Buch lesen: «Frontier»

Предисловие

Если вы читаете эту книгу, вероятно вас со мной что-то связывает. Это может быть дружба, романтические отношения, старая обида или неудачная шутка, непродолжительная ночная переписка или любимый сериал. Возможно, у нас общий знак зодиака или идентичный резус-фактор, быть может, мы с вами окончили тот же факультет или расплачиваемся одинаковой валютой, не поделили девушку когда-то, сидели за соседними столиками или нечаянно коснулись рукавами друг друга в час пик в подземке. В любом случае, вам зачем-то это нужно, и я не могу быть против.

Первоначальное название книги «Август», над ним я долго не раздумывал, встало как влитое, но изменились обстоятельства и «Август» как будто утратил очарование, которым сперва меня покорил. Я решил, что нарочито романтический образ последнего летнего месяца, это не то, что нужно мне и людям сейчас. Фронтир как сквозной мотив мне показался более подходящим, ведь мы живем в мире, где постоянно перемежаются границы, том числе границы человеческих взаимоотношений. В мире, где единственной действующей константой остаются изменения и их неизбежность. Об этом моя книга, о невозможности препятствовать глобальным процессам преображения, смене агрегатных состояний в природе и в людях. Лето сменяется осенью, осень подменяет зима, смерть соседствует с жизнью и кажется, что это гармония никогда не нарушится, потому что энтропия неотделима от созидания, обратные процессы всегда порождают и зависимы друг от друга.

Это история встреч и неминуемых расставаний, где единственный триггер действия это имманентная, скрытая неспособность человека остановиться, прекратить развитие и изменения поставить на долгосрочную паузу. Границы в человеке нестабильны, их нельзя законсервировать, остается только надеяться, что, когда наступит роковая минута, не пострадают невинные.

Часть 1

– Как можно прожить август и не влюбиться? Какую сыворотку нужно носить в груди, чтобы эти закаты не пленяли твой разум?

– Солнцезащитных очков вполне достаточно.

Тур Нильс, «Послезавтра»

Глава 1

«Когда пишете, то не перегружайте текст деталями. Дилетанта отличает чрезмерная насыщенность художественного языка, злоупотребление яркими речевыми оборотами в ущерб истории и развитию персонажей. Новичок непременно попробует продемонстрировать весь свой диапазон там, где этого совершенно не требуется. Если вам импонирует такой стиль, то в настоящей литературе вам делать нечего».

Приветственное слово прозвучало неприветливо. Особенно, потому что Беньямин Алексеевич ввинчивал воображаемые шурупчики Беллингему в темечко с намерением распять у него на лбу его распухшую самооценку.

«Протагонист в качестве рассказчика обнажает неспособность автора выстроить иную оптику помимо собственной. Такой прием характеризует ограниченного художника с одним тюбиком краски в арсенале. Фокализация – инструмент мастера…».

Сколько можно теоретизировать? Это же просто невыносимо! Они пришли сюда учиться, а не выслушивать самовлюбленные перлы человека, который от литературы так же далек, как Священная Римская Империя от своего названия.

– Беллингем, на эшафот. Живо!

– Здесь тоже есть стул, и жердочка, Беньямин Алексеевич…

– Меня там нет. Спускайся!

Джуд нехотя поднялся с места и зашагал вниз. Аудитория проводила его саркастичными смешками и небольшой овацией. Джуд остановился подле преподавательского стола.

– Беньямин Алексеевич, мы же взрослые люди…

– Структура экспозиции. Пошагово. Начал!

Джуд растерянно поджал губы и осмотрелся по сторонам. Его окружали молодые и, в основном, не очень симпатичные лица. На ближайшей к нему парте напряженно сжимала брови Рита Буч. Ее измученное псориазом лицо пробудило в Джуде сочувствие, он сострадательно ей подмигнул и обратился к профессору:

– Мы заявляем главного героя и…

– Ты позоришь университет!

– Неправильно? – Джуд опустил глаза как бы в исступлении, и сделал шаг в сторону от профессора. Рита обреченно выдохнула и устремила на него негодующий взгляд аквамариновых глаз.

– Зачем ты здесь, Беллингем? Силком тебя сюда притащили?

