Юлия Полещук

Когда человек беден, он никак не может повлиять на то, что с ним происходит. Ему кажется, будто он вообще ничего не контролирует

«Простота – высшая мудрость». Для Джобса это стало основным принципом дизайна.

Нет ничего страшнее, чем потерять маму. При одной лишь мысли об этом у Лени свело живот. Мама – точно бечевка у воздушного змея. Держит тебя крепко и прочно, а без нее ты улетишь, потеряешься в облаках.

Ты свалился в эту дыру, будто ее под тебя копали. Взял и исчез. Это как засовывать в мешок кошку, знаешь? Одна лапа вечно торчит. Реймер только моргнул. Зачем Гасу пихать кошку в мешок? Или он так признается, что когда-то топил котят? С чего он вообразил, будто

боялся космического возмездия за дерзость воображения

– Ты же знаешь, от паана у тебя почернеют зубы. Мальчишка невозмутимо ответил: – Сегодня базарный день, тетя босс. Клиенток нет, а значит, никто не станет мной умиляться и заглядывать ко мне в рот. – И он улыбнулся, продемонстрировав зубы в табачной пасте.

Перед накатывавшим страхом я оказывался бессилен. Никогда бы не подумал, что так бывает: всепожирающий, ненасытный черный водоворот засасывал меня так безжалостно и мощно, что казалось, будто меня едят заживо, раскалывают кости, высасывают из них мозг. Вечность спустя (лежу в постели, сердце бьется, точно отбойный молоток, адреналин обжигает, как луч света из стробоскопа, последние нити, скрепляющие рассудок, трещат от натуги, того и гляди лопнут) что-нибудь происходило – заглядывала медсестра, и приходилось машинально отвечать на ее жизнерадостную болтовню, или я нечаянно забывался сном, – и водоворот ослаблял захват, я выплывал на поверхность, дрожа от слабости, точно чудом спасшееся животное. Но даже если страх отступал на время, он всегда маячил поблизости – темный, безобразный, когтистый, нависал надо мной, подкарауливал сзади, выжидая минуту, чтобы прыгнуть мне на спину и вонзить клыки.