало говорил о том, почему на самом деле пошел в армию, и к тому же, в морскую пехоту, где парней тренировали почти так же жестко, как «морских котиков». Брат был грубой силой, в детстве он лупил Стива за то, что тот слонялся по улице в компании друзей, вместо того чтобы сидеть над учебниками, хотя сам с трудом закончил школу. Скорее всего, ему было достаточно тех причин, которые упоминались на агитационных плакатах по найму. Дуглас был взбалмошным подростком. Он был одним из тех ребят, которых учителя с радостью выпроваживали из средней школы в старшие классы, чтобы наконец-то перестать мучиться с дисциплинарными наказаниями. Когда мать Стива, Саванна, во второй раз вышла замуж за стоматолога из Чикаго, Дуглас в первый же год сбежал из дома. Закончилась его затея бесславно: офицер полиции притащил Дугласа домой среди ночи, отчитав на крыльце дома. Мать вышла из себя из-за страха потерять сына и наговорила Стиву кучу гадостей об их отце и о том, что Дуглас становится на него похожим, а уже после обратилась в полицию. Потом это повторялось несколько раз, и в конце концов в восемьдесят девятом, после выпускного, на следующий день, Дуг вступил в национальную гвардию, но, посчитав службу там слишком неторопливой, безопасной и размеренной, отправился на реальную военную службу. А когда навоевался, поумерил свой пыл, вернулся домой и женился на Грейси – наступила осень две тысячи первого.

Тот сентябрь в Чикаго был теплым и солнечным. Утром во вторник в доме Хэммондов собралась шумная компания. Грейс помогала Саванне готовить завтрак, Брэд сидел за столом, уткнувшись в газету, то и дело подливая себе кофе из кофеварки. Дуглас поглощал глазунью из четырех яиц, он был умыт, причесан и одет в строгий костюм – днем ему предстояло собеседование в частной охранной организации и в полиции. Сам Стив без особого удовольствия жевал тост с тающим на нем арахисовым маслом. Накануне он вернулся домой за полночь и, конечно, не выспался. Дуглас же, не в пример ему самому, был свеж, от него за версту пахло мылом и лосьоном после бритья. Утро было спокойным, похожим на многие другие и таким бы оставалось, если бы Грейс для фонового шума не включила телевизор. Утренний просмотр новостей стал для них всех ритуалом с тех пор, как Дуглас записался добровольцем в армию. Военные действия за океаном освещались не часто и скупо, но сухие сводки о потерях среди американских солдат давали надежду всякий раз, когда в списке погибших не было фамилии Хэммонд.

Но тем сентябрьским утром все новостные каналы были настроены только на одну частоту. Дикторы наперебой говорили о серии террористических актов, совершенных не за океаном, на другом континенте, а в Америке, в Нью-Йорке и в Вашингтоне.

Стивен несколько раз прокручивал в памяти этот момент, он отчетливо помнил, как громко звякнули и затихли столовые приборы, которыми до этого активно орудовал Дуглас. Он слышал, как Брэд с шелестом сложил газету и свернул ее в рулон. Мама села на широкий подоконник и прислонилась плечом к оконному откосу. Дуглас, неотрывно глядя на экран, инстинктивно протянул руки к Грейс.

– Иди-ка сюда, милая, – шепнул он, и она прижалась к нему со спины, опустив тонкие ладони на его массивные плечи.

А Стив был предоставлен самому себе и своим мыслям. Иногда ему казалось, что с ним что-то не так, раз он редко осознанно сопереживал чувствам и эмоциям других людей. Иногда, где-то на уровне подсознания, он испытывал жалость к людям, но та жалость была мимолетной и бессмысленной, так бывает жаль случайных мелких зверьков, угодивших под колеса машины на хайвее. Но в Нью-Йорке, похоже, разверзся ад. Черная копоть и дым устремлялись в небо, а на землю падали люди, трезво оценившие свое положение, люди, которые предпочли полет в вечность смерти от огня. Стив никого из них не судил, потому что люди остаются людьми, только имея возможность выбрать путь, по которому собираются пройти и, в конечном счете, человека определяют не черты характера, данного ему при рождении, не набор ДНК, а поступки.

События сентября две тысячи первого оставили внутри Стива незатянувшуюся кровоточащую рану. И до него мгновенно дошел смысл слова «эмпатия», потому что тех несчастных, кто навсегда остался погребенным под руинами Всемирного торгового центра, тех, кто погиб среди дымных пожарищ и взрывов, тех полицейских и пожарных, послушно, словно марионетки в чьих-то умелых руках, отдавших свои жизни, Стиву было искренне, безвременно и неутешительно жаль.

Вечер того дня, когда Буш объявил войну движению Талибан⁶ в Афганистане, запомнился Стиву так же хорошо, как и утро, когда первый шок утонул в безмолвии и молчаливом отчаянье. Вечером Стивен стал невольным свидетелем разговора между братом и его женой.

Вернувшись с войны, Дуглас постучался в двери церкви в поисках спасения. А спустя несколько месяцев перестал ходить туда, потому что переключаться с одной зависимости на другую было чертовски плохим решением со времен сотворения мира. Он не был готов сменить военную форму морского пехотинца и оружие на ризу священника и карманную Библию. Дуглас решил, что он покинул ряды одного беспощадного и сурового воинства не для того, чтобы сразу же примкнуть к другому, куда более нетерпимому и ярому. Вместо этого он сделал предложение Грейси, а затем стал посещать собрания в центре помощи ветеранам, много читать, начал изучать философию и превратился в агностика. То, что он увидел на войне, поселило в нем тень сомнения, его раздирали вопросы по поводу существования Бога, и в конце концов он пришел к выводу, что абсолютная и безоговорочная вера доступна только слепцам.