– Беньямин Алексеевич, у меня в голове нет микросхем, и матрица в сердце не впаяна…

– Первая ошибка! Подробности! Ты только что потерял предмет, упустил суть.

– Вы не дали мне закончить, – Джуд нахмурился и исподлобья поглядел на оппонента.

– Увлечение формой – первичный симптом графомании!

На задних рядах засуетились и Миша Бозман, хлипенький троечник с непропорционально большой головой, гнусавым голоском прокричал:

– А увлечение формами – первый симптом нимфомании!

Шутка была настолько глупой и неуместной, что аудитория ответила на нее гробовым молчанием. Опозоренный безмолвием Миша Бозман, смущенно опустился на свое место. Джуд вновь обратился к профессору, на этот раз иронично прищурившись, как будто знал что-то чего не знали остальные:

– Я предлагаю вам игру, – сказав это, Беллингем оглядел однокурсников и незаметно кивнул кому-то на задних рядах.

– Ты больше ничего мне предложить не можешь? – Беньямин Алексеевич презрительно поправил очки и едва не выдал взыгравшее в нем любопытство.

Вероятно, стоит прояснить, что профессор не любил Джуда, но вовсе не считал его бесталанным и ординарным, хотя из его публичных выступлений следовало именно это. За четырнадцать лет преподавания он выработал к таким студентам определенное отношение и исключений не делал, даже если они напрашивались. Заносчивые, эгоцентричные, себе на уме – у них нет будущего!

Беньямин Алексеевич, который бойкотировал даже минимальное отклонение от нормы, таких студентов называл «патогены с глазами» и старался «аннигилировать» их при первой возможности, то есть создавать условия для отчисления оных, либо, если бактерия оказывалась слишком живучей, «проводить профилактику иммунитета», то есть лишать таких студентов трибуны и социального одобрения, без которого «инфекция умрет сама по себе».

Джуд зарекомендовал себя как штамм вируса, не меньше. Его присутствие вызывало у профессора зуд и легкую мигрень, но как избавиться от мерзавца он не знал, а может быть и не хотел, потому что видел в нем достойного противника и предпочитал находиться в конкурентной среде, чтобы держать себя в профессиональном тонусе.

Беньямин Алексеевич внимательно взглянул на Беллингема и добавил:

– Что ты собирался предложить?

Глава 2

Пунцовые облака проливали на взлетно-посадочную полосу алую краску. Стоял холод, словно штыки стояли строгие воротнички. Пассажиры, прижавшись друг к другу мерзли возле голубой гармошки на колесах, но внутрь все еще не пускали. Накрапывал дождь и посреди толпы по очереди вздёрнулись пестрые зонтики.

Нара в сером плаще стояла возле дверей. Ее волосы небрежно повисли на озябших и влажных плечах, она ладонями растирала побагровевшие щеки. Рядом с ней в черном пуховичке томилась скукой маленькая девочка, опершись о большую кожаную сумку, она разглядывала автобус.

– Когда нам разрешат войти?

– Скоро.

– Ты так уже полчаса говоришь!

– Эмилия, не раздражай меня! – Нара строго взглянула на девочку, та ответила вызывающей гримасой и отвернулась.

– Сколько нам лететь?

– Ты замолчишь когда-нибудь?

Нара резким движением разгладила прилипшие волосы на лбу и взвела глаза к небу. В это мгновение толпу всколыхнуло смятение, кто-то настойчиво пробивался к автобусу сквозь гущу людей и что-то говорил. Нара приподнялась на цыпочках, но не успела ничего разглядеть.

– Что случилось? – Эмилия настойчиво теребила плащ сестры.

– Рейс перенесли, – тучный мужчина в пальто на молнии кашлянул и посапывая добавил, – до утра здесь застряли.

– Что произошло?

– Сказали, что из соображений безопасности. Хотя мне так не кажется, – он хитро прищурился на сестер, но быстро отвел глаза.

Нара с интересом посмотрела на мужчину и про себя отметила: «призывной», но не придала этой мысли большего значения. Она силой притянула сестру к себе и набросила на ее головку капюшон, от которого девочка попробовала сразу же избавиться, но тщетно. Вскоре, персонал аэропорта официально объявил о переносе рейса, но глашатай, посланный все разъяснить никого не удовлетворил и его засыпали вопросами и вздохами возмущения. Недовольное возбуждение царило до тех пор, пока все до единого возмущавшиеся не оказались в отапливаемом здании аэропорта, тогда гул окончательно затих.

