– Лучше бы женщины сидели дома за пряжей и думали, как бедным помогать, – недовольно сказал человек с ящиком, но тоже стал всматриваться в женщину, обернув к ней лицо.
Лицо у него было молодое, темное; черные волосы, слабо завиваясь, падали на лоб, мягкая бородка чуть курчавилась. Глаза были похожи на небо, но бессветное, и, казалось, человек с таким лицом не может улыбаться. Он и не улыбался никогда. Весь темный был, темный и яркий, в почти яркой желтой одежде.
А женщина все приближалась. Близко, впрочем, не подошла, остановилась у последнего дерева и стояла молча, прислонясь к стволу головой.
Некоторое время молчали и путники. Наконец, остробородый, которому уж не сиделось на месте от любопытства, проговорил:
– Тебе, милая, нужно что-нибудь? Идешь и идешь за нами… Откуда ты? Чья?
Женщина отделилась от дерева и тихо, нерешительно и невнятно произнесла:
– Я… к Учителю вашему… Я оттуда… – она махнула рукой на восток. – Мои родители… – он знает! – вдруг неожиданно и гневно указала она на черного…
– Так ты ее знаешь? – добродушно рассмеялся любопытный, обернувшись к черному. Но тот молчал и не шевелился.
– Мне надо говорить с вашим Учителем, – настойчиво повторила девушка и откинула покрывало. Она была очень молода, лет пятнадцати, с узким, золотисто-смуглым лицом и огромными гневными глазами.
– Не знаешь, чего просишь, – покачал головой любопытный. – Иди домой. Нельзя тебе говорить с Учителем.
– Иди, иди домой, – сказал и Яков, утирая лысину. А двое – длинноволосый и курчавый, зоркий – стали подыматься, и длинноволосый прибавил: «Нехорошо это. Иди».