Дела адвоката Монзикова

Уже в Ижевске, на занятиях

– Монзиков!

– Я!

– Как Вы полагаете, какие есть дополнительные стимулы у инспектора ГАИ для увеличения и роста показателей, направленных на повышение уровня безопасности и снижение аварийности в условиях рыночной экономики в новой геополитической обстановке? – спросил преподаватель тактико-специальной подготовки центра повышения квалификации работников ГАИ старший лейтенант милиции Шуваев Николай Залманович.

– Да, уж! Это точно. Хотя, если вдруг, то… Понимаете мою мысль, а? – Монзиков внимательно всматривался в каменное лицо молодого маленького препода.

– Поясните, пожалуйста, что Вы имеете в виду? – и Шуваев понял, что перед ним стоит так называемый «мыслитель».

– В каком смысле? – и Монзиков посмотрел на взвод, который с напряжением наблюдал за дискуссией.

– Вы сказали, если я Вас правильно понял, что диссипация?..

– Не, не сипация, а это, то есть когда бывает, что в эфире пройдет команда об этом, ну, как его? А! И вот тогда все, и даже военные, подключаются, чтобы взять и – это…, – Монзиков начинал раздражаться тупоумию Николая Залмановича, который не мог понять элементарной вещи и который чуть ли не 30 минут подряд мучил не только его – Монзикова, но и весь учебный взвод своими дурацкими вопросами.

Неожиданно для Шуваева раздался звонок, известивший о конце занятия. После команды дежурного все разошлись. Уже в столовой Александр Васильевич вдруг вспомнил, что надо бы позвонить домой. С момента отъезда в Ижевск он ни разу не звонил. То пьянка, то вечеринка, то наряд по главному корпусу, то еще что-нибудь. Словом, все время были какие-то причины, чтобы не позвонить родным. А ведь надо было столько узнать: как идет учеба у Аньки? Как дела у супруги? Как дела на работе? Не звонили ли с работы по поводу его опоздания в Ижевск более чем на три недели?

– Ну, что размечтался? Будешь на баб пялиться или платить? – нахально выкрикнула толстая, рыжая кассирша Монзикову, который ссутулился у её кассы с полным подносом и как-то по-особенному глядел на обедавших слушателей.

– Ладно, давай считай, моя большеглазая! – улыбаясь, буркнул Монзиков.

– Ты хлеба сколько взял? Один или два?

– А тебе-то какое дело? – вдруг ни с того ни с сего завелся Монзиков. – Сколько взял, столько и взял! Сам знаю, сколько надо. Поняла?

– Ах ты, хам рыжий! Да я тебя сейчас… – и кассирша стала пытаться встать из-за кассы, но, будучи непомерно толстой, она застряла. Причем, если бы она была бы стройной или хотя бы весила килограмм на 80-90 меньше, то было бы видно, как она согнулась градусов на 35-40. В дополнение ко всему в живот с силой вдавился ящик от кассового аппарата. Кассирша чем больше дергалась, тем больше застревала на своем месте.

Монзиков не долго думая, схватил один из кусков хлеба и засунул его с силой в рот кассирше.

– На, подавись! Жаба нерусская! – эта фраза стала переломной.

В столице Удмуртии местные жители, как правило, все рыжие, щербатые, с большими веснушками, кривоногие, не высокого роста. Толстых, а особенно жирных – днем с огнем не найти. Но в торговле, особенно в системе блокпищеторга – каждая вторая – пышка или булочка. Удар же по национальности был столь неожидан, что местная гордость – толстая кассирша – даже опешила. Чаще бывало наоборот, когда из-за скудости интеллекта она обзывала очередного неудмурта. Но чтобы ее обозвали, да еще вот так!!!

Засунув хлеб, Монзиков вдруг расслабился и уже спокойно пошел с подносом в зал. Увидев свободное место за длинным столом, Монзиков быстро разгрузил поднос и сел между двумя капитанами, которые налегали на суп и громко чавкали.

Примерно через пять минут Александр Васильевич увидел следующее: толстая кассирша, которая с огромным трудом вылезла со своего рабочего места, в разорванном грязно-белом халате с большими счетами в правой руке подбежала к сидевшему в 10 метрах от Монзикова капитану и крича на всю столовую смачно врезала счетами по лицу. Затем схватила стоявший рядом стакан и плеснула по-жириновски в лицо своему мнимому обидчику.

