Отравленная женщина
Фермер удивился, когда две женщины постучали в его ворота ночью. Узнав Сцинку, впустил спутниц. Алиша коротко поблагодарила, Густав ничего не ответил, пока не оказались в доме.
– В самом деле, Сцинка, за что благодаришь?
– Ты один, Густав?
– Кто же у меня здесь будет? – фермер развёл руками.
– Родственник, может, какой гостит, или ты женщиной обзавёлся.
– Не обзавёлся, Сцинка. Нет никого. Это ты мне, что же, женщину привела? – он взглянул на Лавинью. Мадам Делавинь подбоченилась, снимая платок.
– Нравится? – спросила Сцинка.
– Хорошая, – рассмеялся фермер. Лавиния смех поддержала, кидая лукавые взгляды.
– Водички бы нам с дороги. А если корочка хлеба найдётся…
– Какая ещё корочка! Всё есть. Всё своё. Правда, ночь на дворе, – фермер нахмурился, – если только сама похозяйничаешь?
– И похозяйничаю! – Лавинья собрала растрёпанные волосы, отряхнула руки. – Показывай, хозяин, где кухня!
Пока Лавинья собирала на стол, Сцинка с Густавом вышли за дровами. Начинать разговор на улице Алиша опасалась. Тишина уже её подводила. Неизвестно, есть ли у неё нынче уши? А дело серьёзное. Решилась Сцинка, когда вернулись в дом.
– Прячемся мы, Густав. Никому про нас говорить нельзя.
– И раньше так было, разве нет? – фермер развёл огонь. Сцинка смотрела на язычки пламени, с треском расползающиеся по полешкам. Протянула к огню свои руки.
– Я предупреждала тебя, да не знала, что приду так скоро. А задуманное ещё и не начала.
– Я про твою работу никогда не спрашиваю, и сейчас не стану.
– И на том спасибо. Но просьба у меня к тебе будет, – Сцинка взглянула на вошедшую с горшками Лавинью. – Потом поговорим, как товарка моя спать уйдёт.
Густав пожал плечами.
Отужинали весело. Лавинья разрумянилась, отпускала неприличные для женщины шуточки, но всё же старалась свою натуру и профессию сразу не выдавать – держала себя в руках. Сцинка, помня, какую злую шутку сыграл с ней алкоголь, пить не стала. Да и ела без аппетита. Лицо болело, челюстями шевелить было неприятно – любое движение отдавалось острой болью. Густав Сцинку ругал, поглядывал на её разукрашенную рожу недовольно.
Лавиния, наконец, пошла спать, томно шепнув, что надо согреть постель. Алиша оскалилась, но незлобно, Густав довольно крякнул. Как только они остались вдвоём, Сцинка поднялась из-за стола, подкинуть дров в печку.
– Неужели мёрзнешь? Разве не тепло?
– Да как-то зябко, – пожаловалась Алиша. – Дрова не экономишь?
Дрова у них, вообще-то, редкость. Никакого леса в округе нет. Приходится задорого покупать или ездить заготавливать куда севернее.
– Грейся, не жалко, – Густав сам подкинул в огонь полено.
– Стену видел? – поинтересовалась Сцинка.
– Нет, не был ещё. Но слышал.
– Что думаешь?
– А что мне думать? – Густав поскрёб голову. – Отсюда я никуда не уйду. Пока Крансвен не разорился и торговля есть, посмотрим…
– Так и знала, – Сцинка вздохнула, – народ вот бежит.
– Мне со всем моим хозяйством с места в один момент не сорваться. Распродавать всё придётся и дёшево. А жалко. Что с тобой, Сцинка?
– Ты про что?
– Про лицо твоё. Неужели кто побил?
– Да не бери в голову.
– Выдернуть бы тому человеку ноги.
– Так он уже в канаве с перерезанной глоткой лежит, – Сцинка опять протянула к огню свои руки. Она бы и ноги вытянула, да не хотела пугать Густава своими чёрными пальцами и ступнями. Фермер нахмурился.
– Всё равно нехорошо, надо бы лицо обработать.
– Ничего не надо, само пройдёт. Густав, я с тобой о важном поговорить хочу. Промысел мой знаешь, за всё время у меня денег много накопилось, да тратить особо не на что…
– Это ты к чему, Сцинка, разговор завела?
