Buch lesen: «Сказочные самоцветы Дагестана»
Волшебный мир народной выдумки
Нет необходимости в этой книге знакомить читателя с родиной известных мастеров народнопоэтических богатств. Страну Шамиля, страну поэтических преданий, поразивших ещё Льва Толстого, страну Сулеймана Стальского, Эффенди Капиева, Расула Гамзатова знают все. Как в книге о Хаджи-Мурате в одно живое дыхание слиты и поэзия, и суровая действительность гор, так и в художественном творчестве горцев неразрывно переплетены правда жизни и зыбкость вымысла, неторопливая мудрость и быстрокрылая мечта, терпкая старина и светлое ощущение будущего.
Неповторимый, полный национального своеобразия мир горской поэзии был порожден и талантом народа, и его нелёгким прошлым. Собирая материалы к «Хаджи-Мурату», Толстой записал: «Песня о Хочбаре – удивительная!» Но талант народа проявился не только в песне. Своеобразна и богата и дагестанская сказка.
Исследователи начали интересоваться ею поздно – первые, к сожалению редкие, записи и публикации относятся только ко второй половине прошлого века. Их можно найти, главным образом, в трудах учёных, изучавших многочисленные дагестанские языки. Только в советское время, после выступления Горького на съезде писателей и его известного письма к Сулейману Стальскому началось широкое собирание поэтических сокровищ Страны гор. Сейчас и в Дагестанском филиале Академии наук СССР, и в Дагестанском университете хранится уже огромное количество записей сказок, вышло много сборников, имеется немало обобщающих работ.
Сюжеты сказок во многом интернациональны. Но интернациональное в фольклоре всегда проявляется в национальных формах. Дагестанская сказка даёт этому огромное количество примеров. В предлагаемом вниманию читателей сборнике составитель постарался представить всё в этом отношении самое характерное.
Национальное проявляется в характере сказочной фантастики, в сюжетном составе сказок, в их конкретном содержании, во многих чисто горских деталях, в художественной форме сказок. Национальное, особенное и составляет эстетическое своеобразие сказки. Это особенно переливается всеми радужными гранями горских самоцветов потому, что дагестанская сказка многоязычна – она веками развивалась даже на языках одноаульных, бесписьменных народностей.
Причудлив, фантастичен мир персонажей и волшебных диковинок горской сказки. Фантастическое переплетается с условным сказочным реализмом, по-своему отражает действительность и стремится воздействовать на неё.
Сказка передавалась от поколения к поколению, и мастера сказки шлифовали её, отсеивали ставшее неактуальным. Она многослойна. В ней – и традиционное, древнее, и молодое. В расположении материалов этого сборника мы стремились как-то систематизировать старое и новое, сопроводив каждый раздел краткими, самыми необходимыми обобщениями. Но, конечно, об исторической классификации состава сказок можно говорить только условно – сказки, отражая какие-то черты и доклассового общества, и феодальной эпохи, и нового времени, сами по себе мало историчны. Живая, все время меняющаяся действительность, трудовая и социальная проблематика, чаяния и ожидания народа отражены в сказках по-своему и никак не напоминают летопись, даже разукрашенную фантазией.
В волшебный мир образов и причудливо выраженной мечты горцев читателя должна повести сама сказка.
А. Назаревич
Следы ведущие вглубь веков
Странно – на языке легов понятия народной поэзии и резьбы по камню – одного корняь. Разве живое слово сравнимо с резцом?
Эффенди Капиев
Медвежий сын
(Аварская сказка)
Были не были человек и старая матёрая медведица. Был у них сын.
Сила у него была медвежья, ум человечий. Когда сын подрос, человек сказал:
– Хочешь ли уйти из звериной пещеры и побывать среди людей?
– Хочу, – ответил сын.
– Если хочешь, тогда скажи матке, чтобы она на ночь легла у края пещеры, а нас уложила спать в глуби.
Пещера была над обрывом, человек ночью толкнул зверя, и медведица разбилась.
