Zitate aus dem Hörbuch «Подшофе»
Теперь я понимаю: дело в том, что тогда я крепко спал почти каждую ночь; судя по всему, бессонница каждого человека так же отличается от бессонницы соседа, как в дневное время различаются их надежды и устремления.
Третий современник был моим художественным супер-эго – я не подражал его заразительному стилю, поскольку мой собственный стиль, такой, как есть, сформировался раньше, чем он что-то опубликовал, но если я сталкивался с трудностями, меня страшно тянуло к этому человеку.
Пресловутый эскапизм, или «бегство от действительности», это путь в западню, даже если в этой западне есть южные моря, которые нужны лишь тем, кто хочет пуститься в плавание или писать морские пейзажи
В моем самопожертвовании была какая-то загадка
Ни выбора, ни надежды, ни пути – лишь бесконечное повторение низких поступков и дешевых трагедий.
и если вы швырнете мне кость, на которой осталось немного мяса, быть может, я даже лизну вам руку.
Впереди показались две коричневые бутылки портвейна с белыми этикетками, вскоре превратившиеся в чопорных монахинь, которые обожгли нас невинными взглядами, когда мы проходили мимо. Когда он мочился, звук напоминал вечернюю молитву. В двадцать лет пьяница, в тридцать развалина, в сорок покойник. В двадцать один год пьяница, в тридцать один человек как человек, в сорок один веселый добряк, в пятьдесят один покойник. Тогда на много лет я запил, а потом я умер.
мерилом первоклассного интеллекта является способность одновременно держать в уме две взаимоисключающие идеи и при этом сохранять способность действовать. К примеру, человек должен уметь оценивать положение как безвыходное и тем не менее быть исполненным решимости найти выход.
Расплывчатый мир вокруг карусели обрел привычные очертания; карусель внезапно остановилась. Там не было ничего, кроме колледжей и загородных клубов. Парки унылые, без пива и почти без музыки. Кончались они либо детским городком, либо неким подобием французской аллеи. Всё для детей – и ничего для взрослых. Дебют: первый раз, когда юная девица появляется в обществе навеселе. Покупая галстуки, он вынужден спрашивать, не линяют ли они от джина. Макс Истман: подобно всем людям с качающейся походкой,
Ленин отнюдь не был готов страдать так же, как его пролетариат, да и Вашингтон – как его войска, а Диккенс – как его лондонская беднота. И когда Толстой пытался таким же образом поставить себя на место объектов своего внимания, в этом не было ничего, кроме фальши, и дело кончалось неудачей. Этих людей я упоминаю потому, что они наиболее широко известны.