– Не перебивай. Деньги, если я умру, в пустыне сгинут, не найдёт никто. А родни у меня никакой нет. Так вот: тебе я доверяю, нарисую, где у меня какой тайник. А лучше на карте отмечу. Ты по координатам умеешь ориентироваться? Я и приметы расскажу, и как дойти. Один тайник совсем недалеко от тебя, считай, под боком.
– Мне твоих денег не надо.
– Не о тебе речь. Не только о тебе. Женщина, которую я привела, подруга моя, Лавинья – дети у неё есть. Целый выводок. Тоже недалеко здесь все, по селениям рассованы. Да и сама она не самая путевая. Может оказаться, что деньги и имущество своё она скоро потеряет. Время такое. Лавиния – женщина хорошая, но тебе её не сватаю. Убежит с каким нибудь ловеласом, – Сцинка взглянула на Густава. – Впрочем, в этих делах я не советчик. Сам решай. А дети её – все крестники мои. Первенец Лавиньи – Марк. Как второго же звать… Перепишу всех: по именам, где и у кого живут. Может так статься, что и Лавиния к ним не вернётся. Хотя тут уж постараюсь, чтоб вернулась. Но ты проследи.
– Так ты хочешь детям деньги оставить? Другое дело.
– Карта есть у тебя? Давай лучше сразу на карте всё отмечу. С оружием поступай как знаешь. У меня целый оружейный склад. Мужчины с оружием умеют обращаться, если война начнётся – тебе пригодится. Ножи, может, не так интересны, хоть у меня их целая коллекция. Винтовки есть знатные. Очень дорогие, из Столицы привезла.
– Мне твоего не нужно, Сцинка.
– Так ежели я сама хочу всё тебе оставить? Ну как война? Деньги понадобятся, да и оружие будет в цене.
– А всё-таки надо тебе что-то холодное приложить. Смотреть и то больно, – Густав поднял руку, повернул лицо Сцинки к огню. – Выглядит плохо.
Алиша прижала к своей щеке мужскую руку, мышцы под саднящей кожей отозвались болью, она стерпела. А потом спросила:
– Что же ты всё открещиваешься от меня, Густав? Неужели я тебе чужая?
– Дурная ты баба, Сцинка. Сколько раз говорил тебе оставаться, а ты что?
На том свете заждались уже, торопят. Кто-то же должен за грехи расплачиваться, как тут останешься? Густав попробовал отнять свою руку, Сцинка не позволила.
– А если буду не чужая, а твоя, по другому к моему имуществу и деньгам отнесёшься? Примешь как своё и распорядишься с умом?
– Как хитро заговорила! Крестников твоих я не брошу, только что раньше времени себя хоронишь? Надо твои винтовки откопать? Давай выкопаем, спокойнее будет тебе? Может, в пустыне им и место?
Пропадут её винтовки, и ножики пропадут пропадом, и револьверы… Хоть бы деньги забрал…
– Может и так. Деньги забери, там золотыми всё, в цене не упадёт. Будет куда потратить. Пообещай сначала!
– Так не веришь? Поговорили, и довольно. Заберу, если придётся чужой выводок кормить. Как бы ещё хватило!
– Другой разговор! – согласилась Сцинка, подбираясь вплотную. Сделку надо было скрепить.
Свою одежду Сцинка с себя снять не позволила. Если и пробовать сорвать с себя нательное бельё, то отойдёт вместе с кожей – настолько присохло. Да и к рубахе прикасалась ядовитая Адениум, лучше не рисковать – пусть останется под верхней. Нижние штаны, наоборот, сняла – по противоположной логике. Если на них яд, пусть будут подальше.
Огонь трещал в печи, Сцинка смотрела на отблески пламени на чужом, влажном от пота теле, на свои почерневшие ногти, на хорошо подогнанные доски и брусья потолка и стен в фермерском доме.
– Тепло.
– Ты всё ещё мёрзнешь, Сцинка?
– Уже нет, – Сцинка выбралась и сразу потянулась за своей одеждой. Густав её вернул, прижал к себе и поцеловал. Сцинка удивилась, она не ожидала. Целуют ведь только жен, в церкви: должно быть, единственный раз в жизни, больше не обязательно.