Наутро отец и сын бежали в родной аул. Сын подрос, стал еще сильней и однажды просит отца:
– Хочу я странствовать по свету, отец. Раздобудь мне железную палку толщиной с дуб.
Пошёл отец к кузнецу, а кузнец удивился: да кто ж, – говорит, – мне такую махину на наковальне разворачивать будет?
– Я буду, – сказал юноша.
Кузнец только диву даётся, – там, где и десятерым не под силу, медвежий сын железную дубинку одним пальцем ворочает.
С железной дубиной в руках и пошел медвежий сын по белому свету, себя показать и людей повидать.
Перевалил он свою гору, обошёл чужую, приходит в незнакомый аул. Увидел на краю аула старуху и спрашивает:
– Как у вас, бабушка, здесь прохожих размещают – по богатству или по очереди?
– Нет у нас ни ваших порядков, ни соседских. Если не погнушаешься, поживи у меня. Только знай, – нет у меня ни подстилки, ни покрывала.
– Ну, это для меня не беда, – отвечает медвежий сын, – была бы спина, а где её положить – место найдётся.
Переночевал медвежий сын, поблагодарил старуху и спрашивает:
– Нет ли у тебя какой нужды, бабушка?
– У меня нет, а вот в ауле беда, – отвечает старуха, – повадился к нам змей-аждаха, с каждого дома девушек уводит. Хан все свои богатства и дочь в придачу обещал тому смельчаку, кто сумеет отбить её у аждахи.
– Я отобью, – говорит медвежий сын. – Сходи, бабушка, к хану, скажи, что есть у тебя маленький, оборванный, шелудивый гость, – он, мол, берётся отбить твою дочь у аждахи.
– Что ты, сынок, – отмахивается старуха. – Если хану будешь служить – аждаха убьет, аждаха пощадит – хан казнит. На силу сильных твоей силы не хватит.
– Хватит, бабушка, – смеётся медвежий сын, – иди скорей к хану. Обещай ему спасти его дочь.
Хан, как услышал от старухи о её шелудивом госте, рассердился и хотел тут же казнить её, а потом подумал: и старуха, и её гость от меня не уйдут, дай сперва испытаю его.
А хан смельчакам, которые брались спасти его дочь, предлагал такое испытание: ставил на столы двенадцать бараньих туш и двенадцать подносов хлеба; если съел – значит, есть у тебя сила идти на аждаху, нет – голова с плеч!
Не успели поставить перед медвежьим сыном нартовский обед, как он всё съел, ещё попросил.
– Вот этот человек, может быть, и спасёт мою дочь. Дайте ему вдоволь припасов и молодецкого коня.
Сел медвежий сын на коня, закинул за плечо свою дубинку и отправился в путь. Только, где живет аждаха, никто ему не мог указать, – все боялись.
Проехал медвежий сын огромный лес, за лесом увидел большое селение, а на краю селения оборванную старуху.
– Здравствуй, бабушка! Как у вас здесь проезжих людей размещают – по богатству или по очереди!
– Нет у нас ни ваших порядков, ни соседских, – отвечает старуха, – если ты хочешь, я приму тебя к себе.
Приняла старуха гостя, начала месить для него толокно, а медвежий сын диву дивится – старуха в толокно воду не льёт, а лишь месит его да поплёвывает.
– Что это у вас за порядки такие? – спрашивает медвежий сын.
– Видишь ли, сынок, – отвечает старуха, – нам и воды взять неоткуда,
– занял наш родник аждаха и, кто ни подойдёт, того и убивает.
Обрадовался медвежий сын, что нашел, наконец, аждаху и говорит хозяйке:
– Дай-ка мне скорее кувшин, я принесу воды. Увидел аждаха незнакомого человека, пустил к воде.
– На первый раз – пригрозил, – так уж и быть прощу тебя, как кунака! Принес медвежий сын воду домой, замесила хозяйка толокно, а остатки воды на радостях пошла продавать по селению.
