23000

Художественная литература меня также не интересовала: мир людей, их страсти и устремления – все это казалось мелким, суетливым и недолговечным. На это нельзя было опереться , как на камень. Мир Наташи Ростовой и Андрея Болконского по сути ничем не отличался от мира моих соседей, каждый вечер бранящихся на кухне из за примусов или помойного ведра.

Россия – это единая метафизическая дыра.

Терпению нас учат мудрецы,

Седые, престарелые отцы;

Легко терпеть тому, кому осталось

Совсем немного, чтоб отдать концы!

– Видите ли, мисс Дробот, когда человека убивают, а потом сжигают, от него все равно что-то остается. Пепел, например. И не только. Что-то посущественней пепла. Покидая наш мир не по своей воле, человек образует в нем дыру. Потому что его вырывают отсюда насильственно, как зуб. Это закон метафизики жизни. А дыра – заметная вещь, досточтимая мисс Дробот. Её видно. Она долго зарастает. И её чувствуют другие люди. Если же человек продолжает жить, он никакой дыры не оставляет. Поэтому спрятать человека гораздо проще и выгодней. С метафизической точки зрения, конечно.

Подняв голову, я открыл глаза: я находился в читальном зале. Но на самом деле я спал. И был уже в другом сне. Вокруг все так же сидели люди и тихо шелестели бумагой. Я поднял глаза. Четыре больших портрета висели на своих местах. Но вместо писателей в рамках находились странные машины. Они были созданы для написания книг, то есть для покрытия тысяч листов бумаги комбинациями из букв. Я понял, что это сон, который я хочу видеть. Машины в рамках производили бумагу, покрытую буквами. Это была их работа. Сидящие за столами совершали другую работу: они изо всех сил верили этой бумаге, сверяли по ней свою жизнь, учились жить по этой бумаге — чувствовать, любить, переживать, вычислять, проектировать, строить, чтобы в дальнейшем учить жизни по бумаге других.