– Ты что? Не надо этого! – Алиша отодвинулась.
– Сухая ты вся, – Густав покачал головой. – Тебе нужно больше есть.
– Опять за своё.
– Так Сц…
Фермер не договорил. Сцинка его остановила.
– Я Алиша, – и пока Густав не опомнился, она натянула свои штаны и поднялась.
– У таких как я могут быть и губы и тело отравлены. У меня нет, меня выгнали раньше, чем обучили ядам. Но я недавно убила одну пропитанную отравой женщину. Так что ты лучше помойся и поскорее!
– Алиша, значит. Что ты такое говоришь, Алиша?
– Рассказываю тебе, что знаю. Больше ведь я и не знаю ничего.
Сцинка плотнее запахнулась, чтобы сохранить тепло на своём теле, вернулась за стол, потребовав карту. Долго и основательно, со всеми подходами, тропами и приметами, она расписывала местонахождение своих тайников. Густав слушал внимательно, но всё чаще зевал. Наконец, сказал:
– Алиша, пойдём уже спать.
– Так иди, а мне нужно закончить, – Сцинка продолжила размечать карту.
– Пойдём вместе, закончишь утром, до завтрака.
Алиша сообразила, что фермер зовёт её спать с собой. Прислушалась к зарождающейся тоске по теплу, которое уже начало рассеиваться. Мир холоден и велик, а она, хоть и убийца, тоже ещё чуть живая, значит, хочет тепла. Ящерицы греются, пока могут, тепла на сколько-то да хватает. Но Густав заслуживает живую женщину, и Сцинка говорит:
– Ты иди пока, я попозже.
Она хотела сказать другое, что произнести так и не отважилась. Хотела признаться, что она умирает. Что не надо целовать мёртвых. И спать с ними не надо.
Убить Императрицу-мать
Ушли рано. Лавиния не понимала, к чему такая спешка? Когда Сцинка вернулась ночью, Мадам сонно шепнула:
– Пришёл всё-таки.
Алиша буркнула:
– Это я. Спи.
Лавинья повздыхала, сказала, кажется, что жаль, и сразу опять заснула.
Утром наспех позавтракали, о еде беспокоилась сама Мадам Делавинь. Фермера не было. Алиша предположила, что он или уже в поле, или в загоне для скота, раздаёт животным корм. Тем лучше. Покидав кое-какую снедь в мешки, вышли. Лавиния шутливо поклонилась дому, отпустив какую-то весёлую присказку, оглянулась, увидела кого-то в поле, должно-быть, решила, что это фермер и бодро пошла вперёд. Сцинка, покачав головой, шагнула было следом. Её схватили за руку.
– Сбегаешь?
Алиша отметила, что слегка оглохла на правое ухо. Плохо это, лучше бы, чтоб прошло. Чужой руки она не сбросила и даже не потянулась за ножом. Узнала по приближающимся шагам и первому до сказанной фразы вдоху, что это Густав. А всё же поздно узнала, подпустила близко.
– Уходить нам пора.
– Так ли надо? И не попрощавшись, – Густав взглянул на болтающую с его работником Лавинию.
– Надо. Заказ у меня.
– Вчера ничего не сказала.
– Работа такая, ты же понимаешь, – Алиша похлопала по схватившей её руке. – Отпусти, пойду я.
– Когда вернёшься?
– Не знаю.
Скорее всего, никогда. Но так Сцинка отвечать не стала.
– Неспроста ты мне на карте свои богатства зарытые обозначила. Не собираешься возвращаться, Алиша?
– Это если вдруг не я, а меня. Всякое бывает, Густав.
– Но не с тобой ведь, нет?
Если она пока жива, то это больше дело удачи и времени. Скоро время своё возьмёт. Медленно отъедает оно у Алиши жизнь по кусочкам. Время и пустыня. Холод и одиночество. И пустота.
– Если вдруг вернётся одна Лавинья – впусти. И приглядись всё-таки: женщина она хорошая. Если никто из нас не вернётся – проследи за крестниками. Забирать к себе этот табун не прошу. Просто проследи, что все живы и при деле.