– Мужики! Эта сучка совсем охренела! Меня обхамила, капитана избивает! – Монзиков поглядывал то на одного, то на другого своего соседа.

– Наверное, у нее месячные? – высказал предположение сосед Монзикова слева.

– А может, чего-нибудь съела, а? – сказал сосед справа.

– Я думаю, у них это – национальное! – Монзиков с улыбкой посмотрел сначала на одного, потом на другого.

– Что значит национальное? – бросив ложку в тарелку с супом, спросил с легким акцентом сосед слева.

– А? – подключился сосед справа.

– Мужики! А вы разве удмурты? – быстро спохватился Монзиков.

– А ты то кем будешь, а? – не унимался сосед слева.

– А! Наших бьют! – закричал Монзиков, и что было сил, рванул из-за стола.

Началась обычная драка. Били всех, кто был в радиусе 50 метров от кассирши. Объективности ради надо заметить, что еще несколько лет тому назад такого даже и представить себе было нельзя. Но сейчас, когда плоды демократии давали о себе знать на каждом углу, потасовки становились довольно обычным явлением.

Придя в казарму, Монзиков достал бутылку Рояля, стакан и стал внимательно изучать учебное расписание на следующую неделю. День выдался трудный. Надо было снять напряжение. В комнате с Монзиковым жили капитан из г. Владимира и старший лейтенант из Краснодарского края. Краснодарец Курченко был лет на десять моложе Монзикова, но в спиртном вопросе имел большую квалификацию. Марценюк из Владимира все время повторял, что он не пьет, но запросто, на халяву, мог выкушать литр водки без какой-либо закуски.

Раздавив литр спирта с соседями-жильцами, Монзиков ударился в воспоминания.

Дело было в феврале. Погода стояла отвратительная. Монзиков работал тогда зам. начальника отряда и одних только заключенных у него было более 250 человек.

– Представляешь, значит, сижу я, это, и вдруг – бац! Влетает в окно камень, завернутый в тряпку. Я разворачиваю, а там – малява. – Монзиков посмотрел на Марценюка, отпил немного спирта, закурил.

– Так уж и записка? – Марценюк тоже хлебнул спирта, но поперхнулся и начал истошно кашлять. Собутыльники решили ему помочь и прошлись что было сил по спине кулаками. Кашель моментально перешел в стонущий вопль.

– Ладно, слушай. Значит, стал я читать записку, а в тот момент раздается стук в дверь. Заходит дневальный и докладывает, что некто Гога, из под Жмеринки, хочет меня видеть. Я быстро встаю и иду к нему в барак.

– А чего в записке-то было? – перебил Монзикова Курченко.

– Не спеши! Спешка нужна только при поносе и при ловле блох. Иногда при пожаре. Понимаешь мою мысль? Догнал? – Монзиков сильно затянулся дымом и продолжил.

– Прихожу я к Гоге, значит, а он мне и говорит.

– Ну что, начальник, согласен?

– Не понял? Ты о чем?

– Ты что ж это, читать разучился, а? Тебе ж только что маляву передали.

А я же ее так и не успел прочесть. Думаю, ладно, поговорим с тобой не у тебя, а у меня. Я и говорю тогда:

– Зайди ко мне после ужина, поговорим.

– Зайду! – Гога пристально взглянул на меня.

Когда я вернулся к себе, то ни камня, ни тряпки, ни записки в кабинете не было. В окне стояло нормальное стекло. Я подошел к окну. Замазка была свежей, но никаких следов битого стекла или еще чего-нибудь не было.

После ужина пришел Гога.

– Ну что, Гога, поговорим?

– А чего с тобой говорить? Ты скажи только да или нет.

– Кто тут начальник, ты или я? А?

– Сам подумай, – Гога нахально смотрел на меня.

– Петренко! Уведите заключенного! – скомандовал я дневальному.

