А потом второй. Гоша потерял равновесие, полетел спиной вперед – на него приземлилась Кира Энгельсовна и еще парочка ответственных товарищей. Этажи зашатались, пришли в движение, и здание начало оседать, словно проваливаясь под землю.

Тонкий металлический звук впился в ухо и быстро заполнил собой помещение. Присутствующие испуганно переглянулись:

– Что это?

Генерал-полковник Зильберштейн запрыгнула на журнальный столик и наступила на пульт от телевизора – пластиковый ящик вздрогнул, и на медленно посветлевшем экране появилась бегущая строка «Новости на этот час». На фоне танка, застрявшего в воротах цирка.

Панайотов обернулся с выражением неподдельного ужаса:

– Но это же…

Крупная дрожь пробежала по зданию, и стоявшая на подоконнике герань тяжело рухнула на пол.

– Падаем, товарищи.

Башня «Заслона» опускалась вниз со скоростью около двух минут на этаж. Четыре противовеса из шести вышли из строя.

– Тот, кто блокировал лифт, должен был понимать, что этим кончится…

Кира Энгельсовна была мрачнее тучи.

– Время не стоит на месте. Если ты не движешься в будущее, ты катишься назад. И это катастрофа.

Гоша, хоть и был перепуган до смерти, все же рискнул спросить:

– Но зачем кому-то блокировать будущее?

– Это очень хороший вопрос, Мефодьев.

Масштаб катастрофы было сложно представить. Потому что раньше такого никогда не было. Мало того, что будущее оказалось отрезанным, так еще и прошлое стремилось поглотить их, как черная трясина. Кира Энгельсовна каждые пять минут требовала доклада, и картина была удручающая: башня «Заслона» опускалась вниз. Как бомба с часовым механизмом, она отсчитывала время, а потом проваливалась вниз на очередной этаж. И очередной год отматывался назад, погружаясь в затхлую, стоячую воду времени.

– Мы падаем, Кира Энгельсовна…

– Вижу. Панайотов, что у нас по лифту?

– Без изменений. Цокольные этажи недоступны, первый и второй тоже. Скоро заблокируется третий.

– С какой скоростью мы падаем?

– Примерно две минуты на этаж.

Генерал-полковник что-то прикинула и повернулась к Гоше:

– У нас час и двенадцать минут, чтобы забрать твое ведро. Вперед, дебилушка.

Гоша побежал, как ужаленный.

Выходя в тот же немного сонный, жаркий день, Гоша вздрогнул – он ожидал увидеть вокруг сгущающуюся тьму. Но всё было тихо и мирно – в июле 1985 года еще ничего не произошло.

– Чего рот раззявил? Шевелись.

Кира Энгельсовна запрыгнула к нему на руки и скомандовала:

– Бегом марш! Туда, где ты его оставил.

Мефодьев вспотел и запыхался, его физическая форма была явно неподходящей для того, чтобы бегать кроссы с кошкой на руках. Но протестовать не смел, он и без того был кругом виноват. Единственный вопрос, который его беспокоил: что будет, если они прибегут туда раньше, чем он оставил ведро?

По шее и лбу струился пот, сердце колотилось как ненормальное. Радовало только то, что временами стоячий воздух прорезался ледяным сквозняком. Чем дальше Гоша бежал, тем чаще попадались ему такие струи, всегда возникавшие неожиданно и ударявшие в бок, как нож хулигана.

Когда он шел сюда в первый раз, такого не было. Он хотел спросить, но понял, что, если откроет рот, то сердце выскочит прямо туда и затеряется где-то в пыльных переулках Московского проспекта.

– Стоять! – резко скомандовала Кира Энгельсовна. Гоша затормозил, едва не клюнув носом в нагретый асфальт. Проследив за её взглядом, он увидел нечто странное: ему показалось, что здание в конце квартала как бы искривляется – эффект был похож на фотошоповский фильтр. Но ничего удивительного: Мефодьев давно не занимался физкультурой, и такая пробежка с отягощением была для него совершенно неожиданной. Тут и не такое померещится.

Путь, на который одному Гоше понадобилось полчаса, вдвоем с Кирой Энгельсовной они преодолели за пятнадцать минут. Вот и станция Фрунзенская, вот и проходная Петмола, вот и он сам сидит на скамейке, головой вертит. Блин, дерьмово он всё-таки выглядит!

Но ведра с ним нет.

– Под скамейкой должно быть. Я его туда ногой задвинул.