– Не нравятся мне твои речи, Алиша.
– Мне самой не нравятся.
– Так и оставайся! Зачем куда-то идти?
– Закон! – Сцинка покачала головой. – Деньги выплачены, заказ я взяла. Отказаться не могу: и нельзя, и убьют за отказ.
– Что за мир ваш такой дрянной? – рассердился фермер.
– Мир у нас с тобой, Густав, один. Просто не все видят одно и то же. И не все хотят видеть.
– А я что должен видеть?
Что можно увидеть, если приглядеться внимательно? Умирает Сцинка. Разлазится на части. Нечего ей предложить фермеру. Даже для удобрений она непригодна: давно в ней самой один яд.
– Я убийца, Густав. Мне тебе дать нечего. Раньше ли, позже ли – судьба у меня одна: сдохнуть как псина беспризорная и в ад отправиться – к тем, кого сама же и зарезала.
Фермер помолчал, поморщился. Хотел сказать что-то, но посмотрел на Сцинку и передумал, сказал в итоге:
– Тогда иди. Постарайся не помереть раньше, чем заказ исполнишь – это для тебя важней всего? – он отпустил руку Сцинки, махнул на дорогу.
– Уходи.
Алиша запустила пальцы под волосы, скребнула ногтями. Сколько-то кожи отошло от плоти, пальцы погрузились в влажное. Испугавшись, Сцинка вытерла пальцы о ворот, поводила туда-сюда, избавляясь от крови. Царапины ныли, но больше ныло Алишино сердце.
– Прощай, Густав! – она отвернулась и быстро пошла по дороге, торопясь догнать Лавинию. Скоро поднимется солнце, тогда придётся прятаться под платками. Но так и сподручнее – хорошо будет, если путниц сразу не признают.
В трактире Лавиния узнала, нет ли вестей от её портнихи? Вести были, но за одни сутки платья для Лавинии не нашлось. Придётся подождать, швея переделает под Мадам уже готовые наряды.
Хозяин заведения посматривал с любопытством: всё выспрашивал, где путницы остановились? Запомнил ведь, старый чёрт. Да и Сцинка в этих местах примелькалась. Нельзя больше показываться, зачем Густаву проблемы создавать? Мадам Делавинь хоть и не узнали, но присматривались хитро – профессия её в ней угадывалась. Скучая, Лавиния уже свела знакомство с местным людом, Сцинка краем уха подслушивала, чтоб подруга не выболтала чего лишнего.
Взяли на этот раз верхнюю комнату у трактирщика. Расплачиваясь, Алиша про себя решила, что ночью они тихонько улизнут, лучше в пустыне заночуют или постучатся в какую избу в селенье. Беспокоило её сильно, что сам Заир для её, Сцинки, убийства, Адениум нанял. Да если вспомнить, когда Дарк пришёл по её душу – было это ещё до того, как Алиша заказ получила, так выходит, там, сверху, всем всё известно заранее. Что поступит Сцинке заказ на Саму, и что женщина эта поедет на Юг. Заир, если препятствует, стало быть, в защитниках. Гильдия, значит, за неё, за Императрицу, а Сцинка пошла против? Рон пошёл против, но ведь не он же начал? Выгода от смерти такой женщины может быть только одному в государстве лицу…
Сцинка выслушала весть о судьбе Лавиньиных нарядов и предложение черкануть в ответном письмеце, чтоб и для подруги, для неё, то есть, что-нибудь подобрали. Алиша вещи себе уже подготовила, хотя Лавинии они не понравились.
– Не понять, кто ты в этом, Сцинка? Не то крестьянка, не то горожанка.
– И на кого же похожа я?
– На черта, пожалуй!
– Это в женском-то платье? – Сцинка удивилась.
– Что удивительного? – Лавиния посмеялась. – В твоей мешковатой мужской одежде всё ж таки видно, что ты женщина. А в этом балахоне и не разберёшь – человек там или загробный дух!
– Что ж ты болтаешь такое?
– Кто тебя в этом увидит – живо на тот свет отправится! Страшно – смотреть мочи нет!
– Может, на то и расчёт?