Оставшись наедине, я начал вспоминать последние события недели. Сначала, в понедельник, пропали двое заключенных. Во вторник, когда приехала комиссия, у двух из трех проверяющих членов пропало табельное оружие. И это все при мощнейшей охране, во время моего пребывания. В четверг, когда подошло время к отбою, неожиданно, на 10 минут, погасло лагерное освещение. Когда дали свет, я велел произвести перекличку. Недосчитались еще четверых. Кресло подо мной могло вылететь в любую секунду.

– Васильич! Тост вспомнил. Давай выпьем за то, чтобы где бы мы ни были, где бы мы, ну… одним словом, за дружбу! – и капитан залпом выпил половину стакана.

– Ты, Мишунь, молодец! Дай я тебя поцелую! – Монзиков по-брежневски засосал Курченко.

– Короче, мужики, только я начал прикидывать, как слышу, вдруг – легкий шум за окном. Я выскочил на улицу, а там сидит окровавленный зек и держит в руке листок с одним только словом – ПОДУМАЙ! – Монзиков перешел на шепот. Потом, правда, оказалось, что Гога хотел меня вовлечь в торговлю наркотиками, которых на зоне более, чем достаточно. Мне помог случай. Да, именно случай. Приехала очередная московская комиссия и мы устроили всеобщий шмон. Искали все и всех. Гога тогда прикинулся больным, и его положили в лазарет. В лазарете он стащил каким-то образом димедрол и вскоре как-то ночью его нашли мертвым. Он валялся весь скрюченный, с ужасной гримасой у двери. Мужики! Мне просто повезло. Ведь я даже не знаю, что могло бы со мной стать, если бы он выздоровел…

Пауза длилась несколько минут. Затем как-то все перешло на шутливый тон. Стали раздаваться шуточки, смех и… тосты, тосты, тосты.

Офицерское братство тем и сильно, что любой вопрос решается под стаканом за 5 минут. Если же собутыльники в чем-либо клянутся, то пока они пьяные, им можно верить. Стоит лишь протрезветь, и они все сразу забывают.

На палке

Ridiculous histories never should be malicious. To laugh it is necessary above an incident, instead of above human defects.

Кто хочет, тот всегда прочтет!

Однажды, в обеденный перерыв, когда оставалась лишь последняя пара занятий – физкультура – к Монзикову подошли Звягинцев, лейтенант из подмосковного Клина и Румянцев, тоже лейтенант, только из Новгорода, и стали рассказывать случаи, которые – по их мнению – происходили и происходят в жизни каждого инспектора ГАИ.

Монзиков с потрясающей легкостью дожевывая пятую котлету, запивая вторым пакетом молока, с грустью вспоминал дом, семью, работу. Да, именно работу, т. к. денег оставалось совсем немного, а впереди еще было более 4-ех месяцев учебы. Конечно, практические занятия на дороге, где отрабатывались и закреплялись навыки регулирования жезлом, положительно влияли, прежде всего, на толщину кошельков. За каких-нибудь 30-40 минут надо было «отшкурить» минимум 10-15 водителей, получить с них деньги и отпустить. Нюанс и сложность ситуации заключались в отсутствии квитанций, отсутствии хоть какой-нибудь истинной причины даже для остановки, постоянстве водительского контингента.

Улица Урицкого находится на окраине города, в стороне от магистралей и артерий. Машин в час-пик проходит «в час по чайной ложке». Идут, как правило, грузовики, которые изо дня в день проходят свои маршруты точно и аккуратно. Некоторые гаишники приезжают на учебу со своими, местными квитанциями, некоторые берут «на реализацию» у своих коллег, у которых есть излишек. Но в любом случае либо водитель получит «странную» квитанцию, либо не получит ничего. Жаловаться водители перестали давно, т. к. руководство центра, понимая жизненную необходимость и истинную сущность гаишников, просто все спускало на тормозах. Конечно, пойманного за руку инспектора журили, пугали, но на выпуске из центра ему вручали прекрасную характеристику и учебную ведомость, где средний бал был 5,0.

Монзиков, набив до отвала свое пузо, раскурив папироску, ласково поглядывал то на Звягинцева, то на Румянцева.

– Вот, говоришь, на палке можешь проехать 30 км? Это все – х…я! Я, например, всю страну изъездил на палке. Да! – и Монзиков, слегка прикрыв глаза, затянувшись дымком, положил обе руки на абсолютно круглое пузико, торчавшее из-под нестиранной и мятой рубашки.