На утро по всем домам пошел слух, что появился герой, который не боится ходить к роднику. В этот день в ауле была свадьба сына шамхала. Вот шамхал приходит к медвежьему сыну и просит:
– Принеси и мне кувшин воды с родника, а за это я тебя, хочешь ли сидящего – золотом засыплю, хочешь ли стоящего – серебром.
– Не нужно мне ни серебра, ни золота, – говорит, медвежий сын. – Пришли ко мне своего человека с кувшином, я с ним пойду к роднику.
Увидел аждаха медвежьего сына со слугой шамхала, говорит:
– Ещё раз пропущу тебя, незнакомец, а третий раз придешь, – берегись!
Медвежий сын проводил слугу во дворец шамхала, а затем взял свою дубинку и пошёл на аждаху. Изо рта аждахи пошёл дым, из глаз посыпались искры, но медвежий сын не испугался, взмахнул дубиной и отбил аждахе все девять голов. Кинулся медвежий сын в пещеры, где жил аждаха, а там никого нет, – это, оказывается, другой аждаха крал ханских дочерей.
На следующий день слуги шамхала увидели отшибленные головы аждахи, захотели выслужиться, прибежали к шамхалу и сказали, что они убили аждаху.
Пришел шамхал к роднику, а народ уже собрался там и говорит слугам шамхала:
– Если это вы убили аждаху, так поднимите хотя бы одну его голову. Никто из них не смог даже с места тронуть ни одну голову.
Тогда народ сказал: что аждаху победил, наверно, человек, который до этого два раза ходил к роднику.
Шамхал послал спросить приезжего человека, а он только зевает: где уже мне справиться с аждахой; я человек, уставший от работы, не мешайте мне спать!
Слуги шамхала сказали, что раз человек говорит, что он слабей аждахи, зачем и приставать к нему, но шамхал всё-таки приказал, чтобы приезжий явился к роднику. Пришлось медвежьему сыну прийти. Он легко поднял голову аждахи одним пальцем, и весь народ удивился. А шамхал убил своих слуг за обман и сказал медвежьему сыну:
– Выбирай, что хочешь, только иди ко мне на службу!
– Ничего мне от тебя, шамхал, не нужно, – сказал медвежий сын. – Я человек, уставший от работы, – поеду, отдохну.
Тогда народ разошелся, а медвежий сын со своей железной дубинкой отправился искать того аждаху, который увёл ханскую дочь. Свою гору перевалил, чужую гору обошёл, переправился через реки Ин да Дин, оставил позади шипучие водопады и дремучие леса и доехал, наконец, до густого орешника.
Сорвал медвежий сын орехов и вдруг слышит крик аждахи:
– На первый раз, незнакомец, я тебя прощаю, но ещё раз появишься в моих садах – берегись!
Медвежий сын ничего не сказал, посмотрел вокруг, увидел, что здесь нет ханской дочери, и поехал дальше.
Снова попались ему на пути шипучие водопады и дремучие леса, а за ними – огромный сад.
Только нарвал медвежий сын абрикосов, да хурмы, как услышал:
– И второй раз я тебя прощаю, незнакомец, но в третий раз появишься – берегись!
Медвежий сын увидел, что и здесь нет ханской дочери, и поехал дальше.
Опять он миновал и шипучие водопады, и дремучие леса и попал в огромный богатый виноградник. Рядом было озеро, а в озере – аждаха. На берегу озера сидела ханская дочь и горько плакала.
Медвежий сын наелся вдоволь винограда, а ещё больше потоптал.
Аждаха рассвирепел. Из пасти его пошли клубы дыма, из ноздрей завихрились столбы пламени, и над озером потянулись горячие облака. Медвежий сын бесстрашно вышел навстречу аждахе и ринулся в бой. Он схватил аждаху за шею, окунул под воду, чтоб погасить пламя, и задушил змея.
