И, проникшись глубиною государственных тайн, он добавил:
– Это тонкая политика, дорогой мой.
Натарио встал.
– Итак значит…
– Это немыслимо, – сказал правитель канцелярии. – Поверьте, падре, как частное лицо, я возмущен этой статьей, но, как представитель власти, я должен уважать свободу мысли. Можете передать всему здешнему духовенству, что у католической церкви, несомненно, нет второго такого преданного сына, как я. Но я – приверженец либеральной религии, гармонирующей с прогрессом и наукой, и считаю, что в виду высших политических соображений, нельзя привлекать к ответственности адвоката Годиньо.
– Прощайте, сеньор, – сказал Натарио, кланяясь.
– Ваш покорный слуга. Мне очень жаль, что вы не выпили чашечку чаю. Осторожно, здесь ступенька.
Натарио поспешил в собор, бормоча себе под нос ругательства. Амаро ждал его, гуляя взад и вперед по террасе у собора. У него были круги под глазами, и лицо его побледнело.
– Ну, что же? – спросил он, быстро идя навстречу отцу Натарио.
– Ничего!
Амаро закусил губы. И в то время, как Натарио возбужденно передавал ему свой разговор с правителем канцелярии, лицо Амаро делалось все мрачнее, и он в бешенстве выбивал зонтиком траву, росшую в щелях между плитами террасы.
– При посредстве властей ничего не поделать, – закончил Натарио. – Но теперь я возьмусь за это дело лично и не успокоюсь, пока не узнаю имя Либерала и не сотру этого негодяя с лица земли.
XI
Жоан Эдуардо торжествовал. Его статья наделала много шуму, и Агостиньо сообщил ему, что, по мнению постоянных посетителей аптеки на главной площади. «либерал превосходно знал попов и хорошо излагал свои мысли». Адвокат Годиньо встретил его на улице, остановился и сказал:
– Ну, ваша статья вызвала много толков. Здорово вы пишете! Особенно хорошо отделали вы отца Брито. Я и не знал… Говорят, что жена мэра недурна собою…
– А вы разве не знали этого, сеньор?
– Нет, не знал и с удовольствием прочитал. Какой вы молодец! Я сказал только Агостиньо, чтобы он поместил вашу статью в отделе «Местной жизни». Видите ли, мне не хотелось бы обострять своих отношений с духовенством… И жена моя очень щепетильна на этот счет… Это понятно; она – женщина, а женщины должны быть набожны. Но в душе я был в восторге. Особенно понравился мне портрет Брито. Этот негодяй наделал мне много неприятностей на последних выборах… Ах, да, я и забыл. Ваше дело устраивается. В этом месяце вы получите место в губернском управлении.
– О, неужели, сеньор!
– Что же, вы вполне заслужили это.
Жоан Эдуардо попрощался с Годиньо и побежал к сеньоре Жоаннере. Она сидела у окна за шитьем. Амелии не было дома.
– Знаете, сеньора, – закричал он еще у двери: – я говорил сейчас с адвокатом Годиньо. Он сказал, что я получу в этом месяце место в губернском управлении.
Сеньора Жоаннера сняла очки и опустила руки на колени.
– Да неужели?
– Правда, правда…
Он радостно потирал руки и смеялся от возбуждения.
– Я так счастлив! Если Амелия согласна теперь, то я…
– Ах, мой дорогой, у меня точно гора с плеч свалилась, – сказала сеньора Жоаннера со вздохом облегчения. – Я даже спать не могла от волнения последние дни.
Жоан Эдуардо понял, что она заговорит сейчас об его статье, положил шляпу на стул и спросил, как ни в чем не бывало:
– Почему же?
– Да из-за этих мерзостей в Областном Голосе. Что вы скажете про такую клевету? Я даже постарела за несколько дней. Особенно огорчила меня статья из-за вас. Вы могли поверить этим гадостям, расстроить свадьбу, и сколько было бы тогда неприятностей! А я могу поручиться, как мать и как порядочная женщина, что между Амелией и отцом Амаро нет ровно ничего. Она просто очень доверчива, а падре всегда мил и приветлив.
– Конечно, я не сомневаюсь, – сказал молодой человек, покусывая усы.
– И знаете, она искренно любит вас, – добавила мамаша, кладя ему руку на плечо.