– Не трепись! Хватит тюльку-то гнать! – и маленький, толстенький как колобок, абсолютно лысый, с редкими, пшеничными усишками Звягинцев насмешливо окинул ироничным взором всех присутствовавших гаишников.

– Ты, мерин беременный! Ты феню-то фильтруй! – Монзиков уже серьезно, начиная заводиться, готов был вступить в словесную перепалку, но тут, вдруг, в разговор ввязался Румянцев.

– Васильич! Расскажи мужикам, как ты из Владика на палке приехал! – Румянцев даже подсел к Монзикову поближе.

– А чего рассказывать-то? Взял палку, да и приехал. – Монзиков вилкой ковырнул в столе дырку и стал доставать следующую папироску, одновременно собираясь с мыслями и решая, с чего начать свой рассказ.

– Короче, когда я вечером понял, что вместо Ижевска я – во Владике, то настроение мое было очень хреновое. И что обидно, корешей у меня во Владике навалом. А записная книжка осталась дома.

– Так ты бы по ЦАБу^[9] узнал адреса и телефоны дружбанов, – и Звягинцев весело посмотрел на стоящих вокруг Монзикова гаишников.

– Да ты что, дурак, что ли, или где? Я же говорю тебе русским языком, что книжку я забыл! А там все адреса и телефоны моих корешей. Я что, по-твоему, должен еще и фамилии ихние помнить? Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков смотрел на Румянцева с нескрываемым удивлением. – Ведь если б я помнил хоть одну фамилию или имя? Все ведь в книжке моей записной. Догнал, а?

– А-а-а! – только и услышали от отличника и гордости взвода Румянцева.

– Я ж, понимаешь ли, с флота с ними не виделся. Может, кто-нибудь и помер, или еще того хуже – переехал в другой адрес? Я правильно говорю, а? Смекаешь?

– Да уж, это точно! – вставил Звягинцев.

– Я же всего только три года, почитай, вместе с ними прослужил. Разве ж запомнишь так сразу и имена, и фамилии, и адреса? Ты сам-то посуди? Я правильно говорю, мужики?

– Васильич! Ты б тогда лучше бы нажрался, что ли? – решил вставить Румянцев. – Раз такое дело, то я бы нажрался, обязательно бы нажрался бы.

– Правильно мыслишь, лейтенант! Молодец. Старлеем будешь! – и Монзиков со Звягинцевым и подошедшим к ним старшиной Мансуровым дико заржали. Гомерический смех длился с минуту.

– Ладно, ржать-то! Давай рассказывай лучше, – занудливо, но несколько напористо произнес Румянцев.

– Я, значит, вышел из ментовки^[10] и пошел сразу же на дорогу. Смотрю, значит, стоит восьмерка. Фары выключены, а двигатель работает. А уже темно, ночь почти. Думаю, не иначе как что-то не то. Я правильно говорю, а?

– Да. У меня тоже был случай, когда я подошел к мотоциклисту и говорю ему… – Румянцев не успел докончить, как Монзиков продолжил.

– Подошел я к нему, значит, тихонечко, дверцу рванул на себя. Он как заорет благим матом. Спросонья. Я и говорю, документики, мол, предъявите!

– Надо было ему сразу в торец бить! – и Мансуров резко ударил маленьким пухленьким кулачком по своей ручке.

– Тот, козел, получил у меня сразу палкой в нос. Он тут же откинулся, а юшка^[11] как потечет, как потечет… – глаза у Монзикова заблестели, на губах появилась пена, слюна так и брызгала.

– Молодец, а!? – с восторгом вставил Звягинцев.

– Ну, думаю, сейчас я тебе покажу, как на меня х… складывать. Я быстренько сдвинул его на соседнее сиденье, сел в тачку и дал по газам. Как я выехал на трассу – даже не помню?! Только этот козел очнулся на 80-ом километре от Владивостока в сторону от Хабаровска. Он долго не мог понять, в чем дело. Когда начал вякать, то я ему посоветовал заткнуться и не вянькать. А он, козел, как будто ничего и не слышал. Начал хвататься ручонками за меня, за руль, за ключи…

– Во падла, а? – с возмущением заметил Петренко, младший лейтенант из Мурманска, который только-только подошел к рассказчику.