Посадив позади себя на седло дочь хана, медвежий сын вернулся в родные края. Обрадованный хан в этот же миг, словно с потолка достал кадия, словно из дверной задвижки раздобыл муллу, точно из отверстия оси посыпались муталимы, – и обвенчал свою дочь с медвежьим сыном. Свадьба была веселая, и продолжалась она целый месяц.
За весельем и не заметили, как пришла к концу осень и надвинулась зима. Хан приказал поскорей заготовить дров на зиму. Слуги хана собрали ослов и мулов, навьючили на них мясо и хлеб, собрались в лес за дровами. Медвежий сын узнал об этих приготовлениях и сам решил пойти в лес.
– Куда тебе, – сказал хан, – а что же будут делать тогда мои слуги! Сиди себе дома!
Но медвежий сын не согласился, поехал со всеми в лес. У опушки он присел, набрался сил, съел четыре туши мяса и четыре мешка хлеба, собрал упряжь со всех ослов и мулов, пристроил её себе на плечи и направился в лесную чащу. Поспав там до полудня, он после полудня выбрал сто самых больших и крепких дубов, вырвал их с корнем, связал, взвалил себе на спину и отправился к дому хана.
Дошел медвежий сын до ворот и видит, что с деревьями ему в ворота не пройти.
Поднатужился, – не прошёл, ещё раз поднатужился – и огромные, из белого камня ворота рухнули.
Хан выбежал на шум из дома и видит – во двор тащится целый лес.
Хан испугался. Что же это такое, подумал он, если этот человек рассердится, он одним ударом убьет и всех моих слуг и меня самого. И хан решил придумать медвежьему сыну поручение в такое опасное место, откуда бы он вовек не вернулся.
Вот однажды хан и говорит:
– Послушай, медвежий сын, сослужи мне службу!
– Охотно, мой хан, – отвечал медвежий сын, – куда прикажешь отправляться?
– Видишь ли, медвежий сын, в том лесу, куда ты ходил за дровами, живёт одна ужасная карт-людоедка. Она должна мне тысячу золотых. Не пойдешь ли ты за этим долгом?
– Почему же не пойти, – отвечает медвежий сын, – с удовольствием пойду.
Пришел он к карт и говорит:
– Ассалам алейкум, карт!
– Ва алейкум салам, медвежий сын. Если бы не твое уважение и не салам алейкум, сейчас же раздела бы тебя и бросила себе в рот.
– Не хвастай, карт, по-пустому, – сказал медвежий сын. – Лучше доставай свою казну и отдавай хану долг!
– Какой долг? – рассердилась карт.
– А тысячу золотых, – отвечает медвежий сын. Карт-великанша начала кричать и звать своих слуг, а медвежий сын схватил её одной рукой, да так придавил, что она не могла даже и пошевелиться.
– Ладно, – хрипит, – получай свою тысячу золотых!
Взял медвежий сын золото и пошёл домой.
Когда медвежий сын сумел вырвать у страшной карт несуществующий долг, хан стал еще больше бояться его. Думал он, думал, как бы избавиться от медвежьего сына, и говорит:
– Сделай милость, медвежий сын, я так болен, что меня может вылечить только та вода, что находится за семью горами, между двумя всё время сталкивающимися скалами. Не можешь ли ты принести мне эту воду?
– Отчего же не принести, – сказал медвежий сын, – с удовольствием принесу.
Выехал медвежий сын в путь и скоро прибыл туда, где две скалы всё время сталкивались и бились друг о друга. Только стал подходить медвежий сын к скалам, одна из них заговорила:
– Берегись, медвежий сын, не подходи к нам, – жалко мне твою молодость.
Медвежий сын и ухом не повёл и ещё ближе подошёл к скалам. Тогда они ещё грознее и быстрее стали сходиться и расходиться, даже быстрая ласточка не успела бы проскочить между ними. Медвежий сын не побоялся, упёрся руками и не дал скалам сойтись, как они ни сердились. Так он набрал воды и повёз её хану.