Зал ожидания пуще всех разочаровал Эмилию. За два часа ее отсутствия ничего не изменилось и серые металлические кресла и улыбчивые лица продавцов за прилавками – все было как прежде.

– Опять?

– Ты кофе хочешь?

– Мне семь!

– Я же тебе не ангостуру предлагаю, – Нара снисходительно посмотрела на Эмилию и присела на свободное место.

– Ты плохая сестра.

Нара ничего не ответила и достала пачку сигарет из внутреннего кармана плаща. Она уже успела вложить сигарету в губы, когда к ней обратился сотрудник внутренней службы аэропорта.

– Девушка, здесь курить нельзя.

– А я и не курю. Просто жую фильтр. Не видите?

Мужчина задумался и неуверенно почесал лысую макушку:

– Вы не будете закуривать?

– Вы же сами сказали, что нельзя?

– Сказал.

В ответ Нара безучастно пожала плечами. Это был ее излюбленный жест, которым она очень часто пользовалась чтобы сбить с толку оппонента в споре или раскалить диспут до состояния неминуемого конфликта. Спорить она любила, еще больше любила побеждать, что, впрочем, неплохо объясняет, почему при таком количестве достоинств, ее предпочитали уважать или бояться, но уж точно не любить.

Нара выросла в состоятельной семье крупного бизнесмена, окончила частную школу и на родительские деньги поступила в престижный иностранный вуз, где проучилась два семестра. Там она впервые попробовала запрещенные вещества и ни к чему не обязывающие половые контакты, но и это ей быстро наскучило. Окончив зимнюю сессию, она со свойственной ей спонтанностью собрала вещи и уехала в Германию. О дальнейшем летопись ее жизни осмотрительно умалчивает, но есть основания полагать, что ставки скорее возросли, чем наоборот.

Вернувшись в Москву, Нара застала войну, семейные дрязги по дележке наследства почившей бабки и нервические приступы матери, которая попала под сокращение на работе и понемногу сходила с ума. Наре картина отчего дома не пришлась по душе, поэтому она купила билет на ближайший рейс до Мюнхена и забрала малолетнюю сестру с собой. Никто не протестовал.

В Мюнхене девушку дожидался жених, почти такой же безответственный, но куда более сговорчивый и подверженный влиянию, Марко – второе поколение курдских иммигрантов, без амбиций и планов на жизнь, но кажется с добрым сердцем и чистыми помыслами. Наре он нравился, и она была даже не против выйти за него замуж, но едва ли питала к нему более сакральные чувства, над которыми бы не превалировала практическая необходимость. Марко ей часто названивал, а Нара в свою очередь часто вспоминала о преимуществах полиамории, пожалуй, чересчур часто для девушки, состоящей во вполне конвенциональных моногамных отношениях.

Они вместе снимали двухкомнатную квартиру неподалёку от станции метро Мариенплац. Марко время от времени ходил смотреть матчи «Баварии» (почти всегда на стороне их противников), изредка наведывался в паб, но чаще предпочитал оставаться дома. У Нары вкусы были несколько более экзотичные. Свободное время девушка любила проводить в читальных залах, она уже много месяцев работала над крупным академическим исследованием в области нейропсихологии. Но по вечерам Нара пускалась в психоделические трипы вдоль завораживающих улиц Швабинг-Вест, редко задумываясь о последствиях своих приключений, которые неотступно сопровождали ее пылающую натуру. Иной раз, зажжённая изнутри, Нара обращала в пепел тех, кто пытался успокоить ее пламя, даже самых близких. Доставалось и Марко.

– Куда-то собираешься? – Марко выглядел взволнованно и умоляюще глядел на Нару, но увлеченная сборами, она этого не замечала или не хотела замечать. Нара всегда придерживалась очень свободного стиля в одежде, но в этот раз, даже по ее меркам наряд был вызывающий. Широкая спина полностью обнажена, плечи лишь слегка прикрыты, волосы темно-янтарного оттенка привычно распущены или как любил выразиться Марко, «спущены с поводка». В такие моменты он ее ненавидел.