Сердце его радостно забилось.
– А я-то! Если бы вы знали, как я люблю ее! И статья эта ничуть не беспокоит меня.
Сеньора Жоаннера вытерла глаза белым передником.
– Как я рада! Я всегда говорила, что вы лучше всех молодых людей в Лерии.
Он встал в шутливо-торжественную позу и произнес самым официальным тоном:
– Сеньора, честь имею просить у вас руки дочери…
Она засмеялась, и Жоан Эдуардо поцеловал ее в голову, как нежный сын.
– Так поговорите пожалуйста с Амелией, когда она вернется, – сказал он, уходя. – Я зайду завтра за ответом и надеюсь, что все решится к общему благополучию.
Как только Амелия вернулась вечером из имения, мать сказала ей:
– Жоан Эдуардо был здесь.
– Зачем он приходил? – спросила девушка, краснея.
– Как зачем? Он рассказывал, что в городе много говорят о статье в Областном Голосе и прекрасно понимают, что неопытная девушка – это ты. Бедному Жоану было очень тяжело, но он не решался из деликатности поговорить с тобою.
– Но что же мне делать, мама? – воскликнула Амелия, я глаза её наполнились слезами.
– Поступай, как хочешь. Я прекрасно понимаю, что все это клевета. Но ты знаешь, как беспощадны злые языки. Я могу только сказать, что Жоан Эдуардо не поверил газете, любить тебя по-прежнему и торопит со свадьбою. На твоем месте я заставила бы всех сплетников замолчать тем, что вышла бы поскорее замуж за него. Я прекрасно знаю, что ты не влюблена в него, но это придет потом. Жоан – славный малый и получает теперь место…
– Как, он получает место?
– Ну да, он зашел оказать мне об этом. Адвокат Годиньо обещал дать ему место в этом же месяце. Конечно, поступай, как хочешь… Но не забудь, что я стара и моту умереть со дня на день.
Амелия ничего не ответила, но мысли закружились в её голове бурным вихрем.
* * *
Она жила с воскресенья в ужасном состоянии, прекрасно понимая, что неопытная девушка это она, Амелия. Ее мучило, что любовь её к Амаро попала в газеты и разносилась сплетниками по всему городу. Неужели заслужила она такое тяжелое наказание за несколько рукопожатий и нежных взглядов?
Мать не говорила с нею открыто, а сказала только, что не стоит беспокоиться, раз совесть у неё чиста. Но Амелия видела по её печальному лицу и тяжким вздохам, что по городу ходит много сплетен, передаваемых сеньоре Жаоннере её приятельницами. Любовь к священнику, казавшаяся девушке до сих пор вполне естественною, представлялась ей теперь чем-то чудовищным. Тем не менее она с тревогою поджидала каждый вечер прихода Амаро. Но он не являлся, и это наполняло её душу отчаянием. В среду, вечером, она не выдержала и спросила, покраснев над рукоделием:
– А что отец Амаро совсем пропал?
Каноник, дремавший в кресле, откашлялся и проворчал:
– У него много дела эти дни… Не ждите его скоро.
Амелия сильно побледнела. У неё явилась уверенность, что священник испугался сплетен и старается держаться подальше от неё, чтобы спасти свою репутацию. Она провела тяжелую ночь. Её любовь к священнику разгоралась еще ярче от всех препятствий, и в то же время она возненавидела его за трусость. Он испугался гласности и не решался даже притти повидать ее, забывая, что её репутация тоже пострадала в этой истории. А ведь он увлек ее своими нежными словами и любезностями! Негодяй! И в её душе вспыхнуло желание отомстить ему.
Тут только заметила она впервые, что Жоан Эдуардо тоже перестал бывать у них после газетного скандала. – Он тоже отвернулся от меня, – подумала она с горечью. В сущности, она была равнодушна к ухаживанию молодого человека, но ей было досадно, что его отсутствие лишает ее возможности возбуждать ревность Амаро и приводить его в бешенство.
Узнав от матери, что Жоан Эдуардо получает место и попросил её руки, Амелия с наслаждением подумала об отчаянии священника, когда он услышит оглашение в соборе её брака. Практический совет сеньоры Жоаннеры тоже возымел свое действие. Место в губернском управлении давало 25.000 рейс[8] в месяц; выйдя замуж, она сразу делалась почтенной дамой и, в случае смерти матери, могла жить вполне прилично на жалованье мужа и на доходы с имения.