– Так ты говорила, нам сперва добраться до какой-то важной персоны надо! Я так поняла, шишка эта будет в свите Императрицы. А кто тебя в таком виде к ней пустит?
– Платок, может, поярче? – Сцинка покрутила в руках названный головной убор.
– Куда ярче? Лучше всего нам с тобой вдов изображать, которые пришли просить за своих детей.
– А что просить? – Сцинка особо не слушала, Лавиния же начала развивать свои фантазии.
– Чтобы деток наших в регулярные войска не забрали, или в городскую стражу, или в…
– Так стража нынче в почёте. И будет ещё в большем, если народ продолжит волноваться.
– Не перебивай! Тогда… – Лавиния устроила руки на своих похудевших боках, так ей, видимо, лучше думалось. – Чтоб на каменоломни не угнали за долги! Мы – бедные вдовы, кормить нас некому!
– Так и что нам мешает, свободным и овдовевшим, идти на фабрику работать? Взрослые дети, которые не хотят на каменоломни?
– А если у нас на руках дети малые и больные? Еды нет, денег нет, крыши над головой – нет!
– А с кем мы их оставили, пока пошли за милостью?
– С кем-нибудь да оставили! – Лавиния фыркнула. – Мир не без добрых душ! Что ты всё перебиваешь, а сама не предлагаешь ничего?
– Не знаю даже, что можно попросить? Никогда никого ни о чём не просила.
– Да и я тоже, – Лавиния присела на табурет. – То есть просила, конечно, о многом. Но всё конкретных людей, что вот так передо мною, как ты сейчас! – она показала на Сцинку. – А так я и не понимаю, к кому хоть идём и зачем? Алиша, кого тебе нужно убить?
Сцинка подошла поближе, присела у ног Лавинии, приблизила к ней своё лицо. Они сидели в комнатушке над трактиром, нельзя быть полностью уверенными, что никто не слышит. А если услышат, поверят? Сцинка взглянула в окно, на простирающееся чуть поодаль селение. Здесь на ночь они не останутся, точно теперь уйдут в другое. Лавиния попросилась проведать деточек, Алиша отказала. Где Лавиньины отпрыски, кому-нибудь может быть известно. А ежели опять засада? Но подруга так просила… Сцинка пообещала на обратном пути. Узнать бы, что живы все – спокойнее будет на сердце.
– Так кого убить-то надо тебе, Сцинка? – Лавиния нетерпеливо ерзала, не могла спокойно усидеть на месте.
– Не знаю, поверишь или нет? Наклонись ближе!
– Куда уже ближе? Алиша, говори!
И Сцинка выдохнула подруге в самое лицо:
– Убить надо Императрицу-мать!
Южный замок
Шли долго. Одежду, заказанную у портнихи, получили уже в другом селении – много южнее фермы Густава, ближе к дороге на Юг, к каменоломням и почти достроенному замку. Одно крыло было готово, в нём можно было жить. Так, по крайней мере, рассудили те, кто выслал на Юг Императрицу.
Сцинка размышляла о стене. Будет ли война? И за какие ресурсы? Северяне от Южан отгораживаются, хотя пока и пускают тех, кто может пригодиться. Неужели из-за того, что по Югу гуляет Пустынная хворь? Так ведь расползаться она стала как раз после того, как объявили строительство замка и расшевелили старые каменоломни.
Что-то пагубное есть в их земле. До поры до времени скрытое камнем и песком. Стройка же Южного замка северянам на руку. Сгоняют рабов, покупают за большие деньги. А так как платят много, так и вольных людей всё чаще хватают и продают на стройку. Здоровых и молодых мужчин, готовых взяться за оружие и пойти на стену штурмом, почти не осталось. Юг вымирает. Всё, что Сцинке дорого, связано с Югом. Всё с этой стороны стены.
– Долго до замка, Алиша?
– Устала?
– Разве тут не устанешь? Сил никаких нет, сколько уже идём!
Лавиния ныла, Алиша терпела. Всё потому, что…
– Это ещё не самое сложное.
Сложнее будет примкнуть к паломникам, направляющимся к Южному замку, чтобы просить милости у Императрицы. Чем же эта женщина не угодила Новому императору? Почему бы не убить её при дворе? Да и не поднимет она за собой Юг. Кто же здесь будет бунтовать, когда грозит голод и смерть. Если Север прекратит торговлю с Югом, на что же здесь им жить?