– Ответь пожалуйста.

– Да, – Нара не без восхищения всматривалась в собственное отражение в зеркале.

– Что «да»?

– Я собираюсь. Мы договорились встретиться с Микеле.

– Опять?

– У него есть идеи насчет моей работы. Сказал, что ее можно опубликовать…

– Это нельзя обсудить днем? – Марко возмущенно возвысил голос, что делал редко.

– Конечно, можно, – Нара едва заметно улыбнулась, затем припечатала лоб Марко рубиновыми губами и выскользнула за дверь. Марко конфузливо покосился на ее ноутбук на столе, где покоились все наработки будущей публикации и тяжело, с налетом глубокой обреченности, вздохнул. Сегодня он ей не пригодится.

Глава 3

Миша Бозман сладко дремал на диване, когда пронзительный стук эхом вторгся в его сновидение. Юноша вскочил как ошпаренный и с физиономией исполненной ненависти и недоумения поплелся к двери.

Момент пробуждения Миша никогда не любил, особенно в детстве. Его мама, Инна Михайловна, просыпалась очень рано и шла работать еще в предрассветной дымке, проколотой редкими лучами солнечного света. Нагруженная сумками, она отправлялась на рынок то ли торговать, то ли торговаться, возвращалась всегда измученная и смотрела на сына, с какой-то совершенно не идущей ее грубому лицу, нежностью. Миша не отвечал матери взаимностью, но не из жестокосердия, ему казалось, что ей бы лучше выспаться и не тратить силы на общение с ребенком, который, итак, ее безоговорочно любит и не нуждается в дополнительном внимании с ее стороны. Разумеется, так емко формулировать свои мысли Миша тогда еще не умел и поэтому предпочитал просто злиться на мать. По мере взросления чувство обиды в нем только усиливалось, и он поспешил уехать из родного города.

Но переезд в Москву дался ему непросто. Агрессивная реальность мегаполиса и первые университетские неудачи взрастили в Мише мнительность и трепет перед силой авторитета, которым он сам не обладал. Как раз в это время критического переосмысления своей роли в жизни, он обрел нового ментора в лице Беллингема. Сперва Джуд юного Бозмана скорее пугал. Он сочетал в себе сразу несколько качеств, которые Миша привык ассоциировать со злодеями из детских мультфильмов. Джуд был очень вспыльчивым, разве что не искрился от всепоглощающей надменности и к людям относился как к отдельной категории самоудовлетворения, за рамки которой он редко заглядывал, а может быть и не умел вовсе. И тем не менее, именно благодаря Беллингему, Бозман наконец примирился с новой действительностью.

Деревянный косяк била сильная дрожь. Джуд злобно стучал в дверь и попутно отпускал желчные комментарии:

– Если ты сейчас же не откроешь, Боз, я сломаю эту дверь…

– Стопу ты себе сломаешь. Бабулька готовилась к ядерной войне, – Бозман еще раз повернул ключ в отверстии и уже готовился дернуть за ручку, как почувствовал сильный толчок. Еще один. Затем еще один. Он рефлекторно отшатнулся и не успел опомниться – его музыкальный слух облепили неритмичные и непристойные ругательства и стоны, но толчки прекратились. Миша неуверенно выглянул за порог.

Джуд сидел на полу опершись о стену, свесив голову на грудь и пристально рассматривал ворсинки своего мериносового свитера. Его волосы были растрепаны, карие глаза непривычно замутнены.

– Ты под кайфом?

– Чистый я. Помоги подняться.

– У тебя вместо зрачков широкоугольный объектив. Что с ногой?

– Лодыжку подвернул.

Миша нагнулся чтобы осмотреть травму. Он бережно ощупал ногу, ничего не понял, но многозначительно покачал головой.

– В больницу.

Джуд молча исподлобья поглядел на Бозмана и протянул тому руку. С видимым усилием он поднялся на ноги и двинулся к лестнице, всем весом навалившись на друга.

– Я не выдержу…ты меня слышишь?

Но Джуд не отвечал, он смотрел прямо перед собой и вдруг скороговоркой прошептал:

– Имя…ты имя слышал? – он будто съежился целиком и озирался по сторонам, нарушая и без того хрупкое равновесие невольного дуэта.