– Что вы скажете об этом, мамаша? – спросила она вдруг. Ей было ясно самой, что замужество является наилучшим исходом из создавшагося положения, но, по слабости характера, она не могла решиться без приказания извне.
– Я вышла бы замуж на твоем месте, – ответила сеньора Жоаннера.
– Конечно, так лучше, – прошептала Амелия. – Но мне было бы неприятно входить в объяснения с Жоаном Эдуардо. Не написать ли ему письмо?
– Конечно, напиши. Руса снесет его завтра. Да напиши полюбезнее.
Амелия долго просидела в столовой, трудясь над черновиком. В конце-концов письмо было готово:
«Сеньор Жоан Эдуардо,
мама передала мне ваш разговор с нею. Я неоднократно имела случай убедиться в искренности вашей любви и согласна на ваше предложение. Мои же чувства вам известны. Ждем вас завтра к чаю, чтобы поговорит обо всех формальностях и о приданом. Мама очень довольна этим браком, и я надеюсь, что все сложится к общему благополучию с помощью Божией. Привет от мамы.
Любящая вас
Амелия Каминьа».
Руса отнесла жениху письмо, и Амелия с матерью просидели все утро у окна, разговаривая о предстоящей свадьбе. Амелии не хотелось расставаться с матерью, и они решили, что молодые поселятся в первом этаже, а сеньора Жоаннера – во втором. Каноник, наверно, помог бы сделать приданое; медовый месяц можно было провести на даче у доны Марии. Амелия даже раскраснелась от приятного разговора, а мать радовалась, глядя на нее с блаженной улыбкой.
Около четырех часов сеньора Жоаннера ушла вниз и оставила Амелию одну «объясняться с женихом». Действительно, скоро раздался звонок внизу. Жоан Эдуардо явился надушенный, в черных перчатках, очень взволнованный. В столовой не было еще огня. Он положил плащ на стул и подошел к ней, потирая руки.
– Я получил ваше письмо, Амелия.
– Я послала его пораньше, чтобы оно застало вас дома, – оказала девушка, и щеки её запылали.
Они замолчали. Он нежно взял ее за руки.
– Так вы согласны?
– Да, – прошептала Амелия.
– И как можно скорее, неправда ли?
– Да.
Он вздохнул от счастья и обнял ее.
– Мама говорит, что мы могли бы жить вместе, – сказала девушка, стараясь казаться спокойною.
– Конечно, – ответил он, прижал ее внезапно к своей груди и крепко поцеловал в губы. Она вскрикнула слегка, но не сопротивлялась.
На лестнице послышались шаги матери. Амелия быстро подошла к буфету зажечь лампу. Сеньора Жоаннера остановилась у двери и сказала матерински-добродушным тоном:
– Что же вы сидите тут в темноте, дети?
* * *
Амаро узнал о свадьбе Амелии от каноника. Тот встретил его однажды утром в соборе и сообщил ему эту новость.
– Я очень рад, – добавил старик. – И девушка довольна, и для матери это облегчение.
– Конечно, конечно, – пробормотал Амаро, побледнев.
Каноник откашлялся.
– Теперь все в порядке, и вы можете снова ходить туда. Что было, то прошло.
– Да, да, понятно, – проворчал Амаро, быстро запахнулся в плащ и ушел из собора.
После того ужасного воскресенья он жил два дня, точно в кошмаре, поджидая отца Салданьа, который явится и скажет медовым голосом: «сеньор настоятель просит вас пожаловать к нему». Амаро обдумывал уже заранее ответы и хитрые, льстивые объяснения настоятелю. Но по прошествии нескольких дней он убедился в том, что на всю эту историю «решено смотреть сквозь пальцы», и, успокоившись немного, снова вернулся к мысли о своей злополучной любви. Страх сделал его осторожным. и он решил не ходить некоторое время на улицу Милосердия. чтобы дать буре улечься. Через две-три недели он мог снова появиться там, – но держаться с девушкою холодно и добиться, через одну из старых богомолок, чтобы она стала исповедываться у него вместо отца Сильверио. На исповеди они прекрасно могли уговориться на счет тайных свиданий, и никто не узнал бы об их любви. Амаро предвкушал уже настоящее удовольствие, как вдруг его точно громом поразило – девушка сделалась невестой!