Гоша снова проводил взглядом парня по имени Павел Мефодьев. Вот он подошел к мотоциклу, завел его, подождал, пока полноватая бухгалтерша устроится сзади. И тут он рванулся – так захотелось сказать ему, чтобы не ехал. Чтобы задержался хотя бы на пять минут, и уже выехавший КАМАЗ пролетел бы мимо.

Но в горло ему впились когти, и Гоша едва не потерял сознание от боли.

– Ты что творишь, скотина? Один раз напакостил – этого более чем достаточно. Ведро ищи, придурок…

Совсем не генеральская фраза, но её хватило, чтобы парень на мотоцикле стартанул с места и почти исчез в поднятом клубе пыли. Гоша закашлялся до слёз в глазах, а когда проморгался – красная «Ява» уже исчезла за поворотом. Дыхание перехватило, и тоска навалилась на плечи. Захотелось исчезнуть, сбросить с себя настырную кошку и нырнуть в раскаленный переулок – и никогда не возвращаться. Пусть останется эта жизнь с газировкой по 3 копейки, с молодым и красивым отцом. Красивая и подсусаленная, как в кинофильме студии Довженко.

Тем более, что ведра под скамейкой не было.

– Ты точно помнишь, что оставил его там?

Назад они бежали даже быстрее, но тревога всё усиливалась. Как бы Гоша не летел, невеселые мысли его обгоняли. Резких сквозняков стало больше – они буквально били под дых, словно в реальности образовывались дыры, из которых нещадно дуло.

– Ты понимаешь, Мефодьев, что мы сейчас непонятно во что вообще вернемся?

Гоша что-то промычал. Толку отвечать? Всё плохое, что могло случиться, уже случилось. Он всё продолбал: и отца, и свою жизнь, и вообще мир. И даже это грёбаное ведро – какого чёрта он с ним вообще попёрся куда-то? Тоже мне Экскалибур.

– Твоё ведро – это, блин, всадник Апокалипсиса. Господи… вот не верю в тебя, но услышь меня и поржи: мы погубили мир с помощью ведра. Жёлтого пластикового ведра, сука…

Проходная завода «Ленинец» была пуста, когда они вернулись. Это испугало бы Гошу, но только не сейчас. Он крутанул вертушку, и та вдруг покосилась с жалобным звоном. Пришлось протискиваться, удивляясь непривычной неряшливости помещения. Оно выглядело так, будто заброшено уже лет тридцать: на полу грязь, бумага на стендах полиняла и вспучилась.

Это было очень странно, но спрашивать у Киры Энгельсовны Гоша не рискнул.

Честно говоря, пока открывались двери на 16 этаж, Гоша пережил всю гамму чувств. От трагедии к надежде, когда увидел чистый и солнечный коридор, уже успевший стать родным. В коридоре все так же сновали люди, и это, казалось, удивило даже генерал-полковника Зильберштейн.

– Ничего не понимаю… Везёт тебе, Мефодьев.

Гоша доставил её прямо в генеральский кабинет, где она сразу же полезла в сеть. Просмотрела какие-то графики и таблицы и стала нервно жевать уголок докладной записки.

– Все выглядит так, словно твое ведро никогда не попадало в 1985 год. Аналитика чистая – мы вернулись ровно туда, откуда вышли. Кто-то за тобой прибрал.

Гоша не знал, что думать.

И тут здание потряс новый сильный удар.

– Я не понимаю… Реально не понимаю, зачем кому-то блокировать будущее.

Панайотов выглядел задумчивым.

– А кому оно нужно?

– В смысле?

– Будущее твое. Что у тебя в нем будет? Старость, болезни и смерть. Будущее – оно такое, Мефодьев. Оно тебе даст немного побегать, а потом вытеснит на обочину и все. Финита ля комедия!

Несмотря на весьма ощутимые толчки, Панайотов не выглядел напуганным. Он быстро перемещался по кабинету, словно собирал вещи. Что-то стирал с компов, что-то складывал в папочки, не обращая никакого внимания на Гошу.

– А там классно, правда? В прошлом?

– Нуууу… – Гоша вспомнил город и людей, выглядевших довольно бедно, и призадумался, – ничего так.

– Только подумай: живешь спокойно, все у тебя просто и понятно. Закончил школу – пошел в институт, закончил институт – пошел по распределению. Работаешь до пенсии, никто тебя не уволит. И все вокруг такие же, они твои товарищи…

– Это спорный момент…