– Если ты про имя божье, то да, я произнес его уже раз десять!

В это мгновение ноги Миши предательски дрогнули и два тела грузно рухнули наземь и покатились вниз по лестничной клетке.

Глава 4

Прежде чем выбраться из дома, Нара всегда закладывала определенный бюджет, который расходовала минимально, что нередко поражало окружающих. Но не Марко, он природу ее экономии понимал несколько глубже и не сводил ее к банальному самоограничению. Нара это замечала, но то ли из пренебрежения то ли из гордости никак не препятствовала ревнивому возмущению своего возлюбленного.

Для очень легкомысленной девушки, у нее был неожиданно рациональный и взвешенный взгляд на окружающих, которые в свою очередь, ничего кроме эмоций предложить ей не могли. А эмоции рождают страсть, которая плодит предубеждения и предрассудки даже в самом прогрессивном обществе. Поэтому спустя недолгое время Нара прочувствовала на себе силу ряда социальных метаморфоз. Но если саму девушку институт репутации волновал не больше, чем борьба с коррозией цветных металлов, то ее будущих родственников с их ритуально-спиритическими представлениями о фертильности женщины и ее внутренней, во всех смыслах, чистоте, такая вольность беспокоила. Марко это беспокойство разделял, но посягать на свободу любимой не решался.

За барной стойкой Нара редко засиживалась надолго. Она всячески избегала крепкого алкоголя, но Микеле, высокий, с мордой головореза и повадками гренадёра немец, словно сошедший со страниц агитационных плакатов люфтваффе, выпить любил, а кампанию любил еще больше.

– Ты сегодня прекрасно выглядишь, – в клубе было нестерпимо шумно и Нара едва расслышала последние слова, поэтому только улыбнулась в знак согласия.

– Давай выйдем на воздух? Душно и ни черта не слышно!

Микеле кивнул, расплывшись в глупой улыбке и обнажив здоровые крупные зубы. Нара изящным движением убрала волосы за спину, учтиво дождалась, когда спутник предложит за нее заплатить и благодарно вздернула уголки по-детски пухлых губ. Ей было не впервой.

На улице оказалось непривычно темно. Коммерческие огни, которыми обычно освещена эта часть проспекта сегодня казались очень тусклыми и только добавляли тьме красок. «Как-будто сменили линзу», – подумала Нара и послушно последовала за Микеле к крыльцу соседнего бара, возле которого столпились несколько групп молодых людей, что-то оживленно обсуждая. С удивлением Нара отметила, что слышит преимущественно русскую речь.

Она прислонилась к шершавой каменной стенке и выпрямилась. Ее черные глаза буравили лоб Микеле, но он не сразу раскусил непрозрачный намек и сперва принял его за флирт, тогда Нара решила действовать более прямолинейно:

– Табак есть?

Микеле встрепенулся и вытащил из кармана небольшой пакетик с фильтрами и шкатулку с табаком, размером со спичечный коробок. Он быстро соорудил приемлемого вида сигаретку и хотел было вложить ее прямо в приоткрытые губы девушки, но она почти с отвращением от него отшатнулась и резко схватила протянутую сигарету руками. Микеле вынул из кармана пальто зажигалку, чтобы предложить Наре прикурить, – в этот момент она вновь демонстративно от него отвернулась и попросила огня у светловолосой девушки, которая стояла подле нее.

– Что-то не так?

– Все нормально, – красивое лицо Нары приняло привычное победоносное выражение, но следы недавней досады все еще покоились на нем, – я хочу обсудить наш уговор.

– Нара, насчет публикации…

– К черту публикацию! Ты принес, то, о чем мы договаривались? – в ее матовом взгляде блеснула злость, а дрогнувшее запястье присыпало пеплом.

– Не сейчас, Нара. Не здесь… – Микеле беспокойно оглянулся и Нара это заметила.

– Чего это тебя перекосило?

– Ты не…

Но Микеле не успел закончить, его прервали звуки внезапно разгоревшейся неподалёку дискуссии. Политической дискуссии. Совсем молодой парень в кепке с эмблемой «Фрайбурга» о чем-то ожесточенно спорил с девушкой, у которой Нара попросила зажигалку еще мгновение назад. У каждого из спорящих была своя группа поддержки, но девушка по этому показателю сильно своего оппонента превосходила.