После первых порывов отчаяния, он стал обдумывать положение и решил, что все устраивается к лучшему. Эта любовь могла привести только к скандалу и к несчастью. С её замужеством он возвращался к своему делу, она – к правильной семейной жизни. Конечно, вполне счастливым он не мог быть без неё, и будущая жизнь представлялась ему скучной и однообразной.
Узнав о замужестве Амелии, он не выдержал и пошел на улицу Милосердия. Сеньора Женни едва сидела внизу в гостиной с каноником Диас.
– Ах, падре, наконец-то! – воскликнула она при виде его. – Я только чгго вспомнила о вас. Что это вы не показываетесь, когда у нас такая радость в доме?
– Да, как же, я слыхал, – смущенно пробормотал Амаро.
– Надеюсь, что Господь пошлет им счастье. Только бы было поменьше детей! Теперь все дорожает, – весело сказал каноник.
Амаро улыбнулся, прислушиваясь к звукам рояля. Амелия играла наверху вальс, а Жоан Эдуардо стоял рядом и перелистывал ноты.
– Кто пришел, Руса? – спросила девушка, услышав шаги прислуги на лестнице.
– Отец Амаро.
Лицо Амелии густо покраснело, и сердце её забилось так сильно, что пальцы остановились на клавишах.
– Никто не просил его являться, – проворчал Жоан Эдуардо сквозь зубы.
Амелия закусила губы. Жених стал сразу противен ей, и она решила сохранить любовь к Амаро во что бы то ни стало. Ей хотелось даже, чтобы жених догадался по её лицу, какие муки она переживает.
– Будьте добры, отодвиньтесь немного, – сказала она с раздражением. – Вы так навалились на меня, что я не могу играть.
Амаро дрожал всем телом, поднимаясь по лестнице. Когда он вошел в столовую, ярко освещенная фигура Амелии у рояля показалась ему такою красивою, как никогда. Он пожал руку и ей, и жениху, и сказал, не глядя на них:
– Поздравляю… поздравляю…
Каноник тяжело опустился в кресло, жалуясь на усталость и требуя поскорее чаю. Амаро подошел к нему. Его холодность глубоко оскорбляла Амелию; она была уверена, что он старается отдалиться от неё из трусости, и это так возмущало ее, что она. принялась нежно шептаться с женихом, посмеиваясь и делая вид, что у них секреты. Они попробовали даже играть в четыре руки; она ущипнула его, он вскрикнул. Сеньора Жоаннера сияла, каноник дремал к кресле, а отец Амаро перелистывал старый альбом, как Жоан Эдуардо в прежния времена.
Громкий звонок заставил их всех встрепенуться; через минуту явилась Руса и сказала, что пришел отец Натарио, но не желает подниматься в столовую, а просить сеньора каноника сойти к нему вниз.
– Нашел время являться! – проворчал каноник, с трудом поднимаясь с кресла.
Амелия закрыла рояль, а сеньора Жоаннера положила вязанье и пошла на цыпочках на площадку лестницы послушать, о чем говорят каноник с отцом Натарио. На улице завывал сильный ветер.
Снизу раздался голос Диаса:
– Эй, Амаро.
– Что, отец-наставник?
– Подите-ка сюда и скажите сеньоре Жоаннере, чтобы она тоже сошла к нам.
Та испугалась и поспешила вниз. Амаро решил, что отцу Натарио удалось узнать имя Либерала.
В маленькой гостиной, плохо освещенной крошечною лампою, было очень холодно. Диас сидел в углу дивана, нюхая табак; Натарио возбужденно ходил по комнате.
– Здравствуйте, сеньора, – крикнул он при виде её. – А вот и Амаро. Я принес много новостей. Мне не хотелось подниматься к вам из-за Жоана Эдуардо. Ему незачем знать это. Так вот: ко мне заходил отец Салданьа и сказал кое-что интересное.
Отец Салданьа был доверенным лицом настоятеля собора. Амаро испугался.
– Это касается нас? – спросил он взволнованным тоном.