– Короче, пришлось мне еще разок двинуть вот этим местом, – и Монзиков показал на правый локоть, – двинул я ему так, что у него вся спесь вышла в одну секунду! Гляжу на него и думаю, чего это он зеньками^[12] не хлопает, а? Оказывается, он опять вырубился. Ну, думаю, и попутчик же мне достался?! Решил я его в больницу сдать. Все ж мужик ведь, жалко.

– Ну, ты даешь!? Я б его удушил после всего того, что он с тобой сделал! – со злобой и в каком-то экстазе сказал Петренко и плюнул на пол.

– Я, значит, заехал в Дальнереченскую больницу, спрашиваю, значит, где у них реанимация, т. е. травматологическое отделение. Короче, этот козел мне еще и там нервы-то попортил. Часа два, если не больше, я с ним промудохался. Пару раз он приходил в сознание и сразу же начинал хвататься за грудки. Ну, я, естественно, его отключал. Во падла, а!? Его же я, которого он так оскорбил, определил в больницу, а он, сволочь…!? – Монзиков даже закашлялся.

– Не, я бы точно этого урода урыл! – вставил Петренко.

– Короче, я только успел записать данные этого козла и поехал на его восьмере из Дальнереченска^[13] в Хабаровск. Когда я въехал в Хабаровский край, то у меня вдруг кончился бензин и на выезде из г. Бикина я бросил эту поганую восьмерку, оставив ее прямо на дороге в закрытом состоянии. Документы были все у того козла, в больнице. Да, надо было все-таки его загасить, я правильно говорю, а? А чтобы ее никто не угнал, я проколол все четыре колеса.

– Ну, молодец! Вот, что, значит, иметь голову на плечах! Это тебе не бабам сиськи крутить! Понял? – Звягинцев с восторгом посмотрел на Румянцева.

– Я почти сразу же поймал КАМАЗ и до Хабаровска замкнул на массу. В Хабаровске мы простояли часа два. Была такая пробка на мосту через р. Амур, что от скуки я с мужиками даже чуть не нажрался. До Биробиджана мы ехали медленно, т. к. шел страшный ливень и ни хрена не было видно. А как только подъехали к Биробиджану, так сразу же дождь кончился. Но была уже ночь и мужики предложили заночевать в машине. Мы подъехали к КП ГАИ^[14], где и заночевали. Я пошел спать в домик, а мужики остались в машине. Когда около 7 часов утра я проснулся, то моих охламонов уже не было, а ребята вовсю работали, проверяли водителей и транспорт.

– А вещи-то они оставили или тоже увезли? – живо спросил Мансуров.

– Да какие вещи? Все же было при мне. Хорошо, я вспомнил, что у меня же остались ключи от той восьмерки. Короче, когда я поймал следующую тачку, то оставил ключи ребятам с просьбой передать их в стол находок. Там-то уж разберутся, что к чему?!

– Черт его знает!? Могут и не разобраться. Ведь восьмерка-то осталась в другом регионе, да и далековато до нее будет, более суток пути. – Лещенко, самый пожилой из всех слушателей – ему недавно исполнилось 55 лет, а он уже был старшим лейтенантом, – с сомнением посмотрел на Монзикова.

– Да ладно, уж, чего там!? Найдут, не найдут… Какая разница? Главное – урок будет этому козлу, как надо себя вести! – Петренко достал сигарету и закурил.

– Да, уж… – задумчиво произнес Монзиков. – Может оно и так, только надо было мне, наверное, ключи не отдавать. Пусть бы помучился козел со своей восьмерой. А то на х… посылать?! – Монзиков громко высморкался и стал продолжать рассказ.

Пока я искал попутку, я помог «выполнить план» мужикам по штрафам. Да, должен вам сказать, навыков у них, практически, нет. Короче, задатки есть, а школы – ПРПУ-ПРПУ! – Монзиков издал такой необычный звук, что к нему сразу же подошло еще человек 6-7, а может и более.