– Разве вы не несете ответственность за то, что случилось? Разве народ не ответственен за преступления своего государства?

– Только в том случае, если народ обеспечили необходимыми политическими инструментами, но это не про нас, – мужчина в кепке, очевидно, парировал давно заготовленными фразами, но его мнимое превосходство только распаляло энтузиазм девушки. Нара увлеченно следила за разговором, особенно ее интриговал лидер уступающей партии, в речах которого без труда угадывался русский акцент, но Микеле вернул ее к прежней теме.

– Ты меня слушаешь? Я обещаю, что завтра все принесу.

– Завтра? Ты издеваешься? – Нара ладонью ударила Микеле в грудь и раздраженно бросила сигарету на асфальт.

– Мне нужно сегодня!

– Тогда придется искать другого дилера, – эти слова Микеле едва слышно прошептал ей на ухо, щетиной коснувшись гладкой щеки Нары, чего она не выносила. Девушка брезгливо отвернулась и обращаясь к эпицентру спора, произнесла на безупречном немецком языке, хотя обычно предпочитала английский:

– Будь деликатнее, Марта. Когда у этого парня закончатся аргументы, он вспомнит Гитлера.

В толпе послышались злорадные смешки, но ответный выпад последовал незамедлительно.

– Этот парень учит язык Франкла и Манна с шестого класса.

Воцарилась мрачная тишина и удивленные взгляды теперь уже устремились к Наре. Она, в свою очередь, с любопытством посмотрела на человека в кепке, предвкушая славную дуэль. Нара не привыкла к отпору и новое чувство ей нравилось.

– Правильно. Как еще проводить денацификацию если не на языке оригинала?

– Прекрати! – Микеле незаметно прихватил Нару за локоть и попробовал увести, но она с легкостью вырвалась из его потных ручищ.

– А! Значит вы все-таки признаете за собой авторство?

– Мы признаем правду и, в отличии от вас, меняемся к лучшему.

– И ультраправого сектора у вас нет? – мужчина напряженно сжал скулы и мстительно уставился на Нару.

– А вы введите войска и узнаем. Эмпирическим путем, так сказать.

– Я против насилия, именно поэтому стою здесь, с вами.

«Поплыл, лицемер!» – Нара, ощущая приближение триумфа, позволила себе изучить соперника, внешность которого осмотрительно игнорировала вначале, чтобы не отвлекаться. Это был молодой человек, студенческого возраста или чуть старше. Овальный подбородок обрамляла подстриженная, но все еще достаточно густая борода ржавого оттенка, глаза прикрыты коричневым козырьком кепки, под который Нара постоянно норовила заглянуть, но так и не сумела ничего рассмотреть. Высокий, в некрасивом зеленом блейзере, застегнутом на все пуговицы, руки спрятаны в карманы, на ногах ветхие кроссовки, шнурки при этом запихнуты в носки. Мимика и поза выдавали человека малодушного и замкнутого – Нара разочарованно выдохнула. Этот не будет продолжать, будет ратовать за компромисс.

– Сегодня, как никогда важно нам объединиться и искать точки соприкосновения, а не поводы для вражды…

– «Нам» это кому? Тем, кто против геноцида гражданского населения и тем, кто за него? Такой компромисс нам не нужен. Мы требуем мирного неба над Украиной и ее жителями, мы требуем, чтобы прекратились убийства и мародёрства, а русские люди признали, что часть вины за деяния режима лежит и на их плечах тоже!

– Я имею в виду…

Но бедняге не дали закончить, поднялся такой шум, что любые слова перестали иметь смысл. Нара, довольно ухмыляясь взглянула на Микеле. Он стоял бледный и скрестив руки на груди, смотрел на нее все это время.

– Встретимся в гостинице.

– Куда ты собралась?

– Делать твою работу.

Нара ушла, приковав к себе все взгляды, которые еще не успели ополчиться против посрамленного оратора и его небольшой кучки сподвижников. Поверженный дебатер тоже не отрывал глаз от изящного силуэта девушки, то ли от горького возмущения то ли от восхищения. Кепка больше не обременяла его голову, но отныне, совершенное иное бремя беспощадно ее сдавливало.