– Ты только помни, Сцинка, что мы – две смиренные вдовы, ищущие у Матери-Императрицы прощения за грехи свои!
– Какие у смиренных вдов могут быть грехи? Я нескольких таких вдов знаю, которые у меня своих мужей заказывали. Да только смиренными их не назовёшь – живут себе в своё удовольствие.
– Опять ты начинаешь, Сцинка!
За всё время ничего толкового они так и не придумали. Алиша предложила больше молчать и каяться. А то и сказать правду – что обе они грешницы, а о грехах их пусть праведные люди сами догадаются.
– Ладно, попробовать можно, – Лавинья на предложение согласилась. – Там разберёмся на месте. Главное – побольше слёз пустить да получше причитать!
Недостроенный замок возвышался уродливой махиной, перекрывая край неба. В воздухе стояла густая взвесь каменной пыли. Дышать было тяжело. Платки забились песком, одежда потяжелела от пота. Тело чесалось. Лавиния страдала, Алиша давно не обращала внимания ни на страдания подруги, ни на свои собственные.
– Хорошо бы помыться, Сцинка, а? – вдруг размечталась Мадам Делавинь.
– Эка роскошь! – усмехнулась Алиша. – И вдруг спохватилась. – Ты меня так не называй! Услышат и схватят!
– Прости, Сцилла! Что-то я забылась! – специально погромче охнула Лавиния. Своё имя она оставила – вдруг кто узнает. А из её профессии кающихся грешниц хватает. К паломникам они примкнули. И всё больше среди идущих было женщин. Алиша внимательно рассмотрела каждую, пыталась угадать замаскированную убийцу. Никого не заприметила. А всё же кто-то Алише да должен попытаться помешать!
Аудиенции с Императрицей ждали долго. Очередь, будь она неладна! Гуляла новость, что Императрица-Мать слаба, занемогла, плохо влияют на неё песчаные бури. Недостроенный замок недостаточно хорошо изолирован от попадания песка, а постоянная стройка, обтёсывание камня, тяжёлая пыль только усугубляют положение. Тем не менее, на публике Императрица бодра. Принимает ходоков охотно. Выслушивает внимательно. Зачем ей нужно это – непонятно. А Сцинке вот нужно попасть в замок.
Наконец, приходит и их очередь. У ворот женщин досматривают, проверяют, что в руках. Проходятся цепкими пальцами по одежде. Сцинка ждёт, сжав губы. Оружие ищут плохо, ножик, привязанный к внутренней стороне бедра, остаётся незамеченным. Если очень припрет, Алиша обойдётся чем-нибудь, что попадётся под руку.
Чувства её тревожат странные. Императрица в опале, должно быть, толком её никто не охраняет. А всё же – сколько денег потрачено, чтобы подкупить нужных людей, заплатить Рону, Смотрителю и самой Сцинке! И с другой стороны – как стараются помешать Алише наёмники, чтобы это убийство предотвратить. А Императрица-мать – вот она. Убивай – не хочу! Алиша ждёт подвоха.
Внутри замка, у дверей большого зала, где принимают ходоков, охраны почти нет. Если дверь закрыть, справиться можно быстро. А как уйти после? Как могут женщины уйти? Как и зашли, тихонечко. Или причитая, в ужасе. Даже если на Сцинке будет кровь – так помогала, чем могла! Опять же, притворяться как следует Алиша не умеет. Лучше бы уйти.
А странные мысли покоя не дают – как будто последнее это дело в её жизни, и даже если умереть ей сейчас – так тому и быть! Лавинию могут и схватить, могут и убить, если кто сообразит, что вместе они пришли. А может – забьётся в уголок и также, как пришла, уйдёт. Выползет на карачках, с молитвою на устах.
Очередь их подходит. И вдруг оповещают, что Императрица прерывает приём. Желает отдохнуть и отобедать, прежде чем опять взяться помогать страждущим. Так и остаются Сцинка с Лавиньей под дверью. Скоро всё решится. Теперь и мыслей нет. Теперь только ждать.