– Васильич! А чего ж ты делал, все-таки у жидов, а? – Миронов, капитан из Москвы, в котором весу было килограмм 40-45, да и то с мокрым веником, отчаянно заливался детским смехом. Он был достаточно долговязым и в свои 158 см роста казался великаном, т. к. был настолько узкоплеч и худосочен, что при желании мог бы легко спрятаться за шваброй.

– Дятел ты! Какие ж в Биробиджане жиды? Жиды – это у Вас там, в Москве, в Питере, а там осталось одно только название. Одни рязанские морды, да и только. А вообще-то, мне – все равно: еврей ты или жид! Какая разница? Я правильно говорю, а?

Гаишники, среди которых не было ни одного еврея, дружно начали поддакивать и кивать своими толстыми мордами. Однако если бы их всех собрать, раздеть и построить перед фашистами после бани, то была бы как минимум еще одна Хатынь или Майданек. Ведь, как известно, бьют не по паспорту, а по лицу. Сколько случаев знает история, когда люди из-за слабоумия или природной трусости, скрывая наличие благородной крови и хороших генов, начинают «оригинально» отвечать на вопросы о национальности.

– Вы кто по национальности? Еврей?

– Кто, я? Евхрей? Да вы сами евхрей! Я-то хруссский, а вот Вы-то – евхрей!

Спор, иногда, переходит в драку, иногда – затухает, иногда заканчивается братанием. Но всегда у истинно русских людей это вызывает либо недоумение, либо гадливость. Ведь если разобраться, то какая разница – еврей или русский? Главное, чтобы гнилья внутри было поменьше!

Из-за падения нравственности и образованности большинство уже и не помнит, что 300 лет татаро-монгольского ига и 70 лет Советской власти не могли пройти бесследно. Россия, так же как и Украина или Белоруссия – многонациональное государство. У каждого в крови есть хоть немного, но чужая кровь.

Монзиков не был ни сыном юриста, ни кем-нибудь еще… Однако, похож он был, ох похож! Темно-рыжие волосы, неправильный прикус, нос с горбинкой, голубые, немного выпученные глаза, средний рост, большая задница, ленивый, ну очень и очень ленивый и в тоже время – не шибко умный. По крайней мере, такое складывалось первоначально впечатление от первого знакомства с ним.

– Васильич! Так ты так и не сказал, что ты делал в Биробиджане!? – не унимался Мансуров.

– А че? Я остановил одного пацана, который ехал на мопеде. Проверил у него документы – их не было. И, это, экспроприировал мопед. Ха-ха!

– Шо, в натуре? – Подшайский, схватив Монзикова за рукав, хотел услышать подтверждение. Он даже выгнулся как интеграл или уж на сковородке.

– Ну, пацана я взял с собой, тем более что он был, это…

– Голубой? – быстро спросил Румянцев.

– Сам ты голубой! Ну, как его, это…

– Мужики! Ну, дайте же вспомнить! Не мешайте же! – взмолился Федотов, который слушал рассказ с раскрытым ртом и таким интересом, что не замечал уже ничего вокруг, кроме Монзикова.

– Малой! Во! – вспомнил, наконец, Монзиков.

– А-а-а! – тихо, почти хором подхватили собравшиеся.

– Я решил его проучить. Думаю, сяду сам за руль, а его посажу сзади. Отъеду подальше от родных мест, найду какой-нибудь КАМАЗ или Татру, которая шурует в Ижевск, паренька отпущу. Ему, конечно, я этого ничего не сказал, а велел только сесть сзади и не рыпаться.

– Голова! Во дает, а!? – Мансуров глядел на Монзикова с нескрываемым восторгом и легкой белой завистью.

– С пацаном на мопеде мы проехали почти до Тырмы. Когда кончился бензин на его пукалке, я остановился, паренька отпустил, а сам поймал трактор Кировец, на котором проехал километров 40-50. Это был самый, пожалуй, трудный день, т. к. машин было мало и все они шли куда угодно, но только не на Ижевск. И вот, около полуночи, меня, вдруг, осенило, что ведь я могу на палке доехать до Ижевска с пересадками. Главное, чтобы попутки следовали в нужном мне направлении. И только я об этом подумал, как навстречу мне летит здоровенный трейлер. Да не один, а целых два. Я останавливаю, а оттуда вылезают?.. Ну, кто бы вы думали, а?