Натарио торжественно поднял руку.
– Во-первых, отец Брито переводится в деревенский приход около Алкобасы, чорт знает в какую глушь…
– Неужели? – воскликнула сеньора Жоаннера.
– Это все дело рук Либерала. Наш почтенный настоятель очень долго обдумывал его статью в Областном Голосе, но зато и придумал кое-что хорошее. Бедный Брито вне себя от бешенства.
– И все это из-за сплетен про жену мэра… – пробормотала сеньора Жоаннера-.
– Пожалуйста, забудьте об этом, – строго остановил ее каноник. – Нечего повторять глупые сплетни. Продолжайте, отец Натарио.
– Во-вторых, настоятель твердо решил, как говорить Салданьа, «преобразовать нравы местного духовенства». Ему особенно не нравится постоянное общение священников с дамами, и он желает знать, кто именно соблазняет хорошеньких девушек. Одним словом, по точному выражению отца настоятеля, он решил «очистить Авгиевы конюшни». А в переводе на португальский язык это значить, что все будет перевернуто вверх дном.
Наступило тяжелое молчание. Каноник заговорил первый.
– Надо надеяться, однако, что все обойдется, в конце концов. А вы, сеньора, не печальтесь пожалуйста и прикажите лучше подать чай.
– Я сказал отцу Салданьа… – начал было Натарио, но каноник перебил его:
– Отец Салданьа глуп. Пойдемте-ка наверх пить чай. И, пожалуйста, молчание перед молодежью.
Чай прошел очень печально. Каноник сидел, нахмурившись и часто пыхтел. Хозяйка почти не говорила. Натарио ходил по столовой большими шагами.
– Ну, а когда же свадьба? – спросил он вдруг, останавливаясь перед Амелией и Жоаном Эдуардо, которые пили чай у рояля.
– Теперь скоро, – ответила девушка, улыбаясь.
Амаро встал и сказал, что ему пора уходить.
– Мне тоже пора, – сказал каноник. – Покойной ночи, господа. Идемте, Амаро.
Амаро молча пожал руку Амелии и спустился с каноником и Натарио. Диас зашел в гостиную за зонтиком, позвал к себе двух остальных и закрыл за ними дверь.
– Знаете, господа, – сказал он: – мне не хотелось пугать бедную сегьору Жоаннеру, но эти меры настоятеля и сплетни в городе – чертовски скверная штука!
– Надо быть осторожнее впредь, – посоветовал Натарио, понижая голос.
– Это очень и очень серьезно, – согласился Амаро угрюмым тоном.
– Мне-то лично все равно, – сказал каноник: – но надо поддерживать престиж нашего класса.
– А если появится еще статья, то, несомненно, нам всем придется очень плохо, – проворчал Натарио.
– Да, бедный. Брито уже отправлен в глушь, – добавил Амаро.
Сверху послышался веселый смех жениха.
– Ишь, как они веселятся там, – злобно проворчал Амаро.
Священники направились к выходу. Когда Натарио открывал дверь, порыв ветра ударил ему в лицо мелким дождем. Зонтик был только у каноника. Он открыл его и предложил спутникам итти рядом. Сверху, из освещенной столовой, слышались веселые звуки пения под аккомпанимент рояля. Каноник пыхтел, с трудом удерживая в руках зонтик под напором ветра. Натарио шел, плотно закутавшись в плащ и стиснув зубы в бешенстве, а Амаро бессильно отпустил голову, чувствуя себя глубоко подавленным. И мелкий, пронизывающий дождь безжалостно хлестал трех священников, сжавшихся под одним зонтиком и шлепавших по лужам в темную ночь.
XII
Через несколько дней постоянные посетители аптеки с изумлением увидели отца Натарио мирно беседующим на площади с адвокатом Годиньо. Податной инспектор, пользовавшийся большим авторитетом в вопросах иностранной политики, внимательно поглядел на них через стеклянную дверь аптеки и заявил глубокомысленным тоном, что «его менее удивило бы если бы Виктор-Эмануил пошел гулять под руку с папой Пием IX».