Когда и на этот раз медвежий сын вернулся живым, хан от испуга вскричал:
– Ради Аллаха, уезжай ты из моей страны, оставь нас в покое! Бери всё, что хочешь, бери все мои богатства, всё ханство, – только уходи.
Медвежий сын говорит:
– Глупый ты хан. Не нужно мне ни твоего богатства, ни ханства, – я и сам давно хотел уйти от тебя.
Покинул медвежий сын ханский дворец и вернулся в свой отцовский аул. Там он и сейчас живёт и привозит лес на зиму всему аулу.
Мелик-мамед падишах трёх царств
(Лезгинская сказка)
Жил-был Мелик-Мамед. Он был такой искусный охотник, что стрелы были ему как родные братья. Только подымет он лук, а тетива сама поёт:
Дзинь-динь – готовься, стрела,
Дзинь-динь – догони, догони!
Поёт тетива, а стреле уже и догонять никого не надо, – звери и птицы от одной песенки замирают как завороженные.
В один из дней в доме Мелик-Мамеда случилась большая радость – жена родила ему сына с золотым хохолком. Назвали его тоже – Мелик-Мамед.
Отец говорит:
– Пойду-ка я, жена, на охоту, – подстрелю для нашего сына какую-нибудь диковинку.
Только поднялся в горы, а на скале и впрямь диковинка – такая птица, что и в раю не найти.
Охотник подумал: «По такой птице стрелять, – только перья побьёшь. Лучше возьму ее живьём».
Поднял Мелик-Мамед свой лук, чтобы заворожить птицу, а она точно смеётся над ним. Тетива дрожит и поёт:
Дзинь-динь – готовься, стрела,
Дзинь-динь – догони, догони!
А разве догонишь, если птица прыгает с камня на камень и охотник еле-еле держится на уступе? Птица выше, и охотник выше. Она над расщелиной, и охотник за нею. Сорвался – и разбился насмерть. Птица вспорхнула и улетела.
Жена охотника погоревала, погоревала и решила: «Не дай Аллах, чтобы и сын стал охотником!»
Решила так, и выбросила лук и стрелы в сад.
Маленький Мелик-Мамед подрастал и так и не знал, кем был отец, – целыми днями резвился в горах да в лесу и думал только о том, чтобы никто не увидел его золотого хохолка.
Больше всего Мелик-Мамед любил зверей. Найдёт ежа и ласкает его, как самого мягонького котенка. Поймает сердитого хомяка и обучит его разным хитростям.
Ёж спрячется в траву, шуршит иголками.
– Хыр-хыр, – не спеши, не спеши!
А хомяк подымется на задние лапки, удивляется:
– Пиу… пиу… Почему? Почему?
Прямо хоть бери, да странствуй с ними по аулам, забавляй людей!
Однажды Мелик-Мамед привёл домой худого замученного осла. Караванщики забили его до полусмерти и хотели содрать с него шкуру, но до базара было далеко, а шкура изъедена оводами, вот его и бросили на дороге. Мелик-Мамед выходил осла молоком, кормил сладким инжиром, залечил его раны мягкими травами. Осёл привязался к Мелик-Мамеду, стал ладным да крепким и с тех пор служил своему новому хозяину, как добрый конь.
Мелик-Мамед едет на своём ослике, а люди вслед ему говорят:
– Этот Мелик-Мамед такой же, как и его отец! Бродит по горам, точно ему в родном ауле и дела нет!
Мелик-Мамед услыхал это и вернулся домой.
– Милая матушка, – спрашивает он, – кем был мой отец? Стыдно мне без дела жить. Я хочу перенять его ремесло.
…Мать не хотела, чтобы сын стал охотником, и сказала:
– Твой отец был пахарем, Мелик-Мамед. Мелик-Мамед попросил у соседа сошку-пуруц, впряг своего осла и давай пахать. Борозды у Мелик-Мамед получаются кривые, с огрехами, пуруц то зароется в землю, то подпрыгивает и, знай себе, скрипит да сердится:
Рип-скрип, – какой неуклюжий,
Рип-скрип, – все вкривь и вкось!