– Тот водила, у которого ты слямзил восьмеру? – высказал предположение отличник и гордость взвода Румянцев.

– Сам ты водила! Корейцы. Они везли бананы в Усть-Кут, на БАМ. Меня взяли с радостью, но сказали, что я поеду не в кабине, а если будет рэкет или ГАИ, то я должен буду им помогать. Я согласился. Но гаишники меня достали. Останавливали на каждом посту. Я все время вылезал из рефрижератора и разводил корейцев с гаишниками. Когда всю ночь я пробегал туда-сюда, то утром я был как выжатый лимон. Одно было приятно, что бананов я мог сожрать столько, сколько вам и не снилось! – Монзиков, вспоминая те времена, ненадолго прикрыл глаза.

– Ну, и сколько же ты съел бананов? – с неподдельным интересом спросил Федоров.

– Сколько съел, сколько съел? – передразнил Монзиков. – Все, что съел – все и вышло. Понос был от этих бананов такой, что вам и не снилось. Спасибо гаишникам, которые останавливали фуры через каждые 30-40 минут. Как только машина останавливалась, так я бежал испражняться, затем к гаишникам, а потом опять в рефрижератор, жрать бананы.

– Дак зачем же ты их жрал, если тебя от них несло? – с недоумением спросил все тот же Румянцев.

– Так ведь халява же, ха-ля-ва! Понимаешь? – Монзиков поднял вверх указательный палец и отчаянно им погрозил.

– Действительно, чего же не жрать, если халява! Халява, брат, и в Африке халява! – и мужики начали, было развивать эту тему, но Румянцев и тут вмешался в разговор и Монзиков продолжил рассказ.

– За неполных четыре дня пути я сожрал три коробки бананов, ящик апельсинов, пять здоровых арбузов и несколько комплексных обедов в придорожных столовых. Причем, мужики, все это я жрал на халяву! – Монзиков не без гордости медленно, с достоинством окинул взором глотавших слюну гаишников. Затем он не спеша, закурил, и только после того, как в полной тишине выкурил половину папиросы, стал продолжать свой рассказ.

В тоже время раздался сильный звонок. Пора было выходить на плац для построения в физкультурной форме. Гаишники, словно дети, бросились к выходу из столовой с визгом и улюлюканьем.

Каждый пытался выбежать первым, чтобы пораньше оказаться в раздевалке и одним из первых среди опоздавших явиться на физкультуру. В результате образовалась куча-мала. Минут пять, а может и больше, гаишники, маленькие, толстенькие, обычно ленивые и сонные, пытались протиснуться в открытую дверь. Летели пуговицы и погоны, раздавались стоны и крики, кто-то кому-то угрожал. Когда же силы стали кончаться, и возня поутихла, первым из двери выскочил Звягинцев в разорванном кителе, с расстегнутой ширинкой, без фуражки, с мятой общей тетрадью в исцарапанной руке. Монзиков выскочил то ли четвертым, то ли пятым. Вид у него был еще ужаснее. Одно только лицо, или, точнее сказать – морда лица – была настолько помята, что могло сложиться впечатление, что сначала Монзиков пробежал дважды без остановки марафонскую дистанцию, причем оба раза – в армейском противогазе. Затем он был часов шесть-семь в русской бане. Одновременно им было выпито несколько литров водки, без какой бы то ни было закуски….

Усы, пшеничные и редкие, торчали как редкая щетина на зубной щетке, использовавшейся для чего угодно, но только не по назначению. Волосы на голове стояли как у панка. Левая щека непрерывно дергалась, из носа торчала большая зеленая козявка. Рот был широко открыт, а дыхание было как у паровоза.

Через 10 минут весь взвод, дружно опоздавший на физкультуру – из-за Монзикова, – стоял на плацу в таком виде, как будто занятие уже закончилось и все ждали команды «Разойдись!».