Но хирург возразил на это, что его ничуть не удивляет подобная дружба. По его мнению, из последней статьи в Областном Голом, написанной, судя по стилю и специальной эрудиции, адвокатом Годиньо, ясно вытекало, что группа оппозиции желает пойти навстречу духовенству. Заключительные слова статьи были особенно выразительны: «мы отнюдь не желаем мешать служителям церкви в исполнении их божественных обязанностей».
– Я не знаю, заключен ли мир, – заметил один полный господин, по фамилии Пимента: – но переговоры о нем несомненно уже начаты. Вчера рано утром я видел собственными глазами, как отец Натарио вышел из редакции Областного Голоса.
– Что вы говорите, сеньор Пимента? Верно ли вы видели?
Тот уже собирался обидеться, но податной инспектор поддержал его:
– Нет, господа, сеньор Пимента прав. Я сам видел на-днях, как этот негодяй Агостиньо согнулся в три погибели при встрече с отцом Натарио. Нет никакого сомнения, что Натарио затеял какую-то грязную историю. Он постоянно шныряет теперь по площади и подружился с отцом Сильверио. Они появляются очень часто вместе на улице… А у Сильверио исповедуется жена адвоката Годиньо. Наверно, Натарио завел какие-нибудь сношения с группой оппозиции…
Недавняя дружба двух священников – Сильверио и Натарио – возбуждала много толков в городе. Пять лет тому назад между ниими произошла ссора в ризнице собора, и Натарио бросился с зонтиком на противника, но каноник Сарненто удержал его за рясу. С тех пор они долго не разговаривали, к великому огорчению Сильверио, добродушного толстяка, являвшагося, по словам его прихожанок, «воплощением любви и снисходительности к людям». Но Натарио был желчен и злопамятен. Когда-же настоятелем собора был назначен Валладарес, он призвал их к себе, красноречиво объяснил, что «необходимо сохранять мир в церкви», и подтолкнул Натарио в объятия Сильверио. Тот прижал его к своей широкой груди и к жирному животу и растроганно пробормотал:
– Все мы – братья, все мы – братья.
Тем не менее Натарио не перестал злиться на противника и еле кланялся ему на улице. Каково-же было всеобщее изумление, когда Натарио зашел к Сильверио, вскоре после статьи в Областном Голосе, под предлогом, что «его застал на улице сильный дождь!» Толстый добряк был в восторге и высказал коллеге свое искреннее удовольствие по поводу того, что видит его у себя.
Примирение оказалось настолько полным, что можно было часто видеть теперь на улице маленькую, но сухую фигурку оживленно жестикулировавшего Натарио. рядом с тучною массою флегматичного Сильверио.
Однажды утром служащие полицейского участка, находившагося против собора, с удовольствием увидели, как священники оживленно разговаривают о чем-то, гуляя взад и вперед по прилегающей к собору террасе. Натарио был сильно возбужден и, по-видимому, старался убедить в чем-то Сильверио. Он останавливался перед ним, энергично жестикулируя, хватал за руку, тащил к краю террасы, снова останавливался и широко разводил руками, словно желая показать, что все кругом – они сами, собор, город, весь мир – обречены на погибель. Сильверио слушал внимательно, и глаза его были широко открыты от изумления. Они снова стали ходить по террасе. Но Натарио ежеминутно останавливался, тыкая длинным пальцем в толстый живот Сильверио и топая ногами в бешенстве. Вдруг он опустил руки в бессилии и замолчал. Сильверио сказал тогда несколько слов, прижав руку к груди. Натарио просиял, радостно крикнул что-то, трепля коллегу по плечу, и священники вошли в собор, весело смеясь.
– Экие негодяи! – сказал писарь Боржиш, ненавидевший духовенство.
– Это они толкуют по поводу газеты, – ответил ему другой служащий. – Натарио не успокоится, пока не узнает, кто написал статью против духовенства. А через Сильверио это легче всего устроить, потому что у него исповедуется всегда жена адвоката Годиньо.
– Канальи! – проворчал Боржиш презрительно и снова принялся за работу, согнувшись над бумагою. Он писал приказ о пересылке в другой город заключенного, который сидел между двумя солдатами, тут-же в комнате, с измученным, впалым лицом и с кандалами на руках.
* * *
Через несколько дней в соборе служили панихиду у гроба богатого помещика Мораиша, которому вдова устроила очень пышные похороны. После службы Амаро снимал облачение в ризнице, при свете одинокой свечки, как вдруг дверь скрипнула, и послышался возбужденный голос Натарио:
– Амаро, вы здесь?