Люди проходят и смеются:
– Этот Мелик-Мамед – такой же, как и его отец. Бродил бы себе по горам, а наше дело – ему не дело!
Мелик-Мамед вернулся домой и снова допытывается:
– Милая матушка, кем был мой отец? Я хочу перенять его ремесло.
Мать не хотела, чтобы сын был охотником, и сказала:
– Твой отец был угольщиком, Мелик-Мамед. Мелик-Мамед взял топор, пошёл в лес, нарубил веток, свалил их в яму, поджёг, засыпал землёй, любуется, как клубится дым. Глядь, – а в дыму, прижатая ветками, задыхается живая зелёная змейка.
Мелик-Мамед разбросал землю, выручил змейку. Пока возился, ветки затрещали в огне, рассердились, запыхтели:
Ух-ух-х, – какой неумелый,
Ух-ух-х, – мы же сгорим!
Ветки сгорели, осталась одна зола, люди проходят и смеются, а Мелик-Мамед и не видит никого, и не слышит ничего – выходил-таки зелёную змейку.
Поблагодарила его змейка, юркнула в свою норку и сейчас же вернулась с колоском змеиного мятлика.
– Съешь, – говорит, – эту травку, Мелик-Мамед. Мелик-Мамед съел и даже вздрогнул от удивления, – столько на него нахлынуло сразу криков, шепотов, шума, слов, каких он до того и не знал.
– Ах, сорвите меня, сорвите меня! – шелестела трава под ногами Мелик-Мамеда. – Я веселю людей, я успокаиваю боль в пояснице.
– Что ты хвастаешься, огуречная травка, – крикнула с лесного болотца кувшинка, – я нужнее тебя, я помогаю человеку петь!
– Не болтайте глупостей, – зашумела лещина, – человек с золотым хохолком понимает нас.
– Чивик, чивик! – защебетали птицы. – Мелик-Мамед понимает язык птиц!
– Мелик-Мамед говорит по-звериному, – подхватили звери. – Мелик-Ма-мед теперь ближе к нам, чем его отец.
Мелик-Мамед поспешил домой, чтобы спросить у матери, кем был его отец, и вдруг натолкнулся в саду на старый отцовский лук. «Дзинь-динь», – зазвенела тетива.
Дзинь-динь – готовься, стрела,
Дзинь-динь – догони, догони!
Тут Мелик-Мамед сразу догадался, кем был его отец. Он схватил лук, нашёл стрелы и стал таким же искусным охотником, каким был и его отец. От одной песни тетивы его лука звери и птицы замирали, как завороженные.
Однажды Мелик-Мамед, подстрелив косулю, задел большое дерево, росшее на скале. Из раны закапал сок, и дерево зашелестело листьями:
– Ах, пропадает моё вино. Мелик-Мамед, собери его. Оказывается, из насечки, которую сделала стрела, тёк густой сладкий мёд.
Мелик-Мамед привёл своего осла и набрал полные бурдюки мёда.
Когда Мелик-Мамед возвращался домой, над скалой вспорхнула удивительно красивая птица, – красивей всех самых красивых цветов на земле. «По такой птице и стрелять жалко, – подумал Мелик-Мамед, – возьму-ка её живой, понесу царю!»
Тронул Мелик-Мамед тетиву, и она запела:
Дзинь-динь – готовься, стрела,
Дзинь-динь – догони, догони!
Но красивую птицу не остановила эта песенка тетивы. Птица только вспорхнула над скалой и поднялась выше. Мелик-Мамед собрался было лезть за нею, а ослик сказал:
– Остановись, Мелик-Мамед! Так погиб твой отец. Лучше вылей мёд в ложбинку в скале, – птица подумает, что это родник, и завязнет, Мелик-Мамед так и сделал. Спрятался за скалой, – поймал красивую птицу и поехал во дворец к царю.
– Великий падишах, – сказал Мелик-Мамед, – я привёз тебе волшебную птицу.