Юсупов, преподаватель физкультуры, пребывал в прекрасном расположении духа. Он даже не сильно расстроился из-за группового опоздания и реальной угрозы срыва итогового занятия. Предстояло на оценку сделать серию упражнений, после которых был запланирован 1000-метровый кросс. На турнике, кроме Зарецкого, никто не смог ни разу подтянуться. Все висли на перекладине и болтались как мешки с дерьмом. Зато Зарецкий повис и, слегка раскачавшись, лихо подтянулся полтора раза. Увидев бесперспективность затеянного, Юсупов решил перейти к кроссу, для чего взвод был разбит на 4 группы, которые стартовали одна за другой с интервалом в 30 секунд. Дистанция проходила вокруг главного здания, клуба и столовой. Бежать надо было по аллее со стрелками. Когда прошло 5 минут и никого не было видно, Юсупов начал беспокоиться. Спустя еще 10 минут преподавателя охватила паника.

Через 20 минут Юсупов был в кабинете начальника цикла Уциева и плаксиво докладывал об исчезновении целого учебного взвода. Через час весь центр искал пропавших.

Монзиков, оказавшийся в первой группе, уже на 2-ой сотне перешел с семенящего шага на спокойный, а, спустя еще 15-20 метров, – на медленную ходьбу. Сработало стадное чувство. Все, кто его рано или поздно догонял, замедляли шаг и дружно начинали ковылять рядом с Монзиковым. Когда было пройдено почти 250 метров Монзиков истошно прошептал: «Все, мужики! Больше не могу! Бегите без меня. Я пошел в подвал!»

В подвале находился большой спортзал с теннисными и бильярдными столами. Взвод, прореагировал на признание Монзикова по-своему. Все дружно, как один, поплелись за Монзиковым. Через пару минут не было свободного места ни на одном из столов. Везде валялись тяжело сопевшие, потные бегуны.

– Васильич! Слышь, чё хочу сказать-то, а? – почти шепотом спросил Курченко, – я, в натуре, так и не понял, а ты до Усть-Кутато доехал с корейцами, а?

– До Усть-Кута меня довезли. Я даже особливо и не заметил, т. к. все время либо жрал бананы, либо, ХА-ХА, икру метал. – Монзиков и остальные начали смеяться.

Каждое неверное движение болью отдавалось во всех частях тела. Все старались не шевелиться, но этого не удавалось никому. И когда боль неистово пронзала какой-нибудь участок тела, то смех моментально превращался в стон.

– От Усть-Кута до Омска я ехал в почтовом вагоне, лежа на здоровенных тюках. Какие-то кооператоры везли колбасу, сыр и соленые огурцы. Банановая история повторилась. Что интересно, в почтовый вагон я попал совершенно случайно. Я уже договорился с бригадиром поезда насчет купе и готов был плюхнуться на полку, но он попросил меня ему помочь и мы подошли к почтовому вагону. В тот момент, когда, открыв замок и отодвинув тяжелую дверь, я собирался принять от него здоровую коробку с колбасой, его по рации кто-то запросил. Он все бросил и попросил немного подождать его. Убежал. А я залез в вагон, развязал один из мешков и начал читать письма. Так зачитался, что не заметил, как закрылась дверь и тронулся поезд. Если бы в Омске дверь не открыли, то так и ехал бы я до самого Киева. С голода я не умер, но до сих пор не могу смотреть на бананы, колбасу и апельсины. От Омска до Ижевска я добирался вместе с раллистами, которых остановил на кольцевой дороге у Волочаевки. Ребята ехали из Семипалатинска в Киров и обратно. Я, когда Петровичу рассказал о своих приключениях, даже не ожидал, что он с готовностью помочь мне добраться, изменит маршрут движения. Наша колонна состояла из 9 жигулей разных моделей и 6 мотоциклов марки К-125 М, которые ломались через каждые 30-40 км. Все машины были спортивными, т. е. посадочных мест в каждой было по два. И куда бы я не садился, везде я был третьим. У меня до сих пор болит задница. А когда я вспоминаю г. Пугачево, то мне становится нехорошо. Дело в том, что от Пугачево до Ижевска целый час я ехал на мотоцикле с Емельяновым – серебряным призером прошлогоднего чемпионата страны по мотокроссу. Мотоциклы-то все были кроссовые. Пассажир сидит на самом верхнем кончике сиденья, которое было почти на уровне плеч водителя. Когда меня снимали с мотоцикла, то я мысленно с благодарностью обратился к Богу. Честно говоря, я уже не рассчитывал остаться в живых.