– Что случилось?
Отец Натарио закрыл дверь и воскликнул, потрясая руками:
– Знаете новость? Это Жоан Эдуардо!
– Что?
– Либерал оказался Жоаном Эдуардо. Это он написал пасквиль про нас.
– Не может быть! – изумленно воскликнул Амаро.
– Я видел своими глазами написанный им черновик. Пять листов бумаги!
Амаро глядел на Натарио, выпучив глаза.
– Немалых трудов стоило мне узнать это! Подумайте, целых пять листов. И он собирается писать еще. Хорош сеньор, нечего сказать! Это наш-то приятель Жоан Эдуардо!
– Как-же вы узнали это, Натарио?
Тот склонил голову на-бок и пожал плечами.
– Знаете, коллега… в таких случаях надо молчать, – возразил он многозначительным тоном. – Вы понимаете меня, неправдами? Sigillus magnus.
Он заходил большими шагами по ризнице, говоря резким, торжествующим тоном:
– Но все это – еще пустяки. Сеньор Жоан Эдуардо – закоренелый негодяй. Он – близкий друг Агостиньо и просиживает у него в редакции очень часто чуть не до утра. Там у них устраиваются попойки с бабами. Он не был у исповеди уже шесть лет и хвастается тем, что не верит в Бога. Нас всех он честил канальями и мерзавцами. И притом он – республиканец по убеждениям. Одним словом, это настоящее чудовище, дорогой мой.
– А что-же нам делать теперь? – спросил Амаро дрожащим голосом.
– Что делать? – воскликнул Натарио. – Стереть этого негодяя с лица земли.
Амаро провел носовым платком по сухим губам.
– Это безобразие, – пробормотал он. – И бедная девушка погибнет, выйдя за него замуж. Он отъявленный мерзавец.
Священники пристально поглядели друг на друга. Натарио вынул из кармана табакерку, взял щепотку и сказал с холодною улыбкою, не спуская глаз с собеседника:
– А не расстроить-ли нам эту свадьбу?
– Вы полагаете? – с жадностью спросил Амаро.
– Дорогой коллега, это вопрос совести. Я смотрю на это, как на священную обязанность. Мы не можем допустить, чтобы бедная девушка вышла замуж за негодяя, франкмасона, атеиста…
– Конечно, конечно, – пробормотал Амаро.
– Это удачно, неправда-ли? – спросил Натарио и с наслаждением понюхал табак.
Но в ризницу вошел прислужник. Пора было запирать собор.
– Погодите минуточку, сеньор Доминтос.
Прислужник ушел запирать двери, выходившие во двор. Священники склонились поближе друг к другу и заговорили шопотом.
– Вы должны взяться за сеньору Жоаннеру, – сказал Натарио. – Впрочем, нет, пусть лучше Диас поговорит с нею. Он вернее нас добьется цели. А вы поговорите только с девушкою и скажите ей, чтобы перестала принимать этого подлеца. Можете добавить, что он живет с продажной бабою.
– Послушайте, – возразил Амаро, отступая на шаг: – может быть, это и неправда.
– Все равно. Он способен на все. Кроме того, это поможет нам отвратить от него девченку.
Они вышли из ризницы и отправились вслед за прислужником, гремевшим связкою огромных ключей. Посреди собора стоял на возвышении гроб помещика Мораиша под большим бархатным покровом. У изголовья на крышке гроба лежал венок из иммортелей.
Отец Натарио остановился и взял Амаро за рукав.
– А ведь я приготовил нашему приятелю еще один сюрприз, – сказал он с радостью в голосе.
– Какой?
– Мы лишим его средств к существованию. Он должен получить место секретаря в губернском управлении, неправда-ли? Так мы расстроим это дело. А кроме того, Нуниш Феррад – знаете, нотариус, у которого он служит теперь, выгонит его из своей конторы. Пуст пишет тогда пасквили на нас.
Амаро не одобрил таких злостных намерений.
– Прости Господи, Натарио, но это значить ведь погубить человека.
– Я не могу успокоиться, пока не увижу, что он протягивает руку на улице, никак не могу, – возразил тот.