– Чем же она волшебная? – спросил падишах.
– В доме, где появляется эта птица, обязательно бывают свадьбы.
– Какое же это волшебство, – рассмеялись визиры падишаха, – в царском доме и так будут свадьбы – у падишаха три дочери.
Падишах всё-таки принял птицу и спросил:
– Чем же мне отблагодарить тебя, охотник, за твой подарок?
– Назначь меня служить тебе, падишах, – сказал Meлик-Мамед.
На Meлик-Мамеде была пастушья шапка, скрывавшая золотой хохолок, он сидел на простом осле, а не на дорогом коне, и визиры стали издеваться над Мелик-Мамедом.
– Ослиный наездник хочет стать князем, – смеялись они. – Пастушьей шапке надоело жить в хлеву.
Падишаху стало жалко Мелик-Мамеда, и он назначил его хранителем своих овец.
В то лето над страной кружилось знойное марево и овцы падали всюду, как от моровой язвы. Мелик-Мамед вывел отары падишаха на пастбище, а травы закричали ему:
– Мы – ядовитые, человек с золотым хохолком. Угони подальше своих овец!
Мелик-Мамед выбрал пастбище, которое ему подсказали травы, и овцы падишаха остались живы, а овцы всех визиров падишаха – пали.
Падишах наградил Мелик-Мамеда и велел дочерям по очереди носить ему еду и питьё с царского стола.
Младшая дочь падишаха заметила однажды золотой хохолок Мелик-Ма-меда и полюбила юношу.
Осенью наступала пора, которой служила волшебная птица. В том краю, где правил падишах, существовал обычай, что девушки выбирали себе женихов. В кого девушка кинет лесное яблоко, тот и становится её мужем.
Старшая дочь царя кинула яблоко в заезжего королевича, средняя – в главного визира, а младшая спрятала своё яблоко за платье и ушла во дворец.
– Почему ты нарушаешь обычай, дочь моя? – спросил падишах.
– А почему только визиры и ханы явились сегодня к нашему празднику? – сказала дочь падишаха.
Падишах велел позвать купцов, кадиев и писцов, но младшая дочь снова ушла во дворец.
Тогда были вызваны мастера, пахари, овцеводы, и младшая дочь падишаха бросила лесное яблоко в Мелик-Мамеда.
Визиры стали смеяться над ослиным всадником, а падишах рассердился и выгнал дочь из дворца. Она ушла к Мелик-Мамеду в его пастушью сторожку. Мелик-Мамед ходил для неё на охоту, рассказывал ей, о чём говорят травы, звери и птицы; они служили молодым, и не было на свете людей счастливей, чем Мелик-Мамед и его жена.
Тем временем над страной падишаха собиралась гроза. Давний враг падишаха окружил его крепости и разбил его войска. Визиры уже готовились перейти к врагу, а сам падишах приехал ночью к хранителю своих овец и попросил спрятать его.
Мелик-Мамед вышел в поле и сказал травам, чтобы они позвали ему на помощь зверей и птиц.
Звери и птицы сделали Мелик-Мамеда в тысячу раз сильнее, чем он был раньше. И когда вражеские войска утром подступили к дворцу падишаха, Мелик-Мамед поднял свой лук и натянул тетиву. Она задрожала и запела как никогда громко:
Дзинь-динь – готовься, стрела,
Дзинь-динь – догони, догони!
Впрочем, стрелам и не нужно было догонять обратившихся в бегство чужеземцев. Трава делала скользкой их обувь, а звери и птицы преследовали врагов Мелик-Мамеда, пока они все не исчезли.
Падишаху стало стыдно, что он так несправедливо относился к Мелик-Мамеду, он казнил изменников-визиров, а когда увидел на голове Мелик-Мамеда золотой хохолок, предложил ему своё падишахство. Мелик-Мамед отказался. Зачем, в самом деле, быть повелителем над людьми тому, кому принадлежит власть над травами, птицами и зверями?