– О, Натарио, это ведь безжалостно, не по-христиански. Такие поступки неугодны Богу.
– Пожалуйста не беспокойтесь об этом, мой друг. Безбожники не заслуживают сострадания. Инквизиция карала их огнем, а мы караем их голодом. Кто служит святому делу, тому все разрешается. Пусть оставят нас в покое.
Они приближались к выходу. Натарио обернулся и, увидав гроб, указал на него зонтиком.
– Кто там лежит?
– Помещик Мрраиш, – ответил Амаро.
– Ах, такой толстый, прыщавый?
– Да.
– Знаю. Настоящее животное!
Они помолчали немного.
– Значит, панихида служилась по нем, – продолжал Натарио. – А я был так занять своим делом, что и не обратил на него внимания. Вдова осталась. с большими средствами. Говорят, что она очень щедра… Кажется, Сильверио исповедует ее всегда? У этого бегемота, исповедуются все богатые прихожанки Лерии.
Они вышли из собора. На площади Натарио опять остановился – Значит, мы условились: Диас поговорит с сеньорою Жоаннерою, а вы с девушкою. Я же беру на себя хлопоты о губернском управлении и о Нунише Феррале. Это значит, сразу убить двух зайцев:! разбить его сердце и оставить без гроша. Но до-свиданья, девочки ждут меня к ужину. У бедняжки Розы – насморк. Она слаба здоровьем, и это очень беспокоит меня. Я даже спать не могу, когда ей нездоровится. Что поделать! Сердце – не камень. До-свиданья, Амаро.
– До-свиданья, Натарио.
И священники расстались. Часы на соборной колокольне пробили девять.
Амаро вернулся доимой в возбужденном, но радостном состоянии. Перед ним расстилалась приятная перспектива. Он зашагал взад и вперед по комнате, стараясь проникнуться сознанием священного долга.
В качестве христианина, священника и друга дома он был обязан пойти к Амелии и объяснить ей спокойно и беспристрастно, что за личность этот Жоан Эдуардо, за которого она собиралась замуж. Этот человек оклеветал друзей дома – ученых священников, занимающих видное положение, – опозорил ее, невинную девушку, безобразно проводил ночи в обществе негодяя Агостиньо, хвастался своим неверием, не был уже шесть лет у исповеди. Не могла же она выйти замуж за такого человека. Он не позволил бы ей ни молиться, ни поститься, ни исповедаться, заставил бы её душу погрязнуть во грехе. Нет, Амелия не должна была ни в каком случае выходить замуж за него.
Сердце Амаро сильно билось от радостного чувства надежды. Он мог взяться теперь за девушку, снова завладеть её душою… Статья в Областном Голосе была забыта, настоятель успокоился. Амаро мог беспрепятственно ходить на улицу Милосердия, по-прежнему проводить там вечера, видеть девушку, наставлять ее на путь истины…
И видит Бог, он делал это не из злого чувства и не для того, чтобы разбить брак девушки. Случайно, правда, его интересы совпадали с долгом священника, но если-бы Амелия была безобразна, глупа и косоглаза, он все-таки отправился бы на улицу Милосердия и сорвал бы маску притворства с клеветника и атеиста Жоана Эдуардо.
Эти рассуждения успокоили Амаро, и он лег спать с чистой душой.
* * *
В следующий вечер, подходя к дому сеньоры Жоаннеры, Жоан Эдуардо был очень удивлен при виде священника со Св. Дарами, показавшагося на углу улицы, со стороны собора.
Процессия направлялась к дому его невесты. Под балдахином блестело золотое облачение отца Амаро; впереди шел мальчик с колокольчиком. В темной ночи разливался непрерывный звон большего колокола.
Жоан Эдуардо побежал в испуге к дому невесты и узнал, что священник идет соборовать перед смертью разбитую параличом тетку Амелии.
На лестнице дома стояла на стуле керосиновая лампа. Священник вошел в дом, а балдахин остался у двери. Жоан Эдуардо последовал за Амаро в сильном возбуждении; его пугала мысль, что из-за смерти тетки и из-за траура придется отложить свадьбу на неопределенное время. Присутствие Амаро и его видная роль в данный момент были тоже неприятны молодому человеку, и он спросил с досадою и волнением у попавшейся ему в гостиной Русы: